Парень обменялся с ним несколькими словами, а затем обратился к Алёше:
— Порядок! Получаем две койки. Давай — плати.
Он небрежно вынул из кармана деньги и бросил их на стол.
Алёша вытащил из противогазной сумки пачку завёрнутых в газету десятирублёвок.
— Э, да ты богатый,— сказал его новый спутник.
— Двести рублей,— гордо ответил Алёша. Они уплатили, получили квитанции и прошли на отведённые им две соседние койки.
Парень тотчас же снял сапоги и растянулся на кровати.
— Чего копаешься? — грубовато сказал он мальчику. — Ложись, спи. Через пять часов разбужу. Сумку под голову положи — оно и удобней, и надёжней.
Алёша поставил у изголовья палку, стащил мокрую одежду, скинул, не расшнуровывая, явно широкие ему ботинки и, положив сумку под подушку, с наслаждением улёгся. Жёсткий матрац показался ему мягче перины.
Во сне он увидел себя маленьким мальчиком на коленях у высокого сильного человека. Алёша не помнил отца, с которым расстался в двухлетнем возрасте, но, судя по рассказам матери, догадался, что это и есть отец. Значит, он вовсе не погиб, и теперь они снова заживут все вместе, втроём, как когда-то, до войны... Впрочем, нет! Как это — втроём? Что-то не так — но что, Алёша не мог сообразить. Вдруг он почувствовал какую-то тревогу. Он оказался на палубе большого корабля. На нём была надета новенькая форма нахимовца.
С.Бойм «На парусах без руля»
Ветер рвал с его головы бескозырку, и он пытался прижать её затылком к мачте, но не мог преодолеть ветра. Тогда он в досаде лёг плашмя на палубу, положив голову на жёсткие доски. В этот момент голос Эрнеста Фёдоровича произнёс: «Утречком с попутной машиной» — и Алёша сразу проснулся.
В комнате было уже довольно светло. За окном приглушённо гудели моторы, чей-то женский голос громко произнёс:
— Лудзу!
Другой, мужской, ответил:
— Палдэас (2).
2 Лудзу — пожалуйста. — Палдэас — спасибо.
Алёша посмотрел на соседнюю койку. Она была пуста. Наскоро одевшись, мальчик подошёл к заведующему, как и вчера щёлкавшему костяшками счётов.
— Скажите, вы не видели человека, который снимал со мной койку? — вежливо спросил он. Заведующий, не поднимая глаз, буркнул:
— Он недавно уехал. Сказал, что за тобой придёт другая машина и чтобы я тебя разбудил через час.
Алёша в недоумении отошёл, но в этот момент заведующий отодвинул счёты и вновь окликнул его.
— Скажи, мальчик, где ты связался с Мершавцевым? — спросил он, пристально глядя на Алёшу.
— С каким Мершавцевым?
— Ну, с этим... С шофёром.
— А я его вовсе не знаю. Он со мной заговорил, предложил довезти до Риги, и вот...
— Гм... Да... Ты бы подальше от него держался. он человек. Как переночует — всякий раз что-нибудь исчезает: то простыня, то ложки из буфета. Имеем на него большие подозрения, только поймать его с поличным не удаётся: больно он ловок. Вот сегодня, кажется, всё цело осталось, я уж начеку был. Словом, не водись ты с ним, не доведёт он тебя до добра.
Алёша в полной растерянности вернулся к своей койке. «Эх, тюря,— ругал он себя,— поверил тому дяденьке, а он вот кем оказался. Ну, ладно! Пойду теперь с запиской Эрнеста Фёдоровича».
Надев еще не просохшее пальтецо, он вытащил из-под подушки свою походную сумку и вскинул на плечо. Она показалась ему лёгкой, в ней глухо постукивали какие-то предметы. Алёша снял сумку и дрожащими руками развязал тесёмку. Едва он глянул внутрь, лицо его побелело. Всё исчезло: и фланелевое бельё, которое сшила ему незадолго до смерти мать, и большие серебряные карманные часы с монограммой — единственная вещь, оставшаяся ему от отца, а главное — не было завёрнутой в газету пачки денег. Остались только учебники и две книги: «» и «», да фотографическая карточка, изображавшая семейную группу.
