ДВАЖДЫ НАХИМОВЕЦ
(Продолжение. Часть пятая)
Возвращаясь к воспоминаниям осени 1953 года, когда уже подходил к завершению период кандидатского стажа моих будущих сокурсников, однажды произошел один интересный своей непредсказуемостью случай. Среди кандидатов в курсанты были ребята, проживавшие в Севастополе, которые, надо полагать, рассказывали о достопримечательных местах города, в том числе о так называемой «веранде», где в субботу и воскресенье организовывались танцы, как бы теперь назвали дискотеки.
Здесь надо дать пояснения. В самом центре Севастополя рядом с красивейшим Приморским бульваром располагалась Водная станция, на втором этаже которой проходили танцевальные вечера.
[spoiler]
5-1. Водная стация на Приморском бульваре Севастополя.
Так вот, несколько самых смелых и активных кандидатов нашей роты (сейчас фамилии их уже забылись), у которых возникли страстные желания посетить этот объект, стали меня уговаривать, чтобы под моим курсантским прикрытием, мы самовольно в ближайший выходной отправились в город на эту самую «веранду», будь она неладна, где бы они смогли хоть как-то расслабиться, отвлечься и размагнититься, пообщавшись в обществе с местными красавицами.
Для меня такое необычное предложение было неожиданно и, по правде сказать, нежелательно для реализации. Мне абсолютно не хотелось начинать свою курсантскую службу с грубого нарушения дисциплины. Дело в том, что за все шесть лет учёбы в Риге, являясь нахимовцем, я не совершил ни одной самоволки, да такой необходимости у меня не возникало. Там со мной происходили другие необдуманные казусы, из которых приходилось выкручиваться с определёнными переживаниями. А тут предложение на заранее продуманное и спланированное групповое дисциплинарное нарушение, наказание за которое может последовать, несомненно, в несколько раз строже. Для меня это было ясно, как непреложный факт, что Солнце восходит на Востоке или что Волга впадает в Каспийское море, в чём я пытался убедить не знающих удержу инициаторов этого авантюрного плана. Все мои сомнения, что я к тому же ещё не ориентируюсь в городских улицах, не знаком с расписанием движения автобусов, да и расположения этой злополучной «веранды» мне тоже не известно, априорно отвергались моими бравурными оппонентами: все доводы были тщетны.
Вечером, в очередной ближайший выходной, как только стемнело, а на юге вечерние сумерки короткие, что для меня было тоже непривычно, группа самовольщиков, состоящая из нескольких кандидатов в курсанты в рабочей одежде и бескозырках без ленточек во главе с курсантом первого курса, как при преодолении полосы препятствий, без труда перемахнув через кирпичную стену училищного забора, отправилась в город-герой Севастополь искать приключения.
5-2. Севастополь. Мостик на Приморском бульваре.
Доехав бесплатно на автобусе № 8 до центра города, команда «призывников», как могло показаться со стороны, беспрепятственно и, не обращая на себя повышенного внимания, бодро прошагала по Большой Морской и улице Нахимова до Приморского бульвара, где уже была слышна вожделенная музыка. Молодые, но слегка заскорузлые, зачерствевшие и скованные многонедельной железобетонной строевой подготовкой и беспросветными строжайшими дисциплинарными требованиями, юношеские сердца под влиянием доносившихся с «веранды» зовущих к радостному наслаждению звуков танцевальной музыки стремительно таяли и, расплываясь в предчувствии сладострастной нежности, были готовы тут же расстелиться, пресмыкаться и раболепствовать любой женской прихоти.
Но на пути такой близкой и радостной цели встали неприступные контролёрши, требовавшие входных билетов стоимостью всего-то по 50 копеек с каждого, но к всеобщему разочарованию такой огромной суммы денег ни у кого не оказалось. Что же делать? Не отступать же на исходные позиции, когда до намеченного рубежа осталось всего каких-то несколько десятков метров?
5-3. Севастополь. Большая Морская.
Только непреклонным, находчивым и смелым сопутствует успех! Кто-то предложил, дескать, надо зайти с «тыла», преодолеть заграждения в виде забора и, без всяких денежных расходов можно будет оказаться на танцевальной площадке. Такое необдуманное предложение, которое не учитывало местных условий и знаний обстановки, показалось для всех легко осуществимым.
