Важное
Испытания МРК "Буря" вышли на финишную прямую
Военным показали 
|
Искушение войной. Часть IVCевероморск. Бухта Окольная. Март 1967 года Пирс, на котором подводная лодка "К-131" грузила ракеты, усиленно охранялся.
Присутствовало всё руководство ракетно-артиллерийского управления флота, начальник технической позиции, где готовились крылатые ракеты, заместители командующего флотом. Внизу в прочном корпусе шла проверка исправности и готовности приборов, систем, по результатам которой будет принято решение о погрузке. Стоя на мостике, наблюдая за этой суетой, командир, прошедший школу боевой части-2 (вооружение) и имея опыт пусков, прекрасно разбирался в том, как поддерживать миф о высокой боеготовности оружия. Он вспомнил первые месяцы службы - приборные шкафы с ламповыми монстрами генераторов, огромные талмуды книг с описаниями, которые написаны были эзоповским языком для конструкторских спецов, кучу паспортов и формуляров на каждую детальку, релюшку, блок, прибор. Всё это требовало ежедневного, еженедельного заполнения и отнимало массу времени. И всё это железо постоянно ломалось. Из поколения в поколение передавались принципиальные схемы, вычерченные флотскими умельцами, позволяющие найти и устранить неисправность. А, главное, как кинуть "соплю", замыкая накоротко цепь, чтобы получить необходимое "готово" и старт. Говорят, у наших супостатов в штате Пентагона существует отдел специально подобранных людей, до которых не всё быстро доходит - так называемых тугодумов. Это совсем не дураки, нет - просто те, которым нужно не один раз повторить, чтобы они поняли, но если они поймут - то это навечно. Так вот любой приказ, директива, описание, наставление проходит визирование через этот отдел. Всё пишется по сотне раз, пока отдел не поймёт написанное с первого раза, и только после этого документ попадает в действующее соединение. Он прекрасно знал эту кухню, и для него было важно только одно: чтобы при нажатии кнопки "пуск" ракеты стартовали. Поэтому он сто раз повторял своему комбату: "Мне насрать, как, но чтобы была конфета". Именно сейчас готовилась эта конфета на приборной палубе. Он был уверен в том, что даже если комплекс не в строю, на индикаторе засветится табло "готово", дающее право начать погрузку. "Товарищ командир. Комплекс проверен, замечаний нет. Прошу разрешения грузить ракеты". "Есть, комбат. Начать погрузку". После приёма в штабе флота представления Главкому и его невнятное размышление по поводу применения ядерного оружия, командира раздражала эта двусмысленность, неопределённость стоящих перед ним задач. Применение ядерного оружия по авианосцам и кораблям вероятного противника, которым мы считаем американцев - это понятно, но ведь нет сейчас даже намёка на это противостояние требующего ядерного вмешательства. Отношение между нами далеко недружественные, "холодная война" на грани открытого противостояния, а кое-где и давно переступила эти грани. Назвав Союз "империей зла", мир балансировал на жердочке разума, но ведь балансировал. Ему вспомнилось последнее преследование "Нимитца", когда, стоя в часовой готовности к выходу, он получил разрешение провести работы с захлопками цистерн главного балласта. Работы не позволяли осуществить погружение и требовали 2-3-х дней интенсивных работ. Комдив, получив приказание, выслушав все доклады и отметив на планшете место "Нимитца", рассчитал, что к моменту выхода лодки отпадёт всякая необходимость его сопровождения и дал "добро" на выход. Американцы, изменив курс, пошли к Североморску и, дойдя до 12 мильной зоны - границы территориальных вод, легли в дрейф. Через час вахтенный сигнальщик доложил: "Справа 20 вижу цель" - это был "Нимитц" в охранении двух фрегатов. С командного пункта флота мы не получили ни одного радио, видимо, там справедливо полагали, что мы находимся под водой и скрытно преследуем авианосец в готовности к выполнению любой команды. Мы же, гордо изображая из себя "Варяга", вошли в американский ордер, пристроившись у американца за кормой. Очевидно, они так были изумлены видом подводной лодки в надводном положении, преследовавшей авианосец, что вначале не предпринимали никаких действий по вытеснению нас из боевого порядка. Это, конечно, была картина - лодка, зарывшись в собственном буруне, стараясь не отстать от авианосца, ему ещё и угрожала, подняв передние пусковые установки. Через некоторое время с авианосца был поднят дежурный вертолёт, который