С незаметным приходом старости каждый начинает сходить с ума
по-своему. Обидно становится, что жизнь почти прошла и её как и
здоровье уже не вернёшь ни за какие деньги.
Одни, которым 'седина в голову - бес в ребро', начинают искать себе
молодых подруг и кардинально менять свою семейную жизнь, используя
свободы и завоевания демократии.
Другие, на фоне повального алкоголизма, наркомании и злоупотребления
продукцией пивоваренных компаний - вкалывают, как загнанные волы.
Пытаются догнать и наверстать то, что не успели заработать в условиях
социалистической реальности. Стараются обеспечить достойную жизнь
своим ненасытным отпрыскам, которые в полной мере почуствовали
преимущества рыночных отношений.
Ну, а третьи.... Тех кого подкосило здоровье и появились недуги время
заставило выживать. Чтобы действительно не сойти с ума, я закончил
заочные курсы и прилично изучил обычный компьютер.
Мне всё время казалось, что комп - это удивительный органайзер,
созданный гением человечества и это недосягаемое для пожилого человека
устройство современности. Всё оказалось проще, чем я воображал.
Компьютер оказался простым информационным сундуком, в который
что положишь, то и достанешь в нужный тебе момент. Удивляет только
программное обеспечение, которое умудрился придумать Билл Гейтс. Это
действительно достижение человеческого гения. Простым 0 и 1 связать
всё оборудование компьютера и заставить управляться его мышкой - такое
не каждый способен разработать.
На своём компьютере я начал изучать наш Глобус с помощью
программы 'Google Earth'. Есть такая. В ней аэрокосмическое агентство
NASA выложило свои снимки поверхности Земли, заснятые из космоса,
а ушлые программисты доработали 3-х мерные изображения некоторых
достопримечательностей земных.
Но, я не о достопримечательностях, я о картах. На них я обнаружил
одну закономерность. Земля у нас огромна в своих просторах. На всех
этих просторах резкость изображения крайне низкая.
Ничего толком в наших провинциальных городах невозможно
рассмотреть.
Но... Там, где на земной поверхности имеются объеты военного
значения, аэродромы и базы - тут резкость изображений отменная и можно
рассмотреть не только самолёты на своих стоянках, но и даже маркировку
и обозначения на взлётно-посадочной полосе.
Вот тут я и вспомнил, что всю свою детскую сознательную жизнь
провёл в военных городках, рядом с которыми всегда располагались военные аэродромы.
Стал выискивать городки в Карелии, которые расположены рядом с
аэродромами и которые не обозначены названиями в 'Google Earth'.
Нашёл! Нашёл я все всвои военные городки детства по взлётно-посадочным полосам аэродромов. Только там уже на стоянках стоят
современные МиГи, а не те, что были в наше время.
И куда только не занесёт человека военная служба, да ещё с семьёй.
Страна у нас настолько велика и у нас столько всяких дыр и захолустий,
что и представить это себе трудно. Вот и меня это коснулось самым
непосредственным образом, так как я имел неосторожность родиться в
семье офицера, который прошёл всю Великую Отечественную войну и
продолжал верой и правдой служить своему Отечеству.
Родился я в чисто русском городе, городе под названием Смоленск.
Хотя, по правде сказать, и до сих пор мало, что знаю о нём, кроме того,
что это исторический город. Город ратной славы нашего народа и то, что
стоит на берегу Днепра и имеет старинный Кремль. Маловато, конечно,
для знаний своей родины!
Мои брат с сестрой родились в Германии: в Берлине и Дрездене. Только
поэтому в их свидетельствах о рождении оба родителя записаны как
русские, а в моей метрике – отец украинец, а мать русская. И уже, когда
я получал свой первый паспорт гражданина СССР, почему-то выбрал
национальность украинец.
Осознавать себя как личность, и помню всё я с того момента, когда
мы проживали, а отец служил, в Карелии. В 25-ти километрах от города
Петрозаводска находился посёлок Бесовец Пряженского района, в котором
располагалась войсковая часть 35519 . Это был полк истребительной
авиации, который вывели из Германии, он состоял из самолётов Миг-15,
а мой отец служил в полку техником самолёта.
