— В атаку!
Наконец-то. Первым вырвался вперед наш комиссар. Спокойно, как-то по-домашнему, Якум Гайдебуллин, обернувшись ко мне, сказал:
— Ну, пошли, Володя.
И побежал. Я тоже бежал и стрелял. Рядом с нами были наши товарищи — балтийские моряки. И это было уже, как лавина. Дрогнули офицерские ряды. Спасались бегством. Они бежали, бежали!..
Взяли мы село Шлыки.
И снова бой. Освобождали новые деревни и села. Выбивали колчаковцев, не давали им прорваться вперед.
Жестокий бой разгорелся у станции Платина. Наш отряд окружили.
— Один выход, — решил Якум, — прорываться.
Он повел . Шел впереди. Когда, отстреливаясь, мы прорвали кольцо врага, он упал на бегу, словно споткнулся обо что-то. У самой опушки настигла дядьку последняя шальная пуля.
Я бросился к нему. Он еще хрипло и тяжело дышал. Кровь небольшим пятном выступала на тельняшке.
— Дядя Якум... Дядя Якум... — снова и снова повторял я.
Он услышал. В упор посмотрели на меня черные, такие родные, чуть раскосые глаза.
Так и скончался у меня на руках мой дядька Якум. Ушел навсегда из жизни, не сказав на прощание ни слова. Человек, столько сделавший для меня, — друг, товарищ, батька мой...
В степи, у одинокой сосны, помогли мне товарищи вырыть штыками и лопатой мерзлую землю. В неглубокой солдатской могиле у сибирской деревни Платина похоронили мы Якума Гайдебуллина. Рабочие руки сложены, бескозырка на груди. Навсегда положили мы в землю рядового солдата большевистской партии, балтийского матроса, защищавшего душой, силой, кровью и жизнью своей до последнего смертного часа самые святые идеи на свете — идеи Ленина.
Наш отряд отзывали в Кронштадт. Составляли поименные списки матросов.
Писарь спросил:
— А отчество твое как?
— Отчество...
Что-то сильно и больно кольнуло в сердце. Сжал зубы.
— Якумович. Пиши Владимир Якумович... — ответил я громко.
Писарь посмотрел, опустил глаза, стал писать. Наши ребята, курившие рядом, оглянулись. Так прошло крещение мое. И поныне Якума Гайдебуллина считаю я навсегда своим отцом.
Потом был снова Кронштадт. Отсюда Первый экспедиционный отряд военных моряков Балтийского флота выходил когда-то на фронт в составе 3750 человек. Вернулись 431.
Сложили друзья-товарищи свои головы на полях сражений. За святую свободу, за родную Советскую власть.
Я получил назначение в Петроград — указателем по машинному делу в школу судовых содержателей и писарей. Отсюда уходил при наступлении Юденича в Копорье, в составе десантного отряда минной дивизии у Ново-Калищинских сараев участвовал в боях.
И еще раз пришлось мне в те годы воевать с врагом. Мятеж «Красной горки» и «Серой лошади» — все уже было позади, но контрреволюция еще надеялась согнуть молодую Советскую республику, метила на Кронштадт, делала на него ставку.
ПРОТИВ МЯТЕЖНИКОВ
Март 1921 года.
По школе пополз темный слушок: гарнизон Кронштадта восстал против Советской власти. Всех коммунистов арестовали. Посадили в тюрьму тех, кто не хочет идти вместе с восставшими. Словом, снова мятеж.
— А чего же они хотят?—допытываются моряки.
— Неясно. Вроде бы тоже Советской власти, только без коммунистов.
— Старая песня. Этого уже в первый год революции требовали эсеры.
— Точно.
— Надо бы, чтоб рассказал обо всем толком наш комиссар, — вмешивается в разговор коммунист Иван Фролов.
