Дивизион эсминцев, дислоцировавшихся в Либаве, состоял из четырёх единиц, построенных ещё в довоенный период, и принадлежал к славному племени эскадренных миноносцев проектов «7» и «7у», в большинстве своём героически воевавших не только на Балтике, но и на других флотах. История создания и строительства кораблей этого класса, которых к началу Великой Отечественной войны насчитывалось около полусотни, весьма удивительна и чрезвычайно интересна. Но, пожалуй, заслуживают глубокого уважения моряки, служившие на этих кораблях, и оставившие светлую память, славными боевыми победами над врагом. В памяти сохранились и трагические случаи гибели кораблей при выполнении боевых заданий, и нам, нынешнему поколению, не надо забывать имена наших моряков-героев, отдавших свои жизни в неравных боях. Геройски погибли эсминцы «Сметливый», «Скорый», «Артём», «Володарский», «Калинин», «Яков Свердлов». Светлая им память. Знаем и помним, чего стоила нашим эсминцам эвакуация обороняющегося гарнизона с полуострова Ханко? А переход основных сил Балтийского флота из Таллинна в Кронштадт, где основными кораблями охранения были «семёрки»? А участие в обороне Ленинграда? С ходу всего не перечислишь.
Нас распределили, по одному мичману-стажёру на каждый эсминец. Анатолий Гулько оказался на краснознамённом корабле «Вице-адмирал В.П.Дрозд», носящем имя Командующего эскадрой КБФ в годы войны. Другие эсминцы дивизиона также участвовали в боевых действиях, выполняя разные задачи. Я сейчас жалею, что ничего не записал о тех военных эпизодах, в которых конкретно участвовал эсминец, на котором проходил стажировку.
.
В течение почти трёх месяцев я находился под вниманием и контролем капитан-лейтенанта Михаила Гринёва, командира штурманской боевой части эсминца. Младшего штурмана – командира ЭНГ на корабле по неизвестной мне причине не было, и я считал себя неформальным дублёром старшего штурмана. Если честно сказать, то стажировка мне показалась какой-то безответственной: никаких отчётов, ни зачётов за всё время пребывания в роли стажёра ни на корабле, ни тем более в училище не потребовали, да и задачи такой не ставили. Всё зависело от личной инициативы. Мне даже иногда казалось, мой штурман – Михаил Гринёв даже устал от моих надоедливых и регулярных вопросов и всего того, что мне хотелось узнать и самостоятельно выполнять.
Корабль довольно часто выходил в море для выполнения частных задач в соответствии с планом боевой подготовки, за исключением субботы, воскресенья и, само собой разумеется, понедельника, отведённого для политзанятий с личным составом. Все выходы в море были, как правило, в дневное время: после подъёма флага на корабле играли тревогу и объявляли: «Корабль к бою и походу подготовить», а до захода солнца мы уже швартовались к родному причалу. Офицеры и мичманы, кто не на дежурстве, все свободны и расходись по домам. Идиллия, какая-то, а не суровая морская служба вдали от родных берегов. Стажёры имели свободный сход на берег без всякого ограничения, и вообще никого не интересовало: на корабле ты или в городе. Я даже в течение нескольких дней не мог найти своего одноклассника с соседнего эсминца Толю Гулько. Потом как-то спрашиваю, где пропадал? Ответил с невозмутимым видом, что, дескать, познакомился с хорошей компанией.
Однако в этой приятной и спокойной стажировке наступил почти двухнедельный перерыв: в штаб ЛиВМБ пришла депеша с указанием откомандировать курсантов-стажёров согласно списку, одних на крейсер «Михаил Кутузов», других на крейсер Оказалось, что эти корабли участвовали в торжествах по случаю Дня Военно-Морского флота в Ленинграде и теперь возвращались к местам постоянной дислокации на Черноморский и Северный флоты соответственно.
