Штурманские вахты для нас не были обременительными, а распределение по приборкам и заведованиям мичманов не касалось. Поэтому поход на военном корабле частично напоминал круиз, тем более, что на борту присутствовали и гражданские лица: поэт Малков, известный художник Климашин и композитор Слонов. Правда мой друг Панченко, когда ему стукнуло за 70, посчитал, что композитором был Будашкин. Они обеспечивали культурную программу похода, и командир крейсера старался создать им полный комфорт. Прошли знакомые по предыдущим походам проливы Каттегат и Скагеррак и близко наблюдали красивые домики с красными черепичными крышами. В проливе Па-де-Кале я утопил старые «караси» (так мы называли носки), отметив в журнале соответствующую широту и долготу. Английские туманы не мешали, и мы могли хорошо видеть белые скалы Дувра. Французский берег просматривался хуже. Миновав пролив Ла-Манш, мы вышли в знаменитый своими штормами Бискайский залив. Погода нас баловала, шторма не было, но с Атлантики катила такая зыбь, что в провалах волн полностью скрывались идущие за нами эсминцы. Постепенно вышли в Атлантический океан, и берега надолго пропали. В один из дней были проведены стрельбы орудий главного калибра крейсера. Подготовка к ним заняла довольно много времени. Матросы снимали зеркала и плафоны, закутывали их в одеяла и размещали на койках. По корабельной трансляции многократно повторили, чтобы курсанты не появлялись на верхней палубе, т.к. при предыдущих стрельбах любопытный курсант решил заснять выстрел, и надолго оглох. После этих предупреждений мы все улеглись в койки и стали ждать. Наконец грянул залп. Ощущение было такое, что крейсер стал шайбой, по которой резко ударил хоккеист. Невольно пришла в голову мысль, а что испытывает человек, рядом с которым взрывается снаряд этого крейсера. Хотя вопрос этот скорее риторический: вряд ли он успевает что-либо испытать.
Стрельбы закончились, и мы пошли своей дорогой к . Английскую военно-морскую базу закрывал плотный английский туман, и мы ничего не увидели. Так мы вошли в Средиземное море. Над нами угрожающе низко стали пролетать натовские самолеты. Постепенно мы перестали обращать на них внимание, тем более, что перед носом крейсера все время резвились средиземноморские дельфины. Смотреть на них было одно удовольствие. Они легко, и казалось без всяких усилий, плыли всегда впереди крейсера. Присутствующие на крейсере деятели искусства вознамерились половить акул, и им, конечно, пошли навстречу. Матросы изготовили крюк, к нему прицепили бараний бок, и все это на длинном стальном тросе отправилось за корму. Крейсер ход не сбавлял (скорость 16 или 18 узлов), и бараний бок то погружался в воду, то от винтов взлетал высоко над поверхностью воды. Не знаю, каких размеров достигают средиземноморские акулы, но впечатляющие полеты и падения бараньего бока не привлекли их внимания. Рыбалка не удалась, и мы продолжали путь по Средиземноморью в направлении родных берегов. По дороге нас ждал танкер, из недр которого крейсер и эсминцы пополнили запасы топлива. Вода в море была на удивление прозрачная. Отчетливо просматривались не только винты эсминцев, но и брошенная в воду монета долго не пропадала из виду. Миновав многочисленные греческие острова, через пролив Дарданеллы мы вошли в Мраморное море и могли наблюдать Турцию. Особенно впечатляли строения и минареты Стамбула, расположенные по обеим берегам узкого пролива Босфор. А за Босфором начиналось Черное море. Неизвестно по каким стратегическим соображениям отряд кораблей зашел в болгарский порт Варну. Массового выхода на берег не было, но корабли пополнили запасы продовольствия и взяли курс на город Севастополь.
