— Вы простите, но я комсомолка и имею полное право высказаться на комсомольском собрании. Директор говорит:
— Они без нас разберутся!
Правильно! Марина Филипповна давно вышла из комсомольского возраста. Ей за тридцать — она пожилая.
— Кто еще?— спрашивает она, совсем забывая, что собрание должен вести Свистунов. — Ты хочешь, Птахина?
Встает некрасивая девочка, рослая, с пышным именем Сильфида. Она, когда слушает преподавателя, всегда раскрывает рот, и ей тогда говорят: «Сифа, птица влетит».
— Какая некгасивая истогия у нас получилась,— картавит Сильфида, теребя черный фартучек.
— Ну, а дальше? Говори, Птахина,— подбадривает Сифу Марина Филипповна.
— Вот я и говогю: какая некгасивая истогия у нас получилась... Сгам... (Срам — она хочет сказать.)
И Птахина садится. На лице полное довольство: неплохо высказалась! После Птахиной все замолчали.
— Ну, кто еще? Слышу голос:
— Все ясно!
— А что ясно? Что? — горячится Вадим.
— Ясно, что вору в комсомоле не место!
— Максим не вор!
— Проголосуем? — равнодушным голосом спрашивает Свистунов.
Ему все равно, исключат меня или нет. Эх ты, комсорг, душа комсомола!
— Нет уж, простите! — говорит наш учитель математики. — Мне, например, многое неясно. Неясно, почему вы, Марина Филипповна, бездоказательно оскорбляете человека, да, человека, едва входящего в жизнь. Неясно, почему вы все, славные мои мальчики, не возмутились, не закричали «неправда»! А превратились в молчальников, равнодушных и бессердечных, для которых безразлична судьба их товарища.
— Вы подрываете мой авторитет!..— возмущается Марина Филипповна.
Но он продолжает:
— В двух одноклассниках и одной однокласснице Максим Коровин нашел настоящее товарищество. А остальные? Вы не имеете своего мнения?
Удар попал в цель. Никому не хочется, чтобы его считали бесхребетным и тряпкой. И слышатся голоса:
— Надо еще разобраться!
— Коровин — не вор!
— Голосовать рано!
— Дайте мне слово!
— Я скажу...— говорит Вадим.
— Ты уже высказался — и хватит! — обрывает его Марина Филипповна.
— Вы меня извините, но мы,
— Хватит!
— Нет уж, вы не затыкайте мне рот, Марина Филипповна! Коровин не вор, вы его оскорбляете! И кричать на нас тоже вы не имеете права. Комсомолец должен смело говорить правду в глаза. Вы сводите счеты с Коровиным. Это он вам сказал, что вы поставили писателю Станюковичу двойку...
— Что, что?—спрашивает, приложив руку к уху, директор.— Поясните, пожалуйста. Вадим поясняет:
— Марина Филипповна злопамятная...
— Ты врун!
— Да это подтвердит весь класс! Было такое, ребята?
— Было! Было!
Директор, замечаю я, улыбнулся. И сразу же спрятал улыбку. Неловко улыбаться при нас. Зато Марина Филипповна вся клокочет.
— Так вот,— продолжает Вадим,— надо лучше во всем разобраться, а не решать, быть или не быть Коровину в комсомоле. Рано голосовать, Свистунов!
Казалось бы, пора и приутихнуть Марине Филипповне. Но когда от стены раздался голос: «Теперь разрешите мне„.» — она опять подменяет комсорга.
— Да, обязательно. Слово предоставляется...
—— Я не у вас прошу разрешения. Свистунов приподнимает зад.
—— Пожалуйста, товарищ... товарищ...
— Светлов. Меня прислал райком комсомола. Вы бы видели, как опешила Марина Филипповна! Светловолосый парень встает и подходит к столу. Он у всех на виду.
— В райкоме я человек новый,— говорит он. — И мне сказали, что у вас образцовая школа. Но я вижу далеко не образцовую школу. Почему? Потому что не вижу у вас комсомола. Где боевой комсомольский задор? Принципиальность? Непримиримость и мужество? Почему вы так легко примиряетесь с тем, что вашему товарищу присваивают, как понял я — незаслуженно, позорную кличку? Почему надо о человеке думать лишь худшее? И легковерно соглашаться даже со взрослыми, что человек плох? Загляните-ка в свои души, а не черствы ли они, не равнодушны ли? Вы тоже станете взрослыми. Вам людей придется воспитывать. Так прежде всего воспитайте себя. Вы, комсомольцы, забыли первую заповедь: «Человек человеку друг». Сегодня я увидел здесь самое худшее — все, что давно уже кануло в вечность: подозрительность, нетерпимость и недоверие к человеку. А может, вы сами поступили бы так же, как он, пожелав разыграть товарища или подружку? Я, будучи в школе, выкидывал розыгрыши почище. Я верю, что Коровин говорит правду. И многие из вас верят, но почему-то молчат. Или вы боитесь кого? Бояться не надо. Вся эта история не стоит и выеденного яйца. Мальчишечья шалость!.. Спасибо тебе, Вадим Куликов, что ты выступил в защиту товарища, выступил смело, по-комсомольски, хотя и пытались тебе помешать... А где же был ваш комсомольский вожак?
Свистунов ерзает на стуле.
— Его заменила товарищ Картонкина. Простите меня, Марина Филипповна, вы — член комсомола, член партии? Впервые Марина Филипповна смущается.