К своей радости я был определён на знакомый мне крейсер «Михаил Кутузов». Маршрут перехода в Севастополь, естественно, предусматривал пройти вокруг Европы. Анатолия Гулько ожидало плавание на крейсере «Дмитрий Пожарский» мимо Скандинавского полуострова в Североморск.
Для меня это был второй дальний морской поход. Никакие заходы в иностранные порты на этот раз не планировались, но побывать после годичного отсутствия в Севастополе – городе вечной морской славы России, была прекрасная идея.
Нас на крейсере собралось не более двадцати курсантов выпускного курса. К всеобщему неодобрительному курсантскому удивлению мы узнали, что на корабле в качестве дублёра командира БЧ-1 проходил практику курсант первого курса Черноморского училища Касатонов, сынок Комфлота адмирала В.А.Касатоновва. Вот так, по блату, салага-первогодок стал дублировать обязанности штатной офицерской должности капитана 3 ранга, а нас, мичманов, даже в штурманскую рубку не пускали.
Но так, чтобы мы не мыкались без дела, расписали нести вахту кого куда. Я попал на ФКП, где безвылазно, на самой верхотуре крейсера в своём глубоком и мягком кожаном кресле молчаливо, задумчиво и, казалось, абсолютно безучастно, даже не переговариваясь с ГКП, сидел старший на переходе Командующий эскадрой Черноморского флота контр-адмирал В.Ф.Чалый. Там, на ФКП, в непосредственной близости от адмирала, кресло которого располагалось в глубине рубки так, что выражение его лица не было видно, мы несли, можно сказать, бесполезную и никому не нужную трёхсменную вахту в течение всего перехода. При смене вахты мы поначалу обращались к нему за разрешением, видимо, это ему надоело, и он разрешил нам меняться без доклада.
Однажды Василий Филиппович неожиданно попросил меня рассказать о себе. Продолжая всматриваться в морскую даль и периодически прикладывая к глазам бинокль, я кратко стал рассказывать о себе. Он слушал, можно сказать, внимательно, не перебивая. Затем неожиданно, как бы вразрез моим словам, спросил просто и открыто, как у старого знакомого:
- Ты знаешь моего Ваську?
От такого поворота я слегка опешил, а потом вспомнил, что курсом младше ещё в Севастополе учился курсант Василий Чалый, но он ничем не выделялся, не хвастался своим отцом, не требовал к себе повышенного внимания, спортсмен был ловкий, хорошо плавал, да и разговоров на такую тему никто не вёл. Через мгновение я ответил, что такой курсант мне известен. На этом наш короткий диалог прервался, и продолжения не имел.
Может быть, он, выполнявший обязанности старшего перехода, подумал, почему бы ему, пользуясь своей властью, было не взять на крейсер своего сына Ваську, курсанта старшего курса, в качестве дублёра, допустим, командира корабля, ну на худой конец, скажем, старпома, как это сделал адмирал В.А.Касатонов со своим сыном первокурсником? Так нет же, не взял.
При несении вахты мы записывали в свой вахтенный журнал всё, что видели вблизи крейсера на дальность возможной оптической видимости бинокля. Пожалуй, это и было только интересно для нас, курсантов, следить за окружающей обстановкой, но для навигационной практики такая вахта особой ценности не имела.
По прибытию в Севастополь нас списали с крейсера «Михаил Кутузов» и рекомендовали особенно не задерживаться здесь по старой памяти, а своевременно отправляться к местам своей стажировки.
Мне бы надо было, возвращаясь на Балтику, в Либаву, как-нибудь ухитриться и взять отдельный от всех остальных билет, чтобы заехать в Москву и повидаться с мамой, но этого не получилось. Необходимость в этом существовала, как я узнал значительно позже, но мне тогда об этом ничего не было известно. Оказывается, что уже тогда мама чувствовала себе не очень хорошо, но по своему обыкновению, никогда не жаловалась на своё состояние здоровья.