Город-крепость Севастополь очень торжественно встречал отряд своих кораблей. Корабли и Константиновский равелин обменялись взаимными салютами. На Графской пристани толпы ликующего народа и медью гремит оркестр. В Севастопольской бухте отряд проходит мимо кораблей Черноморского флота, вдоль бортов которых выстроены экипажи кораблей. Навстречу нам летит белоснежный катер, с борта которого нас приветствует начальник штаба ЧФ контр-адмирал Григорий Олейник. Явным диссонансом с этими парадными торжествами выглядят двое загорающих на верхней площадке второй мачты крейсера. Мы с моим другом Панченко настолько разленились за переход, что решили не спускаться на построение. Видимость с площадки была исключительная, а нас снизу было не видно, так как площадка была огорожена брезентом. После похода нас мичманов разбросали по разным кораблям (Литвиненко, Самолису и Косенко посчастливилось попасть в Одессу на СКР-ы), где они должны были дублировать офицерские должности перед производством в офицеры. На это мероприятие нам оставалось чуть меньше месяца. Мы с Романом попали в дивизионы ОВРа (охраны водного района) в Стрелецкой бухте, совсем рядом с училищем им. П.С.Нахимова, где мы начинали учебу на первом курсе, и где Рома Панченко подружился с ленинградским нахимовцем Юрой Лещенко (тбилисский нахимовец 1954 г. выпуска). Мне для стажировки достался БО (большой охотник за подводными лодками), Рома попал на тральщик, рядом с ним на соседний тральщике оказался Юра Лещенко. Дивизион ОВРа («дикую дивизию») сопровождала печальная слава кораблей, которые фактически протабанили (прошляпили) гибель линкора «Новороссийск» в 1955 году. Отношение командования флота к этому подразделению было не очень благожелательным. Мой БО «бобик» только назывался большим, а на самом деле был очень даже маленьким кораблем. Тем не менее, поднимаясь на борт, я лихо приветствовал флаг на корме этого корабля, который на месяц должен был стать для меня родным домом.
Дежурный по кораблю старшина первой статьи приветствовал меня и поинтересовался целью моего прибытия. Я просил проводить меня к командиру корабля, но что-то сразу по службе у меня не заладилось. Оказалось, что командир, прослышав, что на стажировку прибудет мичман, спешно сумел оформить себе отпуск в летнее время. Пришлось идти представляться старшему помощнику, которому я бодро доложил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы. Мой бодрый доклад, очевидно, не исправил кислое настроение старпома, который приказал дежурному старшине отвести меня в носовой кубрик личного состава и показать мою койку. Это меня, без пяти минут офицера, конечно, слегка взбесило, но виду я не подал, только заметил, что на БО должно быть достаточное количество кают. Кислый старпом сказал, что командир ушел в отпуск и свою каюту закрыл, а стеснять себя в своей каюте он не намерен. Когда я напомнил, что есть каюта в надстройке, а по штату на БО больше двух офицеров не положено, мой каплей позеленел и сказал, что в этой каюте матросы выпускают стенгазету и она занята. Пришлось лихо, как учили длительное время, отдать честь и ретироваться. Дежурный старшина проводил меня в носовой кубрик и показал свободную верхнюю койку. Старшину я попросил «не в службу, а в дружбу» закинуть на койку пробковый матрас и постельное белье, а сам вышел на палубу, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, наметил решительный план действий и отправился к старпому, который прилег отдохнуть в своей каюте. Я отдал честь и испросил разрешения сойти на берег в увольнение. Возбужденный старпом даже подскочил со своего дивана и начал читать мне мораль: «Знаете ли вы, что по неписанному закону молодой офицер не может проситься в город, пока не сдаст на право самостоятельного управления кораблем?» Старпом мой и не подозревал, что не на того напал. Пришлось четко объяснить ему, что я не офицер, а мичман. А мичмана по Уставу пользуются правами сверхсрочников и имеют право покидать корабль, если не заняты дежурством. Ссылка на Устав в военной среде (как учил капитан первого ранга Безпальчев) производит магическое действие.
