Важное
SIPRI: общемировые военные расходы установили новый рекорд
Новые корабли 
|
Исповедальня Вечер, до всплытия два часа. Во втором отсеке, где расположен жилой отсек - три четырёхместных каюты для офицерского состава, ничем не отличающиеся от
поездных купе, только значительно уже и теснее, кают-компания, она же операционная и отдельная каюта замполита, доктора и старпома - пахнет потом, перегорелой кашей, карболкой,смесью ароматов работающих механизмов.
За столом тишина, командир пьёт чай вприкуску, в стакане - кусок льда, на блюдечке - селёдка, чёрный ржаной сухарь - лакомства сибарита. Он не поднимает глаз, и это липкое молчание заполнило кают-компанию предчувствием неприятностей. "Лев" - обращается к командиру флагманский механик - "эту скотину-механика немедленно нужно заставить выздороветь. Ты приболел, порошки глотал с мостика, ушёл?" И, не дожидаясь ответа, продолжил - "Я болею, но лезу во все шхеры, под паёлы с моим животом, а этот чуть не загубил дизеля и разлёгся у доктора. Думает, у меня жопа толще, прикрою. Хрен ему с маслом. Он своё по приходу сполна получит и пусть не думает, что за него дерьмо выгребать буду". Выход в море штабных работников стал практикой совсем не из-за того, что опытные специалисты окажут помощь, научат, а, главное, помогут избежать аварийных ситуаций. Всё меркантильнее и проще - как правило, ещё в Баренцевом море их снимал какой-нибудь корабль, сейнер или сухогруз, главное было - пересечь линию Норд-кап-Медвежий, после которой шло начисление 25% денежного содержания в так называемых морских чеках (валюте), которые отоваривались в специализированных магазинах "Берёзка". Вот эти чеки и заставляли многих совершать подвиги "длительного" выхода в море. Флагманский механик-дед Дебердей, как его звали в дивизии, был прекрасным спецом и человеком, лейтенантами они с командиром пришли на одну лодку и вот уже двадцатый год вместе практически не вылезали из прочного корпуса. Редко он позволял кого-нибудь обидеть, а если срывался, то за дело и то через какой-то промежуток времени оттаивал и извинялся, многое прощая своим производителям говна и пара, как он сам называл свою команду. "А где наш знахарь?" - не унимается флагмех. Доктор, морщась в предчувствии нагоняя, втискивается в кают-компанию. "Прошу разрешения к столу, товарищ командир". "Присаживайся, док". "Доктор, вы прописывали механику ходить по лодке в трусах, мыться забортной водой. Зачем вы заразили его ангиной? И почему он валяется в лазарете, как сифилитик, чтобы команду не заражал?" Доктор молчит, понимая, что любой ответ вызовет всплеск недовольства флагмеха. "Ну чего молчишь, сказать нечего? Если дизеля летят,то это я ломаю дизеля и с меня спрашивают. А механик болен, ты виноват. Пора понять, доктор, что вы здесь не в бирюльки играете". Мне не хочется слушать монолог деда Дебердея. "Прошу разрешения от стола, товарищ командир". Лев всё так же, не поднимая головы, кивает. Мой напарник по боевой части, командир группы управления Слава Быков в свои тридцать лет давно свою судьбу пустил на самотёк - куда кривая вывезет. "Слава, скажи мне честно, как ты относишься к раздолбаям?" "Я сам такой, а что, кого-то дерут?" "Дока распинают за сифилитизм механика". "Да это только начало, ягодки нам с тобой жрать придётся, козлы отпущения пока только жирок нагуливают. Вот подожди ещё месячишко, когда морды так надоедят, что на переборку полезешь, цирк и начнётся. Это при том, что если ничего серьёзного не случится. Тогда эта серьёзность, не дай бог, конечно, пар выпустит. "А ты чего не спишь, на вахту скоро?" "Здесь поспишь, смотри, водичка из сальников капает, всё отсырело, чтоб этим трюмачам сладкое горьким казалось! Нервы для сна здесь должны быть из стали. Со мной в училище грузин учился, Сулико мы его звали. Тот никогда не злился, на первом курсе уж как доставали, а он всё улыбался, тонны угля ночами разгружали - улыбался, посуду на всё училище мыл - улыбался, из сортиров не вылезал - улыбался. Однажды плац убираем, мётлами лужи гоняем, Сулико у проходной. Ворота открываются, и начальник училища с замом входят под команду дежурного - "Смирно". Сулико стоит посреди лужи, веник бросил и двумя руками честь отдаёт. Адмирал пальцем его к себе, ты, мол, такой сякой и разэтакий, устава не знаешь, год уже почти проучился, а всё раздолбай. Сулико стоит навытяжку и говорит: "Два адмирала, никого обидеть не