Как-то во время отмывки от радиационной грязи буферной ёмкости насоса ЦН-17 левого борта начала тонуть плавъёмкость (ПЕ-50), а сливали мы в неё жидкость до 300 кюри/метр! Отмывали всякими кислотами, в том числе и ледяной уксусной: запас! – как будто вся Островная ела пельмени. Вызвали ночью меня (авто всегда было на стрёме) по телефону, он у меня был, а вот у командира БЧ-5 – нет (так наука велела). Приехал с Лёней Баренблатом (Болтиком, как мы его любезно называли) прямо к лодке, срочно где-то раздобыли ручную помпу типа «вашим-нашим» и с её помощью стали выравнивать эту плавёмкость, у которой корма уже была в воде.
Представляешь, картина… Ночь, лёгкий снежок падает в свете прожекторов, и два мудака в шинелях, в зоне строгого режима по РБ качают. Жарко, расстегнувшись, у Лёни (он был пижоном) с шеи сползает белый шелковый шарф, а мы качаем! К утру борт выровняли. Сам запустил насос 8-го отсека, чтобы смыть грязь с палубы борта. Шланг (для смыва палубы) неожиданно лопается, прямо над люком 8-го отсека. Срочно остановил насос, с вахтенным моряком заменили шланг, плавно нагрузили и смыли радиоактивную грязь с палубы плавъёмкости (куда, догадывайтесь сами). После этого сели в машину и уехали по домам, минуя пост дозиметристов. Зная, как они могут «мыть», мы решили избежать этого удовольствия. Утром звонит мне командир корабля Гарий Новицкий: «Что случилось? Что вы там наделали? Пост спецполиклиники, пост на Святом Носу зарегистрировал повышенную радиоактивность. К разбирательству подключились особисты. Срочно в казарму!» Пришёл, скосил под дурачка, свалил всё на дозиков, мол, они, наверно, что-то выбросили с нашего корабля или очистили ёмкость. Не поверили, но успокоились.
Капитан 2-го ранга Л. Баренблат.
Вот только тогда я подумал, а сколько же мы на себе принесли домой, в семью? Наверно, одному Богу известно. Я детей на руки брать во время этих научных работ боялся, спал один в комнате. Сейчас спустя десятилетия смешно, но я приказал Лёне Баренблату выбросить свой шикарный шарф к е.м., так как он мешал качать, а не потому, что радиоактивно грязен! Замечу, что нам в тот период ни в чём не было отказа: хочешь спирт – пожалуйста, хоть утопись, автомашину – в любое время, питание на высшем уровне. Для спецов на ТНТ-9 был постоянно накрыт стол: сёмга, молоко, икра, все виды колбас – всё, что душе захочется!
В казарме спецтрюмные жили в отдельной комнате, были освобождены от всех работ и вахт. Правда, все эти «роскоши», которыми пользовались спецы, вызывали негодование у Фытова Г.А., старшего помощника, мол я балую моряков-спецтрюмных. Лично я так не думал. Если почистить «шкуркой» свою память, то, возможно, что-то блеснёт ещё, хотя этого «что-то» было по уши, и смешного, и трагического. Из смешного вспоминаю, как наш замполит забрал у спецов кассету с записью «Бременских музыкантов», потом пригласил меня к себе в кабинет, чтобы послушать мои объяснения по тому, как у меня «разлагается» личный состав. Едва уговорил его вернуть кассету спецам и не позориться, а чаще смотреть телевизор и слушать радио. Вернул. Мужик он был хороший, у меня с ним отношения были отличные. Позже часто бывал у него в гостях в Североморске, где он служил уже после К-27 и после трагедии на К-8, где он был прикомандированным замполитом.
Было и другое. Как-то мы с Овчинниковым А.А. извлекали по просьбе науки стержни аварийной защиты из ядерного реактора левого борта. Светило так, что дозиметрические приборы зашкаливало! Дозики увидев это, пулей бросив всё, убегали с отсека. Две-три попытки и всё кончалось воплями ст. лейтенанта Вышнякова (служба СРБ): «Бросайте всё нахрен, срочно бросайте… Вон из отсека!» Тогда Овчинников (рабочий) сказал: «Александрович, гони всех из отсека и спецов тоже, работать будем вдвоём. Я уже стар, боятся мне нечего, а тебе деваться некуда, ты офицер, командир». Выгнали, извлекли стрежни, бросили для работы физиков. Те замерили, осмотрели, что-то там записали, а затем попросили всё поставить на место в ядерный реактор. Но сделать это было труднее, чем при вытягивании. Но сделали. Много чего делали, всего не расскажешь.