— Я... я, собственно говоря, беспартийная.
— Куликов прав, что вы сводите с Коровиным счеты? Марина Филипповна вскакивает:
—— Что вы! Что вы!
Какое негодование в ее голосе! Но Светлов говорит:
— Об этом в райком уже поступили сигналы. Как, впрочем, и о многом другом.
Марина Филипповна порывается что-то сказать. Но Светлов продолжает:
— Я верю Коровину!
— Мы тоже!.. — кричат уже несколько голосов.
Я смотрю на ребят: какие же они славные! Их Марина Филипповна запугала. Она кого угодно могла запугать.
Светлов говорил с ребятами совершенно как равный. И они обо всем рассказали ему не таясь. Один лишь Элигий отошел к окну, обозленный, а вскоре и вовсе исчез.
Меня хотели проводить до дому Вадим и Олежка, но я сказал, что не надо. Дойду один. Сыпал мокрый снежок.
Я шел и думал: как я должен был отвечать на нападки, и отвечал остроумно, толково. Марина Филипповна только поеживалась.
Но почему-то находчивые ответы приходят в голову всегда с запозданием.
Я чуть не попал под машину на бульваре Эстония. У самого дома я увидел — кого бы вы думали? — Карину. Она, как видно, здорово промерзла — топталась на
— Что ты здесь делаешь?
— Я тебя жду.
— Меня? Почему?
— Потому что тебе тяжело. Тебя исключили?
— Нет.
— Значит, поверили?!—воскликнула она радостно.— Я говорила, что это все ложь, ты не мог...
— От кого ты узнала, Карина?
— Ваш «красавчик» подошел к нам на улице. Ларсен рычал на него. А он мне выкладывал и выкладывал. Тогда я спросила: «Почему вы о Максиме говорите плохое? Вы что, его ненавидите?» — Он замялся. «Уходите подальше, сказала я. Никогда не поверю в ваши злобные выдумки». — «Максим — мой друг», сказал мне красавчик. Разве друг тебе Шиллер? Он опаснее врага!
— Я вижу, что ты мне друг! Да, Карина?
— Да, друг! Но ты сегодня мне ничего не рассказывай. Я рада, что кончилось все хорошо. Расскажешь после. Интересно, кто написал эти глупости на стене, там, на лестнице, возле вашей квартиры?
— Ты видела?
— Да.
— Я думаю, что Элигий.
— Ну, раз Элигий... — сказала она и вдруг взяла да и...
В первый раз в жизни меня целовала девчонка. Я всегда раньше думал, что от этого может стошнить. Но ничего, обошлось. Выдержал. Понял, что она это сделала назло Элигию Шиллеру.
И нисколько не смутилась. Ушла как ни в чем не бывало.
Я поднялся по лестнице. Родителей не было дома. «Правда всегда побеждает!» — говорит дед. И на этот раз победила, но все же мне было так больно. Другой бы обрадовался, что его поцеловала девчонка. Повеселел бы, наверное. А я уткнулся лицом в теплую шерстку Ингрид — и тут, сознаюсь, потекли слезы ручьем. Неприлично реветь, что поделаешь!
Ингрид лижет мне ухо. Верный мой друг!
***
В комсорги избрали Вадима — всем ребятам понравилось, что он не испугался Марины Филипповны. Высказался прямо и честно. И за товарища стоял до конца. Один Элигий голосовал против.
Мне подумалось, что Элигий прямолинейный и по-своему честный. Отстаивает то, что забил себе в голову. Я даже изменил свое отношение к этому гаду: гад, но принципиальный. Тут же я вспомнил, что он сам добивался дружбы с Кариной, но писал на лестнице «Максим + Карина». Нет, тут далеко до принципов. Он поспешил сообщить Карине, что меня исключат. Так был в этом уверен!
В классе стали жить дружно. Марина Филипповна притихла, стала тише воды и ниже травы, а вскоре бесследно исчезла. Говорили, что ее отозвали в роно.
Вспомнив пьесу, которую мы играли во Дворце пионеров, ребята прозвали нас «рыцари моря».
Рыцари... Да, хорошо быть рыцарем моря, честным, смелым, правдивым, стоящим горой за товарища, готовым полезть за ним в воду, в огонь! Я сказал деду, как нас называют.
— Что ж,— сказал дед,— это гордое звание. Старайся его заслужить. В нахимовском нелегко тебе будет! Я ответил его любимым словечком:
— Выдюжу!
— Выдюжишь? Верю. Коровин не может не выдюжить. Вот за Валерия я опасаюсь. И он покачал головой.
Мама стала относиться ко мне как-то особенно нежно. Задумаюсь — она подойдет, поцелует:
— Что было, сыночек, то быльем поросло.
Поросло ли? Такое берет меня зло, что я задирался, не умел сам постоять за себя! И такая радость, что нашлись друзья — верные, как Вадим, как Олег, как Карина. Нашлись взрослые, которые меня поняли...
Мама говорит, что заживают самые глубокие раны. Что ж, может быть, и мои заживут. Но забыть — я ничего не забуду. Ни хорошего, ни плохого.
***
Год окончил на круглые пятерки! Ура! Вадим не отстал от меня. А вот Олежка, бедняга, из троек не вылез. Он скулил:
— Расходятся наши дороги, ребята, не бывать мне в нахимовском...
Оставался, правда, еще год в запасе. Но я понял, что Олежке, пожалуй, нахимовцем не бывать...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.