Мальчик, понурив голову, сидел некоторое время без движения, потом сунул обратно книги, завязал сумку и побрёл из комнаты. Выйдя на крыльцо, он вспомнил, что записка Эрнеста Фёдоровича также исчезла, и в раздумье остановился. Конечно, можно попробовать пойти в горком, но поверят ли ему там на слово? А если не поверят?
Он решительно спустился с крыльца и зашагал по дороге. Над полями стоял голубовато-серый туман. Пахло прелыми травами. Придорожные кусты, то ли не просохшие от дождя, то ли унизанные росой, жемчужно искрились в первых солнечных лучах. На западе виднелись клубящиеся тучи.
Алёша старался не думать о пропаже вещей и денег и даже попробовал запеть, но песня не получалась, и он замолчал. К полудню его начал мучить голод. Обшарив карманы, он нашёл кусок хлеба и неторопливо, с аппетитом съел его.
То и дело его обгоняли автомашины. Он хотел было «проголосовать» — попросить, чтобы его посадили на попутную, но застеснялся и пошёл по обочине шоссе своим лёгким упругим шагом.
Часа в три небо опять заволокли тучи, и полил мелкий холодный дождь. Алёша продрог и ещё сильнее почувствовал голод. У него появилось ощущение, будто в желудке образовалась пустота, подымавшаяся всё выше и настойчиво требовавшая заполнения. У него кружилась голова и темнело в глазах.
Так Алёша дошёл до небольшой деревни. Увидев палатку, в которой торговали пивом и бубликами, он поспешно направился к ней.
— Сколько стоит бублик? — несмело спросил он.
— Шестьдесят пять копеек, — ответил продавец, с любопытством рассматривая мальчика.
— Дяденька,— заливаясь краской стыда, прошептал мальчик,— может, выменяете у меня чего? На ...
— Что же у тебя есть?
Действительно, что у него было? Он мысленно перебрал своё имущество.
— Книги.
— Книги? Учебники, небось? Вот и ладно: мне для сынишки как раз надобны. Ты себе другие достанешь, а я тебя за учебники накормлю и на дорогу бубликов дам.
Алёша хмуро смотрел в землю.
— Не отдам я учебников, — с усилием проговорил он.
— Не отдашь? — продавец откусил кончик папиросы и сплюнул. Подумав, он сказал: — Если очень проголодался, возьми пару бубликов. Ну, а сверх того — уж извини.
Мальчик смущённо взял бублики и побрёл дальше. Было уже совсем темно, когда он дошёл до следующей деревни. Голода он почти не чувствовал, но всё тело было сковано усталостью. Он ни разу не присел отдохнуть — хотелось поскорее попасть в училище.
Кто-то окликнул его. Пожилая латышка, стоявшая на пороге своего дома, подозвала мальчика и спросила, кто он и куда идёт. Алёша, сгорая от стыда, попросил хлеба; латышка накормила его и позволила переночевать у неё.
Следующий день был тяжелее предыдущего. Сосало под ложечкой, кружилась голова; самое худшее было то, что он оступился и повредил ногу в лодыжке. Обливаясь холодным потом, Алёша спустился в овражек, лёг на сырую, поросшую редкой травкой землю и долго лежал, всхлипывая и перебирая скрюченными пальцами бурые перепрелые листья.
Когда боль немного стихла, он встал и, прихрамывая, пошёл дальше. Но каждый шаг причинял боль. Алёша попробовал скакать на одной ноге, опираясь на палку, но вскоре почувствовал, что слишком слаб для таких упражнений. В этот день он прошёл километров двенадцать.
На третий день он заставил себя попросить милостыню; весёлый, разбитной возчик, ехавший на телеге, запряжённой рыжим битюгом, и горланивший какую-то песенку, дал ему ломоть хлеба и кусок жирного мяса.