Знаешь, наша лодка разделила жизнь многих, служивших на ней, пополам – до 24 мая 1968 года и после. До ядерной аварии – счастливая, известная, а после этой даты и до затопления – неизвестность и пустота для всех, но не для нас, кто на ней остался и потом служил, ликвидировал последствия аварии. Обидно, сегодня многие адмиралы, учёные в своих мемуарах прославляют АПЛ 705 проекта, забыв напрочь тех подводников АПЛ К-27 и сам корабль, которые сделали очень много, чтобы не повторилась такая авария, при этом теряли здоровье и даже жизнь. Но это к слову.
Два раза проводили операцию «Мороз», выходили дважды на мощность. Однажды я вывел ГЭУ на режим 15%, загрузили турбогенератор правого борта. Некоторые умники свыше, узнав об этом, даже попытались выгнать экипаж в море на одном правом ядерном реакторе! Сверлили дырочки у себя на кителях, наверно. Но кто-то там, в Москве, сообразил, чем это может кончиться, и мы не вернёмся, всё отменили. Вернее, дали окончательный отбой. Лодку стали готовить в Северодвинск. Когда её поставили в док, 90190, и осмотрели её корпус – волосы на голове стали дыбом! От заслонок 5 и 6 отсеков до ватерлинии шли трещины, куда можно было просунуть руку. Практически центральная группа ЦГБ была негерметична, мы тонули у причала, поэтому компрессоры работали на износ, «дулись» постоянно. А ещё думали нас послать в море. Предполагать, что бы случилось, не надо. В доке мы простояли около месяца, потом за ноздрю и в Северодвинск. Сам переход, это уже отдельная тема. Где-то в декабре пришёл приказ мне убыть в Гремиху на должность начальника ЭМГ тыла 17-й дивизии. Прослужив до 1982 года, написал рапорт об увольнении, но первоначально не отпустили. Отпустили только в 1983 году.»
.
Такова судьба и жизнь офицера-подводника, отдавшего службе на атомной подводной лодке К-27 свыше 10-ти лет! Думаю, читатель сможет после прочтения воспоминаний Геннадия Александровича представить, в каких условиях работали эти мужественные люди.
Капитан 2-го ранга в отставке Агафонов Геннадий Александрович родился 27.04.1937 г. на Гальянке, самом старом районе г. Нижний Тагил. В ноябре 1956 г. был призван в Вооружённые силы СССР и направлен в Балтийский флотский экипаж на курсы младших командиров.
В 1959 г. поступил в Высшее Военно-Морское училище им. Ф.Э.Дзержинского, которое окончил в 1964-ом по специальности «Обслуживание ядерных установок», и был направлен для продолжения службы на атомную подводную лодку К-27 Северного флота. Прошёл путь на К-27 от командира реакторного отсека до командира 1-го дивизиона. В настоящее время проживает с женой в г. Старая Русса (Россия).
Глава 15. ВЫ ПОМНИТЕ, КАКИМ ОН ПАРНЕМ БЫЛ…
Ядерная авария на АПЛ К-27 24 мая 1968 года разделила жизнь и события тех, кто служил на ней, на "до аварии" и "после аварии". Прошло 42 года с того дня. Много чего изменилось в мире, в жизни тех, кто прошёл через испытания ядерной катастрофы на одной из первых советских атомных лодок. Нет той страны, которую мы защищали, на её бывшей территории появились новые государства. Мы – те, кто был в единой команде, в одном едином экипаже, мы, которые разделяли единый котелок пищи поровну на всех, вне зависимости от места проживания, национальности, стали сегодня иностранцами. Являемся гражданами различных государств. Изменились и подходы к тем, кто когда-то защищал единую страну Горько об этом писать, но события, которые произошли тогда на атомной подводной лодке Северного флота К-27 и то, что пережил экипаж, сегодня на Украине никому не интересны.
Хочу рассказать об одном из моих сослуживцев, моём друге и товарище по кораблю спецтрюмном ГРИЦЕНКО ВИКТОРЕ, старшине 2-й статьи, который ценою своей жизни спас многих из нас, остался вечным 22-летним парнем! Мой друг и товарищ честно, добросовестно, не думая ни о каком геройстве, исполнял свой долг. И на его месте так поступил бы каждый член экипажа. Кто же этот паренёк? Откуда он? Почему украинская Власть в Киеве, да и российская в Москве, не хочет воздать должное ему, за его мужество и героизм, проявленный при серьёзной ядерной катастрофе на атомной подводной лодке бывшего Советского Союза?
