Группа «непримиримых» — так они себя называли — всегда держалась вместе. Когда, по указке Васи Омельченко, кого-нибудь из её членов не принимали в игру, все «непримиримые» выходили из игры. Если кто-либо из оруженосцев Омельченко задевал одного члена группы, остальные, как из-под земли, являлись ему на помощь.
На Новогоднем празднике в училище. На переднем плане, слева направо: воспитанники Витя Кулагин, Коля Верюжский, Саша Розов.
В конце концов, солидарность «непримиримых», их гордая неуступчивость снискали им уважение и даже восхищение среди приверженцев Омельченко. Двое из них, несмотря на угрозы Омельченко, перешли в лагерь «непримиримых». Теперь в классе сложились две группы.
Сергей Филимонович по множеству признаков замечал, что в классе неблагополучно.
Однажды на самоподготовке он увидел, что Бурцев вместо того, чтобы заниматься подготовкой уроков, читает книгу.
— Вы все уроки приготовили? — спросил он Бурцева.
— Почти, — неохотно ответил тот.
— В таком случае закройте книгу. Читать будете, когда выполните задание.
Бурцев молча смотрел мимо него в окно. Сергей Филимонович взял у него из рук книгу, закрыл её, положил в парту и отошёл.
Спустя десять минут он взглянул в ту сторону: перед Бурцевым снова лежала раскрытая книга. Он вновь подошёл к нему.
— Воспитанник Бурцев! Что вам было приказано?
— Я уже приготовил уроки.
— Этого не может быть. Закройте книгу!
— Не закрою!
Класс, затаив дыхание, следил за разговором. Сергей Филимонович, круто отвернувшись от дерзко улыбающегося мальчика, вышел из комнаты и направился к Львову.
— Товарищ капитан первого ранга! Невозможно оставить такое без последствий, — закончил он свой рассказ о происшедшем.
Львов успокоил его и посоветовал.
— Не возобновляйте сейчас этот спор. Но попросите педагогов завтра вызвать его.
Назавтра Бурцева трижды вызывали к доске, и, так как он провалился по всем предметам, табель его украсился тремя двойками.
Вечером на самоподготовке Сергей Филимонович опять подошёл к нему.
— Что же, Бурцев, вы сегодня не читаете? — громко спросил он.
— Уже начитался... три пары,— сказал кто-то.
— Дорогое удовольствие,— добавил другой.
Вокруг засмеялись, и Сергей Филимонович отошёл от пристыженного Бурцева.
Он вскоре забыл об этом инциденте, но недели через две произошло новое, на этот раз более серьёзное нарушение дисциплины.
К Евстигнееву пришла Галина Владимировна и сообщила, что на уроке четверо воспитанников отказались отвечать.
— Говорят, что не приготовили заданного. А я по глазам вижу, что говорят неправду. Сами чуть не плачут, но твердят своё. Что же мне делать? Пришлось всем двойки выставить.
Евстигнеев провёл коротенькое следствие. Выяснилось, что первым был вызван Омельченко; он плохо знал урок и получил двойку. Затем отвечал Гефт. А затем четыре мальчика отказались отвечать.
Командир роты вызвал Виноградова, но ничего не мог от него добиться.
— Какой же из вас вице-старшина? — укорял его Пётр Семёнович. — Придётся другого назначить.
Виноградов страдальчески морщился, но отмалчивался.
После этого случая решено было неослабно наблюдать за Омельченко. Но тут неожиданно наступила развязка.
Хамбаров получил посылку от родных. В ней было множество вкусных вещей: жареный миндаль, изюм, сушёный чернослив, . Мальчик с упоением перекладывал заманчивые пакеты, на которых как бы лежал отпечаток родного знойного Узбекистана.
Небрежной походкой к нему подошёл Омельченко.
— Дай-ка я посмотрю, что тебе прислали,— сказал он, и без церемонии стал разглядывать содержимое посылки. — Шербет можешь взять себе: я его не люблю, изюм тоже, а остальное поделим пополам.
Турсун удивленно посмотрел на него.
— Не знаешь разве порядка? — наставительно произнёс Омельченко. — От всего сладкого первую долю мне.
Без дальних разговоров он потянул к себе ящик. Но в этот момент рядом с маленьким узбеком встал Алёша.
— Оставь Турсуна в покое, — сказал он дрожащим голосом.
— Чего лезешь? Убирайся прочь, — закричал Омельченко.
Стоя вплотную, они жарко дышали в лицо друг другу.
За спиной Алёши выросли фигуры Тилде, Гефта и Зеркалова.
— Бурцев, Сильвестров, ко мне! — крикнул Омельченко. Те неохотно приблизились.
— Опять ты, Вася, Турсуна задираешь, — проговорил нерешительно Бурцев. Но Сильвестров вдруг перебил его и злобно сказал:
— Брось! Слышишь, Омельченко, брось эти номера откалывать. А не то я сам Сергею Филимоновичу доложу.
Омельченко огляделся по сторонам. Подошло еще несколько воспитанников, в том числе его подручные, но на всех лицах он читал неодобрение и осуждение.
Он сразу как-то сник и, неестественно усмехаясь, пробормотал:
— Ладно! Я ведь пошутил. Вдруг он оживился.
