Выпускники ВВМУРЭ (продолжение)..

А что художник эротист говорит о себе?

Автор о себе
(журнал PentHouse за октябрь 2006)
Регулярно посещая редкие, к сожалению, тематические выставки, посвященные эротическому искусству, обращаешь внимание, что для большинства художников обнаженное тело, собственно, и есть эротика. Многое красиво или оригинально, но не эротично. Даже у великих. А вот Модильяни для меня весь эротичен.
Я же в своем творчестве, как мне кажется, эротичен до предела. За 18 лет более 500 картин и все «про это», ни одной «про то». Даже давнюю просьбу любимой бабушки нарисовать одинокий кораблик в море («ведь ты же моряк, Сева!») смог выполнить, только пристроив к наполненному ветром парусу губастое облачко и вспучив у форштевня два характерных буруна. Надеюсь, бабушка так и не догадалась, что это невинный обман.
Почему же только эротика? Вопрос, который мне постоянно задают и зрители, и журналисты. На одном из интервью на питерском телеканале ведущая никак не могла запомнить словосочетание «художник — эротист» , которым я определяю себя по аналогии с маринистом, анималистом, баталистом и т. п. И вот когда на втором уже дубле в цейтноте она опять сказала «а сейчас художник — эротоман…», я, не смутившись, пояснил: «Да, я — эротоман, но эротоман, сублимирующий свое либидо в произведения искусства, называется художником-эротистом».
Известный петербургский искусствовед, ведущий научный сотрудник Эрмитажа Олег Неверов в статье о моем творчестве назвал его «панэротизмом», что лично меня полностью устроило. Ибо до этого были и «соцэротизм», и «сюрэротизм». Но «пан» —это всеобъемлюще.
Самому странно, но ничто другое, кроме «эротизации всего сущего», у меня не вызывает вдохновения, без которого я так и не научился работать.
Может, подсознание, самые истоки его формирования, так сказать, сформировали, простите за тавтологию, эротическое видение мира. Ведь первое, что я увидел, вернее, ощутил в своей жизни, были одиннадцать девочек, лежащих вокруг меня. В тот день 21 июня 1953 года в Ленинградском роддоме № 8 рождались одни девочки, и. акушерка, принимавшая меня, увидев повышенную кудрявость головы, поспешила объявить, что феминизация населения продолжается, но тут я вышел весь и все встало… на свои места.
Ну а потом так получилось, что моим детским воспитанием занимались одни женщины, а учитывая раннюю неудержимую страсть к зарисовыванию всего и всем, это часто приводило к скандалам. Ну, например, чего только стоил «портрет» голой соседки тети Любы, нарисованный шестилетним мной на обоях коммуналки. Апофеозом раннего творчества стала колода самодельных игральных карт, которые я умудрился выдумать в десятилетнем возрасте и притащить в школу на потеху одноклассникам. Естественно, расправа была ужасной, несмотря на то что предел наших сексуальных знаний тогда ограничивался черными треугольничками. Вообще меня достаточно долго пришлось «стучать по голове», чтобы я усвоил всю непозволительность подобных росписей на стенах, партах, конспектах. Тогда, правда, это была не только эротика, но все равно — хулиганство. Честно скажу, что большей частью этих мальчишеских экзерсисов руководили не провокационные цели, а творческие позывы. Я мог начать с одного штриха на свежевыкрашенной парте, забыть про все и опомниться, когда вся моя половина уже была зарисована. Совсем как сейчас. В творчестве, как известно, все получается само собой. Так что всегда моей рукой водил только Эрот.

