Мичману было положено сидеть в «аристократической» камере для мичманов. Войдя в эту камеру, я увидел множество деревянных топчанов, обшитых дерматином, на которых сидели «аристократы» из разных высших училищ. Никаких неприятных фокусов по отношению ко вновь поступившему, какие бытовали в камерах у рядовых (я об этом знал по рассказам бывалых), у «аристократов» не было. Мы познакомились, и я присоединился к временному нетрудовому коллективу.
Специфика мичманской камеры заключалась в том, что ее обитателей, в отличие от всех других арестантов, на работы в город не вывозили, и они круглыми сутками сидели в своей камере, видя свет божий только через окно, закрытое Но «сервис» в их камере был точно таким же, как и во всех других камерах: ничем не прикрытые топчаны, на которых спали в одежде, ничем не укрываясь, и яркие лампочки под потолком, которые светили всю ночь. Ну, и «музыкальное» сопровождение под окнами через каждые два часа. «Привилегия» в части вывоза на работы на самом деле лишала «аристократов» того единственного удовольствия, которое имели другие арестанты, проводя ежедневно несколько часов за пределами своих камер, на свежем воздухе. Мичманы же с раннего утра и до позднего вечера «случали языками», сидя на топчанах. Чего я только не наслушался за пять арестантских дней: и полезных знаний в разных областях техники, и разных рассказов о тупости строевых начальников, обладавших властью, но не имевших авторитета у подчиненных, и всевозможных курсантских «хохм», и разного курсантского фрондерства.
Тот несправедливый арест и пять суток, проведенных мною на «губе», навеяли на меня грустные мысли. Одиннадцать лет я готовился к тому, чтобы стать морским офицером. При этом я всегда думал, что главным для офицера должно быть служение делу, профессионализм, порядочность и честность, уважение к коллегам по службе и подчиненным, а дисциплина, как неотъемлемая часть службы, должна быть разумной, не попирающей человеческого достоинства. И вот на пороге офицерской службы в моей голове стали бродить мысли о том, что любой самодур, на погонах которого будет больше звезд, чем у тебя, сможет весьма существенно портить тебе и жизнь, и служебную карьеру, и ты будешь вынужден терпеть и подчиняться. Эти мысли пока еще были расплывчатыми, но оставляли неприятный осадок в душе (наверное, «слишком избаловали» нас в нахимовском обилием командиров, достойных уважения, а значит — и беспрекословного подчинения).
Но всякие новые мысли не мешали главному — работа над дипломным проектом целиком захватила меня. Мне нравился весь процесс проектирования: я с удовольствием делал трудоемкие расчеты по теории корабля, менее трудоемкие, но не менее важные расчеты по строительной механике, чертил большие чертежи общей компоновки подводной лодки и принципиальные схемы корабельных систем, делал всякие другие расчеты, которые требовались в задании на проектирование, и с удовольствием обсуждал технические вопросы с моим руководителем дипломного проекта. К концу разработки проекта во мне стало созревать большое желание заняться проектированием подводных лодок после окончания училища. Однако, проектирование велось в гражданских проектных организациях Министерства судостроительной промышленности, а военные корабелы могли стать только «наблюдающими» за проектированием (так официально назывались сотрудники военных представительств в проектных организациях). Правда, в предыдущие годы бывали случаи, когда отдельных выпускников училища направляли на работу в промышленность, сохраняя за ними офицерские звания, и они, занимаясь той или иной работой для флота, продолжали состоять на военной службе. Но это были единичные случаи.
Тем не менее, желание стать проектантом подводных лодок во мне созрело, а дальше все вдруг пошло, как по «щучьему велению». За месяц до окончания дипломного проектирования из управления кадров флота пришло сообщение о том, что один выпускник нашего факультета, имеющий «прописку» в Ленинграде, может быть направлен на работу в одно из ленинградских конструкторских бюро подводных лодок. (В условиях острого дефицита жилья наличие ленинградской «прописки» все послевоенные годы было необходимым условием для зачисления младших и средних офицеров в любые военно-морские учреждения, расположенные в Ленинграде). Желающий получить эту вакансию должен был подать рапорт.