— А с Лёшкой Пантелеевым у меня свои счеты. Он сам меня задевает, — вскричал он. — Я вызываю его на борьбу. Мы с ним будем бороться до победы. Как Рустем и Зораб.
Шестьдесят второй класс увлекался французской борьбой, и схватка часто являлась своего рода поединком.
Видимо, делая такой вызов, Омельченко надеялся вернуть себе престиж удалью и решительностью, а впоследствии еще и победой, в которой он, очевидно, не сомневался.
— Бороться? Согласен! — сказал Алёша. — Полежишь у меня на лопаточках.
— Это ты спиною пол вытрешь!
Они нахохлились, как два петуха, прежде чем начать клевать друг друга.
— Ну давай, что ли, — глухо выговорил Алёша. Омельченко хохотнул:
— Сейчас? В спальной? Нет, уж борьба — так борьба! Чтобы никто не помешал. Вечером — в ...
— В башне... в башне...— подхватили голоса.
Из учебного корпуса можно попасть в Торну — старинную башню, столь поразившую Алёшу в день его прибытия. В огромном круглом зале, с расположенными в несколько ярусов бойницами разместилась учительская; отсюда длинная винтовая лестница ведёт в верхний зал. Из узких окон — бойниц — этого зала открывается чудесный вид на город. Потолок в зале отделан дубом. Это помещение пустовало, и воспитанники нередко тайком пробирались сюда. Здесь они отражали воображаемые штурмы или, преображая башню в корабль, выдерживали жестокие ураганы.
Более удобного места для «поединка» нельзя было и придумать.
Алёша кивнул головой в знак согласия и, заложив руки за спину, отошёл. Омельченко, окружённый своей свитой, тоже удалился, забыв об узбеке.
Через полчаса вся шестая рота знала о предстоящей схватке. Почти все были уверены в победе Омельченко, но считали, что она достанется ему недёшево.
Тотчас после ужина мальчики начали поодиночке и группами пробираться в башню. Нужно было торопиться, чтобы успеть вернуться в спальную к отбою. Собралось человек двадцать. В зале было довольно холодно и темновато. Двое воспитанников принесли с собой электрические фонарики, и тонкие лучи света пронизали серый сумрак зала.
Омельченко и Алёша вышли на середину.
Оба были в тельняшках, с засученными рукавами. С минуту они стояли, ощупывая друг друга взглядами, может быть смущённые обстановкой, в которой им приходилось бороться. Лёня Шиловский нетерпеливо крикнул:
— Начинайте, что ли!
Не успело замереть гулкое эхо, как Омельченко прыгнул вперёд, сбил Алёшу с ног и покатился вместе с ним по полу.
Васины приверженцы завопили, заулюлюкали торжествующе. Но радость их была преждевременной: Алёша сумел стряхнуть с себя противника и встал сперва на одно колено, а потом и во весь рост. Не давая ему передохнуть, Омельченко вновь бросился на него, но в этот раз Алёша успел перехватить его руки и что было силы стиснул их. Гримаса боли исказила Васино лицо, он рванулся и отскочил в сторону.
Зрители переглянулись.
— А руки-то у Пантелеева крепче, — тихо сказал кто-то.
Омельченко постарался ухватить Алёшу поперёк туловища. Это удалось ему. Какое-то мгновение мальчики стояли, крепко обнявшись, потом Алёша ловким приёмом, которому его научил Беридзе, захватил рукой Васину голову.
— Тур-дэ-тэт,— в волнении зашептались зрители. Омельченко не поддавался. Мальчики с пыхтением двигались по кругу.
Внезапно тишину зала, нарушаемую только хриплым дыханием дерущихся, разорвал резкий крик:
— Это что? Перестаньте сейчас же! Алёша!
Нахимовцы Коля Верюжский и Юра Ободков.
Все головы повернулись к входу. Алёша инстинктивно тоже обернулся, и в этот миг Омельченко, собрав остаток сил, рванул его на себя. Алёша рухнул на пол, голова его стукнулась о каменные плиты, и он остался недвижим.
Берйдзе (это был он), расшвыривая мальчиков, подскочил к Алёше. Взглянув на белое, как мел, лицо своего друга, он отрывисто крикнул:
— Воды! Скорее...
Двое воспитанников кубарем покатились по лестнице. Омельченко стоял в. стороне, закусив губу; руки его дрожали. Он смотрел себе под ноги.
Беридзе побрызгал в лицо Алёши водой. Тот открыл глаза, безучастно обвёл всех взглядом и снова опустил веки.
Беридзе осторожно поднял его и понёс.
— Бегите кто-нибудь в лазарет,— приказал он, — скажите, чтобы приготовились: сейчас я принесу его.
Мальчики расходились удручённые, полные раскаяния. Омельченко сторонились, и когда он попробовал с кем-то заговорить, то не получил ответа.
Отыскав Бурцева. Вася жалобно сказал ему:
— Петя, ведь я не нарочно... Не думал я, что он так ушибётся.
— Не думал? — презрительно возразил Бурцев. — Ты о многом не думал. Порядочное ты дрянцо, если хочешь знать, Не желаю я с тобой разговаривать.
Он демонстративно повернулся и ушёл.
Омельченко, понурившись, молча глядел ему вслед.
