- Фи, какой вы некультурный, товарищ Юла! Такие стишки в благородном обществе читать... - вступил Колчак.
- Ничего подобного, товарищ замполит. Это пели девчата в Воздвиженке Приморской губернии, когда шли из клуба. А я только слушал, - возразил Юла, пряча костяшки от заглядываний противников.
А в первом отсеке - матросская травля. Каждый с нетерпением ждет, стремясь не упустить очередь и ввернуть словцо.
- И вот, братва, еду я в отпуск. Иду по вокзалу, подметаю пол клешами. А девки так и стреляют, - разбежался в сладостных воспоминаниях рулевой-сигнальщик Котя.
- Да уж, стреляют. В такого конопатого, - подбросили реплику из-за торпеды.
- Брысь! - отпарировал Котя. - На завистников не обращаю внимания. Стреляют. Иду, значит, а сам слегка «в балде». А тут патруль! Пехота. Во главе - старлей. Стой, говорит. Пройдемте, товарищ ефрейтор. Ну, я бы пошел. А тут - ефрейтор! А я ему в ответ: «Я не ефрейтор, а ! А это, если хотите знать, все равно, что сухопутный полковник». Старший патруля разобиделся: «Я покажу полковника! - Построжал: - Пройдемте». А солдаты меня за микитки, а девчата смотрят! Прыскают! Ну, не обидно? Я вырвался и... деру! А патруль за мной, вот-вот воротник оторвут. Кричу: «Не подходи, а то торпеду взорву!» А сам руку в кармане держу. Но подставили подножку, пересилили герои армии страхи, сгребли. Привели к помкоменданта. «Где, - говорит, - торпеда, которой ты хотел вокзал взорвать?!» Обыскали, нету. Ну, отсидел сутки. Получаю документы.
Смотрю в отпускной. А там: «Задержан за терроризм пассажиров. Грозился взорвать торпеду. При обыске торпеды не обнаружено».
- Гы-гы-гы! Га-га-га! - заржали от удовольствия подводнички. - Ну, и загибать ты, брат, мастер!
- Ну, как хотите, - притворно поджал губы Котя...
- Центральный! Прослушан горизонт. Шумов кораблей нет. Рядом стая дельфинов и еще какая-то тварь. Треск и вопли - это доклад акустика.
- Акустик! А ну-ка выведи на звуковой диапазон и дай на трансляцию, - скомандовал Неулыба.
- Есть, на трансляцию.
По отсекам разнеслась настоящая какофония - вопли, писки, улюлюканье, тональные рулады и хрусты. Море жило, как одесский Привоз. Явственно выделялась возбужденная болтовня близких дельфинов.
- Между прочим, все понятно, - комментировал Неулыба. - Плывет семейка дельфинов. Вот пищат детки, им любопытно, что за ржавая штука плывет. А это папаша ворчит: «Подумаешь, и не такое видывали». А это мамочка: «Подальше, детки, оцарапаетесь об эту бяку».
...Прошли сутки спокойного, без противников и неожиданных вводных, плавания. Подводная лодка, выполнив погружение на гидрологический разрез, медленно всплывала с глубины 120 метров. Прослушав на глубине 30 метров горизонт и выполнив ритуальные действия по боевой тревоге, лодка всплывала под перископ. Подходило время выхода на опорный сеанс радиоприема.
Неулыба, а он это любил - оглядывать переход из черной в светло-зеленую толщу воды, медленно поворачивал перископ. И вдруг почувствовал, как холодеет сердце и наливаются чугунной тяжестью ноги.
Навстречу, прямо в зрачок перископа, хищным оскалом «лоб в лоб» сближалась, зловеще пошевеливая носовыми рулями, неизвестная подводная лодка. Тридцать, двадцать, десять метров. Еще мгновенье и... врежется в корпус. А в носу торпеды. Неулыба задеревенел, не в силах подать никакой команды, и с ужасом смотрел на приближающуюся смерть. Еще пара секунд, удар, скрежет, распорет корпус и тогда буль-буль! Даже, если не взорвутся торпеды. А под килем два километра.
Поразительно четко просматривались волнорезы торпедных аппаратов и даже швы и заклепки, ракушки и волнующаяся борода водорослей.
Но... что-то неуловимо знакомое, как сон из детства. Боже! Да это своя же родная коломбина! Неулыба вытер пот и криво улыбнулся стоявшему рядом командиру Леве:
- Ну, брат, и штука! Отражение от зеркальной поверхности моря. Полнейший штиль. За 20 лет такого не видел. Командир, ну тебя к аллаху, становись сам к перископу. Чуть в штаны не наложил.
