(Устав морской Петра I, 1720 г.)
НАЧАЛО
21 июня 1944 года было подписано Постановление Совнаркома СССР, в котором было сказано: «Удовлетворить просьбу Ленинградского городского комитета ВКП(б) и Наркомвоенморфлота о создании в городе Ленинграде Нахимовского военно-морского училища (ЛНВМУ) на 500 воспитанников — для устройства, обучения и воспитания сыновей воинов Военно-морского флота, Красной Армии и партизан Отечественной войны, а также сыновей советских и партийных работников, рабочих и колхозников, погибших от рук немецких захватчиков.»
В августе 1944 г мой отец — офицер ВМФ привез меня в Ленинград для поступления в ЛНВМУ. Сдал я вступительные экзамены не блестяще, как и многие мальчишки, поступающие тогда в училище. Однако, был принят и зачислен в 4-й класс (4-ю роту). Рота состояла из трех взводов, меня определили во 2-й взвод.
Здание училища пострадало во время войны и не было готово к приему и размещению воспитанников. Требовался ремонт. Поэтому роты, по мере их формирования, отправляли в лагерь, расположенный на озере Суулаярви. 23 сентября и нашу роту отправили на Карельский перешеек. Перед отъездом нас переодели в морскую форму — без погон и ленточек на бескозырках.
От Финляндского вокзала мы ехали на поезде до станции Каннельярви. От станции 12 километров до озера Суулаярви мы шли пешком. Этот марш-бросок до лагеря оказался для нас большим испытанием — ведь мы шли без всякой тренировки и, тем более, в новых ботинках. Но мы дошли.
Лагерь не представлял собой единого городка. По территории было разбросано несколько деревянных домов, оставленных финнами. Каждую роту разместили в отдельном доме. Самый большой двухэтажный дом отдали под столовую. В этом же доме жили наши командиры и обслуживающий персонал. Рядом со столовой на улице под навесом устроили кухню: печь с двумя котлами. Чуть поодаль находился сарай с чуланом, где хранились бочки с солеными грибами и треской. Рядом с сараем бревенчатый дом, в трех комнатах которого разместилась наша четвертая рота. Этот дом мы называли дачей.
В домах не было электричества. Комнаты освещались керосиновыми лампами типа «Летучая мышь», которых не хватало. Поэтому лампы вешались в дверных проемах так, чтобы освещались две смежные комнаты. Спали мы на двухъярусных койках, сколоченных из досок, или на двухъярусных же нарах. Самая трудная задача для наших воспитателей заключалась в том, чтобы занять несколько десятков мальчишек, любознательных и подвижных, каким-то делом. И это дело нашлось — ежедневные походы в лес. На наше счастье, осень была теплая и сухая, в лесу было много черники и брусники. За этими дарами леса мы ходили в сопровождении наших старшин (помощников офицеров-воспитателей), которые были вооружены винтовками: лагерь находился на территории, где за 2-3 месяца до нашего приезда шли бои.
На снимке: у боевого знамени: Игорь Кузьмин, старшина 1-й статьи Сергей Федорович Федоренко и Радий Зубков. Фото М. Романовой.
Мы с восхищением смотрели на нашего старшину роты Сергея Федоренко, который, подняв одной рукой винтовку, выстрелом лихо разбивал керамические электроизоляторы на столбах, на которых не было электропроводов. Возвращались из леса с лагуном (большой алюминиевой кастрюлей), полным черники или брусники. Кормили нас солдатским тыловым пайком. Утром: каша, кружка чая, два куска черного хлеба с топленым салом (лярдом); в обед: борщ или щи, картошка с мясными консервами, компот. Вечером — ужин: каша и кисель из ягод, которые мы приносили из лесу. Большим подспорьем были оставленные финнами огороды с картошкой, брюквой и морковью, куда нас постоянно посылали выкапывать корнеплоды и складывать их в ящики. Конечно, занимаясь работой, мы ели морковь и брюкву, очищая их осколками стекла.
В общем и целом, наша жизнь в лагере принимала характер мирного времени, но война не отпускала нас и постоянно напоминала о себе. Перед самым первым выходом в лес мы были предупреждены нашими наставниками о необходимости передвигаться с большой осторожностью и все время смотреть под ноги не только в поисках даров природы, но и чтобы не пострадать от зловещих следов войны.