Последние дни стажировки не сохранили в памяти каких-либо интересных событий, а даже наоборот оставили какие-то унылые и безрадостные воспоминания. Сентябрь выдался ветреный, дождливый, прохладный. Однажды от сильного порыва ветра, когда я находился на мостике и, высматривая какие-то навигационные ориентиры, склонился к пеленгатору, в этот момент от моего неловкого движения с головы сорвало мичманку. Это меня очень огорчило. Спасибо, что помог мне справиться с этой потерей командир БЧ-3, который выделил из своих запасов давно изношенную и мало пригодную для носки старенькую фуражку. Для того, чтобы чувствовать себя более-менее уверенно среди личного состава при нахождении на верхней палубе и мостике и не дрожать от холода, как испуганный суслик, я поделился своими заботами с боцманом. Он, как ни странно, тоже не был безучастен к моему бедственному положению и выделил на временное пользование старый, потрёпанный и замызганный альпак. В каюте по ночам был далеко не Ташкент, а попросту неуютно и холодно, и калориферы, как назло, не грели. Да к тому же из-за полного отсутствия денег, которых, разумеется, на три месяца растянуть не удалось, посещение города с его увеселительными заведениями пришлось сократить до минимума. Короче говоря, не только я, но и все мои товарищи с соседних кораблей только и ждали команды возвращаться в училище. Дни ожидания, как в таких случаях обычно бывает, тянулись, как назло, долго и бесконечно. Но всё-таки наступил долгожданный момент.
В последних числах сентября наша команда из четырёх человек поездом из Либавы без происшествий прибыла в Калининград. Радостные, весёлые и бодрые возвращались из различных мест стажировки остальные выпускники. Делясь своими накопившимися в большинстве своём яркими впечатлениями за время трёхмесячного отсутствия, предвкушали наступление последнего решающего этапа на тот момент в своей курсантской жизни.
Однако для меня эти дни оказались очень тревожными. Не успел переступить порог училищного кубрика, как мне вручили несколько объёмных конвертов с письмами от сестры Жени. Меня сразу встревожило то, что письма были почти месячной давности и отправлены из Москвы, а не из Ленинграда, где тогда она проживала. Из этих писем я узнал, что мама находится в больнице с малоутешительным диагнозом – инсульт головного мозга. Это оказалось очень беспокойно, тревожно ещё и потому, что я узнал о болезни мамы так поздно. Женя срочно приехала в Москву и часто навещала маму в больнице. К счастью, как писала Женя в последующих письмах, болезнь потихоньку отступала, критический момент болезни миновал, и дело шло на поправку. Однако это известие мало успокаивало, и моё состояние по-прежнему было наполнено волнением, беспокойством и тревогой. Для меня теперь главным желанием было, как можно быстрее освободиться от всех предстоящих организационных мероприятий и выехать в Москву, чтобы увидеть и приободрить маму, всё ещё находящуюся в больнице.
В училище с курсантами других курсов, возвратившихся к тому времени из отпусков и практики, полным ходом шёл учебный процесс. Для нас, выпускников, выделили отдельный кубрик, чтобы мы, не мешая общей налаженной внутренней курсантской жизни, могли спокойно подготовиться к последним дням своего нахождения в училище.
Нам объявили, что дипломы об окончании училища давно выписаны и будут вручены вместе с кортиками и лейтенантскими погонами на торжественном построении при зачтении приказов Министра Обороны СССР о присвоении первого офицерского звания «лейтенант» и ГК ВМФ о назначении для прохождения дальнейшей службы.