Пока ходит он к комиссару, матросы ведут бурный и откровенный разговор. Один, как сейчас помню, низкорослый, с вьющимися рыжими волосами, гневно кричит:
— Чего рассуждать! У нас вот в селе кулаки восстание устроили. Говорили, за Советскую власть, только против большевиков. И перебили всех коммунистов. А потом что? А потом вот что: установили все по-старому, землю себе забрали, нас же — на старые наделы. Тут уж мы поняли... Ясное дело, смели кулаков, снова землю разделили и написали в уезд: пришлите коммунистов. Да людей как вернешь, тех-то, что кулачье убило?! Не вернешь! Поняли мы, на чьей стороне те, которые зовут к власти без коммунистов. Такой дорогой ценой понятие пришло... Так что думать тут нечего. Разбить эту кронштадтскую братию, и вся недолга.
— А ты-то большевик, что ли? — спрашивают у него матросы.
— Я-то? Нет, с ног до головы беспартейный. Но говорю твердо: пойду за коммунистами до победного. Другой пути у меня нету.
Это неожиданное выступление многих у нас заставило призадуматься. Были ведь и такие, что рассуждали: «Наши же братишки-матросы восстали, значит, что-то тут не так».
Когда вернулся Иван Фролов с комиссаром, загомонили.
— Ладно, ладно! Давайте по порядку поговорим, — сказал комиссар. — Кто хочет взять слово?
— Сначала сам объясни. Послушаем.
— Можно и так. Слухи верные, в Кронштадте мятеж. И об этом дюже тяжело говорить. Я ведь тоже кронштадтский. И знаю, среди вас таких много.
— Кто там верховодит-то?—спрашивают из толпы.
— Могу дать точную справку: во главе мятежа генералы да белогвардейские офицеры.
— А кто именно будет? — настаивает голос.
— Знакомых ищешь?—отвечает комиссар.
Волной прокатывается смех. Кто-то в толпе шутит:
— Да, может, там у него родня близкая среди тех генералов?..
— Называю тебе по фамилии, — продолжает комиссар. — знаешь?
— Не встречался.
— Ну, а такую птицу — Соловьянова? Матрос молчит.
— Ну, а другая нечисть, вроде Арканникова... Все это представители буржуазного класса. Так что вряд ли найдешь ты среди них родню.
Голос комиссара становится жестким:
— Восстание контрреволюционеров! И мы железной рукой сомнем их, поднявшихся против Советской власти. Белогвардейские отбросы уже просят помощи у Англии и Америки. Снова хотят, чтобы нашу землю топтали сапоги иностранных завоевателей. Да не пройдет у них этот номер! Один раз разбили их, опять сунутся — то же будет. И еще скажу о матросах, которые пошли за мятежниками. Подло они поступили. Дураки и трусы. Под носом у себя ничего не видят... Я все сказал. Есть еще какие вопросы?, Отвечу.
Старый матрос, убежденный ленинец — наш комиссар прошел большую школу. Работал в подполье, сидел в тюрьме, участвовал в боях против белогвардейцев, много раз был ранен. Общительный, честный и прямой по характеру, он, мы это знали, никогда не уклонялся от «острых» разговоров, не оставлял без ответа ни одного вопроса моряков.
Вперед протискивается высокий, худой матрос. Бескозырку поправил, бьются черные ленточки. В тишине раздается глухой, простуженный голос:
— Они вроде там против продразверстки выступают?! Правда это? И зачем она, та?
— Понятно. Отвечу. Ты вот скажи, чем сейчас, по-твоему, кормить города, как содержать армию? Если, к примеру, народ не кормить, что будет? Тебе вот денек-другой хлеба не дать совсем — -как заговоришь? А вопрос задаешь верно. Они там у себя в крепости против продразверстки действительно голову подымают. Только в чью дуду они играют? В кулацкую. Потому что хлеб-то мы у кого берем? У кулака. Он его добровольно отдавать не хочет и так рассуждает: пусть-ка они помаются, поголодают, узнают, почем фунт лиха, а я цены вздую, наживусь на голоде. Но так не будет. Хлеб заберем! И еще вот что хочу вам сказать,— закончил свое выступление комиссар, — когда спросили у меня, какое у команды настроение, я ответил без колебания: ручаюсь за каждого человека.