Откуда такое название посёлка взялось я даже предположить не могу,
но что-то бесовское в названии присутствует. Кстати, на современной
карте Карелии этот военный городок не значится никак - без названия.
Семья наша состояла из пяти человек; я - самый младший, старшие
брат и сестра. Как многодетному отцу семейства, нам была предоставлена
двухкомнатная секция в общей квартире, но наибольшая по размеру,
метров 25.
Что такое военный городок? Это несколько жилых домов, магазин, школа,
баня, солдатский клуб и казарма, столовая офицерского состава и аэродром
в нескольких километрах от домов. Вот и все достопримечательности.
Чуть не забыл, был ещё барак недалеко от магазина, где тоже проживали
офицеры, сверхсрочники и гражданские люди, которые работали в
войсковой части. Барак есть барак, что его описывать. Большой сарай с
длинным коридором и отдельные комнатушки справа и слева. Удобства
на улице, короче коммуна.
Единственно, что было хорошего в посёлке, так это природа.
Кругом могучий молчаливый хвойный лес. Красивый карельский лес,
с корабельными соснами, каменистыми сопками и голубыми озёрами
Урозеро и Сургубское с белым песком на дне и пляже.
Военный аэродром пос.Бесовец, полк истребителей МиГ-15 в/ч 35519 в 1956 году
У хлипкого деревянного причала, покоящегося на тоненьких сваях вбитых в дно, было привязано несколько маленьких лодочек. Мы часто
ходили купаться на наши озёра, которые находились всего в 1 километре
от нашего дома. Даже несколько раз катались на лодочке вместе с отцом.
Я в те времена преодолевал любые расстояния в основном сидя у отца
на шее, так что для меня это была не проблема. Навсегда запомнились
маленькие волночки песка на дне, на фоне которых мелькали мальки
рыбёшек, а иногда и крупные щуки. Я уже тогда без страха нырял с
открытыми глазами, хотя и не умел плавать. Совсем не ощущал страха
водной глубины, который появился намного позже.
Военный аэродром находился в двух км от посёлка, так что рёв
самолётов мы ощущали на себе постоянно. У технарей служба, прямо
скажем, не сахар. Лётчик два часа полетает на самолёте, попалит из пушки
по наземным или воздушным целям, покрутит фигуры высшего пилотажа,
а техник потом полдня его ремонтирует и готовит к следующему полёту.
Причём готовит в любую погоду, иногда и прямо на стоянке, а не в ангаре.
Снег - не снег, на спине под брюхом железной птицы с ключами, сваркой
или другими инструментами.
Заправки самолёта керосином, боезапасом и прочие работы с металлом
создавали вокруг техника самолёта специфическую ауру запахов, которая
повсюду сопровождала своего хозяина.
Когда отец приходил домой со своей службы, первое, что мы чувствовали
- это был запах авиационного керосина.
Отец у меня был человек прямой и обычно, что думал, то и говорил.
Эта черта характера никогда не нравилась начальникам всех рангов и
поэтому он часто страдал из-за этого недостатка.
Тяжёлая служба технаря, стычки с начальниками, да и семейные тяготы
приводили к тому, что частенько я слышал по ночам, как он жаловался
матери на несправедливость своего начальства и даже иногда плакал.
Здоровый и сильный мужчина выкладывал всё наболевшее своей жене, и,
может быть от этого, становилось легче на душе. Но слышать эти жалобы
лично мне было неприятно, так как отец в моём понятии был железным
человеком, который сам всегда решал, что и как должно быть в нашей
семье и жизни.
4 марта 1953 года было обычным серым и хмурым днём. Немного
начинало попахивать весной, но до её настоящего прихода нужно было
жить и ждать, когда солнце, наконец, перевалит в северное полушарие, и
выпустит свои настоящие тёплые лучи.
Оказалось, что в этот день мне исполняется ровно 4 года моей
начинающейся жизни. Меня поздравляли с этой знаменательной датой
родители и соседи, но лично для меня смысл дня рождения пока был не
совсем ясен, а вот подарки я принимал с удовольствием.
