В книгу включены рассказы известного моряка-подводника, командира подводной лодки об учебе в военно-морском училище, службе в Военно-Морском Флоте, о многих интересных людях, с которыми он учился и служил.
Книга адресована читателям, любящим Военно-Морской Флот.
ПРОЛОГ
Жаркое лето 1935 года. Маленький пассажирский теплоходик совершает очередной рейс Севастополь — Ялта. Где-то, судя по характерным метелкообразным облакам, в центре Черного моря штормит. Здесь же, у южного берега Крымского полуострова о шторме напоминают лишь длинные, пологие волны. Это так называемая зыбь. Именно на ней теплоходик заметно покачивает. Впрочем, на прибрежном мелководье зыбь превращается в довольно крутую волну. Волна эта, сталкиваясь с лежащими на ее пути крупными камнями, красиво разбивается о них, образуя мириады хрустальных брызг. Набегая на пологие участки берега, волна увлекает за собой прибрежную гальку и с шумом, оставляя на берегу остатки водорослей, коричнево-белую пену и даже медузы, возвращается назад... Пляжи, однако, полны загорающими курортниками. Здесь и загоревшие почти до черноты женские и мужские фигуры, среди которых мелькают молочно-белые или излишне красные тела «новичков отдыха». Купальщиков почти не видно. Редкие смельчаки, красующиеся перед дамами мужчины, или подчеркивающие свое мнимое бесстрашие женщины — пытаются нырять в самые высокие волны, чтобы с криками восторга быть выброшенными ими на берег...
Впрочем, непривычным к качке пассажирам теплоходика не до любования «живыми береговыми курортными картинками». Утомленные экскурсиями по курганам и паркам Севастополя, посещением знаменитой «Панорамы» и развалин Херсонеса, они пытаются унять шум в головах от укачивания с помощью самого простого способа — сна.
Одна из пассажирок — красивая двадцатипятилетняя женщина — явно страдает от морской болезни. Вместе с сидящим и вертящимся на ее коленях трехлетним упитанным карапузом она почти лежит на лавочке верхней палубы у самого фальшборта, тщетно пытаясь бороться с приступами тошноты. Ее сынишку, впрочем, это нисколько не смущает. Он весело и с любопытством таращит свои серые глазенки то на море, то на берег. Неожиданно громко, неожиданно для дремлющих пассажиров, он раздельно произносит: «Мама, брось меня в море! Один из пассажиров, очнувшийся на мгновение, напророчил: «Моряком пацан будет!»
Так, или почти так, рассказывала мне и отцу моя мама об этом жизненном эпизоде. «Дама с карапузом» были она сама и я — автор этих строк. В этом, памятном 1935 году, и мама и я впервые увидели море. Меня — ребенка, болевшего несколько раз в году пневмонией и приступами ревматизма, вывезли в Крым на деньги, вырученные от продажи великолепного и такого престижного по тем временам велосипеда моего отца — слушателя одной из военных академий. По секрету мама рассказывала мне, что отец даже плакал, продав свою веломашину...
Так это было, или не так, теперь, когда родители давно покинули этот мир, сказать трудно, но, видимо, большая доля правды в мамином рассказе есть. Во всяком случае сегодня, когда мне перевалило за семьдесят, когда, как говорится, я вышел на «финишную прямую», этот мамин рассказ и пророчество пассажира оказались правдой. Во всяком случае, с тех пор никогда мои легкие не воспалялись и ноги (на протяжение всей корабельной службы) не болели. А моряком я стал!
КУРСОМ К МОРЮ
НАЧАЛО
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской.
Носятся чайки над морем,
Крики их полны тоской.
Дружный хор полуюношеских, полудетских голосов старается превратить эту отнюдь не строевую песню в нечто вроде марша. Исполняют этот «марш» мальчишки, тощие фигурки которых (идет второй послевоенный, голодный — 1947 год) облачены в синюю матросскую рабочую одежду — «робу». На плечах мальчишек еще не застиранные, синие, с трехбелополосной окантовкой, форменные воротнички — «гюйсы». Стриженные «под ноль» головы ребят спрятаны под тоже еще не обмятыми и не перешитыми по щегольской моде бескозырками без ленточек. Ленты с золотистой надписью «Подготовительное училище»будут украшать эти фуражки, именуемые почему-то «албанками», только с начала учебного года, после возвращения нынешних «албанцев»в стены здания бывшего приюта принца Ольденбургского, то есть в стены Ленинградского военно-морского подготовительного училища...
Ноги, которыми новое поколение этого учебного заведения пытается четко «отбивать строевой шаг на месте», обуты в так называемые «рабочие» матросские ботинки. Башмаки эти с ременными шнурками — огромны. Как правило, они на один-два размера превышают размеры мальчишеских ступней. Называют их не совсем цензурно — «г...давами», или сокращенно — «гадами». Но это не беда. Полные энтузиазма ребячьи глотки выводят...
Мечутся белые чайки,
Что-то встревожило их.
Чу! Загремели раскаты
Взрывов далеких, глухих...
Дирижированием песни и ротным строем командует подвижный, юркий, очень похожий на полководца Суворова майор со смешной украинской фамилией — Мочало. Несмотря на свою заурядную и даже немного гротескную внешность, человек этот неординарный. Храбрость и мужество позволили ему почти всю войну командовать лихими морскими пехотинцами и даже воевавшими до смерти или «до первой крови» штрафниками. Такая военная биография майора делала его умелым педагогом, воспитателем, настоящим патриотом. Совсем не случайно выбрал он в качестве строевой эту полузабытую песню, вытесненную из массовой народной памяти бравурным, тоже весьма патриотичным, но менее лиричным маршем: «Наверх вы, товарищи! Все по местам! Последний парад наступает!» Знал будущий тщедушный начальник кафедры общевойсковой подготовки Высшего военно-морского училища подводного плавания — полковник, а в то время начальник цикла той же подготовки Подготовительного училища майор Мочало, — чем тронуть патриотические струны ребят...