Это было высоким доверием. И его оценили. Ведь мы хорошо знали: не у всех матросов было здоровое настроение. Исчезло ли роптание, но вслух недовольных голосов не раздавалось.
В ночь началось наступление. Первое захлебнулось, невозможно было пройти через завесу артиллерийского огня. И мы готовились снова выступать. Комиссар читал нам письмо-листовку «К товарищам старым морякам Кронштадта».
«Товарищи моряки! — слушали мы. — Спасайте честь славного революционного имени балтийцев, опозоренного ныне предателями! Спасайте Красный Балтфлот!»... Подписана эта листовка была так: «Старый моряк «Республики», потом «Петропавловска», ныне начальник дивизии П.Дыбенко».
Мы, старые моряки, очень гордились, что с нами Павел Ефимович Дыбенко, Потом наш комиссар говорил, что по поручению Владимира Ильича Ленина прибыли из Москвы делегаты X съезда партии. Они выступали на кораблях, митингах и вместе с нами пошли в наступление. Мы шли по льду под обстрелом вражеских батарей. Ворвались в город 17 марта, на рассвете. Но враги пошли на хитрость: они вдруг выслали нам навстречу матросов, сказавших, что присланы сообщить о прекращении сопротивления:
— Братишки, нас генералы продали. Мы не против!
Началось братание. Но это был капкан, оголтелые враги хотели просто усыпить нашу бдительность. Вдруг ударили пулеметы. Было много, очень много жертв.
Святым был наш гнев. С еще большей силой развернулись бои. Пришлось «выкуривать» пулеметчиков из каждого гнезда.
На войне как на войне. С врагом всегда нужно быть бдительным — это мы поняли тогда. Поняли и другое: и свой брат, если он поддался врагу, может тоже стать врагом.
После подавления мятежа мы и отряд лыжников несколько дней оставались в Кронштадте, несли караульную службу...
Потом я снова вернулся в школу. До июля 1921 года преподавал, затем направили меня на эсминец «», трюмным машинистом. Потом плавал на тральщике «Капсюль».
Прослужил во флоте до 1924 года. Из двадцати четырех прожитых лет отдал ему тринадцать. Флот, армия стали для меня первой и главной школой моей.
Жизнь страны входила в русло. Надо было решать свою судьбу. Шла демобилизация. Как быть? Оставаться навсегда в армии я не думал. И все-таки нелегко и не просто расставаться с флотом. Грустно от сознания, что ухожу навсегда.
На флоте я познал жизнь, повидал людей, здесь полюбил технику, приобрел специальность. Здесь приучил себя и к дисциплине — одному из важнейших для человека качеств. За долгие годы дисциплина вошла в кровь и плоть мою, стала внутренней необходимостью: она заставляет начатое доводить до конца, не искать попусту затраченному времени никаких оправданий. И уж неважно, получишь ли от кого приказ, выполняешь ли собственное решение, — воля к победе приведет к цели.
Познал я на флоте силу товарищества и великой дружбы. Поверил людям, обрел достоинство, навсегда потерял страх перед жизнью. Мастеровые и крестьяне в тельняшках и робах учили меня всему, что умели сами, передавая мне свою любовь к жизни, к труду, свое мастерство.
Моряки-балтийцы взяли меня в великий бой, вывели мальчишку на большую дорогу жизни, показали смысл ее, цель, научили видеть будущее и бороться за него.
Вечное спасибо тебе, родной революционный Балтийский флот! Теперь твой воспитанник стоит на пороге новой жизни, С правильного пути не свернет, что бы там ни было.
Продолжение следует
.jpg)