Безпальчев Константин Александрович
Старпом дал добро на мое увольнение в город, но предупредил, чтобы я не опоздал утром к подъему флага, так как в Стрелецкую ходит только один троллейбус. Тут я ему скромненько заметил, что мне общественный транспорт не нужен, и доставку меня на корабль организует мой дядя. Это был один из вариантов моих агрессивных психологических экспериментов. Старпом, конечно, поинтересовался, кто мой дядя, и я ему охотно сообщил, что это начштаба Григорий Григорьевич Олейник. Челюсть старпома упала почти на грудь, а я, четко козырнув, отправился знакомой дорогой вдоль Стрелецкой бухты на квартиру к моему другу уже лейтенанту Боре Сиротину. Рассудительный Боря Сиротин, когда я ему рассказал все подробности своей первой встречи на корабле, сказал, что при таком раскладе возможен вариант закончить училище не лейтенантом, а матросом. Пришлось его успокоить и заверить, что суть психологического эксперимента в том, что за месяц мой старпом никак не сможет пересечься с начштаба флота. После этого Борина мама, тетя Галя, которая во многом напоминала мне мою маму, накормила нас, угостив замечательным самодельным вином своего супруга Павла Гавриловича. После этого мы с Борей, облачившись в гражданскую одежду, пошли прогуляться. Прогулка была во всех отношениях интересной и содержательной. Ночевал я на квартире у Бори, а утром не спеша и без опоздания прибыл к подъему флага на свой корабль и встал, как положено мне по званию, на правом фланге строя. Дежурный старшина доложил вышедшему к строю старпому, что экипаж построен к подъему флага. Старпом поздоровался с экипажем, подошел ко мне, пожал руку и тихонько сообщил, что моя каюта в надстройке свободна. Таким образом, с подъемом флага я стал официальным «племянником» начальника штаба ЧФ.
Служба пошла, как по маслу, хотя и была довольно скучной. Корабли дивизиона ОВРа в силу специфики своей службы в дальние походы не ходили. А другие корабли Черноморского флота регулярно ходили в Средиземное море, чтобы противостоять американскому флоту. Командир подводной лодки С-360 каптри В.Козлов в Тунисском проливе всплыл рядом с американским крейсером «Де-Мойн», на котором находился президент США Эйзенхауэр. Подводной лодке несколько дней пришлось уходить от преследования американских кораблей охранения. Но от офицеров ОВРа флагманский штурман требовал ежегодно решать порядка 50 астрономических задач определения места корабля по звездам и другим светилам. Задачи эти по давно заведенной традиции решали для офицеров курсанты штурманских факультетов. Так было проще, легче и быстрее. Претензий не было. Борю Сиротина, после выяснения отношений со старпомом, я навещал почти регулярно, и мы с ним «по гражданке» фланировали по Большой Морской. В парке по берегу Артбухты продавался на розлив крымский портвейн замечательного качества, и гуляли красивые севастопольские девушки. Естественно, после таких прогулок, домой к Боре мы попадали не всегда вместе. В один день, а точнее ночь, я добрался в район ДОСов (дома офицерского состава училища Нахимова) так поздно, что ни в одном окне не горел свет. Квартира Бориных родителей была на втором этаже. Будить ночью родителей я посчитал не совсем удобным, а гулять становилось холодновато. Так как спортивная форма была в порядке, то я снял ботинки и полез на второй этаж. Оказалось, что дверь в квартиру с балкона закрыта рамой с решеткой от мух и комаров. Рама изнутри была закреплена прочными сыромятными ремнями. Пока лез, согрелся, но вскоре холод стал донимать, и пришлось искать подручные средства, чтобы перерезать тихонько ремни. На балконе нашлась старая металлическая крышка для консервирования, которой через час работы удалось перерезать ремни и тихонько добраться до кровати Бориса, который спросонья предложил мне ложиться спать. Пришлось его разбудить окончательно, и мы спустились вниз, чтобы забрать мои ботинки. Внизу от холода он проснулся окончательно и сказал, что мне очень повезло: если бы его отец случайно проснулся и почувствовал, что кто-то пытается ночью залезть в квартиру, то он мог в темноте огреть меня по лбу топором.