Самый ценный подарок был материнский. Она подарила мне
настоящую, но только маленькую детскую гармонь. Я совсем обалдел
от неожиданно свалившихся на меня подарков, держа в руках этот
бесподобный музыкальный инструмент, и рвал меха, и жал на кнопки
и басы. Теперь наша общая квартира была наполнена бесконечной
какофонией непонятных соседям мелодий моего экспромта и
импровизаций собственного сочинения. Я перемещался по всей квартире и вносил свежую музыкальную струю в быт своих невольных слушателей,
исполняя танцы вприсядку под собственный аккомпанемент.
На вопросы к матери, как и с чего я вдруг родился, она, смеясь, сообщала
мне, что именно четыре года назад меня нашли в капусте и отобрали у
зайцев. На то время меня и такой ответ вполне устраивал и я продолжал
растягивать и сжимать красные меха своей гармошки.
Как обычно после всеобщего веселья наступают постные дни. На
следующий день наша коммуналка представляла собой настоящую
траурную контору. Мать плакала и просила меня прекратить сотрясать
воздух своей гармошкой.
Так уж случилось, что в этот день скончался Сталин. Когда я увидел в
газетах огромную фотографию усатого военного человека в чёрной рамке,
то вспомнил, что видел этого человека в газетах и на медалях у отца.
На целую неделю у меня конфисковали гармонь и не разрешали
прикасаться к ней, дабы не нарушать траурной тишины, установившейся
в доме. Для меня товарищ Сталин в то время особых эмоций не вызывал, и
я жалел его только потому, что переживали и скорбели родители и соседи.
А то, что гармонь моя лежала высоко на шкафу, и я не мог исполнять свои
фуги, придавало значимость скорбному моменту.
- Как же мы теперь будем жить дальше? - услышал я только одну
встревожившую меня фразу от родителей.
Постепенно всё нормализовалось, и жизнь вошла в свою колею. Вместо
портрета Сталина на стене большой комнаты появился новый портрет
с изображением Булганина - нового Министра Обороны. А тут ещё и
солнце пригрело и началось настоящее лето. Но летом были свои заботы
и было уже не до гармони.
Куда несёт мальчишку вырвавшегося из дома погулять на улицу? Не
вопрос. Конечно к забору. Это первое настоящее мужское препятствие,
которое посильно для преодоления маленькому пострелу. Повисеть на
заборе и посидеть на его верхотуре - это самое что ни на есть наивысшее
из удовольствий детства.
На улице теплынь. Наконец-то настало самое настоящее, пусть и
короткое карельское, но лето. В трусах и майке, в сандаликах на босу
ногу я вырвался на свободу нашего двора.
У моего забора долгое время, ещё с прошлого года, лежали большие
куски чёрного битума, оставшиеся после ремонта крыши дома. Солдаты
свалили их в кучу, а дальше это уже не их дело.
Горячее солнышко за несколько тёплых дней растопило эту кучу в
огромный блестящий чернотой блин, который с каждым днём расползался
всё шире и шире, отвоёвывая себе пространство у забора.
За мной следом увязалась моя сестрёнка Иринка. Взобравшись на
заборную высоту, меня очень заинтересовал манящий своим блеском
огромный чёрный слой внизу. Я спрыгнул с забора в эту черноту,
заполнившую пустоту в зарослях крапивы.
Только два шага я успел сделать по этому странному прилипалу. Мои
сандалии погрузились в липкую густоту и замерли в битуме. Рванув, что
было силы свои ноги, я освободился от обуви и следующие два шага
удались мне уже босиком. Но и тут ноги увязли в тёплой смоле, и я застыл на месте, как муха на клейкой ленте.
Иринка кинулась ко мне на выручку и тоже погрузилась ногами в эту
же гадость, но только поближе к краю.