После недавно отгремевших здесь боев мы находили очень много винтовочных патронов, минометных мин, винтовок. Нашли даже склад со снарядами, а как-то наткнулись на самолет-штурмовик с неповрежденным пулеметом. Подобранные финские или немецкие каски мы расстреливали из найденных винтовок и вешали на засохшее дерево. Красноармейские каски мы относили в лагерь. Также в лагерь мы сносили и все подобранные боеприпасы, как было сказано нашими командирами. За два с половиной месяца пребывания в лагере у нас не было ни одного несчастного случая.
Самой неожиданной и значительной находкой, взбудоражившей весь лагерь, оказались тела двух красноармейцев, обнаруженные ребятами в зарослях густого кустарника в полукилометре от нашего жилья. Погребением занимались взрослые, а нас, нахимовцев, привели на могилы, уже оформленные памятниками со звездами и с именами погибших бойцов. Потом у могил поставили ограду.
В октябре погода стала портиться , сельскохозяйственные работы закончились и начались строевые занятия под руководством старшин .
7 ноября отметили 27-ю годовщину Октябрьской революции. Был праздничный обед. Нам выдали по плитке американского шоколада, по паре яблок и по несколько печенюшек. Такого угощения мы давно не видели, и оно придало празднику еще больше радости. С этим богатством мы отправились на «свою дачу». Но нашу радость погасил некто К-в — великовозрастный воспитанник нашей роты. Он стоял на крыльце дачи со своими подручными, из одноклассников, и с каждого входящего требовал или яблоко, или печенье, или шоколад. И все покорно отдавали то, что было названо. Все отобранное К-в складывал в фанерный чемодан, так называемый «угол». Так я впервые столкнулся с нравами бурсы. На душе было горько. Через несколько дней, вечером, мы услышали страшный вопль К-ва: он обнаружил пропажу всего, что отобрал у ребят. И после этого не нашел ничего лучшего, как пойти жаловаться командиру роты капитан-лейтенанту Савельеву: «Меня ребята угостили, а кто-то у меня все украл!» Я сейчас уже не помню, чем закончился именно этот инцидент, но уроком он К-ву не послужил, и ему все-таки пришлось расстаться с училищем, о чем я расскажу позже.
В ноябре выпал снег. Появилась зимняя забава — катание всем классом с горки на санях-дровнях.
Наконец, 13 декабря наша рота уехала в Ленинград. От Каннельярви до Финляндского вокзала мы ехали на поезде долго, как мне показалось, часов восемь. С вокзала нас сразу же повели в баню в Финском переулке. После мытья нас переодели во все чистое, новое и строем повели в училище, где нашей роте отвели помещение на четвертом этаже в крыле здания, что окнами на Неву. По приходе в ротное помещение нас распределили по кубрикам (спальням) и койкам. После решения организационных вопросов, около 2 часов ночи 14 декабря, нас повели на завтрак. Когда мы поднялись на пятый этаж, в столовую, то были приятно удивлены обилием электрического света, белизной скатертей на длинном столе и фарфоровой посудой — в лагере ничего подобного не было. В этот день спали до обеда, а после нас развели по классам, раздали учебники, тетради, перьевые ручки с чернильницами и карандаши. За каждым воспитанником закрепили место за партой.
СТАНОВЛЕНИЕ КОЛЛЕКТИВА
Началась учеба и создание здорового детского коллектива. Сформировать коллектив только усилиями командования училища и воспитателей — задача трудно выполнимая. Необходимо желание самих воспитанников добиваться здоровых отношений внутри классов (взводов) и рот. Такое желание в 4 роте было. Сначала «разобрались» с тем самым К-вым, который продолжал заниматься поборами. Его побили и попросили командира роты убрать «сборщика податей» из училища, что и было сделано. Затем наступило время вице-старшины третьего взвода В.Гр-са, который вел себя во взводе, как «пахан на малине». Он и внешне был отталкивающим: круглое лицо, испещренное синими точками (очевидно, следы от пороха), маленькие глазки, толстые красные губы, которые он постоянно облизывал. В спальне он занял койку у окна, расположенную по диагонали от двери. К своему спальному месту он проходил прямо по койкам, наступая на ребят, если они там лежали. Завел себе «персонального коня», на котором ездил в гальюн. По натуре он был садистом, одному своему однокласснику на лбу он нацарапал иглой звезду. Кроме того, он не скрывал своего юдофобства. Его поведение привело к взрыву возмущения одноклассников. Били Г-са все и чем попало. На следующее утро воспитанники взвода пришли к командиру роты и попросили удалить Г-са из училища. Просьба была незамедлительно удовлетворена.