завис у нас над головами, а высунувшийся второй пилот, снимая ходовой мостик нашей лодки кинокамерой, в каком-то диком восторге от происходящего орал: "Capten, capten..." Авианосец, набирая ход, уходил всё дальше и дальше, и никакая сила не могла помочь нам их догнать и показать им нашу великую "кузькину мать". Беспокоило командира и пристальное внимание особистов, которые начали перетряхивать бельё прошлого, роясь в мусорном ящике одним им ведомых доносов. Эта проверка благонадёжности подстёгивалась бесконечными политическими мероприятиями на тему империалистической агрессивности с упором на Израиль. Внятных ответов командир не имел. Он надеялся, что после погрузки ракет он, получая боевое распоряжение, получит и ответы на все мучившие его вопросы. "Товарищ командир, ракеты погружены. Разрешите начать проверки". "Комбат, начинайте проверки с СБП (ядерные боеголовки)". "Есть, товарищ командир. Начинаем проверки в 1, 3, 5 контейнерах". Время тянулось мучительно долго, доклада об окончании проверки не было. Ему не хотелось лишний раз напоминать комбату о том, что сроки давно миновали, особенно в присутствии командования флота - видимо, что-то там не срасталось. "Старпом, подежурь, я к ракетчикам спущусь". На приборной палубе ракетного отсека собралось всё ракетно-артиллерийское управление. Комбат в пятый раз начинал проверку ракеты и в пятый раз получал - "неисправно". Уже несколько раз были отстыкованы разъёмы приборного комплекса от ракеты и проведены автономные испытания лодочного оборудования. Приборы и системы лодки были исправны. Ракета давала отказ. Уже сам по себе отказ ракеты с СБП носил категорию чрезвычайного происшествия, о котором немедленно сообщалось в Москву и принимались все меры к поиску причин неисправности. Начальник технической позиции, на которой готовились ракеты, был молчалив и бледен. "Командир" - приказал заместитель командующего, - "выгружайте ракеты. Личному составу технической позиции - боевая тревога. До утра, ты понял?" - повернулся он в сторону начальника ракетного управления, - "до утра найти причину, исправить и погрузить ракеты". Когда за заместителем защёлкнулась кремальера переборки, начальник ракетного управления флота подошёл к командиру БЧ-2: "Слушай сюда, сынок, говорил мне мой отец в Одессе, такой странности даже у нас на Привозе не бывало, чтобы ракета не шла после проверок на техничке. Проверок с СБП. Ты видел, сколько этих ребят здесь было. Видел? И все они, что, тыкали пальцем кнопки, как ты? Ты мне сейчас расскажешь, что действовал по инструкции, а где эта инструкция? А ты её наизусть знаешь, не сомневаюсь, иначе и инженером у меня б не был, не говоря о боевой части. А эти ребята с мордами, на которых стоит гриф "Совершенно секретно" - что? Они эти инструкции перед собой держали и один читает, второй повторяет, исполняя, а третий записывает проделанную операцию. Теперь, сынок, скажи - у них возможен был сбой на техничке? Они его не заметили и сюда припёрли неисправную ракету? Да ты знаешь, что сейчас после доклада в Москве делается? Завтра утром опечатают перед погрузкой твои приборы, здесь будут представители завода-изготовителя, и начнётся поиск не неисправности как таковой - поиск виновного, как у нас всегда бывает - стрелочника. И по всей вероятности этим стрелочником будем мы с тобой. Я дал разрешение, проверив комплекс перед погрузкой, а ты как скрывший неисправность. И что потом? Вот я тебе и говорю, сынок, если где сопелька висит в качестве твоего непризнанного открытия, за ночь всё в исходное и чтобы как в букваре. В помощь тебе все мои спецы здесь останутся, и я жду доклада, одного доклада - комплекс в строю. И ещё, чтобы с ним никаких, понимаешь меня, никаких действий не проводилось". Командир ракетно-артиллерийского управления Северного флота контр-адмирал Пуго был уверен, что собака зарыта здесь, он знал своих умельцев и хорошо разбирался в этой очень капризной и совсем не расчитанной для боевой эксплуатации технике. Он, выбрав своей карьерой не командную лестницу, а грязный трап инженерного специалиста, как никто другой понимал всю эту амбициозную напористость горшковских КБ, лепящих технику как оладьи - заказы, деньги, слава и как итог - доморощенные ползуновы на соплях, поддерживающие комплексы в боевой готовности. Будучи лейтенантом и имея в заведовании пушчонку "времён Очакова и покоренья Крыма", он восхищался её невероятной боевой