Дожидаясь возвращения из Москвы начальника училища контр-адмирала А.М.Богдановича с подписанными приказами, мы тем временем без всякой спешки и суеты организованно и быстро получали заблаговременно сшитую по индивидуальным заказам, а потому аккуратно сидящую на каждом по фигуре повседневную и парадную офицерскую форму с уже пришитыми лейтенантскими погонами, и тут же с большим желанием примеряли, стараясь как бы привыкнуть к её ношению. Помимо нескольких белых рубашек с чёрными галстуками, комплектами летнего и зимнего нательного белья нам выдали также легкое байковое одеяло с полосатым наматрасником и набор постельного белья. Вещей получалось непривычно много, и наш кубрик на какой-то период стал похож на вещевой склад. Те ребята, которые имели родственников в Калининграде или обзавелись семьями, весь свой достаточно объёмный скарб отвозили по домам. Другим, в том числе и мне, пришлось комплектовать чемоданы, которые удалось отправить багажом. При себе у меня остались только самые необходимые предметы и личные вещи на первый случай.
Наконец, стало известно, что начальник училища контр-адмирал А.М.Богданович 1 октября 1957 года добился аудиенции и подписал приказ о присвоении первых офицерских званий у Министра Обороны СССР Маршала СССР Г.К.Жукова, который оставался на этой должности последние денёчки, не зная и не ведая об этом. На исходе третьих суток пришло очередное сообщение из Москвы, что Главнокомандующий ВМФ адмирал С.Г.Горшков подписал приказ о наших назначениях. Последовало указание, чтобы в училище готовились к выпуску.
В первых числах октября 1957 года на училищном плацу в торжественной обстановке при построении всего личного состава после зачтения приказов нам вручили дипломы, лейтенантские погоны и морские офицерские кортики. Вся эта процедура была красива, но носила несколько искусственный характер, поскольку мы, выпускники, стояли в строю отдельной ротой уже в офицерской форме.
Проведение дальнейших мероприятий, как я уже отмечал, ограничилось прощальным вечером отдыха с командирами, преподавателями и знакомыми из числа гражданского населения в нашем клубе, в каком-то скомканном, суетливом, несерьёзном и чуточку пьяном виде. Вспоминаю, что мне совершенно не хотелось проявлять никаких восторженных и радостных эмоций. Скорей всего мне было грустно не только от расставания с училищем, но и по причине болезни мамы, встретиться с которой я стремился как можно быстрей.
Накануне выпуска нам выдали первое месячное офицерское жалование, огромную, как мне казалось, по тем временам сумму 1600 рублей сразу за два месяца. Выписанное служебное предписание обязывало меня во второй половине ноября 1957 года прибыть в распоряжение Командующего Краснознамённым Балтийским флотом в Балтийск (бывший Пиллау), где тогда размещался штаб КБФ, за получением в управлении кадров назначения на первую офицерскую должность.
На этом моя подготовка к самостоятельной офицерской флотской службе, продолжавшаяся в течение десяти лет, включая шесть лет обучения в нахимовском училище, завершилась. Меня, также как и всех выпускников 1957 года Балтийского Высшего Военно-Морского училища, которые были распределены на все флоты необъятной нашей Родины, в новой жизни ждали неизведанные служебные и жизненные пути.
В тот момент пришло осознание, что в моей жизни произошёл важный, можно сказать, поворотный момент. В силу сложившихся обстоятельств я не мог себе позволить долго задерживаться и стремился скорей увидеть маму, узнать её состояние и самочувствие. В числе самых первых, буквально на второй день после выпуска, я уехал в Москву и расстался со своими однокурсниками, которые ещё продолжали отмечать завершение учёбы, но уже по своим личным планам.
Маму я застал всё ещё в больнице. Ей по-прежнему был предписан постельный режим, разговаривала она пока с трудом, но мне почему-то казалось, что каждое моё посещение приносило ей силы и придавало большое желание быстрей поправиться. И действительно, медленно, постепенно, день ото дня болезнь отступала. Сначала ей разрешили передвигаться по палате, вскоре она уже самостоятельно ходила по больничному коридору. Наконец, к окончанию отпуска я привёз маму из больницы домой. Хотя полного выздоровления ещё не наступило, но процесс улучшения общего состояния был заметен, и это радовало. Чувство беспокойства, однако, о состоянии здоровья мамы у меня не проходило и после того, когда закончился отпуск, и пришлось убыть к месту своей офицерской службы. В те годы, к счастью, всё обошлось благополучно, и мама поправилась.