По закону моя ленинградская «прописка» сохранялась за мной все годы моей учебы в военно-морских училищах, и я тут же написал соответствующий рапорт, который был отправлен в Москву. Оставалось ждать дальнейшего развития событий.
В конце июля началась защита дипломных проектов. По выпавшему мне жребию я защищался первым. Вполне понятно, что это мероприятие было сопряжено с большим волнением. Однако, защита дипломного проекта существенно отличалась от любого экзамена: здесь ты представляешь то, что хорошо знаешь — свой собственный проект, над которым работал четыре месяца. Ты сам обосновывал проектные решения, сам выполнял все расчеты и чертежи, и ты готов продемонстрировать все это высокой комиссии. А комиссия, по нашим меркам, действительно была высокая — ее возглавлял начальник отдела подводных лодок главного управления кораблестроения Военно-Морского флота. Я защитился успешно и получил «пятерку», которая завершила формирование моего «диплома с отличием».
И вот наступил день выпуска. Роты мичманов всех трех факультетов были построены в длинном внутреннем дворе Адмиралтейства. Перед каждой ротой были зачитаны приказы об окончании училища и присвоении званий инженер-лейтенантов, после чего нам вручили дипломы инженеров и офицерские кортики. Затем мы переоделись в парадную офицерскую форму, снова построились поротно и прошли парадным маршем перед трибуной с высокими гостями. И, наконец, началось главное действие — читка приказов о назначениях. Я стоял и с волнением слушал, ожидая своей участи. Во время этой процедуры некоторые молодые лейтенанты не могли сдержать своих эмоций и вскрикивали — кто от радости, кто от огорчения. Последним был зачитан приказ: инженер-лейтенанта Карпова направить в распоряжение Министерства судостроительной промышленности и уволить в запас по статье такой-то (статья была связана с начинавшимся крупным сокращением вооруженных сил). И тут я понял, что все происходившее со мной в течение трех последних месяцев — это судьба.
Отпраздновав окончание училища, молодые лейтенанты разъехались по домам в свой первый офицерский отпуск, а я занялся оформлением своего гражданского статуса.
В конце августа я проводил Жежеля, который уезжал служить на Дальний восток. Славка решил ехать во Владивосток поездом, «чтобы посмотреть всю страну». После одиннадцати лет планируемой и размеренной жизни в военно-морских училищах, расставаясь на вокзале, мы оба впервые не знали, что каждого из нас ждет впереди, и когда и как нам доведется встретиться снова.
После окончания училища Славка успешно продвигался по службе. После недолгой лейтенантской службы на эсминце он прошел переподготовку на подводника и несколько лет плавал на атомной подводной лодке, после чего служил в Техническом управлении Тихоокеанского флота, поднимаясь по ступеням должностной лестницы. Затем его перевели в Технический отдел Ленинградской военно-морской базы, и он закончил службу в должности начальника этого отдела. Выйдя в отставку, капитан первого ранга Жежель стал сотрудником Военно-морского музея, где увлекся историей российского флота и музейным делом. Все эти годы мы дружили и общались семьями.
В.М. Жежель
Не дожив до шестидесяти лет, Слава неожиданно для всех ушел из жизни. Незадолго до своей смерти он вдруг как-то очень настойчиво пригласил друзей приехать к нему в Военно-морской музей в назначенный день и час. Мы приехали вчетвером и через служебный вход прошли к нему в его рабочий кабинет. Обычно веселый, шутливый, любящий подначки и юмор, он в этот раз был каким-то очень серьезным. Он повел нас по запасникам музея, показывая много интересных вещей и сообщая нам разные малоизвестные сведения, связанные с историей российского флота. Нас доброжелательно пропускали в разные запасники музея — было видно, как уважительно относятся к нему коллеги. На прощание мы по очереди выпили водочки из подлинной чарки Петра Великого, доступ к которой в музее был строго ограничен. Уходя из музея, мы никак не подозревали того, что это была наша последняя встреча. А когда его вдруг не стало, я остро почувствовал, что в тот день он подсознательно навсегда прощался с нами. Провожая его в последний путь, я думал о том, как много воды утекло с того далекого дня в августе сорок восьмого года, когда мы одиннадцатилетними мальчишками впервые встретились в поезде, увозившем нас из Ленинграда в Тбилисское нахимовское училище, и как много общего связывало нас все эти годы.