Забором, однако, оказалась сплошная кирпичная двухметровая стена, которая при спокойном и рассудительном мышлении могла служить предупреждением, что танцевальные площадки не имеют столь монументальных ограждений. Может быть, подумалось, только в Севастополе подобным образом ведут борьбу с безбилетниками? Без особого труда, преодолев первый бастион, чему способствовала хорошая спортивная подготовка, группа охотников до острых ощущений очутилась в небольшом пустынном дворике, с противоположной стороны которого оказалась очередная преграда - такая же сплошная стена. Что за наваждение? Для нас это было полной неожиданностью! Группа «смельчаков», не растерявшись, перебежками бросилась к очередному каменному препятствию. Казалось, вот ещё один прыжок, и мы достигнем цели! Но не тут-то было!
Вдруг откуда-то сверху послышалось, как-то не по-уставному, громкое и грозное предупреждение:
- Стоять на месте!
Наша группа самовольщиков, в одно мгновение превратившихся в «диверсантов», бросилась врассыпную: кто назад, к только что преодолённой стене, кто вперёд - для взятия новой преграды. Моментально последовали новые угрозы:
- Стой! Стрелять буду!
Ничего себе, попали в переплёт! Пришлось остановиться, замереть и не шевелиться. Послышались ещё какие-то команды, требовавшие прибыть к месту происшествий разводящего, а также «караул в ружьё!». Послышался топот бегущих людей, раздались голоса чётких команд, дворик осветился ярким лучом прожектора. В проёме каменного забора открылась, освещаемая изнутри, дверь, из которой с винтовками в руках выбежали несколько матросов, которые стали стаскивать со стен тех, кто пытался через них перелезть, собирая нас в середине дворика и, не стесняясь, видимо, для порядка раз-другой крепко приложиться прикладом.
Через некоторое время из этой двери появился среднего роста моряк в звании старшины 1-ой статьи с пистолетом, кобура которого раскачивалась около правого колена в такт его неторопливому движению в нашу сторону. Подойдя вплотную к нам, сгрудившимся вместе, как стадо беспризорных и дрожащих от страха баранов перед нападением стаи голодных волков, старшина 1-ой статьи, вероятней всего, выполнявший обязанности разводящего, небрежно произвёл внешний осмотр. Не заметив ничего подозрительного, как-то нехотя, как будто бы такие происшествия происходят здесь чуть ли не повседневно, поинтересовался, обращаясь ко мне, с какой целью лезли через забор.
Уняв первое волнение, я стал отвечать, что таким способом хотели пробраться без билетов на танцевальную площадку. Разводящий, не дослушав полностью моё объяснение, решительно заявил, чтобы я всё подробно рассказал начальнику караула, и приказал матросам сопроводить нас в караульное помещение. Под конвоем мы вышли через открытую дверь в заборе и оказались вблизи какого-то здания. Спустившись в полуподвальное помещение, прошли по длинному коридору в небольшую комнату, являвшуюся, по всей вероятности, караульным помещением.
За столом сидел молоденький лейтенант, который даже не встал со своего места и, не осматривая нас, ограничился несколькими наводящими и уточняющими вопросами. Лейтенант опрашивал только меня. Посчитав, что темнить тут незачем, я откровенно признался о нашем желании попасть на танцы, для чего совершили самовольную отлучку из училища, а из-за отсутствия денег решили проникнуть на «веранду» путём преодоления забора, не подозревая о возможных последствиях.
Удостоверившись, что мой курсантский военный билет в порядке, и поверив на слово, что остальные самовольщики, являются кандидатами в курсанты, но пока ещё не имеют документов, удостоверяющих их личности, лейтенант принял решение оставить всё на вербальном уровне: записей никаких не производить и в комендатуру нас не сдавать. Такой гуманный, чрезмерно мягкий и, как мне показалось, даже принятый с неподдельным сочувствием вердикт можно было расценить, как факт некоторой корпоративной солидарности, поскольку, если судить по его словам, он - недавний выпускник Черноморского училища.
В заключение разбирательства, лейтенант, заслуженно обозвав нас зелёными салагами, по-дружески посоветовал больше не совершать необдуманных поступков, последствия которых могут быть непредсказуемы, и приказал караульным вывести нас на улицу для самостоятельного следования в училище. В сопровождении караульного мы прошли длинными коридорами, поднялись по небольшой лестнице и оказались около часового у главного входа в здание. Часовой и караульный обменялись какими-то фразами, после чего нам разрешили выйти через главный вход и мы оказались на большой и широкой площади.
5-4. Севастополь. Площадь П.С.Нахимова.
