— Каким аллюром тебя занесло?
— Ты кто такой, малец?
— Да не трожь его, вишь, испугался!
— Ты, слышь, не поранил он тебя вилами? — сыплются на меня вопросы.
Молчу. Моргаю глазами. И вдруг казак догадывается:
— Немой!..
Не выдерживаю и робко бормочу:
— Не, разговариваю...
Остановка недолгая. Поезд трогается.
— Какого племени-роду?—улыбается казак. Вижу под большим черным чубом глаза синие-синие. Это, наверно, он пел.
— Карасевский я.
— Как-ой? Не знаю таких-то, — хохочет казак. — Вот графа Столыпина знаю, князя Трубецкого тоже, а про Карасевых не слыхивал. Поясни.
Ясная, веселая улыбка успокоила. Рассказываю все, как было. Переспрашивает:
— Прямо в пузо пистолетом? А он с копыт?!
Смеется заливисто, задорно, только блестят белые, крепкие зубы под усами. Потом серьезно говорит:
— Нагнал ты, видно, попу страху,
— Не... Он ему не подвластен.
— Это почему?
Отвечаю, как по заученному:
— Жизнь на страхе держится, а бог и поп страха не имеют.
— Кто тебя такому научил?
— Поп. И отец мой...
— Отец-то твой кто?
— Приказчик купца Мартынова, в рыбном деле его.
— Ну разве только что в рыбном... Нет, брат, человека пугать не след. От страха и конь сдохнет. А человек, брат ты мой, под лаской расцветает. И поп твой брехун.
Осмелел я, спрашиваю казака:
— Тебя как зовут?
— Остапом.
— Ты хороший, дядя Остап?
— Не знаю. Как для кого. Для одних хороший, а для других... «Вырастешь, Саша, узнаешь»...
— Я не Саша, Володькой меня зовут.
— Да я не к тому. Стих такой у есть. Хороший, брат, поэт, задушевный, а главное, справедливый. Ну, ладно, Владимир, давай поедим. А еще запомни: на остановках днем не вылазь, прячься от сотника да урядника. Довезу я тебя до моря, а там порешим, как жизнь тебе строить. Только ты ее никогда не бойся, жизни, не на страхе она держится.
Стал привыкать я к дядьке Остапу, к теплушке, к его. лошадям. И вдруг:
— Скоро нам расставаться с тобой, паренек... — говорит Остап. — Да не трусь, не брошу! Отдам я тебя на воспитание к своему лучшему другу, Якуму. Матрос он. Строгий, но душевный человек. И не гляди, что татарин, не христианской веры, — не в вере дело. Вот вырастешь, разберешься, может, почему люди разной веры из-за веры воюют... Якум татарин, татары — они Магомету поклоняются, выходит, он иноверец, враг по-нашему. А он человек самой что ни на есть чистой совести. По мне так: верь или не верь в кого хочешь, в Магомета ли, в Иисуса Христа, в черта ли, в ангела — человеком будь человеку. А Якум — человек! Станет он верным тебе другом на всю жизнь, ручаюсь! А с собой куда же я тебя возьму? Кочевой я, Володька, конь да я — вот моя семья.
Верил и не верил я Остапу. Скоро приедем... Неизвестность пугала.
ЯКУМ ГАЙДЕБУЛЛИН
Город Балтийский порт. Остап ушел в гости к Якуму. Я знаю, где-то там, у берега моря, два человека решают судьбу чужого мальчонки. Мне хочется верить, что Остап хороший человек, и все же чего-то боюсь. Вдруг обманет? Отец часто твердил: не обманешь — не проживешь. А жить-то каждый хочет! Тревожно на душе. Может, лучше бежать? Думаю и решаю: нельзя, обижу Остапа. И жду.
Вернулся Остап один. Сказал:
— Собирайся, пойдем в гости.
Первая встреча с Якумом никогда не забудется.
— Вот он, — говорит Остап, представляя меня. — Владимиром зовут. Сирота. Правда, отец есть, родной, да хуже чужого. Замучил парнишку. А теперь скажи ты ему, Якум, что не могу я его взять с собой. Живу, же, как перелетная птица. — Верно, — говорит Якум, — казачья служба тревожная. А наша батарея приросла к земле. Оставайся, не обижу. У нас не скучно. Матросы — веселые люди.
Автор рисунков художник .
Якум низкорослый, с чуть раскосыми черными глазами. На груди дудка висит. Говорит медленно, чуть-чуть с акцентом выговаривая слова. Я вижу его в первый раз. Но почему-то верю каждому его слову.