Но вернемся в август пятьдесят девятого года, когда я провожал его на Дальний Восток, и все это было еще впереди.
Дождливым сентябрьским утром я переступил порог старинного серого здания на улице Гоголя, в котором размещалось Центральное конструкторское бюро ЦКБ-16, имевшее «открытое» наименование «организация почтовый ящик 901» (в те годы все «закрытые» предприятия, связанные с военной техникой, назывались «почтовыми ящиками»). ЦКБ-16 было одним из трех ленинградских конструкторских бюро, занимавшихся проектированием подводных лодок.
В кармане у меня лежал новенький диплом, удостоверявший мою квалификацию корабельного инженера по специальности «военное подводное кораблестроение», и направление Министерства судостроительной промышленности. Поскольку мое появление в бюро было соответствующим образом спланировано, оформление необходимых документов заняло немного времени, и уже через день был подписан приказ о моем зачислении в штат бюро на должность инженера. С того дня начался мой долгий путь в мире подводного кораблестроения.
ГОДЫ СТАНОВЛЕНИЯ
Первым местом моей работы стал сектор статики корабля, входивший в состав отдела общего проектирования подводной лодки, который в обиходе назывался проектным отделом. Сектор занимался расчетами теоретических элементов подводной лодки, характеризующих ее основополагающие качества - плавучесть, остойчивость и непотопляемость.
Сектор размещался в большой комнате с низким потолком, расположенной в надстроенном шестом этаже. Комната была битком забита большими рабочими столами, на которых стояли немецкие электромеханические вычислительные машины. Эти машины позволяли оперировать большими числами и производить все арифметические действия с высокой точностью, однако довольно сильно грохотали во время работы, создавая в комнате неприятный шумовой фон. С шумом приходилось мириться, так как эти машины были тогда «чудом вычислительной техники». Большинство советских инженеров, выполнявших какие-либо сложные и трудоемкие расчеты, гремели костяшками знаменитых отечественных «счетов», крутили ручки примитивных арифмометров и орудовали логарифмическими линейками.
Я пришел в сектор в самый разгар разработки эскизного проекта первой титановой атомной подводной лодки проекта 661. В бюро шла напряженная работа по поиску технических решений, обеспечивающих размещение крылатых ракет, построение корпуса из титановых сплавов и достижение рекордной скорости подводного хода 40 узлов. Прорабатывались десятки вариантов общей компоновки подводной лодки, что вызывало необходимость выполнения большого объема трудоемких расчетов по теории корабля. Поэтому расчетный сектор работал «сверхурочно», то есть до восьми — девяти часов вечера и без выходных дней. В те времена такого рода авралы были довольно обычным явлением. Люди относились к этому вполне лояльно, так как работа в сверхурочное время дополнительно оплачивалась, что обеспечивало разумное сочетание государственных и личных интересов. В последующие годы дополнительная оплата была отменена, появился «ненормированный рабочий день» и, соответственно, перестала существовать сверхурочная работа, за исключением отдельных ситуаций, которые регулировались другими способами.
В проектном отделе формировался разрабатывался теоретический чертеж обводов прочного и легкого корпуса, выполнялись все расчеты статики, динамики и весовой нагрузки корабля, разрабатывались чертежи общего расположения корабля. Поэтому общение с коллегами из других секторов отдела, в особенности — со сверстниками, способствовало моему довольно быстрому вхождению в увлекательный мир проектирования подводных лодок, где все, что делалось, было строго засекречено.
Начальником проектного отдела был Василий Абрамович Коротич — немолодой человек с лицом, покрытым глубокими морщинами. Он имел типичный вид простого советского инженера-трудяги. Несмотря на большой практический опыт, Василий Абрамович был очень осторожным человеком, любил подолгу обсуждать возникающие технические вопросы и никогда не спешил принимать окончательное решение.