Совершенно понятно, что при других обстоятельствах, сидеть бы нам пришлось по десять суток в казематах севастопольской гарнизонной гауптвахты, которая славилась своим бесчеловечным и жестоким обращением с арестованными со стороны бешенных, звероподобных и беспощадных охранников, выдрессированных грубым и безжалостным комендантом в звании майора с райской непорочной фамилией Голубь. В итоге после отсидки определённого срока в комендатуре должно было бы последовать непременное отчисление из училища. И тогда, прощай навеки заветная мечта о морской офицерской службе.
Оказавшись на свободе, я не чувствовал морального удовлетворения и душевного спокойствия от того, что всё закончилось без серьёзных последствий. Ощущение полнейшего афронта, глубочайшего посрамления, как будто мокрого и гадкого вытащили из выгребной ямы, взбудоражило всё моё существо и я, не сдерживаясь, с гневом обрушился на своих малоопытных соучастников, которые тоже, судя по всему, переживали случившееся, и им было тоже не сладко:
- Ну что, придурки?.. Натанцевались, наобжимались, размагнитились, навеселились?..
Помнится, я ещё добавлял более крепкие словечки, но, в сущности, я понимал, что тоже был виноват и, вероятней всего, в большей степени в том, что, возглавив группу бестолковых авантюристов и несведущих самовольщиков, сознательно лёг на этот ошибочный курс, который вёл к неминуемой опасности.
Обратный путь в училище наша группа беглецов, испытывая горечь разочарования в своих несбывшихся намерениях, совершила молча, скорбно, спокойно и без взаимных обид и препирательств. В течение последующих лет учёбы у меня не возникало необходимости бегать в самовольные отлучки, даже тогда, когда вдруг неожиданно по училищу объявлялся карантин на продолжительный срок.
Пожалуй, надо разъяснить, на какой столь охраняемый объект, находящийся в центре города, мы нарвались. Вот, настоящий образец, показывающий незнание обстановки. Оказывается, как позднее выяснилось, это было здание штаба Черноморского флота, располагавшееся в тот период в самом развесёлом и бойком месте: рядом с Приморским бульваром, вблизи с Графской пристанью, Водной станцией, городским пляжем, танцевальной «верандой», ресторанами, кафе и другими местами массового отдыха севастопольцев.
5-5 Севастополь. Графская пристань.
Упомянув, как бы невзначай, слово карантин, вспоминаю, что для Черноморского училища, во всяком случае, того времени это слово имело весьма широкое и объёмное значение. Карантин мог быть объявлен как непосредственно в училище, так и в гарнизоне, в период действия которого прекращались всякие увольнения и другие виды общения с гражданским населением. В летний и осенний периоды причиной для объявления карантина любой продолжительности являлось появление у курсантов училища или у военнослужащих севастопольского гарнизона фактов массовой диареи, вследствие, как правило, несоблюдения элементарных санитарных норм. В зимний и весенний периоды удобно было объявить о введении карантина по причине простудных заболеваний.
Никто и никогда, на мой взгляд, не определял каков процент заболевших из общего числа личного состава даёт право объявить карантин. Дело, порой, доходило до позорных и оскорбительных случаев. Так, например, однажды я узнал о возмутительном факте, который, наверное, в фашистских лагерях не применялся, когда роту кандидатов в курсанты строем завели на бруствер окопа, что в северной стороне территории училища, и разместили в шаге друг от друга, заставили снять штаны и присесть, а затем по чёткой и конкретной команде: «Всем срать!» потребовали отправлять естественные надобности. Доблестный сержант обходил каждого и, внимательно всматриваясь в обнаруженные экскременты на дне окопа, тут же выявлял по своему усмотрению возможных носителей инфекции, в список которых, как злостные нарушители, попадали и те, у которых отсутствовали результаты унизительного эксперимента для человеческого достоинства.
По правде сказать, при отсутствии в те годы постоянного и регулярного водоснабжения, санитарные узлы и туалеты в спальных помещениях и учебных корпусах практически не функционировали. Вода подавалась на непродолжительный срок только утром и вечером для умывания и приборки. Все удобства находились на территории в значительном удалении от зданий и представляли собой деревянные огромных размеров сооружения типа «скворечник», вокруг которых не только летали тысячи породистых, разного типа и размера диких сородичей дрозофил, но и в расстоянии нескольких десятков метров распространялся удушливый запах карболки и хлорки. Особенно это было невыносимо переносить в знойное, летнее время.