Хочу с благодарностью отметить, что в эти трудные и тяжёлые для мамы дни её болезни большое внимание и заботу проявила моя сестра Женя. Она часто приезжала из Ленинграда, каким-то образом приспосабливаясь, выкручиваясь, успевала одновременно не запускать свои семейные дела в Ленинграде, к которым прибавилось воспитание второго ещё маленького сына Димы, родившегося в 1955 году.
Моя первая лейтенантская фотография с сестрой Евгенией Александровной Захаровой. Москва. Октябрь. 1957 год.
В отношении меня Женя на незыблемых основах старшинства и непоколебимых, непререкаемых и неизменных принципах, как она всегда считала, своего авторитета методично и непрерывно, продолжала учить, воспитывать, инструктировать, давать указания, рекомендации и наставления, образно говоря, как и прежде, прессовать. Теперь, когда я приобрёл полную жизненную самостоятельность и независимость, характер этого наставительного давления приобрел личностное направление, главной особенностью которого являлось непреодолимое желание изменить мой холостяцкий статус. Она рассказывала, какие невероятные, ужасные, страшные, трагические истории могут произойти с неженатым, не вступившим в брак мужчиной. Однако её пугающие и устрашающие страшилки меня не беспокоили. Основным доводом в свою пользу у меня был наглядный и не вызывающий сомнение аргумент, когда я ссылался на своего папу Александра Николаевича Верюжского, который после возвращения с Гражданской войны и демобилизации из Рабоче-Крестьянской Красной Армии обзавёлся семьёй только в тридцать лет, а мне, дескать, всего-то двадцать два. Так что у меня есть, как я с непреклонностью парировал все уговоры, достаточно времени, чтобы насладиться личной свободой и испытать все прелести холостяцкой жизни.
Первый офицерский отпуск подходил к завершению, и меня больше беспокоило моё дальнейшее служебное положение и место назначение, которое, как я настраивался, должно было быть, естественно, на боевом корабле и непременно штурманом.
Наконец, наступил день, когда я отправился в свою офицерскую неизвестность. И это, пожалуй, требует отдельного разговора.
Прежде чем завершить эти свои воспоминания, хотелось бы сказать добрые слова благодарности всем однокурсникам, с которыми прожил четыре курсантских года в училище.
Мне, например, известно, что по инициативе некоторых наших однокашников проводилась встреча в 1977 году в Калининграде по случаю 20-летия со дня выпуска, на которой мне не удалось присутствовать.
На снимке (стоят, слева направо): К.Н.Поспелов (заместитель начальника факультета по полит.части), Анатолий Сезоненко, Геннадий Спрыжков, Николай Онищенко, Иван Иванович Блик (начальник штурманского факультета), И.В.Арутюнов (один из командиров рот), Юрий Котт, Анатолий Гальперин, В.Караевский, Геннадий Иванов, мичман (фамилия не известна). Сидят: Анатолий Черцов, А.Вдовиченко, А.Зозуля. Калининград. 1977 год.
Не трудно прикинуть, что большинству наших выпускников сейчас перевалило за семьдесят, а это уже многовато и, можно предположить, что не все здравствуют. Теперь же такие встречи становятся, всё более призрачны и даже затруднительны в организационном плане. Хотя всё может быть, если найдутся настоящие активисты, которые проявят деловитость, не дожидаясь очередной «круглой даты».
Дорогие однокурсники и выпускники всех курсов штурманского и других факультетов Черноморского Высшего Военно-Морского училища имени П.С.Нахимова и Балтийского Высшего Военно-Морского училища! Желаю Вам всем доброго здоровья, счастья, радости, успехов и полного благополучия! Берегите себя!
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
