Подходила к концу очередная неделя плавания. Наступила суббота — день, когда на всех кораблях Военно-Морского Флота СССР, где бы они не находились и какие бы задачи не выполняли, производится большая приборка. В отличие от малой, сухой приборки, большая производится с применением всех возможных моющих средств и прежде всего воды. Поскольку запасы пресной воды на подводных лодках, да и вообще на кораблях, строго ограничены, используется та, что под рукой, забортная. Добывать ее в подводном положении довольно неудобно.
Слегка покачиваясь, лодка шла под РДП. Визуальное наблюдение за горизонтом — поверхностью океана — велось через перископ вахтенным офицером из боевой рубки, отделенной от третьего отсека нижним рубочным люком. В той же боевой рубке, в концевых отсеках лодки, в центральном посту в третьем отсеке и в шестом, дизельном, находятся глубиномеры — своего рода манометры, показывающие глубину погружения лодки — величину, прямо пропорциональную забортному давлению. Кроме рулевого горизонтальщика, управляющего носовыми и кормовыми горизонтальными рулями (рулями глубины), за показаниями глубиномеров обязаны пристально следить вахтенный офицер и вахтенные дизельного и концевых отсеков. Последние обязаны докладывать изменения глубины через каждые десять метров. Всплывать в полунадводное положение, также как и погружаться из-под РДП, не производя соответствующих действий, обеспечивающих безопасность лодки, нельзя.
Моя командирская вахта кончилась и я готовился пройти по отсекам, проконтролировать начавшуюся большую приборку. В центральный пришел командир, и после сдачи ему вахты я позволил себе задержаться, просто поболтать с командиром о предстоящем удовольствии — маленькой радости подводника — помывке в душе шестого отсека забортной водой, нагретой после охлаждения ею дизелей.
Мы, было, пустились в рассуждения о преимуществах намыливания тела обычным стиральным порошком перед использованием особого мыла, выданного нам специально для мытья забортной водой. Оно почему-то не мылилось, вероятно, наша военная приемка испытывала это мыло в малосоленом Финском заливе. В разговоре принял живое участие вахтенный механик. Он с ясно просматривающейся завистью отпустил несколько нелестных замечаний в адрес военпредов, сидящих в Ленинграде, принимающих у промышленности такой «стратегический материал» как мыло для забортной воды и получающих все свои очередные воинские звания «день в день»...
Мы с командиром, не будучи абсолютно уверены в том, что проклятое мыло принимается именно в городе на Неве, охотно поддержали механика, привычно щекоча свои нервы рассуждениями о том, что вот, мол, живут же как люди, ни эл-эса (жаргонное выражение от сокращения — л/с — имеется в виду личный состав срочной службы) у них, ни аварий... Неизвестно, до чего бы мы договорились, скорее всего ни до чего, повздыхали бы, как обычно, пожалели бы себя, вспомнили бы очередной раз об оплате труда американских подводников и об их отдыхе, но наши наметанные военно-морские глаза почти одновременно остановились на глубиномере. Разговор оборвался. Глубиномер показывал явно не заданную, а гораздо меньшую глубину. Это означало, что лодка со всеми своими антеннами, шахтами и прочими выдвинутыми устройствами всплывала, теряя свое основное качество — скрытность. Из боевой рубки послышался совершенно неуставной вопрос вахтенного офицера: «Внизу! За глубиной следите?» На что вахтенный центрального поста доложил: «Следим. Здесь командир, старпом и механик!» Явно успокоившись, вахтенный офицер больше ни одного доклада не сделал и никакой команды не дал.
На горизонтальных рулях сидел самый опытный горизонтальщик — боцман. Мы все дружно стали выговаривать ему за то, что он не держит заданную глубину. Вахтенный механик, не дожидаясь более ничего, скомандовал трюмному машинисту: «Принимать в уравнительную самотеком!» Послышался шум воды, принимаемой в уравнительную цистерну (цистерна, служащая для регулирования плавучести лодки с помощью ее утяжеления приемом воды или облегчения откачкой за борт). Боцман переложил горизонтальные рули в максимально возможные плоскости «на погружение». Однако лодка продолжала всплывать, то есть стрелка глубиномера продолжала показывать уменьшение глубины — ползла вверх! «Заполнить быструю!» (цистерна быстрого погружения для быстрого утяжеления лодки) — приказал командир. Стрелка глубиномера остановилась и неожиданно быстро покатилась вниз. Внезапно наступила тишина, в отсеке почувствовался вакуум — в ушах щелкнули барабанные перепонки. С грохотом отдраилась дверь из четвертого отсека, и в центральный пост буквально прыгнул помфлагмеха. Он был бледен и очень возбужден. «Какая глубина? Закрыть воздушную и газовую захлопки РДП! Почему погружаемся без съемки с РДП? В шестом отсеке воды по пайолы! Дизеля остановить!» — .все это он выкрикнул скороговоркой.