Если не принимать во внимание некоторых житейских неудобств временного характера, омрачающих бытовое существование, то территория училища и сравнительно недавно построенный комплекс зданий учебных корпусов, прекрасного жилого каменного трехэтажного помещения, великолепной столовой с красивым фасадом, санитарной части с лазаретом на несколько десятков коек, банно-прачечным комплексом и другими вспомогательными и складскими сооружениями, являла собой образцово-показательный пример специализированного военного учебного заведения. Планировалось в ближайшие годы также построить здания клуба и спортивного зала. Но мне уже не пришлось быть свидетелем этих грандиозных свершений.
Курсанты училища в период частых субботников и воскресников принимали активное участие по благоустройству и озеленению территории. Помню, что мною лично был высажен не один десяток деревьев разных пород, за которыми на первых порах приходилось смотреть и заботиться, чтобы они прижились на каменистой земле и не пересохли от знойной, летней жары. Полагаю, что в настоящее время обширная территория нашего бывшего училища представляет собой настоящий дендрарий. Было бы жаль, если это не так.
5-6 Главный учебный корпус Черноморского Высшего Военно-
Морского училища имени П.С.Нахимова. Севастополь.
В Черноморском училище, что для меня тоже оказалось в новинку, учебный год начинался, не как обычно с первого сентября, а в первых числах ноября месяца. Чему тут удивляться, когда бархатный сезон на ЮБК (Южный Берег Крыма) в самом разгаре. Основная масса начальствующих лиц с жёнами, в подавляющем большинстве толстыми и жирными, как породистые свинки, и без оных, но тогда с молоденькими, изящными и стройными любовницами, находясь в санаториях и домах отдыха, всё ещё продолжали плескаться в тёплых черноморских волнах и с удовольствием возлежали на шезлонгах, отдаваясь последним, но по-прежнему тёплым солнечным лучам, а по вечерам и ночам в ресторанах, в барах или по-простому в гостиничных номерах наполняли свои безразмерные желудки массандровскими винами различных марок и сортов, которых здесь имелось в безграничном количестве. Какая тут к чёрту учёба.
Для меня, курсанта первого курса, по воле обстоятельств такой перенос занятий на поздний срок был первым и последним, благоприятным периодом – почти месяц незапланированного отдыха, если не принимать во внимание имевшие место случиться некоторые негативные моменты, о которых пришлось поведать ранее.
Вскоре подошёл к завершению «курс молодого матроса», кандидаты получили соответствующую курсантскому званию форму одежды, приняли присягу и стали полноценными курсантами. Армейские ефрейторы и сержанты, выполнив свои функции строевых младших командиров, мгновенно покинули училище.
Стала налаживаться повседневная организация. Определился состав роты первого курса штурманского факультета из четырёх взводов. Нас, нахимовцев, распределили по разным взводам с перспективой привлечь к общественной работе, как имеющих определённый опыт училищной жизни.
Из Тбилисского Нахимовского Военно-морского училища во второй взвод был распределён Анатолий Харченко.
5-7 Курсант Черноморского Высшего Военно-Морского училища
имени П.С.Нахимова Анатолий Харченко. Севастополь. 1956 год.
Виктор Красильников, рижский нахимовец, попал в первый взвод и был назначен старшиной класса, а позднее был избран секретарём комсомольской организации курса. Строевые начальники на меня тоже положили глаз и хотели сделать старшиной класса, но уже в четвёртом взводе. Мне удалось сравнительно легко отбояриться от этого предложения. Старшиной класса, а затем и помощником командира взвода назначили Анатолия Богодистого, который вполне справлялся со своими обязанностями, и был достаточно самостоятельный, инициативный и авторитетный. Он часто со мной советовался по многим вопросам и делился своими личными планами.
5-8 Курсант Черноморского Высшего Военно-Морского училища
имени П.С.Нахимова Анатолий Богодистый. Севастополь. 1956 год.
Надо сказать, что у меня ни с кем из одноклассников не было конфликтных ситуаций, а даже наоборот: я не зарывался в своих амбициях, ребята, в свою очередь, ко мне относились достаточно уважительно, наверное, сказывался мой нахимовский опыт общения в коллективе.
Вскоре на меня набросились политработники и настаивали на том, чтобы я стал секретарём комсомольской организации класса с последующим увеличением полномочий и делегированием в комитет комсомола факультета и даже комитет комсомола училища. Эти предложения каждый раз расширялись по мере моих очередных категорических отказов.