Гриценко Виктор Алексеевич родился 20 октября 1946 года в селе Новоникольск, Кременского района Луганской области. Обычная семья. Отец Виктора принимал участие в Великой Отечественной войне. Воевал на Курской дуге, был многократно ранен, награждён орденами и медалями. Офицер. В учебном отряде Виктор Гриценко получил специальность трюмного. После окончания его направили служить на атомную подводную лодку К-27. Виктор попал служить в элитную команду спецтрюмных. Команда действительно была элитная. И не потому, что пользовалась преимуществом перед остальными моряками. Единственным преимуществом этой команды, в которую попал служить Виктор Гриценко, было то, чтобы ядерные реакторы работали успешно. Знал ли Виктор, в какую команду он попал и что ему придётся делать? Знал. Знал ли он, что тем ребятам, которые служили до его прихода, пришлось пережить немало серьёзных аварий на реакторах, участвовать в их ликвидации как в море, так и на берегу? Наверно знал, ибо не знать аварийных ситуаций, которые происходили на реакторах, это значить допускать их повторения. А их было множество.
Сегодня читаешь в некоторых мемуарах адмиралов, что аварии на реакторе, это дело было допустимое, ведь моряки испытывали новые направления. Согласен. Вот только тогда, при испытании ядерных реакторов на АПЛ К-27, никто не считался с теми, кто эти реакторы обслуживал. Науку, военных, в первую очередь интересовало, как будут работать ядерные реакторы в море, на берегу. А люди –это так, дополнение...
У Виктора Гриценко были замечательные учителя с числа спецтрюмных моряков-подводников. Это офицеры Геннадий Агафонов, Влад Домбровский, командиры реакторного отсека, главстаршины Григорий Раин, Александр Осюков, Николай Логунов, Феликс Литвиненко, Валентин Ращупкин. У некоторых за плечами был испытательный поход в Атлантику, Средиземку, ликвидация серьёзных аварий в походе, на берегу. Поэтому моему товарищу и другу было кем гордиться. Думаю, что лучше о периоде службы и его последних днях расскажет его непосредственный командир.
Публикуя воспоминания Домбровского Владислава Владимировича, ныне капитана 3-го ранга в отставке, я решил всё оставить как есть. Пусть читатель проникнется тем временем и представит, что пришлось пережить спецтрюмным, принявших на себя первыми ядерный удар, и как уходили с жизни его подчинённые. В том числе и Виктор Гриценко.
«Четыре года я был командиром реакторного отсека. В подчинении у меня была команда спецтрюмных в составе 6-ти человек, задачей которой было обслуживание ядерного реактора. Реакторный отсек атомохода – это помещение, в проходе которого было очень трудно развернуться. Напичкан он был массой приборов и механизмов. Если эти механизмы выходили со строя, или появлялись поломки, именно команде спецтрюмных приходилось всё устранять. Я, как командир, и вся моя команда всегда помнили, что отсек являлся реакторным, что ремонт реактора и парогенераторов приводит к радиационному загрязнению отсека и даже всего корабля. Потом, после ремонта, весь экипаж занимался многодневной дезактивацией. Особенно сложно это было делать в самом реакторном отсеке. Ребята производили дезактивацию не только в радиоактивной грязи, не только в стеснённых условиях, но и при высокой температуре, местами она достигала 70 градусов! Температура в 40-50 градусов была постоянна в отсеке, где находилась вахта спецтрюмных. Работали в спецкостюмах, респираторах. Спецтрюмные отличались от основного экипажа тем, что после уборки на корабле, окончания вахты основная масса подводников шла в кубрик, а спецтрюмные оставались на лодке. Часть из них после уборки корабля, отсека заступала на вахту, часть – отдыхала, и так постоянно на протяжении всей службы. Не зря специфика службы у спецтрюмных заставила командование корабля выделить им комнату на четыре человека. Где они, а также команда турбогенераторщиков отдыхали отдельно от всего экипажа.
За четыре года через команду спецтрюмных прошло много моряков срочной службы. Как правило, в команду отбирались грамотные матросы, в большинстве имеющие среднее техническое образование. Конечно, это были парни разные по характеру, но сильные не только физически, но и по духу. Исполнительность, знание техники, самоотверженность, вот чем отличались эти парни от многих. Ибо они постоянно находились в экстремальных, тяжелейших условиях. Ядерный реактор – грозное соседство. И любая, малейшая ошибка в его обслуживании могла привести к непоправимым последствиям.