Командир было прикрикнул на него: «Чего паникуешь? Смотри какая глубина! Мы еле под перископ загнали». Действительно, глубиномер в это время показывал 12 метров — то есть перископную глубину.
Помфлагмеха растерянно пробормотал: «А в шестом — тридцать метров и вода уже пайолы заливает»... Вдруг, как бы в ответ на эту его фразу, стрелка глубиномера прыгнула на отметку 60 метров и стремительно покатилась вниз.
Между тем из трюма раздался очередной доклад: «Принято 600 литров!» — трюмный продолжал принимать в уравнительную. Была к тому времени заполнена и цистерна быстрого погружения. Лодка, получив огромное количество забортной воды, значительно потяжелела и, набирая ускорение, падала вниз. А там, то есть под килем, было ни много ни мало, более пяти километров, что во много раз превышало предельную глубину, на которую был рассчитан наш корпус. Возникла реальная угроза быть раздавленными, как грецкий орех.
«Стоп принимать! Пошел насос из уравнительной за борт! Продуть быструю!»,— только и успел скомандовать механик. Помфлагмеха же оттолкнул от колонки воздуха высокого давления командира отделения трюмных и сам начал бешено вращать маховики клапанов, продувая цистерны главного балласта «аварийно».
К сожалению, стрелка глубиномера уже перевалила за отметку 100 метров, а по всем руководящим документам продувание балласта на таких глубинах уже ничего не дает, воздух не в силах вытеснить воду из цистерн.
Я отчетливо понял, что даже поданная к этому времени командиром команда «Рули на всплытие! Три мотора полный вперед!» вряд ли поможет делу. Мы обречены, подумал я, и отвернулся от глубиномера, так как его стрелка уже проскочила отметку предельной глубины и в отсеке уже послышался характерный треск. Свидетельствую, что никаких «картинок из жизни» перед моими глазами не мелькало. В голове пульсировала одна мысль: «Вот так они и тонут, а ведь никто, даже мы сами, так и не узнаем причину гибели». Странно, но мое сознание, как бы со стороны отмечало последние, как я думал, секунды нашей жизни. Тем не менее вопросы почему, в чём причина резкой потери плавучести, прочно засели в моей голове.
Вдруг корпус лодки как бы задрожал. Я мгновенно обернулся к глубиномеру и (о радость!) увидел, что стрелка его дрожит, а потом медленно, но все быстрей и быстрей пошла вверх. Только теперь я обратил внимание на лица обитателей центрального поста. Должен сказать, что выглядели все довольно бледно. Очевидно, так же выглядел и я сам.
Лодка стремительно летела вверх. От переживаний никто не догадался объявить положенную тревогу, прослушать горизонт и отдать еще ряд команд, связанных со всплытием. Проскочив стометровую глубину, под давлением расширяющихся пузырей воздуха высокого давления в цистернах главного балласта, лодка пробкой выскочила на поверхность и закачалась на океанской зыби.
Пока командир одевался для выхода наверх, я отдраил нижний рубочный люк и поднялся в боевую рубку, чтобы осмотреть горизонт в перископ. К моему удивлению и возмущению в боевой рубке на грелке сидел совершенно спокойный вахтенный офицер. По его облику было видно, что он ровным счетом ничего из происшедшего не понял. Он даже не поднял перископ и был очень удивлен аварийным всплытием лодки! Решив разобраться с действиями вахты и в том числе с действиями вахтенного офицера позже, я поднял перископ и осмотрел горизонт, он на наше счастье был абсолютно чист. Выдвижные устройства — антенны и шахты как были в поднятом положении, так в нем и остались. Позднее выяснилось, что они не были повреждены.
Послышался стук кувалды о металл, я обернулся и увидел сапоги командира, пытающегося отдраить прилипший из-за значительного вакуума в лодке верхний рубочный люк. Несмотря на попытки сравнять давление с наружным с помощью специального клапана — крана в корпусе люка, кремальерный замок поддавался с трудом, пришлось поработать кувалдой и мне. Общими усилиями люк был отдраен, при этом с головы командира слетела под козырек мостика видавшая виды зимняя шапка (явление вполне обычное). Командир поднялся на мостик, разыскал шапку: слава богу, она не улетела за борт. Я занял положенное мне по расписанию место под нижним рубочным люком, а затем, получив команду «Старпому на мостик!», с удовольствием перебрался на его левое крыло к переговорному устройству.
Была довольно тихая для океана звездная ночь. Волна затхлого воздуха, вырвавшаяся из лодки, как всегда после всплытия, уже прошла и можно было насладиться чистым запахом чуть морозного воздуха.
До наступления рассвета мы были вынуждены осуществлять дальнейшее движение в надводном положении. Нужно было пополнить запасы воздуха высокого давления, израсходованные на сверхаварийное всплытие и продолжить зарядку аккумуляторной .