Наконец, не получив от меня желаемого результата, работники партийно-политический аппарата перестали вообще на меня обращать внимание, посчитав аполитичным и несознательным элементом. В течение всего периода обучения меня никогда не привлекали в качестве штатного выступающего, ни на каких комсомольских активах, конференциях и других массовых сборищах, где надо было кого-то заклеймить позором или наоборот призвать к активной поддержке по достойной встрече очередного съезда КПСС высокими показателями в учёбе и дисциплине. На комсомольских собраниях роты и класса я почти никогда не выступал, вполне осознанно считая это пустой тратой времени.
5-9 Курсанты первого курса ЧВВМУ имени П.С.Нахимова
Анатолий Гулько и Николай Верюжский.
Севастополь. Ноябрь. 1953 год.
Главным для себя я считал учёбу по всем видам учебной программы. К высоким требованиям воинской дисциплины мне не трудно было привыкать, хотя они здесь проявлялись в значительно грубой форме и, я бы сказал, как-то бесчеловечно и унизительно, в сравнении с нахимовским училищем. Это было заметно не только мне, но и бывшим нахимовцам других факультетов.
Особенно это проявлялось на минно-торпедном факультете, где начальником был капитан 1-го ранга Милютин, а заместителем по строевой части капитан 3-го ранга У.С.Мельничук, с которым меня свела судьба встретиться по служебным вопросам через несколько лет уже в офицерском звании. Многие младшие офицеры говорили тогда, что общение с этим монстром, о чём я уже упоминал в других главах своего повествования, не вызывало положительных эмоций.
Они, эти тупоголовые командиры, видимо, на основе своих пристрастных взглядов, считали, что бывшие нахимовцы проявляют себя, как активные «вольнодумцы», смело и открыто не стесняются высказывать свои мнения о существующих негативных моментах и порядках в училище. Следовательно, по этой причине, якобы, должны быть причислены к потенциальным нарушителям дисциплины и правил, поэтому их надо давить всеми возможными методами. Мне, например, было до мерзости противно наблюдать, как капитан 1 ранга Милютин, на строевых смотрах училища обходил другие факультеты, где выискивал бывших нахимовцев. Каким-то образом ему это удавалось, то ли наша строевая выправка была особенная, то ли кто-то заранее указывал на нас.
Даже со мной такой случай произошел. На очередном строевом смотре Милютин без всяких на то оснований обходил строй нашего штурманского факультета и тщательно всматривался в лица каждого курсанта, как Уинстон Черчилль пренебрежительно смотрел на советских солдат, выстроенных на аэродроме по поводу его прилёта в Москву во время войны.
Так вот, поравнявшись со мной, капитан 1-го ранга Милютин, выпятив свои противные слюнявые и влажные губы, вдруг неожиданно задал вопрос о моей бывшей принадлежности к нахимовцам, о чём я с гордостью подтвердил. Тогда он начал придираться к моему внешнему виду, делать какие-то пустяшные замечания, на которые трудно было сдержаться, чтобы не нагрубить, а ему, видимо, только этого и хотелось услышать для принятия решительных мер с наказанием. Такое препирательство продолжалось до тех пор, пока к нам не подошёл начальник штурманского факультета капитан 1-го ранга Вавилов и не отвёл его в сторону.
За Милютиным, так же как и за Мельничуком среди курсантов твёрдо закрепилось весьма негативное мнение и им присвоили довольно унизительные клички, как о грубых самодурах, наглых карьеристах и вообще малокультурных и недалёких людях.
Вспоминая других офицеров руководящего звена, можно с определённой уверенностью утверждать, что такого деспотизма на остальных факультетах, как у минёров, тогда не проявлялось. Артиллерийский факультет, занимавший центральную часть превосходного спального корпуса, возглавлял капитан 1-го ранга Андреев. Заместителем по строевой части у артиллеристов был капитан 3-го ранга Гончаров, отличавшийся отменной строевой выправкой, безукоризненным внешним видом. Выглядел весьма моложаво, высокого роста, на щеках его всегда играл задорный румянец, красавец – другого не скажешь. Но как только снимал с головы фуражку, чтобы вытереть пот с совершенно лысой и какой-то многоугольной, бесформенной головы, сразу терял свой бесподобный, бравый вид. И ещё была одна причина, по которой было обидно за такого прямо-таки, как бы теперь сказали, секс-символа. Ходили слухи, что у него были какие-то семейные неурядицы, завершившиеся тем, что от него ушла жена. Ну, чего ещё, думалось, не хватает этим придирам-женщинам!