Я могу много рассказывать о замечательных парнях, настоящих подводниках, но особое место в моей памяти занимает Виктор Алексеевич Гриценко. Называю его по имени и отчеству, ибо сегодня ему было бы за шестьдесят! Когда его представили мне как нового члена команды спецтрюмных, моё первое впечатление, которое меня никогда не обманывало, было таким: скромный, спокойный и располагающий к общению паренёк. С этим парнем мне повезло. И я не ошибся. За всю совместную службу у меня к нему не было никаких претензий. Он был окружён какой-то аурой доброжелательности. Ему не нужно было приказывать. Достаточно простых слов. Виктор! Надо это сделать, и всё! Можно быть абсолютно уверенным, что это будет сделано. Особенно проявился характер Виктора в аварийных ситуациях, а их в реакторном отсеке было предостаточно.
Капитан 3-го ранга, командир реакторного отсека Домбровский Владислав Владимирович Домбровский проходил службу на АПЛ К-27 с 1964 по 1968 год. Спустя годы.
Вспоминаю, как трюм отсека залили радиоактивным сплавом. Он застыл в трюме. Очень фонило. Члены экипажа старались не заходить в реакторный отсек, а вот спецтрюмным надо в таких вот условиях нести вахту, и не только. Пришлось вручную убирать радиоактивный сплав, имея два инструмента – зубило и молоток. Спецтрюмным приказано было работать в таких условиях не более 5-ти минут. Но ребята этого не соблюдали. Опускаюсь в трюм – Виктор вырубает сплав во время несения своей вахты! Делаю ему замечание и объявляю выговор, при этом сказал, что это не его дело. Его дело нести вахту. Тем более работает без учёта времени пребывания в трюме, а он в ответ: «Товарищ капитан-лейтенант, просто надоели в отсеке посторонние, скорее бы закончились эти работы и чтобы они ушли».
24 мая 1968 года находились в море. Я знал, что это мой последний выход с ребятами-спецтрюмными, с которыми я прослужил несколько лет, которые были мне очень дороги. После прихода на базу мне надо было убыть на новое место службы. Не знал, не ведал, что всего через несколько часов случится страшная ядерная авария на реакторе левого борта. Что пройдёт всего пару недель, и я больше никогда не увижу Витю Гриценко и остальных своих парней, которые в страшных муках будут умирать в госпитале города Ленинграда. Когда многие подводники экипажа покидали по приказу свои отсеки и уходили в корму и нос, спецтрюмные в первые минуты аварии этого сделать не могли. Вышла из строя помпа, радиоактивная вода заливала трюм, необходимо выполнить команду и заглушить левый реактор, который страшно фонил, проверить все механизмы. От этого зависела жизнь как экипажа, так и корабля. И ребята-спецтрюмные с честью выполняли работу, при этом радиоактивность в отсеке достигала уже свыше 1500 Р в час! Все они, как потом было установлено, получили дозы облучения, превышающие смертельные в несколько раз. Виктор Гриценко не ушёл из отсека, пока не привёл в работу помпу, не убедился, что левый ядерный реактор заглушен, и все механизмы работали. Спецтрюмные уже не могли самостоятельно выйти с отсека. Им помогали моряки из других отсеков.
По прибытии на базу все спецтрюмные и несколько человек других специальностей убыли самолётом в госпиталь. Через пару дней туда же, где лежали и мои ребята, прибыл и я с несколькими моряками. Все подводники лежали отдельно в палатах, по одному человеку. С ними врачи категорически запретили общаться. За несколько дней всем лежащим сделали массу переливаний крови, вливали костный мозг, в общем, делали всё, чтобы спасти нас и поставить на ноги. Но то, что я как командир спецтрюмных, увидел через несколько дней, когда мне разрешили посетить моих ребят, меня потрясло. Не дай Бог это даже видеть! У ребят спецтрюмных разлагались веки, глаза, нос, губы, уши. Они видели, слышали, а губ нет, видны только зубы. Волос уже не было, а всё тело кровоточило. Такое впечатление, что с них просто сняли всю шкуру. Медсестра постоянно поливала их биораствором, не давая пересыхать. Дальше я смотреть не мог. Комок стоял в горле, слёзы сами текли из глаз.
Но на этом всё не закончилось. Мне предстояло как командиру, выдержать ещё одно нечеловеческое испытание. Встреча с родными Виктора Гриценко.
Продолжение следует
