Хлоп! Белочка сидит у меня на плече. Может быть, та самая, которую запихивал Валерка в карман? И все же не боится людей! Верит, что не все они — гады!
Кругом — дубы. Их сажал, говорят, сам царь Петр. Тут и его сохранился, с большими окнами. С кроватью, на которой можно спать впятером. Представляю, как он выспался, умылся, поел, вышел к морю, посадил дубков сто или двести... Вот и выросли — какие красивые!
Длинная просека ведет к морю. Протянув руку вдаль, на гранитной скале стоит ангел. Там, в тумане, исчез броненосец «Русалка» со всем экипажем. Матросы и офицеры не вернулись домой. Случилось это еще при царе. При Николае последнем. Ангел — памятник тем, кто в море погиб.
— Ну, беги, белочка. Мне пора...
На Нарва-мантеэ в широкой витрине книжного магазина лежит книжка в голубом переплете: «Ромуальд Шиллер. Хирург в огне». Недавно Шиллер-старший читал во Дворце пионеров отрывки из своего сочинения. Выходило, что он храбрый, добрый, отличнейший человек. Мне не верится. Он вовсе не добрый. Отец говорил — он не сам писал, за него кто-то другой потрудился. Интересно знать, что бы в школе сказали, если бы за меня написал сочинение мой сосед?
Тетрадь вторая
КАНИКУЛЫ В КИВИРАНДЕ
КИВИРАНД
А вот и каникулы! Я еду к бабе Нике и деду, забрав с собой Ингрид. Они все лето живут в Кивиранде. Отец и мама присоединятся ко мне, когда пойдут в отпуск.
Кивиранд (эстонок.) — каменный берег. Киви — камень, ранд — берег. И верно: на берегу и даже в лесу и в садах полно валунов. (Прим. автора.)
Кивиранд — рыбачий поселок. Белые, красные и зеленые домики стоят возле самого моря. В море полно валунов. В проулках растянуты сети. У причала — рыбачьи суда. Над причалом — высокая пограничная вышка. С нее смотрят день и ночь часовые. Это не похоже на какой-нибудь зализанный пригород, где девчонки даже в будни ходят в нарядных платьицах, а парни на пляже щеголяют модными галстуками. Здесь — морская граница.
А на мысу среди сосен стоит каменная белая башня. Маяк. Наверное, интересно служить на нем? Во время штормов он подвывает, как зверь: «У-у-у, у-у-у» — и посылает яркий свет в море, давая знать кораблям: «Осторожнее, не наткнитесь на камни».
Эх, пожить бы там, на мысу, где море впереди, слева и справа, почти вокруг море!
Но и у деда не хуже. Он снимает полдома у капитана дальнего плавания Юхана Раннику. Дом стоит у самой воды, и волны подкатываются под окна. Дом окружают сосны, сирень и камни, обросшие мохом.
Юхан Раннику стар и не ходит уже по морям. Он рыбачит. Сети развешаны на заборе. Юхан первый встречает нас у калитки.
~— Ого, Макс приехал! Твоя овчарка меня не забыла? Она меня не порвет?
Но Ингрид улыбается Юхану и виляет хвостом — целый год не видела, а все же узнала. Вдруг она взвизгивает и быстрее лани летит по дорожке — увидела деда. Скачет, радуется, подпрыгивает, пытается лизнуть его в лицо.
Дед загорел и помолодел. Еще бы! Все дни проводит в лесу, на озере, в море. На нем белая сорочка с открытым воротом. Он, право, еще совсем молодец!
— Здорово, тезка! — приветствует он меня.— А где же твои мушкетеры?
Это он спрашивает о моих школьных друзьях.
— Скоро приедут.
Баба Ника обнимает и целует меня. Говорит, что соскучилась. Ведет завтракать. Терраса — как корабельная рубка. Волны под окнами. Того и гляди, поплывет.
Бежит рыбачий баркас — рыбаки ставят сети на камбалу; пробегает моторка. Виден лес на том берегу — он весь в белых пятнышках; это палатки пионерского лагеря.
Приедут мои мушкетеры — мы тоже поставим палатку в саду под сиренью и будем жить по-походному, как морская пехота...
- В Кивиранде чувствуешь себя рыбаком, моряком дальнего плавания. А в лесу — искателем кладов и тайн. Да, в лесу в Кивиранде скрываются тайны!
ПЕЩЕРА В ЛЕСУ
В лесу водятся змеи. В прошлом году гадюка хотела меня укусить, но Ингрид бросилась на нее, потрясла и — рраз! — откинула в сторону. Гадюка подохла.
Мы выходим к бездонному озеру. Рыбаки говорят, что в нем бродит побелевшая от старости щука. В ней веса, наверное, двадцать килограммов. Ее видят часто, но никак не могут поймать. В прошлом году меня дед брал с собой на рыбалку. Но в лучшем случае попадались лини. Один только раз дед поймал щуку в шесть килограммов!
До чего же лес красив! Он весь полосатый. Солнечные лучи пробиваются сквозь вершины деревьев и ложатся на мох и на вереск. И в лесу, как и в море, лежат валуны — и небольшие, и в два и в три человеческих роста. Одного люди называют «слоном», а другого — «китом». О «слоне» существует легенда: будто он непрерывно растет. Какие-то чудаки каждый год его измеряют. А к «киту» прибита чугунная дощечка. В прошлом году ее еще не было. На ней написано золотом:
Здесь сын Советской Эстонии Яанус Хаас прятал от гитлеровцев балтийцев с погибшего «МО-205», чем спас им жизнь.
Слава и честь ему.
Моряки гвардейского дивизиона.
.
Под камнем когда-то существовала пещера. Она, говорят, обвалилась. Ингрид роет землю. Дурешка, да разве тебе подрыть такой большущий валун? Зря стараешься...