Вспоминаю, что в нашей уже сформировавшейся роте первого курса каким-то образом, видимо, в порядке дополнительного добора появились два курсанта: один по фамилии Капанадзе был определён в первый взвод, а другой, которого звали Владимир Катанов, – в четвёртый. Владимир оказался таким общительным, разговорчивым, контактным, бойким, но несколько расхлябанным и не всегда собранным и, как мне казалось, мало серьёзным парнем. На первый взгляд создавалось впечатление, что он «свой в доску». В общении со мной он говорил, что он окончил то ли военно-морскую спецшколу, то ли подготовительное училище и даже называл себя «питоном». Но в конкретике всегда путался. Такие «трепачи» никогда не вызывали у меня положительного отношения к себе и наши отношения не переросли в уважительную дружбу, хотя по первоначалу мы даже обменялись фотографиями.
5-10 Курсант Черноморского Высшего Военно-Морского училища
имени П.С.Нахимова Владимир Катанов. Севастополь. 1953 год.
Вскоре, однако, выяснилось, что и Катанов, и Капанадзе выдают себя за сыновей Героев Советского Союза защитников Севастополя. Со стороны руководства училища и партийного аппарата к ним стали проявлять уважение и интерес, дескать, выступите и расскажите о подвигах своих легендарных родственников. Вскоре начались нестыковки. Настоящими Героями Советского Союза являлись старший лейтенант Кананадзе Александр Георгиевич, в годы войны командовавший звеном торпедных катеров, и капитан Котанов Фёдор Евгеньевич, участвовавший в Новороссийской десантной операции у села Мысхако и после гибели майора Куникова принявший командование отрядом.
Надо честно сказать, что в те годы мы, курсанты, знали в деталях и подробностях многие боевые события Великой Отечественной войны, особенно, что касалось военно-морского флота. Несхожесть своих фамилий с фамилиями Героев ребята старались объяснить ошибками при регистрации документов, путались в названии мест рождения и родственных связях. Всё это вызывало не только насмешки, но и недоверие к их рассказам. Я уж не знаю, проявили ли заинтересованность компетентные органы, только наши ребята как-то тихо и незаметно по прошествии какого-то времени исчезли из состава роты.
Наш штурманский факультет, размещался в правом крыле П-образного жилого здания. Традиционно являясь ведущим факультетом в училище, он занимал первые места по результатам учёбной успеваемости, и по состоянию воинской дисциплины, и по спортивным достижениям, да и вообще по общему моральному климату и настроению среди курсантов всех курсов. На мой взгляд, на штурманском факультете в общих чертах была самая благоприятная и доброжелательная обстановка. Во многом это была заслуга начальника факультета капитана 1-го ранга Вавилова.
Мне за всё время обучения не приходилось попадать «на ковёр» к начальнику факультета по поводу каких-либо разбирательств личных упущений, также как и к другим начальникам от командира роты и выше. Вероятней всего, своим отношением к делу я, приобретя некоторый опыт нахимовского бытия, причин для разбора своего поведения не давал и не допускал даже возможности их проявления.
Наблюдая Вавилова со стороны, создавалось впечатление, что начальник факультета всегда и везде был среди курсантов, особенно среди старших курсов. Для него не было зазорным придти в субботу или воскресенье поздно вечером на факультет к окончанию увольнения, и лично пронаблюдать в каком виде его курсанты возвращаются в училище. Даже тогда, когда, возможно, у него возникали какие-то замечания, он тут же не устраивал разнос нерадивому курсанту. Пожалуй, он значительно строже относился к командирам рот и требовал от них усилить воспитательную работу с личным составом.
Совсем другой и по характеру, и по стилю поведения был заместитель начальника штурманского факультета по строевой части капитан 2-го ранга Великий Виктор Иванович, Герой Советского Союза, служивший во время войны на Азовской, а затем Дунайской флотилии. Для него было обычным делом рубануть сплеча, наорать, обматерить, размазать, даже не разобравшись в существе того или иного вопроса, и не важно, кто ему попался под горячую руку: курсант, старшина, мичман или даже офицер. Но когда у него хорошее настроение – это добрейший, рассудительный, но всегда строгий и без попустительства и зловредности офицер. Вспышки необузданности, как мне кажется, ему прощали, вернее сказать, входили в его положение, полагая, что нервная система фронтовика, порой, даёт сбой. Не буду зря наговаривать, но, тем не менее, скажу, что у него была некоторая слабина к употреблению алкоголя.