хочу, вот и отдаю честь двумя руками" - и это всё с чисто грузинским прононсом". Вечер, глубина под килем 3000 метров, душно, появляется одышка и участились головные боли. Ждём всплытия как праздника, совсем не удивляясь тому, что праздник приходит по боевой тревоге. В кают-компании замполит успокаивает дока. "Разрешите, Степан Алексеевич?" - спрашиваю зама и присаживаюсь рядом с бубнящим себе под нос доктором. "Знаешь, Михаил, смотрю я на этих молодых и ничегошеньки в них не понимаю. Разница 5, 10 лет, всего-то ничего, а не понимаю. Другие какие-то, закваска поменялась и ничего по моему глупому разумению от них хорошего не жди, на себе зациклены. Моя жизнь далеко не сахар,холодно, голодно было, Брянская глушь после войны, сам можешь представить. Но вспоминается не холод и голод, а то, как озорничали, миром жили и миром умирали. Наша крестьянская семья 12 душ насчитывала. С 12 лет стал взрослым мужиком и наравне с калекой отцом тащил лямку крестьянской работы, от зари до зари весной, летом и осенью, а зимой в школу разрешали ходить. Отец-чудак от земли с кровяными мозолями и сивушным запахом, всё обучение моё было - земля да работа.Не насиловал меня наставлениями, сам, говорил, во всём разберётся. За стол сажал как равного и наливал самогон поровну, считая меня кормильцем. Мать, сами знаете, что такое мать в глухих деревнях, старуха в тридцать лет. Сейчас в отпуск приедешь, самогону полный стаканище нальёт, сядет в сторонке, бабий платок теребит и смотрит. А в этом взгляде и молчании столько любви, что никогда и слов не найдёшь, чтобы рассказать это. Выпьешь половину стакана, мать в слёзы: "Стёпушка, не приболел ли?" Да нет, мама, просто не хочется. "Нет-нет, Стёпушка, что-то не так, видно, здоровье отняла эта твоя лодка, чтоб ей неладно было". У нас одна мера была - стакан граненый и для мужиков, и для женщин с детьми, а если меру не пьёшь, то была только одна причина - болезнь. Школа была не школой, а босоногим сном. Уроки не сделал, возьмёшь перца с салом в печку кинешь - вонища до рези в глазах, занятия и отменят. Мел у доски ели, пока учитель отвернётся, а мел страшный дефицит был в то время, опять двойки избежал, а, значит, и домашней порки. В седьмом классе новый учитель что-то много двоек наставил, бунт и назрел. Вооружились мы, а было нас 28 человек, девицы колья в руки, собрались перед сельсоветом, построились, песни загорланили и к школе. У кого на плече берданка, у кого трёхлинейка, у кого и шмайсер и почти все с гранатами. После войны в лесах оружия было как грязи. А учителя в школе забаррикадировались, ружья из окон выставили и ждут. Послали парламентёра, условие - классный журнал и глобус, зачем глобус, и не помню. Учителя за подмогой в сельсовет послали, сославшись на то, что глобус ищут. Ну мы и ринулись на штурм, дробь над головами свищет, девицы орут,словом - нормальный бой. Через полчаса мы их выбили, журнал разорвали и сожгли. Утром явились в школу как ни в чём не бывало, а новый журнал с двойками на столе лежит и председатель колхоза вместо учителя. "Вот что, детишки" - сказал он. - "Нужно бы вас всех в тюрьму отправить, но мы посоветовались и решили, что всё было честно и никто не в обиде, а вам урок - оценки головой зарабатывают, бунт только к крови ведёт". Замполит замолчал, он так далеко сейчас был от нас. Жизнь разделяла нас, его жизнь и наша. В кают-компании стало как-то тихо, озлобленность растворилась в словах зама, и мы вновь почувствовали себя людьми. "А свадьбы" - продолжил своё бегство в память замполит - "вывозят невесту из дома. Родня, соседи заблокировали ворота, выкупа требуют, обычно для начала литров 5 самогона. Жених отнекивается, друзья пытаются силой ворота открыть. Такая драка разгорается, пол-деревни друг другу морды бьют. Ворота с петель и на штурм, вот тогда и выставляют первый выкуп. Драка прекращается, и начинается таинство свадьбы. Или крестины - крестников в корыто и по деревне к дому новорождённого. Бабы деревенские - ядрёные, кровь с молоком, так придавят, что и не вздохнёшь, а ухари с гигаканьем протащат по всем кочкам, что и расставаться с крёстной уже не хочется. Атлантика. Бискайский залив. "Боевая тревога. По местам стоять. К всплытию приготовиться". Колокала громкого боя начинают новый отсчёт времени. Времени, которое то становится непреодолимой преградой в желании понять друг друга, то, стирая различия, делает нас едиными.
|
