Под мостом Нева катит темные волны. Блестит шпиль . Там, за Невой, начинается море. До него не доберешься так быстро, как в Таллине. Всё дома, дома и дома. Юркий буксир вырывается из-под моста, обдав нас таким ядовитым дымом, что хочется кашлять.
Мы идем через Марсово поле. Над могилами бойцов Революции пылает вечный огонь. Командир роты был прав. Нам почти все улыбаются — как видно, наше училище в городе любят. Редко кто пройдет равнодушным. А мы — мы следим за собой, чтобы не пропустить ни одного офицера. Впервые я отдаю честь. «Всю жизнь козырять придется»,— сказал Валерка. Что ж, и прокозыряю всю жизнь. Это мне кажется замечательным проявлением уважения младшего к старшим. Мы — члены великого братства рыцарей моря...
И вот мы на Невском, угол Садовой. Куда же пойти? К Адмиралтейству, конечно. Сколько народу! У нас в Таллине малолюднее.
Молодые моряки-офицеры идут под руку с девушками. Важно шагает старик генерал. Завистливо поглядывая на нас, спешат школьники. Ба, да они нам уступают дорогу! Старушка в шляпе с стеклянными вишнями — бог знает, сколько лет этой шляпе и сколько старушке! — утирает платочком глаза. Может, вспомнила внука-нахимовца или нахимовцем первого призыва был ее сын-офицер? Милая бабушка, зачем плакать? Солнце светит так ярко, и зайчики пляшут на окнах так весело, и люди все радостные вокруг... А впрочем, всегда забываешь, что на кого-нибудь может горе свалиться и в праздник, и в солнечный день.
И вдруг нам навстречу идет — ну кто бы вы думали? — Элигий Шиллер. Он раскатился было к нам, надев на лицо улыбочку, но мы проходим мимо него, как мимо троллейбусного столба. Элигий вычеркнут из нашей жизни. Я было вообразил, что он гад, но принципиален. Как бы не так! Доносом он шлепнулся в грязь.
Мы и не вспоминаем о встрече с Элигием...
Медный всадник. Сад, полный опавших . Дворцовая площадь. Арка Главного штаба. Ничего я не видел прекраснее.
— Мощно! — изрекает кто-то за нашей спиной.
Я не терплю этого глупого, обрубленного словечка. Но на этот раз оно кстати. Лучше не скажешь.
На Невском на каждом шагу по кинотеатру. Но разве можно запрятаться в душный зал в такой солнечный день, когда ты видишь незнакомых людей — ленинградцев и гадаешь, кто из них уцелел от блокады, от тех страшных дней и ночей, о которых рассказывал дед? Замерзшие корабли и подводные лодки стояли во льду, по перекинутым на набережные сходням матросы и офицеры сходили на берег, к мертвым домам, к мертвым людям, заснувшим в сугробах. И делились с живыми своим скудным пайком...
Наверняка пережил блокаду вот этот старик, что идет нам навстречу. Он еле-еле плетется, тяжело опираясь на палку.
— Ну, как вам понравился Ленинград? — спрашивает Сергей Сергеевич, когда мы приходим в училище.
Математик сегодня дежурит и рад, что вернулись все вовремя и все обошлось без чепе.
НЕЛЕГКО БЫТЬ КОМСОРГОМ
Легче всего признать свои ошибки или осудить гневно чужие. Для этого нужно, чтобы хорошо был подвешен язык. Самохвалов — «правильный человек». Доносов, как Шиллер, писать он не будет. Бегать с доносами, как Мельгунов, тоже не станет. Для преподавателей он удобен — пусть себе разглагольствует; кто хочет — пусть слушает, кто не хочет — не слушай. А до двоек Самохвалов себя не допустит. Он зубрила. И заучивает уроки, как речи. Пятерки ему обеспечены. Правильный человек.
На самом деле все гораздо сложнее. Среди нас есть и лодыри и тунеядцы, которых избаловали родители. Им прощались в гражданской школе и двойки. Здесь двойки им не простятся. И Валерка, заработавший двойку у преподавательницы истории Агнии Петровны, заслужил ее полностью. И, когда он стал плакаться, я напомнил ему, что он все же Коровин. — Первый...— напомнил он с ехидной улыбочкой.
Преподаватель истории Тамара Павловна Булгакова во время занятий с воспитанниками училища. 1965 г. .
— Да. Тем более. Второму было бы простительнее. А что скажет дядя Андрей?
— Андрей не узнает.
— Докатишься, что узнает.
— Это ты меня как комсорг запугиваешь? Или как родственник?
— По родственным чувствам поблажек не жди.
— Угрожаешь?
— Агния Петровна от тебя не отстанет.
— А ну ее...
На другой день Валерий стоял у доски, как баран, на уроке Сергея Сергеевича, Было страшно обидно, что он огорчил ветерана-нахимовца.
— В наше время так не позорились! — сказал огорченно преподаватель.
— Все тычут нас своим временем! — проворчал Валерий.— Чем оно было лучше, ваше-то время?
— Ах, вы еще и грубите?.. И двойка была ему выдана.
Учитель математики Борис Федорович Блошкин (сидит второй слева) с нахимовцами, ставшими командирами кораблей, учеными.
