Еще через сутки, добравшись, наконец, до своего корабля, я стоял на пирсе в ожидании прибытия командира дивизии. Добираться до корабля пришлось на этот раз «своим ходом», то есть с пересадками на электричках и автобусах. Но теперь, когда грозные ядерные торпеды и ракеты с водородными боеголовками были загружены, оставалось получить напутствие своего непосредственного начальника и начать движение.
Прибывший комдив, ознакомившись с состоянием лодки и особо поинтересовавшись «Сегментом», подбодрил меня, в том смысле, что «если что и недоделано, доделаешь в море», пожелал мне «семь футов под киль», тепло распрощался с экипажем и убыл на нашу новую базу.
Переход в район боевой службы начался, как было задумано, глубокой ночью. С наступлением утренних сумерек погрузились. В целях максимальной скрытности сутки, предшествующие проходу через район активного рыболовства, как и было задумано, шли под водой. Приближались к пресловутой банке Ямато. Перед ее форсированием требовалось зарядить аккумуляторы и пополнить запасы воздуха высокого давления в специальных баллонах. Штурманы просили меня после всплытия полежать часов пять в дрейфе для очередной регулировки «Сегмента» и более точного определения места лодки. Это меня вполне устраивало, так как по расчетам мы подошли к месту японского рыболовства довольно близко.
Роковой день. Столкновение
Итак, всплываем... Подняли перископ и... По всему горизонту — огни рыболовецких судов! Вот так «залез», подумал я, но поскольку огни рыбаков были довольно далеко, решил все-таки всплыть (делать-то нечего — батарею заряжать всё равно надо). Решил, не включая ходовых огней, лежа в дрейфе, до рассвета закончить все свои дела. Решено — сделано. «Рыбаки» ведут себя спокойно. Я без огней лежу в дрейфе. Лодку слегка покачивает на трехбалльной волне. Все три дизеля работают на зарядку. Штурмана регулируют «Сегмент». Дремлю в кресле (сидении, смонтированном под козырьком мостика, буквально «под носом» сапоги вахтенного офицера), пока всё спокойно. Для того, чтобы кто-либо случайно не включил ходовые огни, механик по моему указанию «вырубил» плавкие вставки-предохранители огней из штатных гнезд. До рассвета еще три часа. Запросил у механика: «Скоро ли закончиться зарядка батареи? » Механик ответил: «Через полтора-два часа». Поинтересовался у штурманов, как у них дела с «Сегментом»? «Товарищ командир, еще часок и всё будет готово, если можно, пока не погружайтесь!» — доложили-попросили они. «Добро», — буркнул я и вновь погрузился в дрему. Впрочем, даже в полудремотном состоянии всё время возвращаюсь к событиям предыдущего всплытия.
Дело в том, что при коротком всплытии перед длительным подводным переходом, двое суток назад, я, поднявшись на мостик, обнаружил отсутствие носового аварийного .
Поясню для «неподводников». На каждой нашей подводной лодке в носовой и кормовой частях ее надстройки расположены так называемые «аварийные буи». Это специально сконструированные положительные плавучести, крепящиеся к корпусу лодки стопорам и, отданием которых изнутри лодки в случае аварии под водой можно обеспечить всплытие буев на поверхность. Кроме буйрепа (троса крепления буя к лодке), рассчитанного на определенную, гораздо меньшую чем океанская, глубину, буи оборудованы телефонами с кабелями и радиоустройствами для аварийной связи с силами спасения. С одной стороны, ограниченные длиной буйрепа при плавании на километровых океанских глубинах эти буи становятся бесполезными, с другой стороны, не исключалась их самопроизвольное всплытие при отрыве от стопоров на сильной волне. Такое всплытие может выдать тайну присутствия подводной лодки в данном районе.
Для предотвращения самопроизвольной отдачи буев перед выходом на «БС» их намертво приваривают к корпусу лодки. Приварили буи и мы. Однако сейчас носовой буй отсутствовал! Вдоль борта болтался только его оборванный кабель-буйреп. Кабель мы смотали, но буя в районе всплытия так и не обнаружили. Каким образом море умудрилось сорвать буй со стопора и поломать сварку оставалось загадкой. Тем более, что особой волны пока не было. Неприятность эта не давала спокойно дремать. «Плохое это предзнаменование. Да и как потом за этот буй отчитываться?» — думал я. Не знал я еще, что ближайшие часы принесут нам такие неприятности, в сравнении с которыми потеря буя покажется сущим пустяком. А пока огни рыболовных судов на горизонте вели себя вполне прилично.
Из дремотного состояния меня вывел доклад вахтенного офицера о том, что один из таких огней начал перемещаться по горизонту. Поднявшись к пеленгатору, я действительно наблюдал движение одного из «рыбаков», но пеленг уверенно «шел на нос», то есть реальной угрозы сближения с судном пока не было. На всякий случай вызвал механика на связь и спросил: «Как батарея?» Получил меланхоличный ответ: «Газует помаленьку». Это значило, что старушка-батарея, отрабатывая свои последние «условные циклы» зарядки-разрядки, интенсивно выделяет водород и потребуется дополнительное время для ее вентиляции после окончания зарядки. Жаль, что ночь уже на исходе, с досадой подумал я, провентилировать батарею вряд ли удастся.