устойчивостью, возможностью ведения огня, когда корабль уже шёл ко дну. И это удивление перед хорошо сделанной и на совесть испытанной техникой осталось в нём навсегда, наверно и определив его служебную карьеру. Вслушиваясь в этот отеческий разнос своего комбата, командир почему-то вспомнил рассказ Германа Титова о посещении Полярного вместе с Гагариным. Спустившись в прочный корпус дизельной подводной лодки 641 проекта, которая на то время была гордостью российских кораблестроителей, Гагарин сказал: "Да этим ребятам за каждый выход в море героя давать надо. Весь ужас космического корабля - ничто по сравнению с многомесячной жизнью в отсеках подводной лодки, где, извините, и посрать то негде по-человечески". Выбор училища, в которое предстояло поступить ему, ныне командиру подводной лодки, после нахимовского был ограничен списком военно-морских училищ и, как правило, Фрунзе, Ленком, Попова в нём были главными. Симпатии к выбору профессии складывались в течение всей учёбы, и часто мы даже себе не могли объяснить, почему подплав или радиоэлектроника. Теперь он понимал, что выбор этот был далеко не спонтанным. По сути своей он никогда не был военным человеком, и казарма внушала ужас. Казалось бы, о каком свободолюбии можно говорить, когда с 11 лет затянут рамками устава и подпоясан ремнём дисциплины? Но жизнь за забором только стимулировала поиск лазеек в другую жизнь. И каждый побег был до безумия сладок. И неважно, что это было - самовольная отлучка, выкуренная сигарета, прогулянный урок, симуляция болезни, выпитая на троих бутылка портвейна - это всё была свобода, которую, не понимая, любили. В этом собственном мире рождалось то, что потом будет отлакировано флотскими буднями, приняв морской шик всей жизни. За который потом многие из моих друзей заплатили непомерную цену - поломанной жизни. В 11-ом классе он попал к военным врачам, какая-то очень удачная симуляция болезни накануне полугодовой контрольной по математике показалась врачу роты подозрительной, и она вместо дорогого и любимого нахимовского лазарета отправила его в госпиталь. Дежурный врач в приёмном покое, осмотрев переставшего симулировать болезнь и тайком набивать температуру на градуснике, не решился отправлять его назад и, написав диагноз - энтероколит, положил в палату. В палате был только один человек и ещё одна пустая койка. Мой сосед спал, отвернувшись к стене, я тихонько устроился и загрустил, мне предстояло как минимум две недели "лечиться". Через некоторое время сосед завозился, раздались какие-то булькающие звуки, а когда он повернулся ко мне, то я увидел марлевую повязку, закрывающую горло. Жестом он подозвал меня к себе, взяв карандаш и тетрадь, написал: "Откуда?" - "Нахимовское училище" - сказал я. "Хорошо" -написал он. На этом наш диалог закончился. Вечером, когда меня вызвали на процедуры, состоящие из какой-то мерзкой отравы в мензурке, дежурная сестра сказала: "С тобой Герой Советского Союза..., подводник лежит. Рак горла, смотри, будет уговаривать за выпивкой сбегать, узнаем, что бегал, вылетишь из госпиталя, а, может, и из училища. Понял?" - "Хорошо" - сказал я. Утром после обхода завотделением и лечащим врачом мой сосед поманил меня пальцем. Я подошёл, он написал: "Тебе сказали, кто я и что у меня рак горла и что бегать за водкой нельзя?" - "Да" - "Ну и что, не побежишь?" - написал он. "Пообещали из училища отчислить, если узнают". "Струсил?" - продолжил он. Я молчал. "Не боец и просить не буду!!!" - три восклицательных знака были приговором. Наше молчание продлилось до обеда, мой сосед меня не замечал, только презрительно иногда посматривал на меня. В этом презрении было всё - даже воздух, которым он с хрипом дышал. После обеда и сна к нему пришла его жена с ворохом кульков, в которых были мандарины, апельсины, домашние булочки и красочная коробка с маленькими пирожными из кафе "Север". Жена о чём-то начала с ним говорить, я вышел в коридор и, стоя у окна, угрюмо рассматривал Калинкин мост и людей, спешащих по своим делам. На удивление дверь моей палаты хлопнула, заплаканная женщина, видя меня, подошла ко мне. "Вы простите, замучил совсем. Больно ему, обезбаливающие почти не помогают. А спиртное я не могу ему принести. Вы уж как-нибудь помогите ему, поговорите. Хорошо?" - просительно закончила она. Вечером я, перемахнув забор, в больничном халате сбегал за чекушкой - это всё, что я мог купить на свои деньги. После ужина и всех процедур