"ЗЛОЙ ПЕРИСКОП"
Официальный журнал, издававшийся в училище, был таким же «правильным», как Самохвалов. Авторы, грубо говоря, «тянули резину», приспосабливая к внутреннему положению Нахимовской нашей республики передовые статьи из всех ленинградских газет. Не стеснялись: если речь шла о совнархозе, совнархоз заменяли училищем, без зазрения совести переписывая чужие труды и воруя мысли.
И поэтому, когда Вадим предложил издавать свой, независимый классный журнал, почти весь класс встрепенулся: талантов хватало. Вадима избрали редактором. Я вошел в редколлегию. Решили, что журнал будет сатирический и критический.
Поскольку он выходить будет без участия начальства, наши Гоголи и Щедрины могут развернуться вовсю. Название журнала? Предложили: «Перископ». Потом уточнили: «Злой перископ». Все видит, все подмечает. Будем, как Маяковский, кричать во весь голос. Аркашка Тарлецкий принес рисунок обложки. Перископ улыбается. И перископ злится. Здорово!
Поэты приносят стихи. Критические, сатирические, но есть среди них и лирические. Как с ними быть? Не помещать? Но стихи все о море. А море не предмет для сатиры. О море нужно говорить с уважением. Море нужно любить. И для моря мы делаем исключение, тем более что стихи неплохие. Они искренние, а это самое главное.
В нашей жизни есть над чем посмеяться. Очень смешной рассказ написал Вадим: «Влюбленный простак». Из действительной жизни. Валерий сказал мне небрежно:
— У меня есть повестушка о нашей жизни. Ее в «Юность» просят. Но, так и быть, печатай в «Злом перископе». Кстати, у моего дружка сестра машинистка, она сможет печатать и наш журнал на машинке.
— Какие же у тебя в Ленинграде дружки?
— Обзавелся.
Я вспомнил «компашку». Неужели и здесь? Так вот почему он двойки хватает! Развлекается на стороне...
Валеркина повесть называлась «Среди бурного моря». Подразумевалось море житейское. Ай да Валерка! Повестушка была и критической, и сатирической. В ней все высмеивалось с лихостью чрезвычайной. Досталось всем: одноклассникам, преподавателям, воспитателям, девчонкам, задирающим нос. А главное — под прозрачными псевдонимами всех можно было узнать: и Вадима, и Самохвалова, и меня, и преподавателей, и адмирала. Особенно зло был описан наш воспитатель Кирсанов, под кличкой «Строгач». Кирсанов, раскусив, что мы за «милые мальчики», иногда перебарщивал. Мы его разочаровали. И он за свое разочарование мстил.
Герой повести Калерий Воронин на слова «Строгача»: «Мы за вас воевали и выиграли войну» — отвечал смело: «...А вы не за нас воевали. Нас и в живых вовсе не было». Воспитатель ставил ему за поведение двойку (чего в самом деле не было).
Правда, мне показалось, что не везде Валерка владеет родным языком, но править он себя не позволил:
— Меня и в газете не правят. Да что ты, Максим?!
Журнал наш родился и имел бурный успех. Его все читали (он был размножен в десяти экземплярах). Каким-то путем раздобыли один экземпляр преподаватели, тоже читали. А Валерий похвастался, что другой экземпляр из рук в руки передается за стенами училища — машинистка раззвонила знакомым о нашей смелой сатире.
Последним, как водится, узнал о журнале заменявший больного Кирсанова майор Ермаков.
— Подпольное издание! До чего докатились!..— разносил он наш класс.
Мы струхнули. Словечко «подпольное» пришлось нам не по вкусу. Мы и не предполагали, что наши благие намерения могут быть так истолкованы. Я спохватился: тут что-то не так. Сплоховали! Нам мерещилось строжайшее расследование, вызов к начальству, страшные кары, может быть исключение из училища... Мы, по правде сказать, духом пали. Вот как все обернулось!
— Что ж теперь будет, а?— переживал Вадим.
— Честное слово, не знаю. Но какой же у нас подпольный журнал, если там подписано: «Главный редактор В.Куликов»?
— Вот редактора и потреплют...— ухмыльнулся Самохвалов.
Мы ждали возмездия, а его все не было: майор Ермаков онемел. Командир роты Бунчиков говорил с нами как ни в чем не бывало, ни словом не обмолвился о журнале. Когда наконец через несколько дней нас позвали к начальнику политотдела, мы, честное комсомольское, облегченно вздохнули.
***
Из коллекции В.Грабаря
Начальник политотдела сидит за столом у окна в своем крохотном кабинетике. Тут же майор Ермаков — злой-презлой.
— Ну-с, товарищи редакторы сатирического и критического журнала «Злой перископ», ознакомился я с вашим творчеством,— говорит начальник политотдела.
— С подпольным творчеством! — вгрызается Ермаков.
— Ну, почему же с подпольным? Я криминала не вижу. А вот вы, Куликов и Коровин-второй, тем, что не пришли, не сказали, что собираетесь выпускать новый журнал, ввергли в ужас майора. Он узрел в нем нелегальное издание... Я не критик, я только читатель. Подробного разбора от меня не услышите. Скажу только, я бы предпочел, чтобы наши молодые таланты учились у Пушкина. Ведь никогда бы не написал ничего подобного Пушкин.
И Алексей Алексеевич цитирует:
Глядим порою мы с участьем
На этот нужный тарарам
И собираем крохи счастья,
Едва проснувшись по утрам,
Из коллекции В.Грабаря
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
.jpg)