И по команде майора мы (а в рядах роты был и автор) начинали движение, четко отбивая шаг по гаревой дорожке лагеря, продолжая песню:
Там, среди шумного моря,
Вьется Андреевский флаг.
Бьется с неравною силой
Гордый красавец «Варяг».
Здесь, в лагере училища близ легендарно известного восстанием 1919 года форта Серая Лошадь мы, только что зачисленные воспитанники (было тогда такое официальное воинское звание для учащихся подготовительных, нахимовских и суворовских училищ) ЛВМПУ, проходили свой первый (облегченный) «Курс молодого бойца». Второй такой курс уже с боевыми стрельбами из винтовок, атаками учебных укреплений, окапыванием, хождением на шлюпках по озеру Суло-Ярви (ныне носящему название «Нахимовское озеро») мы прошли уже перед началом учебы в Высшем училище.
Однако, это было впереди. В описываемый же отрезок времени здесь, в лагере у Серой Лошади, мы занимались не только отработкой строевых приемов «на месте и в движении». Нас усердно закаливали и физически готовили к будущей учебе и службе. В качестве примера могу привести процесс утреннего туалета. Умывались мы при любой погоде (!) не над пошлыми жестяными корытами армейских умывальников, а стоя по колено в холодной утренней или вечерней воде Графской бухты Финского залива. Благо вода этого участка Балтики с малой соленостью позволяла не только намыливать лицо и руки, но и чистить зубы. Ну а для физической подготовки, кроме традиционных забегов и кроссов, широко использовалось находящееся на территории лагеря небольшое, недовольно глубокое Горовалдайское озеро, оборудованное пятиметровой вышкой. С нее-то буквально сбрасывали в воду даже абсолютно не умевших плавать. В этих случаях будущего мореплавателя обвязывали шкертом (тонкой, но прочной веревкой), а затем, пользуясь этим концом, «выбирали»бедола-гу на берег. По мере привыкания к таким «водным процедурам», мальчишку, не умевшего плавать, уже не обвязывали концом, а просто совали барахтавшемуся после выныривания из воды юному ныряльщику специально приготовленный деревянный шест, за который и вытаскивали на берег. В конце-концов все новобранцы перестали бояться воды и плавали довольно прилично.
Так это выглядело в Рижском НВМУ.
Лагерь с трех сторон отделялся от залива густым лесом. В то памятное лето на полянах этого леса уродилось фантастическое количество малины. С этой сладкой ягодой связан один из смешных эпизодов, сопровождавших всю мою флотскую службу. Наверное, это был первый такой курьез...
Дело в том, что немногочисленное командование лагеря состояло из двух-трех офицеров и около десятка старшин-сверхсрочников. Это были старшины рот и их помощники, работники столовой, инструкторы физподготовки и медицинские медбратья. Все они были недавними фронтовиками. Груди их украшали ордена и медали — предметы восхищения юных «подготов»(так называли нас вне стен училища, и так называли мы сами себя, не без гордости). Достаточно вспомнить одного из таких старшин — старшего сержанта с эстонской фамилией — Строд. Грудь его украшали аж два ордена Славы!
Но были эти герои войны все-таки людьми. Были у них и семьи. Жены регулярно навещали своих мужей по выходным дням. А мужья отправляли их домой, в Ленинград, с корзинами, полными малины. Добывать эту малину выпадало нам, которым старшины давали соответствующие задания. Впрочем, это было нам скорее в радость, чем в тягость, ибо на каждую ягоду, падающую на дно ведра или корзины, приходились три-четыре ягоды, отправленные в ... рот. Сыграло в этом курьезе роль и еще одно обстоятельство. Входя в окружающий лагерь лес для выполнения очередного «малинно-оброчного»задания, я совершенно не 'представлял себе в каком месте этого леса скрыты позиции знаменитого форта, где эти самые казематы и многодюймовые орудия... Вот в тот раз я даже не заметил, как форсировал, используя, очевидно, навыки, приобретенные на уроках майора Мочалы, какие-то, как я считал, оставленные войной проволочные заграждения. Очень уж заманчиво выглядели красные за этим заграждением.
И вот в разгар лихорадочного сбора этих ягод я ощутил, что мои «гады»отделяются от земли, и я повисаю над травой! Треск «гюйса»заставил меня развернуть голову на 180' и вскинуть подбородок вверх. Надо мной стоял, как мне тогда казалось, громадный мужчина, одетый в белую брезентовую матросскую робу, с почти запорожскими усами и выглядевшей чепчиком на огромной голове бескозыркой. На ленточке «чепчика»можно было прочитать: «Береговая оборона КБФ». Это же матрос с форта! Но почему он меня — своего брата-моряка (таким я самонадеянно уже считал себя) так неучтиво и грубо хватает за воротник?
Сомнения были развеяны этим самым громилой-матросом очень быстро:
— Ты как сюда попал, салага? Здесь ходить нельзя! Вали отсюда живо!
После этого он учтиво (на этот раз!) двумя огромными пальцами-сардельками, не обращая никакого внимания на проволочные колючки, приподнял ограждения.
— Давай, давай, салага, двигай отсюда! Да ведро свое с ягодами не забудь! Иначе старшина тебе задницу намылит!
Это был урок на осмотрительное ориентирование и бдительность! Получив отеческий пинок под свой тощий зад, я возвращаюсь в лагерь с полным ведром малины.
Наконец, лагерь позади, и та же шхуна «Учеба», которая доставила нас сюда, «привезла» нас в ставший уже родным Ленинград.
Продолжение следует