Характерной чертой Коротича был постоянно торчащий изо рта мундштук с дымящейся сигаретой. Он очень много курил, и его кабинет всегда был наполнен сизым табачным дымом. Изредка мне доводилось в конце рабочего дня попадать к нему в кабинет для участия в обсуждении каких-либо технических вопросов. Атмосфера насквозь прокуренной комнаты была настолько неприятна, что с той поры я навсегда сохранил резко отрицательное отношение к табачному дыму в рабочих помещениях. Тут следует заметить, что несколько лет спустя было официально установлено, что табачный дым, выпускаемый курильщиками, весьма вреден для некурящих соседей по комнате, в связи с чем во всех солидных проектных и научно-исследовательских организациях были введены запреты на курение в рабочих помещениях. Следствием этих запретов стали своеобразные «курительные клубы», возникшие в местах, специально отведенных для курения на лестничных площадках и в разного рода закутках. Эти клубы стали важными факторами общественной жизни: в них шел интенсивный обмен информацией по самым разным вопросам, а также обмен всевозможными сплетнями. В результате принятых нововведений некурящие граждане получили защиту для своего здоровья, но оказались лишенными такого удовольствия, как самая свежая информация на местные и другие темы; Увы, проблема курения со всеми ее аспектами — социальным, психологическим, медицинским, экономическим — и по сей день актуальна во всем мире.
Начальником ЦКБ-16 и главным конструктором основных проектов, разрабатываемых в бюро, был Николай Никитич Исанин, который со временем был признан одним из наиболее авторитетных деятелей подводного кораблестроения и стал академиком.
Николай Никитич вместе с отцом нашей космонавтики С. П. Королевым вошел в историю советского подводного кораблестроения как зачинатель внедрения баллистических ракет на подводные лодки. Первый пуск королевской баллистической ракеты из надводного положения подводной лодки, а затем и первые подводные пуски были произведены с подводных лодок, главным конструктором которых был Исанин. С именем Исанина связана эпопея создания в нашей стране промышленности по производству титана и его широкого применения в подводном кораблестроении. Титановые подводные лодки создавались только в нашей стране.
Николай Никитич был первым в моей жизни крупным руководителем, которого мне довелось наблюдать вблизи и даже немного общаться с ним в деловой обстановке. Нельзя сказать, чтобы он был очень прост и доступен для подчиненных, какими были некоторые другие крупные руководители, с которыми потом свела меня жизнь. Но и высокомерным он тоже не был — скорее суховатым и жестковатым. Возможно, таким его воспринимали из-за его внешнего облика: сухая, поджарая фигура в строгом костюме; сухое, жесткое лицо, все в крупных морщинах; большие роговые очки и особая манера четко и немногословно выражать свои мысли.
Конструкторский состав бюро насчитывал более тысячи человек, распределенных по структурным подразделениям — специализациям, отделам и секторам.
В бюро было много молодых сотрудников — недавних выпускников кораблестроительного, военно-механического, политехнического и электротехнического институтов. Были и ребята, окончившие мою родную «дзержинку». Сверстников сближали общие производственные и другие интересы, а также одинаково низкий уровень материального благосостояния. Все стремились достичь определенных успехов в работе, все жили в «коммуналках», имели довольно низкую зарплату и молодых жен, и все в то время были жизнерадостными. В обеденные перерывы мы гурьбой бежали в столовую, чтобы перекусить в зависимости от имевшихся финансовых возможностей, а затем азартно резались в настольный теннис или шахматы. Мы горячо обсуждали разные производственные дела и некоторые политические события, с интересом слушали рассказы тех, кто уже побывал на заводах, строящих подводные лодки, с увлечением участвовали в разных спортивных соревнованиях и вместе со старшими товарищами дружно отмечали на работе великие революционные и другие праздники. Почти все сверстники были комсомольцами (некоторые уже состояли в партии), и нас, соответственно, привлекали к участию в разных «политических» мероприятиях.
Ярким впечатлением той поры остался в памяти агитпоход по деревням подшефного Киришского района, во время которого я впервые увидел реальную жизнь советской деревни. Агитпоходы были одной из форм комсомольской работы. Райком комсомола организовывал их с целью «разъяснения населению деревень политики партии» и укрепления его веры в недалекое светлое будущее, ну и какого-то развлечения людей.
. . .
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Фото:
.jpg)
