— Воспитанники Омельченко, Бурцев и Сизов — два шага вперёд! — приказывает Пётр Семёнович. Трое мальчиков выходят.
— Вы собирались бежать на Дальний Восток? — в упор спрашивает их Пётр Семёнович. Долгая пауза.
— Молчите? Стыдно сознаться? Сейчас вы не вышли из рядов, а бежать, опозорить себя и училище, доставить тревогу родным — этого вы хотели?
Снова молчание. Наконец, Бурцев плаксиво лепечет:
— Нас Омельченко подговаривал...
— На другого валить легко. Не пристало нахимовцу за чужую спину . Что же, у тебя своего ума нет? А ты, Омельченко, что скажешь?
— Ничего не скажу, товарищ капитан первого ранга, — бурчит Омельченко.
— Вот они, герои, — широким жестом указывает Пётр Семёнович на три понурые фигуры. — Смотрите на них и сделайте для себя вывод, чтобы не оказаться самим в таком жалком положении. А вас,— он, прищурившись, пронзает взглядом каждого из трёх мальчиков, — вас я не буду даже наказывать. Вы сами себя достаточно наказали, сделавшись посмешищем всего класса. До свидания, товарищи воспитанники!
Офицеры выходят, строй распускает Иван Капитоныч, бросая укоризненный и вместе беспокойно заботливый взгляд на своих питомцев.
— Ну и день сегодня! — ворчит Яша Гефт. — То чернила разлили, а то ещё пуще...
— Да, нечего сказать...— в тон ему говорит Зеркалов: — несчастливый день для шестьдесят второго!
Выпуск боевого листка в полевых условиях.
Но долго задумываться над этим некогда. Жизнь течёт, мчится широким потоком.
Прошло несколько дней, и шестьдесят второй был поглощён уже новыми помыслами.
К октябрьскому празднику вышел первый номер стенгазеты шестой роты. За короткий срок эта газета завоевала широкую популярность. Всё в ней было как положено: статьи, фельетоны, рассказы, стихи, хроника и — самый интересный отдел — письма воспитанников и их обязательства. Даже старшеклассники приходили читать свежие номера.
— Размер у вас маловат, и фельетон, как бы сказать... не очень... — снисходительно говорили они. — Но в целом...
Они многозначительно поджимали губы и, случалось, украдкой списывали наиболее понравившиеся им стихи и остроты.
Большим успехом пользовались, например, «», плод коллективного творчества целой бригады юных поэтов. Всем досталось в этих «пожеланиях». Одному желали:
Ликвидировать несчастие:
К февралю познать «причастие».
Двойку тройкой заменить,
В парте дряни не хранить.
В отношении другого та же тема о неуспеваемости варьировалась иначе:
Поэтом можешь ты не быть,
Но лучше успевать обязан.
Третьего «прорабатывали» за неряшливость:
Всегда вы в пуху и в мелу,
И вакса у вас на носу,
И смятые брюки, и грязные руки,
Ах, мойтесь хоть в Новом году!
Впрочем, «проработка» шла в прозе ещё энергичнее, чем в стихах. Не один воспитанник трепетал перед выходом очередного номера газеты, опасаясь найти там посвящённые ему строки. Бурцев, например, стал героем короткой, но хлёсткой заметки, описывающей одного «любителя музыки», который на уроках мычал, имитируя оркестр.
Письма в редакцию писались со всем чувством серьёзности и ответственности.
«Проучившись несколько месяцев в нахимовском училище, — писал один воспитанник шестьдесят первого класса, — я пришёл к выводу, что учёба в военном училище имеет ряд преимуществ. Эти преимущества вот какие: во-первых, у нас точность и организованность. Я, например, так привык уже заполнять время работой, что если час проведу без дела, то меня тоска берёт. А дома я каждый день зря слонялся по комнате и по двору. Во-вторых, я рад, что меня воспитывают как военного человека, то есть строже, приучают к дисциплине. Благодаря этому военный человек скорее делается «настоящим» человеком, то есть стремящимся к определённой цели; такой человек скорее убережётся от вредных влияний, от себялюбивых помыслов, его путь ясен».
Чувствовалось, что письмо это написано не без помощи старшеклассника, но от этого оно не делалось хуже, и его с интересом читало и обсуждало всё училище.
Иногда в газете появлялись торжественные обязательства, о которых оповещали командиры взводов:
«Воспитанники... (следовали фамилии) обещают быть отличниками».
Не сдержать обещания, данного через газету, значило потерять уважение всей роты. Такие случаи бывали очень редко.
В каждом номере газеты содержалась информация о крупнейших событиях в жизни Советского Союза. Она являлась живым свидетельством того, с каким напряжённым интересом следят нахимовцы за тем, что происходит в стране. Крупное научное изобретение, пуск новой домны, рекордный сбор хлопка, спортивные новости — всё находило отражение в этом разделе, который вели сами воспитанники, руководствуясь консультациями Щеголькова и работников политотдела.