-Записать в вахтенный журнал. Всплыли на перископную глубину для сеанса связи. Горизонт чист. Облачность ноль. Штиль.
5
Подводная лодка скромненько и тихо вошла в бухту Витязь. Так приказано с берегового КП. Видимо, дальновидные начальники пришли к решению: подержать лодку в отдаленной бухте, дабы подводнички не выбросили по случаю прибытия в базу какую-либо «козу», вроде массовой пьянки в честь Великого Октября. На календаре было 6 ноября.
Лодка стала на якорь. Тишь и спокойствие. Неулыбины полномочия кончились, за ним пригнан .
- Ну, бывай, командир, - тиснул Левину руку Неулыба и соскочил в соляровый дым торпедолова. Тот взревел и рванул на выход из бухты...
Прошло двое суток. Отмытая и подчищенная от ржавчины и ракушек выше ватерлинии, но с изуродованной рубкой подводная лодка вошла в базу.
Стихия, прозевав в чужих морях, настигла-таки лодку, и на последнем, пустяковом по понятию подводников, прибрежном 20-мильном переходе обрушилась ураганным напором и искорежила до неузнаваемости мостик лодки.
Торжественных построений не было. Оркестров и поросят тоже не было. Заурядный, рядовой поход завершен...
Команда потопала в казарму, собирать бельишко - и в баню. Высшая радость пропахшего всеми мыслимыми запахами и протухшего подводника.
А Лева и Неулыба пошли стряпать срочное донесение за поход. Состряпали.
- На, командир, тащи к своему любимому комбригу. Пусть порадуется, — закончил шифровку в адрес комфлота Неулыба. - Дерзай. Потей.
Процедура представления шифрованного донесения иерархична: сочиняет командир лодки, докладывает комбриг, подписывает командир эскадры.
Прочитав проект донесения, комбриг Пся крев взревел и ринулся к командиру эскадры. Тот взорвался: Губанова ко мне!
Неулыба прибыл, козырнул: «. Вот он я!» Насупился и молчал, ждал, когда начальство произнесет свою коронную фразу:
- Вы, е-к-л-м-н, что тут наворотили?! Провал! Лежка на грунте! На бывшем минном поле! С ядерным оружием на борту! Кто вам дал такое право?! Раскомандовался! Под трибунал захотел? - метал громы и адмиральские грохоты Мишка Квакин.
- Докладываю, - начал со спланированным спокойствием Неулыба. - Подводная лодка была подготовлена к походу с грубейшими нарушениями РБС. В походе имели место аварийные поломки, которые были бы выявлены, если бы контрольный выход лодки не был выполнен с преступной халатностью. А за это несут ответственность командир бригады и его штаб. Лодка ложилась на грунт вынужденно. Без вертикального руля еще никогда и никто не плавал. И потом в боевых документах нигде не сказано, что лодке со спецоружием запрещена покладка на грунт. И если на то пошло, я поставлю вопрос о назначении специальной комиссии и расследовании всех обстоятельств: и предпоходовой подготовки, и наших действий в походе. Опасаюсь, что под трибунал пойдет кое-кто из здесь присутствующих. Так, товарищ комбриг? - заглянул в налитые кровью глаза Душкевича Неулыба.
Пся крев грыз свисающий ус.
Комиссии не было. Трибунала тоже. Перебрав все наставления, адмирал уяснил: запрещение покладок на грунт касалось только атомных лодок. Сор из избы выносить не принято. Лодка в базе. Флагмех Черма способен устранить все мыслимые и немыслимые неисправности.
Через неделю в штабную комнатушку Неулыбы пришли офицеры, затоптались у двери: приглашаем в обмыть плавание. Желательно с супругой.
- Ладно, ребятки. Спасибо за приглашение. Приду, - скупо улыбнулся Неулыба...
Шумело застолье. Разрумянившиеся жены и побуревшие в некотором поддатии офицеры смеялись и пели. Лева и Колчак, зацентровав стол, орлиными взорами окидывали общество. Все были братья, все были сестры. Неулыбина супруга, компанейская дама, пыталась овладеть вниманием и перевести его на геологическую романтику:
А путь и далек и долог,
И нельзя повернуть нам назад...
Неулыба молчал. В присутствии молодых женщин он всегда чувствовал себя мешком.