В период моего обучения уже на третьем курсе, среди первокурсников нашего факультета появился такой же светловолосый и обличьем похожий на своего отца курсант Великий.
Мне трудно сейчас подобрать нужные слова для характеристики заместителя по политической части факультета капитана 2 ранга Черникова как по характеру работы с курсантами, так и по внешности. Единственно, что мне запомнилось, так это его округлость, способность подстраиваться и приспосабливаться в определённой ситуации, как это требовала возникающая и колеблющаяся линия. Эдакий ходячий, живой колобок. Поразительно было наблюдать, как менялся человек в своих убеждениях (попробуй только иметь своё мнение – вмиг слетишь со своего места!), например, во время читки закрытого письма по поводу разоблачения культа личности Сталина. Вспоминаю так же, с какой безграничной радостью он убеждал нас, курсантов, о правильности передачи Крыма Украине, решение которого было принято одним росчерком пера полупьяного руководителя. А тогда в те дни в Севастополе проходили стихийные митинги и демонстрации протеста против такого необдуманного решения, чему мы были непосредственные свидетели этому позорному для России событию, неблагоприятные последствия которого ещё долгое время будут ощутимы между нашими двумя теперь ставшими независимыми государствами.
С командиром нашей роты не всё поначалу ладилось. Говорили, что назначен лейтенант Анашкин, фронтовик, боевой офицер. Действительно, некоторое время в роте он наблюдался, но чаще находился на лечении в госпиталях. Во время войны сержант Анашкин командовал противотанковым орудием, знаменитой и прославленной сорокопяткой. За четыре года войны прошёл, что называется, «огонь, воду и медные трубы», дослужился от рядового до старшего сержанта, участвовал в боях на Курской дуге, где накрошил немецких танков столько, что его представили к званию Героя Советского Союза. Контрразведчики докопались, что он застрелил из пистолета во время боя командира батареи, отказавшись выполнять его приказ отступать, и продолжал вести огонь, подбив ещё несколько фашистских танков. В бою был ранен, контужен, но выжил. Чуть было не загремел в штрафбат. Представление на Героя, естественно, отозвали. При освобождении Киева и форсировании Днепра сержант Анашкин со своей пушечкой находился в первом броске, закрепился на правом берегу, где вёл жестокий бой с превосходящими силами противника, но не отступил, не сдал занятый плацдарм до высадки основных сил. Весь израненный попал в госпиталь, выжил и снова на фронт. Всех участников первого эшелона при форсировании Днепра представляли к награждению звездой Героя Советского Союза. Командира противотанкового орудия Анашкина по каким-то причинам в списках награжденных не оказалось. Войну закончил в Берлине. Фронтовая биография лейтенанта Анашкина – это целая легенда боевых побед, с взлётами и падениями, с жизненными неурядицами простого русского человека, настоящего патриота Родины, достойного глубокого уважения. После войны, лежал в госпиталях, лечился, потом учился и стал лейтенантом, носил офицерскую военно-морскую форму и погоны с красным просветом.
Такие подробности я узнал непосредственно с его слов во время достаточно кратковременного общения, которое у меня стало возможным, потому что при составлении расписания по приборкам мне определили, видимо, как заслуживающему доверие первокурснику, следить за порядком в кабинете командира роты. Для меня это было крайне удобно, потому что можно было на законных основаниях каждое утро не выбегать на физзарядку, а преспокойненько отсиживаться в кабинете командира роты, куда ни один проверяющий не заглядывал. В кабинете стояла кровать, где частенько проводил остаток ночи наш ротный. Не ведая о том, что Анашкин находится в ротном помещении и отдыхает, я врывался в кабинет, чтобы произвести приборку, при этом непроизвольно его будил, тогда в зависимости от его состояния, я оставался в кабинете и производил приборку или удалялся, а он продолжал отлёживаться после регулярных ночных пирушек. Честно говоря, на его израненное худенькое тело, испещрённое рубцами хирургических швов и шрамов от ранений, без искреннего сочувствия смотреть было трудно. Самочувствие его, разумеется, было не блестящее, да к тому же пристрастие к весёлому времяпровождению не способствовало его укреплению.
Командиром роты он, можно сказать, был номинальный. Ротой по существу командовал многоопытный служака, сверхсрочник, видимо, из армейских, в звании старшины, главной задачей которого являлись строевые функции: ротные построения, переходы на приём пищи и занятия, распределения на объекты по приборкам и даже проведение увольнения курсантов в город. Голос его громкий, чёткий, командный был слышен, что называется, за полверсты. Старшина любил порядок, был требовательный, но без занудства и излишних придирок. В обычной повседневности был всегда чем-то озабочен. Писал во все инстанции (суды, прокуратуру, сессии Верховного Совета, ЦК КПСС, КГБ) какие-то жалобы, протесты, опровержения, требовал пересмотра и реабилитации. Надо полагать, где-то его очень сильно обидели или несправедливо отнеслись, вот и боролся человек за своё правое дело, но успеха так и не имел.
В роте был ещё один сверхсрочник, мичман-баталер, который заведовал имуществом. Вот это был настоящий, как таких на флоте называли, «сундук». Ржавого гвоздя от него, бывало, не допросишься. Прижимистый, хитрющий, своего не упустит, но и от чужого не откажется. На себе однажды испытал его жадность и корыстолюбие. Дело в том, что меня всё-таки к общественной работе привлекли, избрав без согласования, а скопом по общему списку в так называемый совет ленинской комнаты. В течение всего первого курса не только я, но и никто не знал, какие обязанности этого совета, и кто за что отвечает. По правде сказать, ленинская комната оборудована была хорошо, наглядная агитация, плакаты всякие разные, на столах зелёные скатерти, на окнах шторы, подшивки газет, шахматы, домино – всё чин по чину. Наверняка это была требовательная инициатива замполита Черникова, а мичман-хозяйственник только выписывал имущество и, естественно, за всё имущество, как и положено, по своей должности, отвечал материально.
Так вот, когда подходил к завершению первый курс нашего обучения, этот мичман, как-то нашёл меня и ошарашил требованием, чтобы я принял под свою материальную ответственность всё оборудование ленинской комнаты. Почувствовав подвох со стороны хитреца-мичмана, мне, естественно, не захотелось подписывать никаких документов, но он льстиво стал утверждать, что это имеет чисто формальный характер, якобы, для каких-то проверок. Ну, подумал, если только так, то подпишу требуемые бумаги. Об этом факте моей материальной ответственности я совершенно забыл, но, как оказалось, совершенно напрасно.
Дня за два до убытия на летнюю практику, когда все экзамены были успешно сданы, мы спокойненько рассчитывались с библиотекой, собирали свои вещички и готовились на первую морскую курсантскую практику. Вдруг в этот момент «подъехал» ко мне этот пройдоха-мичман и заявил, что в ленинской комнате, оборудование которой он уже собрал самостоятельно без моего участия, отсутствуют несколько комплектов шахмат, шашек, домино и ещё каких-то портретов членов президиума ЦК, возможно, которых вывели из состава. За всё отсутствующее, якобы, я должен немедленно до убытия на практику ему лично заплатить 50 рублей. Если не заплачу сейчас, он тут же припугнул, то последуют санкции. Вот так дела! При моей-то курсантской стипендии в размере трёх рублей – это же целое почти годовое состояние! Мне стало так отвратительно, что попытка оправдаться в моей непричастности к отсутствию этого жалкого имущества, выглядела по-детски беспомощно. Юридически этот вымогатель, имея на своих руках мою расписку, мог требовать возмещение убытка, но фактически я же не способен был постоянно следить за сохранностью какого-то шахматно-шашечного имущества, которое по прошествии определённого времени использования должно было списываться как расходный материал. Времени на раздумья у меня не было, не сегодня-завтра убываем на корабли, а эта мерзкая гадина грозится (может только пугает?) какими-то санкциями. Не отчислением же? Пусть подавится этими деньгами. Собрал-назанимал у ребят, отдал всё, что было, и отвязался от этого хапуги-взяточника. Потом жалел, что не успел в такой спешке никому пожаловаться на эту гниду. После практики и отпуска противно было об этом поднимать вопрос. Мне было ясно, кто чего стоит.
Вскоре новым командиром роты был назначен капитан-лейтенант Евгений Веселков, выдержанный, уравновешенный, рассудительный, аккуратный, даже, возможно, с некоторым морским шиком в ношении формы одежды, невысокого роста офицер. Он тут же приказал убрать постель из своего кабинета, в котором он практически не засиживался, и появлялся чаще всего тогда, когда был обеспечивающим по факультету или дежурным по училищу. С курсантами держался ровно, без высокомерия, умело поддерживал дисциплину в роте. Он оставался командиром роты до последнего дня пребывания в Черноморском училище и даже сопровождал нас вместе с капитаном 2-го ранга Великим в поездке до Калининграда в Балтийское училище.
Начало от 10.10.2009.