Яануса Хааса я знаю. Он живет в зеленом доме возле приучала. Он не может ходить и сидит целыми днями в кресле-качалке. Когда в море шторм, волны подбираются под калитку и добегают до каменного крыльца.
Я представляю себе, по рассказам деда, как «морской охотник», подбитый снарядами, скрывается под водой. Ночь, страшный дождь. Кивиранд занят гитлеровцами. Моряки доплывают до берега. Их могут встретить автоматные очереди. Но встречает эстонец в плаще с капюшоном: «Идите за мной».
Моряки почему-то поверили незнакомому человеку. Поддерживая под руку своих раненых, они идут за ним в лес. Эстонец их прячет в пещере и приносит поесть; через несколько дней он выводит их на берег к лодке. Когда моряки уже отплыли, гитлеровцы пустили в ход автоматы. С перебитыми ногами Хаас (тогда он был еще молодой) уполз в пещеру. Чудом он уцелел, но ходить не смог. Через много лет моряки разыскали Хааса, который стал стариком, помогли колхозу построить для Яануса дом и подарили ему маленькую машину для инвалидов.
Хорошо бы раскопать пещеру; она, наверное, большая. Приедут мои мушкетеры, мы сможем устроить в ней штаб. Заберемся под «кита», разведем в пещере костер и станем играть в моряков с «морского охотника». Это будет наша, мушкетерская, тайна. Я буду Яанусом Хаасом...
— Ингрид, не трогай пичужку! Она хочет жить... Вдруг сразу темнеет. На лес надвигается туча.
— Мы вымокнем, Ингрид! Вот если бы мы с тобой раскопали пещеру, мы бы в ней переждали, пока пройдет дождь. Смотри-ка, Ингрид, сколько зеленой малины! Мы снова придем, когда малина поспеет. И наедимся ее до отвала.
А сколько тут будет грибов! Я знаю полянки, где водятся подосиновики. Они сидят целыми семействами. А боровички прячутся на просеках под песком. Увидишь холмик — пошевели его палкой, там их и найдешь! Гремит... Гроза нас застанет в лесу. Что же, еще одно приключение! Смотри, как стемнело. А вдруг из-за сосны выйдет к нам нарушитель границы?
.
Я скомандую: «Ингрид, фас!» Ты прижмешь его к мокрой земле, и мы доставим его на заставу. Но диверсанты днем не высаживаются. Всегда глухой ночью. В прошлом году они ранили пограничника и убили собаку. Но их все же поймали.
А однажды — вспомнить смешно, это днем было — я заподозрил в лесу одного старикашку. До чего же он был подозрительный: ходил по лесу приплясывая, с транзистором, в коротких штанишках, в майке без рукавов, ну совсем Валерка, а на голове паричок, руки-ноги в седых волосах. Лет восемьдесят ему или больше! Его забрали тогда на заставу; и начальник меня благодарил — старичишка бродил по запретной зоне без пропуска. А оказался он «королем гавайской гитары». Говорят, здорово он играл на ней, когда дед был еще совсем молодым. Подумайте, как давно это было! В книге Балтера («До свидания, мальчики!» описан «король» в своей молодости, он ужасно несимпатичный. Дед до слез хохотал: «Короля — и в кутузку! Вот здорово!..»
Гроза прошла стороной. Снова светлеет — стволы деревьев покрыты золотистыми рябинками, и на ветках искрятся капли дождя. Кто-то успел и костер развести — поднимается дым от костра. А на деревцах огоньки загорелись. Как елочные свечи. Да это же солнце их зажгло на ветвях!
Пора домой, Ингрид! Баба Ника наверняка уже ждет нас обедать. Дед наловил нынче камбалы — он ходил в море на лов с рыбаками.
Меня не взял, хотя я и просился. Я обиделся: «А как же Хейно, Густав и Юлиус?» (Это эстонцы, мои однолетки.) «Они рыбаки и помогают отцам, — сказал дед. — Когда в море все заняты делом, самое несносное — пассажир; он всем только мешает... Я и на кораблях терпеть не мог пассажиров».
— Ингрид, ты что?
Она грозно рычит. Шерсть вздыбливается горбом. С дерева скатывается и плюхается на землю что-то серое, довольно большое и исчезает, как . Ингрид — за ним. В прошлом году рысь спрыгнула с дерева прямо на женщину, собиравшую ягоды, и перегрызла ей шею. Рыбаки устроили облаву. Рысь отчаянно сопротивлялась. Ее застрелили. Она и мертвая, казалось, шевелила когтями, лежа с оскаленной мордой.
— Ингрид, ко мне!
. Много раз я зову свою Ингрид. Наконец овчарка моя появляется — сконфуженная. Упустила!
Кустарник снова шевелится. Ингрид виляет хвостом.
— Дядя Юхан, откуда ты взялся? Он вооружен топором.
— Ты что, заблудился, Макс?
Я рассказываю про зверя. Юхан мрачнеет.
— Куррат! Значит, у прошлогодней гадины остались дочь или сын. Тебе повезло — уцелел. Идем домой, соберу охотников.
А мне все-таки жаль, что Ингрид не догнала лесного зверя. То-то нас похвалили бы в Кивиранде! И рысь лежала бы с перегрызенным горлом. Теперь мне не страшно: Юхан вооружен! Попробуй-ка, рысь, спрыгни к нам с дерева, капитан Раннику мигом зарубит тебя топором!
Дома меня давно ждут.
Куррат (эстонск.) — черт.
— Где пропадал?
— Ильвес на него спрыгнул. Если бы не Ингрид, большая беда случиться могла,— говорит Юхан.
Баба Ника ахает.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