Смирнов Николай Максимович
Примерно в это же время произошло чрезвычайное событие:. Пропал пистолет «ТТ» младшего лейтенанта Смирнова Н.М., офицера-воспитателя. Довольно быстро ребята установили, что пистолет украл воспитанник нашей роты по прозвищу Пончик. Он до поступления в училище жил на Геслеровском проспекте, который пользовался дурной славой криминального и хулиганского района. Вероятно, Пончик похвастался тамошним обитателям о возможности «стырить» пистолет. И получил заказ. Украденный пистолет спрятал в недостроенном крыле дома возле училища. Пропажа пистолета взволновала ребят, так как Смирнову грозили большие неприятности. С Пончиком ребята провели «работу», и он повел их к спрятанному оружию. Пистолет был возвращен владельцу, а незадачливого похитителя отчислили из училища. После этих событий обстановка в роте резко оздоровилась.
«ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО»
Когда были освоены жилые ротные помещения и учебные классы, нас, мальчишек, стали привлекать и другие, менее доступные места. Собралась компания единомышленников, которую манила полукруглая башня здания училища. Виталий Долгов, Евгений Скворцов, Игорь Дуркин и я, Вадим Внуков, залезли через чердак по трапу в помещение под самым шпилем. Ничего материального. кроме пыли, мы там не обнаружили. Самым замечательным и интересным было то, что мы забрались на самую высокую точку училища, откуда нам открылся великолепный вид на город, на Неву. Заработала мальчишеская фантазия. Мы договорились никому об этом помещении не рассказывать, хранить нашу тайну. В знак нашего «открытия» решили чем-нибудь отметить это событие. Кто-то предложил на левой руке у каждого сделать наколку в виде чайки, взмахнувшей крылами. Игорь Дуркин имел понятие о том, как это делается. Я первым подставил руку. Игорь взял пучок иголок, прокалил на огне и тушью наколол чайку. Рука покраснела и вспухла, но все обошлось. Виталий Долгов сделал наколку вслед за мной, но попросил добавить фонарь, который чайка несет в клюве. Дуркин и Скворцов от наколок отказались. Вскоре эти восхождения наскучили, и мы перестали забираться под шпиль. Но как память о той мальчишеской романтике наколка на руке у меня осталась на всю жизнь. И еще фотография Виталика с надписью: «На долгую память Вадиму от Виталика Долгова. г. Ленинград ЛНВМУ. 19.II.47 г». Внизу нарисованы якорь и чайка с фонарем в клюве.
С Виталием у нас сложились добрые, товарищеские отношения. Он благотворно влиял на меня своим добросовестным отношением к учебе. Домашние задания он выполнял красиво. Был аккуратен, усидчив и трудолюбив. Я сидел с ним за одной партой и старался писать и чертить так же чисто, правильно, как и он. Списывать он никогда не давал. Училище Виталий закончил с золотой медалью.
В числе прочих «романтиков и исследователей » учился в нашем классе Валентин Бородин. Он приехал в училище из Севастополя и сразу обратил на себя наше внимание тем, что рисовал матросов Черноморского флота, бросающихся под немецкие танки. Поведение его тоже отличалось от поведения одноклассников — его тянуло на «подвиги». В правом крыле основного корпуса училища расположена лестница, которую мы называли адмиральским трапом. Кроме лестницы там был лифт. Кабина лифта имела необычную крышу в виде шлема витязя , сработанного из меди. Это было произведение искусства. Однажды Бородин открыл дверь шахты лифта на втором или третьем этаже с тем, чтобы, ухватившись за тросы лифта, спуститься на крышу кабины. Он прыгнул, ухватился за трос и начал спускаться. Но от трения руки обожгло, Бородин тут же рухнул на крышу лифта и смял ее, испортив красоту. А красота спасла его от тяжелых травм.
Андрей Евгеньевич Мороко.
Андрей Мороко был старше нас на 3 года, и уже в седьмом классе курил. Учился он хорошо, обладал музыкальными способностями, и поэтому ему было позволено посещать занятия по игре на фортепиано во время основных уроков. На некоторых уроках Андрей поднимал руку и говорил преподавателю: «Тыш Пыш, прошу разрешения идти пофагать на рояле». Нахимовцы замирали и смотрели на преподавателя испытующе: неужели он ничего не понял? Учитель радушно говорил Андрею, чтобы он шел на урок музыки. Мороко шел в гальюн и там курил, хотя курение было категорически запрещено. А его просьба означала: «Товарищ преподаватель, прошу разрешения пойти покурить».