Бесполезно подёргав ножками, я понял, что влип накрепко и не смогу
больше сделать ни шагу. От страха и бессилия что-либо предпринять
для своего освобождения оставалось только одно - взвыть погромче,
чтобы хоть кто-то услышал меня и помог. В двух шагах от меня, замерев
в аналогичной позе, мне стала подвывать сестра. Кто-то из взрослых
обратил внимание на наш не совсем стройный дуэт и позвал нашу маму.
Прибежавшая по тревоге родительница опешила, завидев торчащих в
смоле своих детей. Главное, что невозможно было подступиться ко мне
- уж очень далеко от берега чёрного озерка я стоял.
Иринку мама выдернула с огромными ошмётками смолы на ногах, и её
рёв прекратился. А вот со мной пришлось посложнее...
Мама нашла доску и перебросила этот спасительный мостик ко мне. Но
и добравшись до меня, и стоя на мостике, у неё не хватало силы вырвать
меня из плена. Там, где я заторчал, глубина была побольше и мои ноги
уже по щиколотку увязли в смоле. Пришлось детской лопаткой обрезать
чёрный липкий блин вокруг моих ног и только после этого вытаскивать
меня на свободу.
Теперь на моих ступнях были новые чёрные 'сандалии' весом каждый
килограмма по 2 и толщиной подошвы в 3 сантиметра. Передвигаться на
таких ходулях было тоже не совсем просто.
Мать сбегала домой и принесла оцинкованную ванну, налила в неё
горячей воды и устроила мне помывку прямо на лоне природы у моего
забора. Горячая вода несколько размягчила смолу на моих ногах и кое-как
её удалось отодрать с моих ступёшек.
Стоя голым на улице в ванной под материнские причитания, я был
настолько смущён беспардонным показом моих интимных мест сестре,
что от стыда снова завыл и заревел. А тут ещё на рёв собралась целая
толпа наших пацанов и тоже со смехом наблюдала моё отмывание от
проклятой смолы. Такого унижения и позора перед своими пацанами я
ещё не испытывал.
Ох, и намучалась мать с этой противной чернотой, да и сама
перемазалась вся. От собственного бессилия она врезала мне по заднице
мокрой тряпкой, которой оттирала меня, отчего я ещё громче заголосил и
выл, как загнанный зверёк. Дальнейшую операцию по очистке пришлось
проводить керосином, только керосин смог отчистить остатки смолы.
Теперь я знал, что такое битум и керосин.
В маленькой комнатке нашей общей квартиры проживал лётчик по
фамилии Грибов со своей молодой женой. Я в то время в национальных
вопросах мало что разбирал, но по слухам они была евреи. Люди были
очень культурные и добрые, но близко к себе никого не подпускали,
друзей у них было мало.
Приезжая из отпуска от своих родителей, которые проживали в Москве,
они всегда привозили и нам, детям подарки. Помню, что мне один раз
подарили вельветовый костюм.
Вельветовая ковбойка и скаутские штаны, застегивающиеся под коленом на пуговицу, моментально были опробованы на моём заборе. Штаны
я почти сразу порвал, так как зацепился за гвоздь, неудачно торчащий
из доски, и завис на нём. Крепкий был вельвет. Получил, конечно, от
матери взбучку в виде пары шлепков по заднице, и теперь на моём колене
красовался аккуратный шов размером в несколько сантиметров.
Грибову звали Аней, и она, по моим детским понятиям четырёхлетнего
мальчишки, была довольно красивой женщиной. Шатенка, не полная, но и
не худышка, с красивыми чертами лица, всегда по-особому модно одетая.
За постоянными детскими занятиями, которые заключались почти в
непрерывном пребывании на улице, за детскими играми в войну и футбол
я, однако, успевал посматривать и на свою соседку.
До чего же любопытный народ эти мальчишки, всё замечают и всё
им интересно! Я тоже стал замечать, что Аня день ото дня становится
всё толще и толще. Ведь никто не учил меня, что можно посмотреть в
определённой ситуации в маленькую дырочку замочной скважины и
увидеть там много интересного, а иногда и вовсе неожиданного.