Не будь этой спешки с внеплановым во Владивостоке и с участием в учении, батарея была бы заменена на новую еще летом. И все-таки буду продолжать зарядку, «рыбак» пройдет мимо, решил я. Может быть, развернуть нештатный БИП (боевой информационный пост)? Мелькнула, как показали последующие события, вполне здравая мысль, которую я тут же отбросил. Если я «сработаю» локацией в активном режиме (а только с помощью активной работы радиолокатора можно более точно, чем на глаз определить взаиморасположение лодки и рыболовных судов), то обнаружу себя, так как не исключено, что у «рыбаков» есть приборы, позволяющие классифицировать мои радиолокационные сигналы, как сигналы, посылаемые советской подводной лодкой. Нет, скрытность, прежде всего! Вдруг, буквально на моих глазах вместе с наблюдавшимся ранее белым огнем движущегося «рыбака» мы, то есть я, вахтенный офицер и сигнальщик, увидели зеленый, а затем и красный бортовые отличительные огни. Это могло означать только одно — «рыбак» повернул и идет прямо на нас! Времени на раздумье уже не было, нужно было прервать неоконченную зарядку и уходить на глубину. «Стоп зарядка!» — скомандовал вниз. В это время на курсовом угле около 60° левого борта стал уже явно виден силуэт рыболовного судна, стремительно сближающегося с лодкой. Погружаться уже поздно, можно попасть под таранный удар. «Включить ходовые огни!» — я, наконец, решил, что скрываться уже явно нет смысла. Наступила тишина, дизеля остановились. Снизу доложили, что плавкие вставки отсутствуют и огни будут включены не сразу... «Сигнальщик! Ракету на «рыбака»! В ответ: «Товарищ командир, на боевой службе ракет на вахту не берем!». Вот и результат перестраховки со скрытностью — только и успел горько усмехнуться про себя. «Три мотора полный назад!» — буквально заорал я, видя, что «рыбак» сблизился с лодкой уже метров на двести. За кормой и вдоль борта лодки забурлило. Почти одновременно включились наши бортовые отличительные огни и палуба рыболовного судна ярко осветилась: очевидно «рыбак» включил всё свое палубное освещение. Он тоже уже работал машинами назад, но по инерции еще сближался с нами. Волна была уже балла на 3-4. На одной из волн форштевень «рыбака», как бы взлетел вверх и, слегка ударив отходящую лодку по ограждению ракетных шахт, скользнул по борту и... Мы, наконец, разошлись... Я успел увидеть японца в очках и ковбойке, выскочившего на палубу сейнера. Он что-то кричал, но из-за шума двигателя и волн слышно его не было. «Кадры замедленной съемки» кончились. Помня о скрытности, скомандовал срочное погружение...
Многочисленные исследователи моих действий обвиняли меня в неосмотрительно быстром погружении, но я видел всё собственными глазами и вполне здраво оценил обстановку. Лодка получила две абсолютно безопасные пробоины лёгкого корпуса: пролом в ограждении шахт между второй и третьей шахтами ракет и небольшая щель в одной из цистерн главного балласта. Такие «дырки» в цистернах лодки получали и в базе, когда их волной било о пирсы, на процесс всплытия и погружения они существенно не влияли. Повреждения эти мы, находящиеся наверху, видели отчетливо и поэтому никаких дополнительных осмотров корпуса не требовалось. Объяснять же это членам комиссии, буквально выискивавшим ошибки в моих действиях для написания приказа по ВМФ, было невозможно. В любом случае специалисты, разбирающие действия командира в спокойной, кабинетной обстановке, будут всегда правы. Тем более, что у меня, конечно, были и более серьезные ошибки. Например, теперь-то я понимаю, что можно было не стопорить дизеля и не переходить на задний ход моторами, а наоборот перевести работу дизелей на винты, и дав максимально возможный ход вперед, уйти из-под удара на контркурсе сейнеру. В тот же момент я интуитивно опасался удара в кормовую часть лодки. На мой взгляд, мы могли получить пробоину прочного корпуса с выведением из строя линий валов, то есть был большой риск оставить корабль без движения. Поэтому, оберегая корму, я разошелся с сейнером на заднем ходу, допустив относительно легкое «касание». Так тогда «сработала» моя голова и командирская интуиция.
Получил я за эту «интуицию» сполна! Однако вернемся к дальнейшим событиям. Погрузились на безопасную от таранного удара глубину, осмотрелись в отсеках. Пробоин и даже фильтрации воды в прочный корпус не было. Решил продолжать движение в район патрулирования в обычном режиме: днем под водой, ночью под РДП или над водой. Аккумуляторы были почти заряжены и мы двигались на экономичном ходу к выходу из района лова рыбы по маршруту перехода. Конечно, концентрация водорода в аккумуляторных ямах и отсеках была высокой. Старались избегать лишних включений и выключений электроприборов во избежание искр, ведь водород в смеси с кислородом образует «гремучий», очень взрывоопасный газ. Приборы для сжигания водорода работали с предельной нагрузкой.