- Внимание! Внимание! Дамы и господа! Прошу внимания! - встал и застучал по фужеру Симпатенок. - Дорогие вы мои друзья! Дорогие и милые женщины! Вы можете пить за что угодно, это ваша воля. Но я предлагаю поднять тост за наших ветеранов-подводников, за нашего командира, который своим мужеством и хладнокровием показал нам, какими надо быть в чрезвычайной обстановке... А еще я предлагаю поднять тост за нашего учителя, того человека, благодаря которому мы остались живы и сидим за этим застольем. Того, кто вывел нашу подводную лодку из критических положений. Который своей волей привел лодку в базу. Пьем вот это вино!
Зал притих. Неулыба закряхтел, опустил лицо и полез за носовым платком. И ему стало вдруг страшно.
Он мысленно представил этих молодых симпатюшек, раскрасневшихся и блестящих глазами жен (бабенок, как выражались подводники), представил их в ином обличье - черном, захлебнувшихся в беспамятстве. И вспомнил чьи-то стихи:
Подводному отдали кораблю
Дань местные народные умельцы.
А женам их собрали по рублю,
Так на Руси сбирали погорельцам...
.
Застолье всплеснулось вновь. И восторженные бабеночки полезли к Леве и Неулыбе. С рюмками и... целоваться. Как принято на Руси.
И Неулыба ушел прочь от застолья на берег моря.
А море шумело...
Под шум моря текут воспоминания. О людях, которых, может быть, уже нет. О событиях, которые не повторятся. О делах, когда-то ярких, но повыцветших, забытых и живущим уже неинтересных. Кроме моря. Которое помнит все.
ЭПИЛОГ
А море шумело. Тяжелые и мерные волны накатывались на осклизлые глыбы мола и, приглушенно рыча, отступали назад. И набрасывались с новой силой.
Так же, как год, и сто, и тысячу лет назад, Только в те времена не было ни мола, ни набережной, ни города. Ни там и там загорающихся огней.
А были, наверное, одни косматые пращуры с непременными дубинами, которые, опасливо озираясь, выходили на полусогнутых во-он из той пещеры на берег, хватали и с хрустом пожирали моллюсков. Ибо вечный голод не располагал к блаженной дремоте. Или тащили собранную добычу в расщелину и, щурясь от дыма, терпеливо ждали, когда от жара начнут трещать и распадаться створки невероятно вкусных раковин. Древние умели ждать.
Море всегда было и враждебной, и кормящей стихией.
А неуютно и холодно было во все времена. Осень. Набирающий силу норд-вест вовсю гулял и гудел уже где-то там, а здесь, ослабленный мысами, пока что вел себя благопристойно. И только временами норовил врезать хорошей порцией секущих соленых брызг. Как говорят, «в морду».
Зябко и вон той, приткнувшейся у парапета, фигурке. Ежится вполоборота к ветру и прибою, но не уходит. Что ее держит? Попытка ли под шум волн «воспарить душой» и вымучить пару поэтических строк? Или ожидание затерявшегося в мрачных просторах любимого, единственного? Или просто отчаяние одиночества?
Кто узнает? Наверное, так надо. Пусть померзнет, помокнет. Зато уйдет с очищенной и приобщенной к вечному простору душой. Таково уж свойство моря...
Возвращаясь в этот город, Неулыба всегда стремился сюда, к морю. На набережную. Посидеть у клокочущей воды. Вдохнуть соленого и холодного воздуха. Послушать извечный шум волн. Представить, как они накатывались на этот берег тысячелетия назад.
Присутствие людей мешает. Их место там, на освещенных улицах, в квартирах и ресторанах.
Под шум волн текут воспоминания. О людях, которых, может быть, уже нет. О событиях, которые не повторятся. О делах, когда-то ярких, но повыцветших, забытых и живущим уже неинтересных. Кроме моря. Которое помнит все.
.
: "Были в ВМФ такие адмиралы и офицеры: Голосов Рудольф Александрович, Берзин Альфред Семенович, Штыров Анатолий Тихонович, Громов Борис Иванович, Давыдович Борис Глебович; капитаны 1 ранга Храптович Альберт Иванович, Семенов Аркадий Иванович, Вдовин Виктор Владимирович, Гонтарев Валерий Павлович, Людмирский Исаак Иосифович, Гнатусин Федор Иванович - проживающие ныне в Москве и Санкт-Петербурге, Обнинске, Владивостоке. Они не стали Командующими флотами и командирами соединений по одной причине: называли вещи своими именами, вызывающими дискомфорт у начальников, были профессионалами с большой буквы, уважали людей, горячо болели за флот."