я подошёл к его кровати и молча протянул чекушку. Он приподнялся на локте, взял тетрадь и написал: "Боец, я это знал". В течение двух недель я исправно бегал за чекушкой, а он травил мне бесконечные рассказы о войне. Больше всего в жизни я жалею о той тетради, которую он подарил мне на прощание, где были записаны наши разговоры о жизни, войне, женщинах, друзьях, начальниках, предательстве, вере и которую я так беспечно потерял. Как много бы я отдал сейчас,чтобы вернуть ту в синей дерматиновой обложке общую тетрадь. Из всех воспоминаний мне запомнился его Фиса, так он ласково с огромной любовью называл своего друга Израиля Фисановича. Командира лодки, славившегося своими академически дерзкими атаками, многие из которых стали азбукой тактики. Героя Советского Союза и одного из руководителей еврейского комитета. Комитета, из которого в живых не осталось ни одного человека. Так судьба в очередной раз сделала выбор - подплав. Первое, что поразило в училище - буфет в офицерской столовой, который заполнялся после занятий до отказа. Это было единственное заведение во всех военных училищах Союза, где разрешалось употребление пива, а офицерскому составу - и крепких напитков. Пивным барам Питера не снился такой выбор пива и блюд к нему, что было своеобразной отличительной карточкой - элита, подплав. История оставила нам приказ Гитлера, где строжайше было предписано: где бы ни появился немецкий подводник, независимо от его звания все должны приветствовать его, вставая - элита Германии... За всё приходится платить, и за этот гусарский дух свободы расплачивались жизнями в аварийных отсеках подводных лодок. Первая автономка запомнилась возвращением. В Уру-губу мы входили в марте. Корпус лодки после шестимесячного плавания напоминал ржавый и всеми забытый буксир, выброшенный на мель. Лёд ещё уверенно держался, и большие льдины тёрлись о бока лодки. На пирсе нас встречал Главнокомандующий Военно-морским флотом. Оперативный дежурный флота передал приказ командующего Северным флотом: "Привести лодку в идеальный вид. Швартовка в 10.00". Оставались сутки, а до пирса всего ничего - час хода. Легли в дрейф, начали генеральную уборку, если с отсеками более или менее всё ясно, то как привести корпус в нормальный вид? Долго не рассуждая, командир даёт приказание - "Боцман, крась левый борт". Левым бортом мы швартуемся к пирсу и его видно, правый же виден только со стороны залива. Стояла солнечная, весенняя погода,солнышко пригревало. Приказание получено и боцман, вытащив из шхер канистру чёрного кузбаслака, начал покраску. Выкрасили. К утру всё должно было высохнуть, и командир, доложившись о готовности, попросил добро на завтрашний вход. В 10.00 мы подошли к пирсу и под марш "Славянки" пришвартовались. Подали трап, Главком со всем штабом начал подниматься. Ступив на борт, он подскользнулся и если бы не поддержка кого-то из свиты, то наверняка бы упал. Сделав ещё два шага, он недоуменно уставился на палубу лодки - кузбаслак не высох, ноги вязли в густом месиве краски и льда. Вместо торжественной встречи весь экипаж стальными скребками счищал черную, вязкую жижу. Почему вспомнилось сейчас именно это, он не знал, но Фиса - звучало в нём памятью и любовью. Любовью... странно это звучит, почти объяснение, но звучит и теплеет от этих воспоминаний, теплеет. "Андреич" - спросил он своего комбата, когда отсек опустел и можно было спокойно обдумать всё - "скажи, комплекс в строю?" "Товарищ командир, я похож на самоубийцу - грузить СБП с неисправным комплексом? Мы перед погрузкой имитатор ракеты грузили и вылизывали все сопли. Я уверен, пусть хоть заводчан присылают, хоть инопланетян, комплекс в строю". "Ну тогда не бзди и докладывай, пусть эти долба... покувыркаются. А то чуть что - мы виноваты, они там в белых перчатках умники, а мы говно расхлёбывай". Поднявшись на пирс, он дал команду - отбой боевой тревоги и "добро" на отдых. На прсе, соединившись с оперативным дежурным, доложил о проверке комплекса и готовности к погрузке. Но всё это - доклады, команды - выполнял кто-то другой, вымуштрованный обязанностями, инструкциями. Он - тот настоящий - был где-то далеко в больничной палате госпиталя. Он разбирал каракули своего соседа и думал о том,почему именно ему судьба предложила выбор совести или долга. И какой бы он не сделал выбор, ему так или иначе придётся отвечать перед самим собой и тем кто там, наверху, кого здесь все называют богом.
|