— Наше училище называется закрытым военно-учебным заведением,— сказал как-то капитан 1 ранга Львов, прочитав очередной номер газеты.— Право, это не точное название: какое же оно «закрытое», когда воздух Родины врывается во все двери училища.
Не меньшее значение, чем газета, имели для воспитанников кружки. Существовали кружки: исторический, литературный, юных географов, художественного чтения, лепки, хоровой, хореографический.
Кроме того, проходившаяся в числе прочих предметов «физическая подготовка» давала результат главным образом благодаря занятиям мальчиков в ряде спортивных кружков.
Правильный режим жизни и большое внимание, уделяемое в училище физподготовке и спорту, способствовали тому, что нахимовцы быстро достигли в этой области значительных успехов. На общегородском соревновании пионеров по конькам нахимовцы заняли три первых места; Виноградов и один воспитанник 61-го класса были признаны лучшими в соревнованиях по гимнастике.
Стенгазета, кружки, спорт, экскурсии, театры и кино, беседы и лекции, чтение книг и классные занятия, контрольные диктанты, всевозможные проверочные испытания... Нет! Нельзя останавливаться. Нечего оплакивать неудачу, надо исправлять её делом.
Вперёд! Только вперёд!
Глава VIII. РАЗВЕНЧАННЫЙ ВОЖАК
Позор, перенесённый перед строем, повлиял на троих незадачливых беглецов различно. Бурцев и Сизов ходили удручённые. Омельченко же, напротив, что называется, закусил удила. Делая свой педагогический ход, Пётр Семёнович не учёл особенностей характера этого не по возрасту властного, скрытного, волевого мальчика — не учёл, потому что еще не мог знать их.
Неудачный побег поколебал в классе авторитет Васи Омельченко, которым он втайне дорожил больше всего. Любой ценой решил Омельченко восстановить утраченное влияние. Раньше он стремился подчинять себе одноклассников постепенно, исподволь, теперь он стал действовать в открытую, не терпящими противодействия методами.
Запугав одних, задарив других, он вскоре сколотил группу в пять-шесть мальчиков, во всём подчинявшихся ему. Опираясь на них, он начал настойчиво утверждать свою власть во всём классе.
Один за другим воспитанники признавали его превосходство. Даже Серёжа Виноградов, хотя и не сделался его «верноподданным», но молчаливо признал в нём вожака и не вмешивался в его действия. Со многими другими Омельченко справился быстро.
Неожиданное сопротивление он встретил со стороны Турсуна Хамбарова. Маленький узбек не обращал внимания на его окрики и отвергал его подарки. Тогда Омельченко решил проучить Турсуна Хамбарова и устрашить всех непокорных.
Однажды вечером, когда Иван Капитоныч ушёл на собрание, Омельченко зазвал узбека в пустой класс. Выставив у дверей надёжную стражу, он стал «беседовать» с Турсуном. Беседа закончилась несколькими основательными тумаками и напутствием:
— Это в задаток! Если будешь носом крутить, крепче вздую.
Дух Хамбарова был надломлен. Теперь он беспрекословно слушался Омельченко.
Виноградов, узнав про «беседу», возмутился и угрюмо спросил Омельченко:
— Вася, ты зачем бил Турсуна?
— Кто? Да мы боролись, а он ушибся о парту, — рассмеялся Омельченко.
— Не валяй дурака! Все знают. Смотри, я Сергею Филимоновичу расскажу.
— Иди, пожалуйста, ябедничай! — пожал плечами Вася.
Омельченко знал слабую струну Виноградова: пуще всего на свете тот боялся прослыть ябедником.
— Ну, тогда я сам тебе морду набью,— неуверенно сказал Виноградов.
— И дурак будешь! Во-первых, не за что. Во-вторых, я ведь тебе тоже пару фонарей наставлю. Капитон узнает — нам обоим влетит по первое число. А всё из-за чего? Давай лучше, Серёжа, сыграем в чапаевца. Я такие шашки купил! Красота! Пошли...
Однако этим дело не кончилось. Весь класс негодовал. Даже Бурцев, обычно во всём слушавшийся Омельченко, на этот раз хмуро сказал ему:
— Это ты, Вася, того... Не по-нахимовски!
Он хотел что-то ещё добавить, но только покачал головой и отошёл.
Пионерская организация хотела обсудить случай с Хамбаровым, но тот попросил не предавать огласке происшедшего, и к тому же Омельченко, стараясь сохранить независимый вид, всё же обещал, что «больше такого не будет»,
Больше он, действительно, никого не трогал, однако по-прежнему старался подчинять себе воспитанников и понемногу успевал в этом.