— Ну, на том и порешили, — каким-то особенным, подобревшим голосом говорит Остап, обнимая Якума. Подал мне руку, потрепал мои волосы и ушел... Ушел, как и появился в моей судьбе. Где он, как прожил жизнь свою? Не знаю.
Якум уговорил командира взять меня, вызвался быть моим дядькой — дядька на флоте заботится о воспитаннике, в ответе за него, им и командует.
Меня приписали на довольствие. Вскоре матросы сшили мне матросскую форму.
...Морская крепость Петра Великого. Маяк Пакерорт. Наша батарея — «Буки». А есть и другие — «Аз», «Веди», «Глагол», «Добро», «Живете»... Наш расчет зовется 1-я «Буки» — четыре орудия на каждой батарее, четыре расчета на каждую букву.
Я живу вместе с батарейной прислугой на берегу моря. Нет, Остап не обманул меня: Якум строгий, заботливый и отзывчивый человек. Он покорил мое детское сердце, и я впервые понимаю, что такое встретить в жизни старшего друга.
Низкорослый, плотный, с широкой грудью, ладно сложенный матрос-сверхсрочник, он крепко пустил корни в жизнь и знал ее во всех сложностях и хитросплетениях. Зная людей, он любил давать им клички, добрые и злые, и, меткие, они прирастали, да так, что порой забывались настоящие имена.
Нашего командира батареи, высокого, кудлатого, с вечно блуждающими по сторонам глазами, он называл стервятником.
— Почему стервятник? —допытывался я.
— Стервятник? — Якум любит порой повторять слово перед тем, как ответить. — Да как тебе сказать попроще? Ну, для него все люди, и вот мы с тобой, вроде падали. Он только и ждет, чтобы людям пакость сделать. Всякий человек для него лишний.
Я хорошо знал, что матрос Каждан почему-то дружен с командиром батареи, и спрашивал:
— И Каждан тоже лишний?
— Каждан? Так Каждан не человек — червь. Он ползает.
— В жизнь ползет?
— Э-э, нет... Ползком в жизнь человеческую еще никому не удавалось входить. Слыхал небось, как поп Гапон повел народ к царю? То-то... У царя свободы просить да хорошей жизни повел поп людей. Тихо шли, ползком, как говоришь. А царь кровью народ залил, встретил пулями.
Якум замолкает, потом неожиданно говорит:
— Есть книжка такая, «» называется. Почитай —. поймешь, какие люди бывают. И как жить можно...
Много знает дядька Якум. А вот часто скуп на слова. Тогда говорят ребята: «Якум опять по машинам тоскует». В прошлом он трюмный машинист. Сотни частей в корабельной машине, и он знает каждую на память и какую службу несет — знает. Мне еще все это непонятно, но пушку я уже изучил неплохо. Вместе с Якумом слежу за ней, смазываю, помогаю матросам. Как говорит наш батареец, курский паренек по кличке «Соловей», для пушки смазка, что для жинки ласка.
Удивительный человек наш Соловей! Он со всеми, кроме офицеров, говорит загадками и поговорками. То и дело слышишь:
— Почему корова, что осел? Не знаешь? Скажу: оба мычат.
И тут же:
— А почему осел не корова? Не знаешь? Скажу: мычит, да не доится. Или:
— Почему орел не птица? Не знаешь? Скажу: он и сам не знает, зачем его на посадили.
Я никогда не слышал, чтобы Соловей повторял одни и те же загадки. Каждый день он выдумывал их, а старые словно забывал. Но люди помнили.
Как-то спросил:
— У какой птицы перьев много, а ума мало/
— На командира батареи намек даешь?—тут же вставил вопрос Каждан. — Волос на голове много, а дурак, значит?!
— Третий год живу с тобой на берегу моря, все думал про тебя: ума нема — считай калека. А ты, брат, с царем в башке, — засмеялся Соловей.
На следующий день пришел командир батареи.
— Так у какой птицы перьев много, а ума нема? — спрашивает медленно, выговаривая каждый слог.
— Полагаю, что у , ваше благородие. Не поет, не пляшет, только крыльями машет да от земли никогда не отрывается. Другой такой дурной птицы нету, — отвечает Соловей.
— Вот как?—прорычал тот и пошел с кулаками на Соловья.
— И не только, ваше благородие, — продолжает Соловей. — Вот Каждан сказал при всех батарейцах, что эта загадка про вас.
Командир батареи остолбенел.
Продолжение следует
.jpg)