Наконец, подвсплыв под перископ на очередной сеанс связи, установили, что все «рыбаки» остались за кормой. был абсолютно чист. Возник естественный вопрос: докладывать ли по радио командованию о столкновении с «японцем», то есть выходить в эфир с внеплановой шифровкой и озадачить командование, или промолчать и доложить обо всём по возвращении в базу? Чего греха таить, очень не хотелось информировать Владивосток и Москву о случившемся. Такой доклад перечеркивал все мои личные планы... В помощи лодка не нуждалась, «японец» мог и не разобраться в принадлежности лодки, а переполох в штабе был бы великий.
Я четко знал, что в «Наставлении по боевой службе» сказано о том, что докладывать вне плана командир обязан только об авариях и происшествиях, мешающих выполнению боевой задачи. Пробитая крыша одной из цистерн главного балласта, как я уже говорил, на ходовые и маневренные качества и на способность лодки погружаться и всплывать не влияла. Что касается небольшого пролома в ограждении ракетных шахт, то во время штормовых океанских плаваний ограждения шахт вообще часто ломались в клочья, на Камчатке это считалось нормальным.
Мне приходилось возвращаться с моря вообще без ограждения ракетных шахт. Между собой мы, смеясь, называли такой вид подводной лодки «авроровским», так как три ракетные шахты очень напоминали три трубы знаменитого крейсера. Правда, теперь лодки стали «одевать» в новые более прочные ограждения. Ознакомил со своими рассуждениями и положениями «Наставления» заместителя по политчасти и старшего помощника. Вместе решили о случившемся с моря не доносить. Собрав подвахтенных в первом отсеке, разъяснил экипажу суть происшествия и, между прочим, спросил у людей верят ли они в меня — своего командира? Экипаж единодушно выразил мне доверие. Пусть не покажется странным такое мое поведение. Я по характеру «самоед» и склонен к самокритике. Очень я нуждался тогда в доверии людей.
Вообще говоря, это были самые тяжелые дни в моей жизни. Нестерпимо трудно было бороться с душевной депрессией, убеждать самого себя в способности управлять кораблем и людьми после этого нелепого, безобразного, с точки зрения морской практики, случая. Однако чувство ответственности за судьбу людей, за сложный и умный корабль помогало моей воле сохранить внешнее спокойствие и холодную голову.
Неожиданно (а может быть «ожиданно»?) получил радио с требованием донести свое место и действия. На душе стало скверно. Понял, что что-то «просочилось», о чём-то командование знает или догадывается. Однако на такую радиограмму должен быть короткий ответ: широта и долгота места лодки, курс, скорость, маршрут движения. Всё это я и отослал в эфир... Прошли еще сутки и вот новое радио (помню его почти дословно): «Имело ли место столкновение с японской шхуной? Имеете ли повреждения? Главком ВМФ.» Признаюсь, ответил, опять же, чтобы не беспокоить начальство, несколько дипломатично: «Имел место случай навала на японский сейнер. Повреждений не имею. Продолжаю выполнять задачу. Командир "К-126"». Еще через сутки получил радио с приказанием занять новый, запасной район патрулирования, обычно предусмотренный заданием на случай дискредитации основного.
Своевременно занял этот район, о чём донес и начал маневрирование в нём.
Прошла неделя... Новая команда была краткой и не оставляла никаких надежд и сомнений: «Министр обороны приказал вернуться в базу. Главком ВМФ».
Вызвал я к себе в каюту замполита и старпома, чтобы ознакомить их с этой шифровкой. Шутливо (горькая шутка, правда), посоветовал «готовить для меня ». Как могли помощники меня успокоили. Проинформировал команду и начал как положено скрытно возвращаться в базу.
Конец. Возвращение на базу. Расплата
Теперь можно вернуться к тому месту, с которого я начал свой рассказ. К бесконечным думам и самобичеванию, к предчувствиям тяжелых разговоров с командованием в базе.
Но... настроение настроением, а от управления кораблем меня пока еще никто не отстранял.
Несколько раз при всплытиях приходилось уклоняться от обнаружения самолетами. Как потом выяснилось (я, правда, это и сам понял, но нарушать скрытый режим плавания права не имел) это были наши самолеты, на всякий случай посланные командованием флота на поиск лодки.
Самолеты меня не обнаружили. Опыт по этому делу у меня был. Через несколько суток я уже швартовал лодку к пирсу.
Обычная процедура выгрузки оружия, скрупулезные проверки специально созданной флотской комиссией и представителем Главного штаба ВМФ. Встреча с командующим флотом, тем же адмиралом Масловым. Надо отдать должное, он меня не ругал, беседовал вполне мирно, как мне показалось, с большим пониманием и сочувствием.
А затем... Приказ по ВМФ о моем понижении в должности. Прощание с кораблем и экипажем (очень, кстати, трогательное) и переезд к новому месту службы и думы, думы о причинах происшествия, которые не дают мне покоя и по сей день...
Продолжение следует