Я порадовался, что меня миновала такая печальная участь, и мы с Борей пошли спать, захватив мои ботинки. В рассудительности Боре Сиротину во все времена нельзя было отказать, и он всегда пользовался в нашей среде большим авторитетом (мнение его ценится у нас до сих пор). От скуки мы с Романом Панченко как-то отправились погулять в город. А город-крепость Севастополь по тем временам управлялся не гражданскими властями, а военным комендантом. На эти мелочи мы с Романом не обратили внимания, а напрасно. В крепости Севастополе днями увольнения были среда, суббота и воскресенье. В эти дни город заполняли голубые гюйсы (воротники) белых форменок (рубашек) матросов и золотые погоны офицеров. А мы с Романом вышли прогуляться в четверг и на нашу беду напоролись на помощника военного коменданта, а это второе лицо в городе. Когда нас сзади окликнул какой-то полковник в черной форме, то я предложил бежать, но Роман, больше знакомый через своих родственников с Севастополем, сказал, что рядом с этим полковником два высоких солдата комендантского взвода, и от них нам не убежать. Пришлось идти к полковнику, на погонах которого сверкали изображения стволов пушек. Стало быть, он был артиллеристом, и вскоре мы в этом убедились, так как он был глуховат. На невнятное указание фамилии Панченко, полковник записал в блокнот его как Пончиков. Мне оставалось только так же невнятно произнести свою фамилию, и я был записан как Шелегов. Сделав записи нарушителей в свой блокнот, полковник отпустил нас с миром, и мы обрадовались, что легко отделались. На поверку оказалось, что все не так просто. Помощник военного коменданта Севастополя отправил телеграмму начальнику Калининградского ВВМУ с указанием разобраться с двумя нарушителями дисциплины Пончиковым и Шелеговым, принять меры и доложить. В Калининграде мичманов с такими фамилиями не нашли и контр-адмирал Богданович послал в Севастополь начальника штурманского факультета капитана 2 ранга Блика, чтобы быстро и оперативно решить конфликтную ситуацию.
Начальник штурманского факультета Капитан 1-го ранга Иван Иванович Блик
Наш Блик начал поиски разгильдяев с дивизиона эсминцев. И нас тут же по цепочке информировали о поисках. Дивизион ОВРа проверялся последним. Блик ходил перед строем мичманов и сверлил нас с Романом свирепым взглядом, но мы не сдались, и пришлось ему оправдываться перед комендантом и начальником училища. Иван Иванович Блик был очень хорошим и добрым человеком, но служба не всегда позволяет проявляться этим качествам. Как исполнительный службист, он старался выполнить приказы начальства и поэтому злобу на нас он затаил и позже сумел отомстить, но мы тогда об этом и не задумывались. Мы продолжали свою стажировку. Так как я был «племянником», то к своей стажировке относился спустя рукава. Была абсолютная уверенность, что мой старпом напишет мне похвальную характеристику, по которой меня можно будет производить в лейтенанты. Мой друг Рома Панченко, очевидно посоветовавшись с Юрой Лещенко, решил использовать мои «родственные» связи. Он начал развивать идею ( идеи из него часто били фонтаном, хотя случалось фонтаны вместе с идеями уходили в песок) встречи Дня Военно-Морского Флота в Киеве на квартире у Юриного отца. Пришлось мне объяснять своему старпому, что моя тетя хочет видеть в Киеве меня и моих друзей Панченко и Лещенко за неделю до Дня ВМФ. Со мной проблем не было, но старпом сказал, что трудно договориться с командирами тральщиков, на которых стажировались Панченко и Лещенко. Пришлось объяснить старпому, что эти командиры - его друзья из одного дивизиона. Задачу свою он выполнил, и наша стажировка сократилась еще на неделю. А тут еще и подходил к концу отпуск наших лейтенантов ракетчиков. Лейтенанты Сиротин и Потапов пригласили нас на прощальный банкет в замечательный летний ресторан «Волна». Собрались два лейтенанта и три мичмана. Лейтенанты разумно прибыли по гражданке, а мы трое сдали швейцару свои фуражки и стали похожи на матросов, которым было строжайше запрещено посещать рестораны в Севастополе. Мы по молодости пренебрегли запретом, а когда немного выпили, то Черное море нам стало по колено. Нам всем впереди предстояла длительная разлука, и мы живо обсуждали эту ситуацию. Кто-то из моих друзей севастопольцев заметил за одним из столиков в ресторане начальника штаба ЧФ контр-адмирала Олейника в гражданском костюме и с дамой.
Продолжение следует
Фото:
