Как-то ночью меня разбудили:
— Срочное дело. Нужен слесарь с лампочкой, паяльником, чтобы вскрыть склеп и гроб.
Знаю, в Лавре огромные кладбища — Лазаревское, Тихвинское. В Некрополе хоронили и писателей, и ученых, и артистов России. Зачем же вскрывать склеп, кому это понадобилось?
Двое пришедших предупреждают:
— Вчера хоронили, ночью. Надо выяснить. Я спрашиваю:
— Что надо выяснить?
Не ответили. Только по дороге уже один сказал:
— Есть сведения, что находится там не покойник.
Когда стоящий в склепе (в мраморной гробнице — дубовый, в нем — цинковый) распаяли, оказалось, он полон золота, драгоценностей.
С тех пор приходили ко мне за помощью не раз. Доводилось в склепах находить оружие, пулеметные ленты, гранаты....
Давно слезла с меня, как старая полуда, давешняя, зароненная тетей Леной вера в бога. Помогли этому немало батарейцы, закончил образование мое Варлаам. Но такое надругательство над чувствами людскими даже и меня передергивало. Хоронили-то с полным церковным обрядом, а отпевали не покойников — награбленное золото, в гробницы клали ружья с патронами. Сказал об этом Варлааму. Серьезно выслушал, ответил:
— Экие дураки, прости господи, церковь только поганят. Надо драгоценности класть под настоящего покойника и зарывать прямо в землю. Наверняка все будет в сохранности.
Понял!..
Не захотел я больше оставаться у Вайнтриба. Надоело до тошноты. Не знаю точно, что случилось, но и сам Вайнтриб вскоре закрыл мастерскую. ]Куда-то исчез.
...А на бирже труда, у заветного окошка, каждый день слышу одно и то же:
— На Путиловский не требуется.
Живу по-прежнему в келье Лавры. Хожу со своим инструментом на заработки. Слесарю, чиню. Встречаю Варлаама чаще обычного. Вечно пьян. Ропщет:
— Солнце закатилось, комиссар. Левка Вайнтриб угодил в Соловки. Овладело Варлаамом безденежье... Еле на водку денег наскребаю. Прихожане не те, а доходы и паки, сын мой...
Жалуется, но за церковь держится.
— Кто же столько денег мне за безделье мое платить станет? — говорит.
А меня все пуще одолевает тоска, ищу себе дела хоть какого-то.
В середине 1926 года меня, наконец, позвали к окошечку биржи. Нужен слесарь-механик на пробочный завод имени Семашко.
Все. Точка. Мудрить нечего. Это сегодня счастье: все-таки завод — не артель, не частная мастерская. Я соглашаюсь.
Работаю сменным механиком на небольшом производстве. Поначалу не то что доволен — слово не то. Счастлив! В моем хозяйстве жерновые, вальцовые мельницы, сверлильные станки — целое богатство. И ремонт, и настройка, и обслуживание их — все это входит в мои обязанности. Довольно быстро осваиваюсь. И уже ищу работу своим рукам.
И тут как раз объявляют конкурс на изготовление защитного приспособления. Нужда в нем очень большая. Техника на заводе старая, примитивная, и каретку с пустотелым сверлом работница подает вручную, и ленту пробковую навстречу сверлу подводит голой рукой. Подставляет под сверло, подталкивает. Врезалась в ленту быстро-вращающаяся острая трубка — в пустотелом сверле осталась готовая пробка. Снова все те же движения — и новая пробка выталкивает предыдущую из сверла. И так все время: монотонные движения, малейшая неосторожность — и сверло легко может поранить руку. Трудно, утомительно и опасно. Сменить машины пока не можем. Помочь работнице необходимо. Хлопочет профсоюзная организация, объявлен конкурс на защитное приспособление. Это тебе не старушке шкатулка — скольким людям польза!
С огромной охотой я взялся за дело и предложил простое, хорошее решение, такое, что любой изготовит: под ладони работнице поставил металлическое шарнирное приспособление, губки-щечки которого охватывают пальцы. Вот и все. Но среди прочих на мое поначалу никто не обратил внимания: уж слишком простое.
Я напомнил.
— Ну что ж, продемонстрируйте, — сказали мне. — Наденьте сами, пожалуйста. Покажите в работе.
— Пожалуйста...
А весь «механизм» — как кастаньеты. Надень на руки, держи ленту и работай.
Очень приглянулся он женщинам. Прижился.