1947 г. Первый ряд слева направо: Олег Николаевич Авдеенко, Вадим Дмитриевич Внуков, второй ряд: Кирилл Игоревич Родионов, Монолит Леонтьевич Рябоконь, Виталий Анатольевич Долгов. 1947 г.
О НАШИХ УЧИТЕЛЯХ
В Нахимовском училище было принято учителей называть преподавателями. Но некоторых из них хочется называть Учителями, так как они были ими по своей сути и учили нас своим предметам с полной отдачей, оставив по себе очень добрую память.
Упомяну лишь о тех учителях, которые оказали на меня большое влияние, и я вспоминал о них и когда был курсантом Высшего военно-морского училища (1-е ВВМУПП), и когда был офицером-подводником, и у меня появились подчиненные, и особенно, когда стал преподавателем кафедры кораблевождения во ВВМУРЭ им. А.С.Попова.
УК "Гангут", дальний штурманский поход в Гавану на Кубу, август-октябрь 1977 г. Контрольное измерение высоты солнца. Слева курсант Бояркин, справа Белов А. В центре - Внуков В.Д.
Очень хорошую память о себе оставил П.Д. Вознесенский. Он учил нас русскому языку и литературе. Павел Дмитриевич был крупным человеком с большими натруженными руками. Говорил размеренно и внушительно. Он старался передать нам свою любовь к русской культуре, языку и особенно к литературе. И, как я со временем понял, любовь к Родине. Так дополнительно к школьной программе, он познакомил нас с творчеством А.К.Толстого. Его стихи об Илье Муромце мы учили наизусть, и я их помню до сих пор. Речь Павла Дмитриевича изобиловала пословицами и поговорками и, в том числе, на латыни: «Gutta cavat lapidem»(капля камень точит). «Ceterum censeo Carthaginem esse delendam» (кроме того, я думаю, что Карфаген должен быть разрушен). Запомнилось его знаменитое: «Скажите ротному, чтобы он достал автобус. Поедем в Лавру. Экскурсоводов мне не надо. Я вам сам все покажу». В 1946 году его не стало. Мы так и не съездили в Лавру, но память об этом замечательном человеке осталась. Через много лет, на кафедре кораблевождения ВВМУРЭ им. А.С.Попова, я применял слышанные когда-то от Павла Дмитриевича слова Катона-старшего о Карфагене. Так, преподаватели на предметно-методической комиссии готовили по 30-60 вариантов контрольных работ, чтобы определить знания каждого курсанта. Каждый преподаватель должен был разработать 10-12 вариантов к определенному сроку. На доске в преподавательской появлялась надпись: «Карфаген должен быть разрушен к ...». Дальше обозначалась дата окончания разработки задания, и это было неотвратимо.
Мещерская Софья Николаевна, преподаватель английского языка.
Софья Николаевна Мещерская пришла к нам преподавателем английского языка прямо с институтской скамьи. Такт и выдержка, проявляемые в общении с нами, вызывали к ней большое уважение и действовали лучше строгих нравоучений. Однажды в 10-м классе на одном из уроков английского языка я сидел за задним столом, который принадлежал Сергею Юзефовичу из первого взвода. В ящике стола я обнаружил томик Ги де Мопассана на французском языке. (Сергей владел этим языком). Меня заинтересовали иллюстрации, и я не слышал, как подошла ко мне Софья Николаевна. Она посмотрела на книжные картинки и тихо сказала мне: «Я думала, что Вы переболели этим в 9-м классе.» Я покраснел, задвинул ящик и больше никогда не отвлекался на ее уроках. Всегда одетая в строгий черный костюм, никогда не повышавшая голоса, ровная со всеми воспитанниками, - такой она осталась в моей памяти.
Любовь Алексеевна Соловьева преподавала нам русский язык и литературу с 1947 года. Прививая нам любовь и вкус к литературе, она учила нас правильно выражать свои мысли, требуя честного и логического изложения. Помню, как она рассказывала нам, что в студенческие годы посещала выступления Маяковского в Политехническом музее, и с тех пор сохранилась ее любовь к его творчеству и знание его поэзии. И эту любовь она передала нам. Стихи
Маяковского она читала с таким подъемом, что невольно увлекала нас, и мы тоже с удовольствием их учили наизусть.
Любовь Алексеевна Соловьева принимает рапорт дежурного.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