Конечно, взрослые ввели мои способности в добропорядочное русло, и тяжкий крест оформительской работы я протащил через школу, военное училище, службу на флоте. Профиль Ленина одним росчерком по памяти рисовал.
Не ропща, а удивляясь, оглядываюсь на свою творческую судьбу. Зачем она поместила меня на 20 лет в Военно-Морской флот? И как это я умудрялся, люто ненавидя все железное и электронное, быть в передовиках в военном училище, все время практически отдавая курсантскому театру, рисованию и чтению книг по искусству. Иногда дотошные преподаватели пытались «подловить» меня на страсти к изрисовыванию конспектов, но потом оставили эту затею, ибо я очень быстро записывал лекции, а в паузах успевал все вокруг изрисовать кораблями, морями и чайками или баррикадами и Лениным в шалаше, если это был марксизм-ленинизм. Но для эротики в то время место находилось только в дружеских комиксах, которые я рисовал про наш класс на самоподготовке, когда все готовились к экзаменам.
Ну а 10 лет службы на подводной лодке — это, скорее, проверка на живучесть. Карикатура, дружеский шарж, боевой листок по просьбе замполита — вот и все творчество. Остальное — тяжкий труд. Хотя сейчас в шутку я иногда и говорю, что длительная консервация в корпусе подводной лодки повышает остроту эротического напряжения.
А потом цепь случайностей, и я из боевого офицера, капитана 3-го ранга, превращаюсь в свободного художника с серьгой в ухе, да еще и эротиста.
Первые картины, тогда картинки — небольшие гуаши, закатанные мебельным лаком, взятым у мичмана из хозчасти, продавал, еще будучи офицером, у «Катькиного» садика на Невском проспекте. И если видел, что идет кто-то в военной форме, прятался за спинами художников. А то представьте скандал — офицер-коммунист продает иностранцам за валюту картинки сомнительного содержания! А потом перестройка, сокращение штатов, да и Муза уже позвала и не отпускала.
Тогда я и оказался в Ленинградском Товариществе Свободных Художников при библиотеке А. Блока, директор которой, Галина Павловна Волосова, «взявшая под свое крыло» изгнанных с Невского художников, благосклонно относилась к моим соцэротическим фантазиям, так как они хорошо продавались. Там подвизалась масса профессионалов. Они, мягко говоря, с недоумением смотрели на человека в форме со странными эпатажными картинками, которые расхватывали как пирожки. Но профессионалов хотелось удивить. Так появилась серия «Петербург эротический». Рисунок условно лепился из мокрого клеевого холста на полу за полчаса (иначе клей встанет) и расписывалось все темперой, в цветах и свете Белой ночи, которая всегда для меня главная любовница Питера — города — мужчины. Такое мог написать и дилетант, и крутой профессионал. Потом к Белой ночи добавились Стрелка, Нева, глубокая 69-я ночь и др. Всего около десяти сюжетов «эротизированного Питера». Народ на выставки, без ложной скромности скажу, валил. По несколько раз, а то и повторно с детьми.
— Проведите им экскурсию, пожалуйста!
— Ну мне неудобно…
— Нет, мы хотим, чтобы они все увидели именно в ваших картинах, а не в порножурналах.
Горжусь, например, тем, что две будущие супружеские пары познакомились на моей выставке. Часто видел, как люди у картин берут друг друга за руки, целуются.
На 20 моих персональных выставках происходило очень много интересного и смешного из-за «системы двойного видения», как я ее называл.
Стихи писал только к картинам, как необходимое вербальное дополнение к визуальным образам. Любил особенно те, где присутствовал тот же «двойной план». Например:
Нева лизала неустанно
У Стрелки розовый гранит,
А та, вся изогнувшись странно,
Собою Питера манит…
Волны всегда лижут, да и гранит там действительно розовый. А вглядишься… мужчина и две женщины, но пейзаж абсолютно реален: один посетитель, не видя скрытого эротического образа, тыкал в левую грудь Стрелки и радостно кричал: « Я там родился! Там Институт гинекологии и акушерства находится».

Так вот, что касается темы Питера — родила ее жажда быть ни на кого не похожим, любовь к родному городу и, безусловно, белые ночи, их перламутровый, ни с чем несравнимый цвет. И всю серию я условно назвал «Белая Ночь на Питере».
Тема других городов для меня сложна, пока даже неразрешима. Были заказы на Таллинн, Вену, Прагу и Москву, конечно. Многое вижу, особенно в готических городах, но приступить, «совокупиться» с работой не могу. Так и с Москвой. Имел даже разговор с известной галеристкой. Красиво, говорит, но зачем нам Питер, нарисуйте Москву, я буду выставлять. Обложился подарочными изданиями видов Москвы. Ну не Кремль же эротизировать! Еще «политику пришьют», а нам, эротистам, оно не надо.
В определенном состоянии я все вижу в «эротическом ключе»: город, природу, животных, предметы — в общем, весь мир. Конечно, всем этим обволакивая женщин, а их опять же обволакивая мужчинами.
Так откуда же и как такое приходит в душу? Конечно, Эрот всемогущий! Ведь даже боги побаивались его стрел. Так что соитие всего и со всем — на этом построен мир.
Чего никогда не пишу и не приемлю, так это насилия и противных нормальным людям извращений типа педофилии, зоофилии и т. п.
Как-то мне друзья принесли распечатку из Интернета, где среди прочего было и такое:
«- А я, граждане, возмущена! Как Всеволоду не стыдно! Молодой, интересный мужчина — 52 года (я специально узнавала), и вдруг такое равнодушие к живым женщинам! Увлекся несбыточными грезами, заоблачные красавицы ему, видите ли, ближе настоящих! Посмотришь на полотна Салищева и просто слезы на глаза наворачиваются: так хочется любви и страсти, как на его картинах! А оглянешься вокруг — не с кем! Обидно, когда такие мужчины за мольбертами пропадают!».
Да, тут задумаешься. Так что, соратники, кто еще может отлипнуть от мольберта не только к депрессии и связанными с ней «другими нехорошими излишествами», бегите скорее и любите-любите их — своих вдохновительниц!
Еще пару слов о стихах, которые всегда присутствуют на моих выставках рядом с картинами и их даже переписывают. Еще они есть в Интернете, в календарях и альбоме, который в 2003 году выпустило издательство «Продолжение Жизни» тиражом 3000 экз. Горжусь, конечно. Альбомом, а не стихами. Стихами тоже, но не всеми, а только теми, что дополняют картину, глубже раскрывают ее романтическую чувственность. Как эти, например:

А Мойка в Питера объятьях
У Поцелуева моста,
Парчой оград ее укутав
В себя вбирает без конца…
А белой ночью вдруг увижу,
Как будто вместе они — в пляс,
Вращая город незаметно
Вокруг Любви и вокруг нас…