Идет время. Вот уже год и второй работаю на заводе. И неплохо зарабатываю. Но с каждым днем все больше осознаю: не хватает мне живого, настоящего дела. Невообразимо скучно работать здесь, до того однообразны эти операции.
На бирже труда спрашиваю о Путиловском.
— Бывает, что и требуются, — отвечают мне. — Но вы-то на работе. У нас не числитесь.
Решение приходит само. Я делаю невероятный по той поре шаг: ухожу с пробкового завода.
И снова жду, жду, когда откроются для меня ворота моей мечты — примет прославленный «Красный Путиловец».
Интересна теперь биржа. На завтра тут назначено собрание. Повестка необычная: «Наши задачи в первой пятилетке».
Это чьи же ? Наши, безработных? Да, и наши, потому что не сегодня-завтра мы тоже будем деятельными строителями страны.
Смотрю на людей в очереди. Еще их порядком, конечно. Но теперь в их числе почти нет квалифицированных рабочих. Больше стоят приезжие из деревни, не имеющие специальности, но и их ряды день ото дня редеют.
Конечно, я уже, как и все тут, знаю о плане первой пятилетки. В очереди, правда, кое-кто настроен недоверчиво: планы все только, а вот каковы дела будут? Но не я один уж убедился: так ведь и с Волховской гидростанцией было. Тогда тоже многие, и не только за границей, считали это строительство пустой затеей. Не под силу, мол, России. Не знал я еще, что большую часть металлоконструкций делал мой «Красный путиловец». Из восьми — четыре ротора были заказаны Швеции, а четыре отлили путиловцы! Когда Волхов дал электричество ленинградской промышленности, убедились: более мощной гидростанции в Европе в том 1926 году не было. Значит, можем.
Радость огромная в опубликованных цифрах пятилетки, поэзия это для рабочего человека. Сколько новых заводов, строек! Вот когда развернемся! Ясно, теперь-то получу работу по желанию. Вот-вот будет, конечно, расширяться и «Красный путиловец».
Памятное было собрание. Пожилой докладчик то и дело тыкал указкой в карту, говорил:
— Здесь будет построен новый завод — тракторный, здесь вырастет металлургический комбинат, воды Днепра оденутся в железо и бетон, будет создана мощная электростанция. Страна Советов должна стать индустриальной!
— А как же биржа труда?—спросил кто-то не то всерьез, не то в шутку.
По толпе прокатился громкий смех.
— Ну вот вам и ответили, — улыбнулся докладчик.— Пятилетка поглотит всех безработных. Еще чуть-чуть, товарищи, и безработицы в нашей стране не будет.
Я выходил с собрания, и мне казалось, что получил путевку в большую жизнь. Строй, шагай, моя пятилетка!
...Годы восстановления и новой экономической политики кончились. Тяжкое детство и отрочество Советской власти уходило в прошлое. Страна Советов готовилась к походу, начиналась эпоха великого наступления, строительства нового, небывалого общества — социализма.
Как-то уж так складывалось все в моей жизни: был я ровесником века, и горе его, и радости, и победы были и моей бедой и моим личным счастьем.
Едва достигнув совершеннолетия, мой век свершил волей партии и силой рабочего класса России величайшую в мире революцию. Юность свою отдал защите первого в мире пролетарского государства. Выстоял в блокаде труднейшие годы, восстановил к жизни отвоеванное в боях со старым миром наследство своё — разрушенную страну.
Годы становления Советской власти были и годами моего становления. Не сдалось, не отступило и не оступилось мое поколение. Все пережило, выстрадало и выстояло. Заслужило великое право строить на земле новую жизнь.
И вот первая в истории Пятилетка...
В 1929 году, 15 июля, в день своего рождения (не поверишь ли в счастье!), я получил самый большой в жизни , о котором мог только мечтать. Меня позвали к окошечку:
— На «Красном путиловце» требуется сверловщик.
— Хоть кочегаром, хоть грузчиком, на все согласен!
Теперь, когда прожито шестьдесят, когда «разменен» седьмой десяток, я могу сказать, чем был в судьбе моей завод, на который я пришел в тот 1929 год.
Вся жизнь моя неотъемлема от него. Земной поклон тебе за все, что дал, чему выучил, что помог постичь, пережить и сделать, завод, великая пролетарская школа!
По шири,
по делу,
по крови,
по духу —
моей революции
старший брат.
В. Маяковский
«КРАСНЫЙ ПУТИЛОВЕЦ»
(1801-1926)
Продолжение следует