Алёша с жадностью, в один присест, проглотил всё и, приободрившись, двинулся к видневшемуся невдалеке селу. Там фельдшер забинтовал ему ногу и сказал, что пока не спадёт опухоль, он его не отпустит.
Но Алёша торопился: наверное, в Нахимовском училище уже начались занятия. Он упросил отпустить его и в доказательство того, что нога не болит, сделал даже несколько прыжков по комнате, отворачивая лицо, чтобы скрыть гримасу боли. Фельдшер уступил, вышел с ним на шоссе и устроил его на крестьянский воз, лично сделав подстилку из пахнущего мятой сена.
Повозка плавно катилась по гладкой дороге, и под ритмичное цоканье копыт мальчик вскоре сладко уснул.
К вечеру он добрался до Риги.
Распростившись с крестьянином, Алёша, прихрамывая, двинулся по улицам. Город подавлял его своим шумом, многолюдием, высокими зданиями. В витрине одного магазина он увидел замечательные игрушки: крокет, набор для игры в пинг-понг, настольный кегельбан, волейбольные мячи; перед другой витриной он простоял, любуясь роскошными книгами. Когда же он достиг центра города и перед ним открылись утопающие в зелени бульвары, а высоко в небе заискрились в закатном солнце три золотые пятиконечные звезды в поднятых руках изваяния Свободы, — Алёша был вконец потрясён.
Всё, что он видел в городе, связывалось в его мыслях с Нахимовским училищем. Если он станет нахимовцем, то сможет гулять по этим прекрасным улицам, посещать театры, заходить в магазины...
Давнее желание поступить в Нахимовское училище приобрело теперь небывалую остроту. Забыв о голоде, не чувствуя боли в распухшей ноге, Алёша торопливо шагал туда, где, по указанию милиционера, помещалось училище.
— Нахимовское около Торны, — сказал милиционер.
Покойная мать рассказывала Алёше, что Торна — это башня, остаток старинной крепости, которую взял штурмом Пётр Первый. Как хорошо, что училище помещается рядом с Торной!
Вот оно... Перед ним возникла огромная красная башня. Толстые, старые стены с глубокими, забранными железной решёткой бойницами, и вокруг бойниц — венчик вонзившихся в стену ядер. Не будучи в силах пробить чудовищную толщу стены, ядра застряли в первом же слое массивной каменной кладки и уже два с половиной столетия находятся в этом бесславном плену, сверкая на солнце своими круглыми блестящими телами.
Рядом с башней — ворота и калитка. Высокий щеголеватый нахимовец стоял в проходной, проверяя пропуска. «Дежурный», — почтительно подумал Алёша.
— Чего тебе, малыш? — спросил дежурный, заметив робко жавшегося к стене мальчика.
— В училище... поступить хочу,— прошептал Алёша. Рослый нахимовец оглядел забрызганную грязью маленькую фигурку.
— Видать, немалый путь проделал,— сочувственно сказал он и прибавил: — Обожди! Позвоню дежурному офицеру.
Алёша, прислонившись к стене, стал ждать.
— Ступай! Вон в ту дверь и направо,— раздался над ним голос высокого нахимовца.
Алёша переступил порог. Калитка со стуком захлопнулась за ним.
Пройдя в указанном ему направлении, Алёша увидел дверь с дощечкой: «Дежурный по училищу» и несмело открыл её.
Человек в форме морского офицера, с повязкой на рукаве сидел за столом и писал. Он обернулся к вошедшему.
— Ну, что скажешь, мальчик? Алёша смущённо пролепетал:
— Я поступить хочу... учиться...
— Учиться? Отец у тебя есть?
— Нету... Погиб на войне с фашистами.
— А мать?
— Умерла мама.
,— С кем же ты остался?
— А ни с кем, один...— тихо сказал Алёша. Офицер задумчиво глядел на него.
Холл первого этажа учебного корпуса училища. В глубине холла - часовой-нахимовец у Знамени училища.
.jpg)