Снизив степень боевой готовности, командир разрешил выход наверх по пять человек. На мостик стали подниматься заядлые курильщики. Обычно оживленные, склонные к шуткам, люди курили на этот раз молча, делали торопливые затяжки, быстро спускались вниз, уступая место очередной пятерке. Чувствовалось, что смертельная опасность, только что пережитая лодкой, уже дошла до экипажа. Люди ждали необычного разбора действий вахты, объяснений случившегося, но с лишними расспросами не обращались, проявляя выдержку и такт.
Посоветовавшись со мной, замполитом и помфлагмехом, командир решил сразу после зарядки аккумуляторов собрать офицеров и выяснить причины происшествия, определить степень вины и ошибок каждого, а экипаж проинформировать уже после.
Осушив трюм шестого отсека, мы все-таки провели помывку личного состава и сменили разовое белье. Жизнь продолжалась!
И все-таки, почему?
Перед самой войной в театрах страны с большим успехом шла пьеса Константина Симонова «». Одноименный фильм появился на экранах после войны. Был там такой запоминающийся эпизод. Желая доказать, что в умелых руках танк может творить чудеса, главный герой фильма — курсант танковой школы Сергей Луконин в замечательном исполнении великолепного артиста Николая Крючкова, попытался с ходу проскочить через ветхий деревянный мост, но случилась непредвиденная неполадка в двигателе танка и... танк упал в реку. По ходу сценария у курсанта Луконина происходит весьма неприятный разговор с начальником танковой школы Васнецовым, которого играл тоже знаменитый актер Мордвинов. «Скорость?»,— срываясь на крик, спрашивает начальник. «Третья»,— отвечает курсант. «Газ?»,— еще более распаляясь, вопрошает первый. «Полный»,— отвечает Луконин. «Так почему же танк провалился?» Курсант упорно молчит.
Я тоже молчал, оставшись один на мостике, не считая сидящего выше позади меня в своем гнезде сигнальщика. В отличие от начальника танковой школы, который, спрашивая командира танка курсанта Луконина, знал причину внезапной остановки танка: засорился бензопровод, я причины провала лодки не знал. Командир собрал всех остальных офицеров в кают-компании второго отсека для разбора случившегося.
Молча осматривал я ночной океанский горизонт, издалека почти машинально отвечал на доклад очередного матроса или старшины, вышедшего наверх. «Сектор номер такой-то! Матрос такой-то вышел наверх!» «Сектор номер такой-то! Матрос такой-то спустился вниз!» «Есть!», «Есть!»,*— четко произносил я, но мысли мои крутились вокруг проклятого вопроса: «Почему же мы все-таки чуть-чуть не провалились?», правда, не с моста в реку, а в глубину океана, черная волна которого сейчас так мирно плескалась о борт.
* На подводных лодках еще с войны заведена традиция: каждый вышедший наверх подводник автоматически становится дополнительным наблюдателем за горизонтом, получая свой сектор наблюдения (Примеч. авт.)
Наоборот, чем больше я вспоминал, как все происходило, тем больше вопросов возникало. Почему лодка, спокойно идущая под РДП, при вполне подходящих для такого режима условиях, вдруг стала выпрыгивать на поверхность? Почему она вдруг ни с того, ни с сего стала камнем падать вниз? Почему ни вахтенный офицер, ни вахтенные отсеков не докладывали об изменении глубины? Почему ни командир, ни я, ни вахтенный офицер не объявили боевой тревоги и не сыграли хотя бы «Срочное погружение»? Почему предусмотренный конструкцией лодки клапан автоматически не перекрыл газовый тракт РДП и пропустил воду в шестой отсек при провале лодки из-под перископа? Я уже не говорю о запоздалых действиях вахты у дизелей в шестом отсеке: поздновато был перекрыт тракт подачи воздуха к дизелям. В результате вода сплошным потоком лилась в отсек, лодка получила значительную отрицательную плавучесть. Обидно было ощущать столь слабую готовность экипажа к действиям в мало-мальски нештатных обстоятельствах. А если бы это происходило в боевых условиях? Если бы мы на глазах у изумленного противника вдруг выскочили на поверхность? Мокрого бы места от нас не осталось, подумал я и невесело усмехнулся, осознавая, что от нас все-таки осталось бы мокрое место — поверхность океана.
На мостик поднялся командир и вахтенный офицер. Я уступил им место и попытался поговорить с командиром о результатах разбора. Командир, к моему удивлению, разговора не поддержал, а напротив, дал мне понять, что больше на эту тему говорить не следует, экипажу тоже ничего не надо пояснять. Судя по настроению командира и помощника флагманского инженер-механика, нужно делать вид, что ничего особенного не произошло. Случившееся следовало забыть.
Только теперь до меня начало доходить, что в базе командование может принять соответствующие меры, ничего хорошего не сулящие командиру и офицерам лодки. Действовало старое, как мир, правило не вынесения сора из избы.
Продолжение следует
Фото:
