Глава 9 Северодвинск

Северодвинск.

Вернёмся к нашему кораблю, вышедшему из дока близь города Беломорска.
Из Беломорска своим ходом около суток идём в Северодвинск, к позднему вечеру мы уже на рейде Северодвинска «Угольная гавань». Жизнь совершила круг. Два года назад я, молодой призывник, обогнув барак, всматривался с берега в сторону «Угольной гавани», а теперь смотрю в её сторону со стороны моря.  


Северодвинск. Завод «Севмаш». Причал завода является продолжением «Угольной гавани», у причалов которой, мы швартовались по приходу в город.
На горизонте редкие, но заманчивые огоньки города. Доносится музыка. Нам приказано стать на якорь. «Отдать якорь! - командует в мегафон командир, - Есть отдать якорь!», - дублирует его в свой мегафон старший швартовой команды. Якорь с грохотом летит в воду, поднимая столбы брызг и разгоняя волну. За якорем, блестя чёрной чешуёй, скользит из клюза змея якорной цепи. «Как якорь?», - спокойно запрашивает командир. «Якорь на дне!», - докладывает дежурный офицер. «Куда смотрит якорная цепь?», - запрашивает командир. Замешательство.  Бесконечно долгая минута молчания. Затем робкий доклад: «Якорная цепь тоже на дне». Конец якорной цепи оказался не закреплён к кораблю. Пришлось швартоваться на якорную банку. Якорная банка – большая, плавающая заякоенная бочка с приваренным к ней ухом, за который цепляют швартовый трос. Утром прибыли водолазы. Подошел плавкран. Якорную цепь подняли вместе с якорем, уложили в якорный ящик, а другой конец намертво закрепили к кораблю. Я впервые узнал, что корабль на месте держит не сам якорь, (якорь только цепляется за грунт или камни, лежащие на дне), а вес якорной цепи. Поэтому когда корабль встаёт на якорь, стравливают три глубины якорной цепи.  На якоре простояли трое суток. На третью ночь на наш очередной запрос «Прошу добро на вход в базу» - с базы ответный симофор без знаков препинания: «Стоять на якоре запрещаю входить в базу».  Понимаем  симофор по-своему. Командир командует: «Поднять якорь». Якорь поднят. «Правый малый вперёд. Боевая тревога проходим узость!» Вдруг со всех симофоров - «Стоять на якоре! Запрещаю вход в базу!» Пришлось снова отдавать якорь и ждать разрешения.
В базу вошли ранним утром, пришвартовались. До седьмого ноября оставалось несколько дней. Помощник командира капитан третьего ранга Малолетов объявил, что если кто-то из экипажа уйдёт в самоволку, то вся команда будет на праздник наказана и в увольнение никто не пойдёт. К этому времени мы уже стали старшинами. Ленивцев демобилизовался ещё в Таллинне, и я стал старшиной команды БЧ-2. Сверхсрочники: Сергеев был уволен тоже в Таллинне, Коростылёв демобилизовался как-то незаметно в Ленинграде. Старшины постановили и довели до сведения команды, что до седьмого ноября никаких  самовольных отлучек в город быть не должно. Пятого ноября мне доложили, что матрос Кравец, несмотря на решение старшин, самовольно ушел в город. Матрос Кравец был из молодых. Это был крепкий парень, невысокого роста, хорошо сложенный, сильный. До флота он работал акробатом в цирке, кажется в одном из городов в Украине. Ждали его до пяти часов утра. Когда он спустился в центральный пост, то оказался в кругу старшин. Попало ему здорово. На корабле сурово карается наплевательское отношение к нуждам экипажа. Через какое-то время на матроса Кравца пришел запрос с места жительства на отпуск по семейным обстоятельствам. Отпуск ему дали, но перед этим он вычистил цистерну грязной воды. Цистерна грязной воды - это ёмкость с отходами из умывальников, душевых, раковин камбуза и др. Цистерна была полна чёрной слизью, глубина которой была больше метра. Матросу пришлось стоя внутри цистерны ведром вычерпывать слизь и выносить её на причал, где стояла бочка для таких отходов, при этом ни корабль, ни причал не должны быть испачканы. Кравец уехал в отпуск по семейным обстоятельствам, но по возвращении замкнулся, я не помню, чтобы он с кем-нибудь дружил или разговаривал. Позже, перед автономкой он был списан из экипажа. Что это было? Я до сих пор не могу понять. Дедовщина или наказание за содеянное.
Ещё был случай из ряда вон выходящий. Я шел по палубе с ведром краски в руке. Корабль всё время чистили, подкрашивали и убирали. Трап на пирс был перекинут в носовой части корабля. Мне было лень идти до трапа. Волна то оттягивала корабль на длину швартовых от причала, то прибивала к причалу, который вертикальной бревенчатой стеной опускался в воду. Когда корабль прибило к причалу, я прыгнул, но не долетел до причала, а провалился между кораблём и причалом. Мне повезло, в воде, в том месте, куда я приводнился, было бревно. Сапоги встали на скользкое бревно. Я оглянулся. Швартовые натянулись, и корабль вот-вот начнёт обратное движение, это означало, что я через одну, - две секунды буду раздавлен кораблём, когда тот вновь ударится о мокрую бревенчатую стенку причала. Руки ноги задвигались, как у ящерицы. Мокрые брёвна мелькнули перед глазами, и в следующее мгновение я стоял на пирсе, сапоги мокрые, ведро с краской стоит почти рядом. Недоумевая, я пошел к вахтенному, стоящему у трапа. «Я тут проходил?» - спросил я. «Нет», - ответил вахтенный. Страшно не было, почему-то не страшно до сих пор. Просто не понятно. Что это было?
За ноябрём пришел декабрь, а в декабре мне полагался отпуск. На флоте отпуск даётся через два года службы, у подводников он сорок пять дней. За пару недель до отпуска я познакомился в базовом матросском клубе с местной девушкой Таней. Это была высокая, красивая  девушка. Причёска тех лет – завитушки, свисавшие вдоль ушей придавали её худому и правильному лицу образ Татьяны Лариной. Жила она где-то недалеко от вокзала. Мы успели встретиться пару раз. Надо сказать, что у меня был странный характер. Сейчас трудно понять, что это было. Желание удивить, излишняя самоуверенность или просто детская глупость, но я предложил Татьяне ехать со мной в отпуск в Москву. Она училась в Кораблестроительном институте при заводе и у неё в январе были каникулы. Слава Господу, она оказалась, умнее мня, и мы договорились, что я поеду в отпуск, а если будет возможность, я ей напишу, и тогда она приедет.
Москва, как много в этом звуке. Меня закружила московская жизнь. Мои друзья в эти годы были завсегдатаями «КМ» - очень модное кафе «Молодёжное» на улице Горького. Я, конечно, влился в их коллектив. Там собиралась московская молодежь не только попить кофе, а и послушать музыку. В то время там выступал знаменитый джазист Козлов (саксофон). Пару раз я выезжал в пансионат на Клязьму покататься на лыжах. Тоже очень в то время модное   место. Мой  школьный друг – Дима уже был женат. Его жена - Марина училась на журналиста, очень хорошо играла на фортепьяно. Даже Димка начал что-то учить на фо-но. Не обошлось и без любовных историй. У Марины была знакомая Света. Периферийная девочка, приехавшая из г. Горького и учившаяся в медучилище. Светлана была по-своему красива. Невысокого роста, не худая, но и не полная, с правильными мелкими чертами лица. Марина познакомила меня с ней. И всё время приставала: «Когда вы со Светкой поженитесь?» Дело кончилось тем, что я  сделал Свете предложение. В Москву приехала из Горького её мама. Мы подали заявление в ЗАГС. Но, слава Господу, ждать надо было три месяца. Отпуск кончился, а позже, через три месяца меня не отпустили со службы. Во взаимоотношениях со Светой, я впервые почувствовал её неприязнь к себе. Раньше в моих взаимоотношениях со знакомыми я никогда этого не чувствовал.  Обычно в таких случаях если складывался роман, появляются общие интересы, общие привязанности, взаимопонимание и взаимоуважение. В случае со Светой этого не было, хуже, даже было всё наоборот.
Время летит быстро. И вот я в поезде Москва – Архангельск. До Северодвинска прицепной вагон к местному поезду. «Скоро подъезжаем», - объявляет кондуктор. Я одеваюсь. Где же шапка? Отличная тёплая ушанка, которую если помнит уважаемый читатель, мне  одел на голову старшина – баталер ещё в начале моей службы. Нет ушанки. Ладно, в чемодане есть бескозырка. Я достаю бескозырку, она без ленточки. Я кому-то подарил ленточку в порыве чувств. Что делать? Грубое нарушение формы одежды - это гауптвахта, не выходя с вокзала. Озираясь, я схожу с подножки вагона. Патруля нет. Майор Вебер – комендант Северодвинска – гроза всех военнослужащих гарнизона, видимо, уже достроил новую гауптвахту или его казематы уже заполнены. Медленно, зорко озираясь по сторонам, я двигаюсь по улицам Северодвинска, погруженным в полярную ночь. На горизонте у стадиона патруль. Свернуть налево к порту. Крадучись, огородами я, наконец, добираюсь до своей части. Часовой на КПП, увидев меня, хохочет во весь рот: «Приехал! Из отпуска, что ли! Ну, ты даёшь!»
Снова корабль. Как и не было отпуска. Уходим на пару дней для сдачи очередных испытаний. Дорогу в Северодвинской бухте прокладывает ледокольный буксир. Через два дня возвращаемся. Подморозило. Лёд ещё намёрз. Подходим к кромке льда. Ледокольный буксир с разгону взлезает на лед, на полкорпуса и, вместо того, чтобы сломать его, соскальзывает обратно. Надо пояснить, что ледокол ломает лёд не своим носом, а своей тяжестью. Мощные машины заталкивают громаду ледокола на льдину, и она колется под его тяжестью. Через полчаса стараний нашего ледокольного катера, становится ясно, что сегодня мы на базу не попадём. Терпение нашего командира лопнуло. «Катеру уйти с фарватера! - командует он, в мегафон, стоя на мостике,  - сам пойду ледоколом! – по переговорной трубе в центральный пост поступает команда, - Боевая тревога! Торпедные аппараты - Тось!». Все в лодке по боевым постам. Торпедисты у торпедных аппаратов. Торпедные аппараты конечно пусты. По команде в них подаётся сжатый воздух. Лодка подходит к кромке льда. «Торпедные аппараты пли!». Воздух с шумом уходит под лёд, и льдины, с грохотом ломаясь, поднимаются над ледовым полем. Фарватер во льдах пробит. Мы медленно, но верно движемся к причалу. Правда, мы дали работу заводским сварщикам, помяли и местами порвали лёгкий корпус в носовой части. Зато командир успел домой к ужину.
Март месяц. Начинает пригревать. В ледовом покрове появляются полыньи. Маленькие круглые – это лунки для маленьких тюленей – бельков. Мы сидим на палубе. Железо нагрелось. Жизнь хороша. Видим, один из бельков далеко отполз от своей лунки. Начинаем спорить, кто быстрее – белёк доползёт до лунки или матрос добежит. Спор кончается тем, что матрос Пышнов, схватив багор, прыгает на лёд и бежит к лунке. Белёк замечает его и тоже изо всех сил, извиваясь, скользит к лунке. Белёк ближе, но Пышнов хитрее. Он бросает в лунку багор. Белек, испугавшись, замирает и матрос, торжественно схватив его в охапку, багор под мышку бежит к кораблю. Опасная игра, слава Господу, всё обошлось. Все сгрудились вокруг белька, а он притворился мёртвым, или так испугался, что ни жив, ни мёртв. Как его не тормошили, лежит и не шевелится. «Мужики! - говорит Пышнов, - пойду, обмою его, а то на нём мазутные пятна». Он подходит к берегу, где лёд подтаял. Крепко берёт белька за задние ласты и окунает его в воду. «Морская вода мой дом родной», - как бы восклицает белёк, бьёт ластами, вырывается из рук Пышнова, и был таков. Нам радостно. Белёк жив. Он перехитрил нас. Живи, малыш, мы же не чукчи, которые таких добывают.
Позже, когда поплыли льдины, был такой случай. Мы работаем на палубе. Мимо плывёт льдина. На льдине тюлень лежит на боку, одна ласта под головой, другая протянута вдоль туловища, отдыхает. Ребята стали бросаться в него гайками. Попадают, он вздрагивает, но с льдины не сползает. Кто-то кричит: «Примёрз!». Примёрз – значит надо поймать. Я прыгаю в шлюпку, благо насколько шлюпок стояло у причала. Два матроса на вёсла. «Навались!». Я на носу, матросы гребут что есть мочи. Подплываем к льдине. Тюлень большой, почти с человека. Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до него. Команда на палубе застыла – ждёт, что будет. В последний момент тюлень медленно поворачивается и под хохот команды плюхается в воду. Что делать? Тюлень ушел. Надо плыть к берегу. Матросы делают несколько гребков. Я на носу шлюпки спиной к льдине. Вдруг я слышит опять дружный смех. Оборачиваюсь и вижу. Тюлень влез на ту же льдину и лёг в ту же позу.
В Западной Лице, где мы стояли позже. У нас были два друга тюленя. Утром, до подъёма флага наш кок Альфред Каспаранс выбрасывал с кормы лодки за борт камбузные отходы от приготовления завтрака. Тюлени приплывали и кормились. При подъёме флага играет военно-морской рожок. Тюленям эта музыка очень нравилась, они подплывали, высовывали морды и слушали, но обязательно по корме с левого борта, чтобы не мешать подъёму флага.
В Северодвинске я сдружился с Володей – матросом из базового джаз оркестра. Володя тоже был москвичом. Он в Северодвинске женился на девочке работавшей секретарём в исполкоме. Её звали Алина. Молодым дали комнату недалеко от базового морского клуба. Я часто бывал у них. Вместе ходили на танцы. На танцах Володя играл в оркестре, а я не давал скучать Алине. Однажды мы с Володей зимой в одних галанках вышли из клуба покурить. Только закурили, вдруг Володя прямо мне в ухо крикнул: «Вебер». Как Вы помните, Вебер - это был беспощадный комендант г. Северодвинск. Мы бежали так, что заборы сливались в одну сплошную стену. Ноги сами привели нас к Володе домой. Плюхнулись на диван и долго не могли отдышаться. Позже, при демобилизации Володя с Алиной разошлись. Она не захотела ехать в Москву. А жаль, хорошая была пара.
  Северодвинск. Город – завод. Город моряков североморцев – подводников. Город, в котором заводская проходная играет в жизни людей главную роль. Мы стоим на «Звёздочке». «Звёздочка» - судоремонтный завод, он находится на острове. Остров соединён с городом мостом. Утром первый заводской автобус поспевает к подъёму флага. Так что офицеры и матросы, которые задержались в городе до утра (т.е. в самоволке), едут на одном автобусе, не узнавая друг друга. Вечерами, когда стоишь на палубе корабля, город за заливом переливается вечерними огоньками. В один из таких вечеров я находился в отсеке, была какая-то работа, редкий случай, но на «Звёздочке» мы жили на корабле, а не на плавбазе. Меня заставили насторожиться странные звонки вахтенного. Звонок беспорядочно звонил, как будто кто-то его дёргал за верёвочку. Быстро через центральный пост по трапу вверх - и я уже на палубе. По льду, сковавшему залив, в сторону города бежит маленькая фигурка матроса без шинели и шапки. Вслед за мной на палубу вылетает дежурный офицер старший лейтенант Бырдин. Движимый офицерским долгом, он прыгает с борта на лёд, и бежит за убегающим матросом. На бегу выхватывает из кобуры пистолет: «Стой стрелять буду!» Делает предупредительный выстрел в воздух. Матрос спотыкается о торос, падает. Бырдин настигает его. Ваня Смагин, это был он. Трудно понять с чего, но Ваня был пьян, как говорится, в лоскуты. Он бормотал, что ему надо в город, что он обещал, что его ждут. Слава Господу, что, прыгая с корабля, он зацепился и оборвал сигнальный кабель, который шел к вахтенному. Кабель оборванным концом бился о борт корабля, и колокол центрального поста известил всех о побеге. Бырдин с помощью подоспевших матросов втащил Ваню на палубу. Но спустить его по люку в лодку оказалось делом не простым. Ваня расставлял руки и ноги, орал, что он не полезет внутрь. Пришлось его связать и опускать в люк вниз головой, чтобы растопыренные руки и ноги не мешали. В лодке Ваню развязали и закрыли в третьем отсеке на средней палубе. Вскоре вместо ругани со средней палубы донеслись пьяные рыдания. Пытаясь вырваться на свободу, Ваня стал пробираться сквозь джунгли лодочных трубопроводов. В результате голова пролезла между двух труб, а Ваня нет. Обратно голову тоже вынуть нельзя. Так и пришлось один из трубопроводов вскрывать, отгибать, вынимать Ваню, потом всё восстанавливать. Спасибо сигнальному концу и вахтенному офицеру Бырдину. Ваня мог бы провалиться в полынью, точно замёрз бы в одной галанке и без шапки. Кстати, Бырдин тоже рисковал своим здоровьем, а то и жизнью.
На флоте есть традиция: если на берегу, в увольнении или в самоволке находят настолько пьяного матроса, что он идти не может, а лежит. Смотрят, как он лежит, если головой к кораблю, тогда его прощают – человек стремился на корабль, домой. Но если боком или ногами – наказывают на полную катушку. Ваню наказали, но не очень. Он сам себя чуть не наказал сурово, да и в море надо было идти.
На этом приключения на «Звёздочке» не кончались. Около двенадцати ночи я возвращался из увольнения. На заводском автобусе было мало народу, толи уже все приехали, толи остались у своих подруг на ночь. Завод есть завод, и я не обратил внимания на далеко слышный рёв моторов. На заводе всегда что-то испытывают. Я прошел КПП и остолбенел. На лодке поднята передняя спарка ракетных контейнеров, крышки контейнеров открыты. В правом контейнере учебная ракета, двигатель запущен. Надо пояснить, что у ракеты два двигателя. Один маршевый, другой стартовый. Старт ракеты защищён, он происходит при замыкании  двух кнопок, одна в четвёртом отсеке на посту командира, другая в третьем у командира БЧ-2. Запущен был маршевый двигатель, который часто запускали при испытаниях и проверках. Видимо, поэтому вахта не среагировала на ситуацию, хотя было без десяти двенадцать, очевидно полярная ночь сравнивает время и уже всё равно день это или ночь. Крепления ракеты по-походному, то убирались, то устанавливались. Я кубарем скатился в отсек. На приборной палубе третьего отсека у приборов предстартовой подготовки, обнявшись «словно две сестры» сидели два наладчика из Ленинграда. Оба были пьяны, но спорили о чём-то важном. Боевая тревога прекратила их спор. Прибывшее руководство погрузило их в машину. Больше на корабле их не было. Был сильный разнос. Наладчикам и вахте строго определили часы работы и время допуска на корабль. Ленинградские наладчики - это был особый народ. Они приезжали в командировку цивильно одетые, бритые, мытые. А уезжали - страшно было смотреть. Для меня это было загадкой. Люди по тем временам очень неплохо зарабатывали. Почти у всех были семьи. Что их заставляло так пить? Как-то так получилось, что я дружил со многими из них. Возможно, они чувствовали, что я москвич. Возможно – они ценили моё радиотехническое образование. Несмотря на то, что никогда мы вместе не пили, они меня уважали. Однажды, прейдя из непродолжительного плавания, я заехал в гостиницу к наладчикам. «Ребята, у нас антенна барахлит,  приехали, посмотрели бы. Я договорился, спиритку Вам нальют», - начал я диалог. «Ты что, мы уже пить не можем, лучше консервами», - услышал я в ответ. На новый год в гостинице случился пожар. Один из наладчиков так навстречался, что запустил сигнальную ракету в номере, да ещё под одеяло. Слава Господу, ни в кровати, ни в номере никого не было, а он с перепугу успел выскочить. Номер выгорел, но пожарные сумели не допустить распространения пламени на другие номера. Были среди наладчиков и выдающиеся личности. Гриша «Кварц». Получил своё прозвище за то, что перепутал в передатчике кварцевые элементы ракет правого и левого бортов, которые определяли частоту, на которой управлялась ракета. При команде оператора «вправо» ракета шла влево и наоборот. Хорошо, что матросы на лодках сообразительные и готовы ещё и не к таким фокусам. Быстро поняли, что к чему и стали пользоваться кнопками пульта управления наоборот. Другой был наладчик по прозвищу «Генерал». «Генерал» часто говорил: «Что самое главное на корабеле? Это «веровка», - отвечал он сам себе. Почему? Да потому, что «веровкой» корабль привязан к родине». Как-то у нас было ЧП. При всплытии во льдах виниловый колпак антенны управления ракетами ударился о льдину и треснул. Вода попала в волноводы, и управление ракетой в полёте стало невозможно. Для прочистки волноводов их залили спиртом. «Генерал» долго сидел на приборной палубе с ведром, дожидаясь, когда можно будет сливать из волноводов спирт. Рассказывали, что в командировке на Камчатке, на Тихоокеанском флоте, у него кончились деньги, и он дал об этом телеграмму на завод. Мол, деньги кончились, домой ехать не на что. Главбух (шутник) даёт ответную телеграмму: «Деньги пропил, иди пешком». «Генерал» три месяца на заводе не появлялся. Его уволили, но по предъявлении телеграммы и предупреждении, что он подаёт в суд, его восстановили и три месяца оплатили.