Вот однажды и я пришёл к выводу, что, заглянув в маленькую дырочку
в двери, я могу раскрыть тайну необычайных внешних метаморфоз моей
красивой соседки. Мужа дома не было, да и никто не засёк меня за этим
неприличным занятием, но то, что я увидел там, за дверью меня просто
поразило.
Было позднее утро. В нашей общаге стояла тишина - все давно ушли на
службу. Аня только встала с постели и вышла в самое удобное место для
моего просмотра комнаты. Совсем неожиданно сняла ночную рубашку и
предстала перед моим взором в полной наготе. Огромный выдающийся
вперёд живот, свисающий между ногами, а над ним белые половинки
батонов с подгоревшей горбушкой поразили меня своими размерами. Я
просто испугался таких нечеловеческих габаритов. Но, из-за возникших
шумов в соседней комнате и желания остаться незамеченным, мне
пришлось покинуть свой наблюдательный пост.
Я почти весь день ходил под впечатлением увиденного уродства в
замочной щели и очень переживал. Ну, это ж надо! Такая красивая девушка
и вдруг такие некрасивые изменения во внешнем облике. Может быть,
это какая-то болезнь так изуродовала бывшую совсем недавно красивую
фигуру человека.
Но потом я увидел Аню на кухне, и мне показалось, что ничего
особенного нет. Живот хоть и большой, но не такой страшный, как был
там, за дверью. Откуда я мог знать, что существуют какие-то бандажи,
которые ставят на место животы и утончают талию.
А уж через несколько недель у Грибовых родился ребёнок и квартира
коммунальная стала оглашаться детским плачем и визгом и днём и
ночью.
Так я примерно понял, откуда появляются на свет маленькие и
крикливые дети. Но это было совсем не то, о чём говорили иногда
родители; что меня случайно отыскали в капусте и отобрали у зайцев, а
сестру и брата принесли аисты. Постепенно мой интерес к соседке Ане
был оттеснён её постоянными заботами о маленьком ребёнке. Потом
вскоре мужа перевели в другую часть поближе к Москве, и они уехали на новое место службы.
В третьей соседней комнате проживали молодые лётчики. Их называли
'холостяки', поскольку они были ещё неженатыми и жили все четверо
человек в одной комнате. Это и были простые советские парни, которые
осваивали наши новые реактивные самолёты. Это они двигали нашу
технику в прогресс 20 века.
По фамилии я запомнил только одного – Зброжик Владимир, остальных
помню только по имени: Игорь, Семён, Камиль.
Наша коммунальная квартира представляла собой самый настоящий
молодой офицерский интернационал: еврей, татарин, белорус, украинец
и Зброжик каких-то венгерских кровей. Но ни разу в коммуналке не
возникало стычек на национальной почве. Все жили одними интересами
и пахали на службе днём и ночью, отдавая своё здоровье и знания на
службе своему народу.
У лётчиков сегодня День получки
На этой фотографии соседи-холостяки отмечают День своей получки.
А поскольку женского полу у них в комнате не проживало, то моя мама
всегда помогала им приготовить нехитрую закуску и помыть посуду.
У приёмника Семён, а рядом почему-то мутноватое лицо Камиля. Хоть
и фотограф, но сам получился не очень чётко.
Справа Зброжик, а рядом с мамой Игорь. Лётный состав получил своё
финансовое довольствие за месяц и отдыхает, а технарь до сих пор пашет
на аэродроме (это я про своего отца).
Камиль был чёрный, как цыган, маленького роста, но очень шустрый и
подвижный, всегда был занят каким-нибудь делом.
Когда на улице прекращались футбольные баталии или все наши друзья
расходились по домам, я всегда был без стука вхож в комнату 'холостяков'
и постоянно пропадал у них.
Семён часто возился со мной. Уж очень ему нравилось, что я так
восхищенно визжал в его руках. Он был высоченного роста, и мне
нравилось зависать на его руках высоко под потолком. Да ещё если
подбросит вверх, то я касаясь руками потолка, испытывал настоящее
ощущение невесомости.
Зброжик был уже старшим лейтенантом. Он был самым скромным и
самым умным среди своих коллег. Может быть поэтому он часто объяснял
мне устройство какого-нибудь агрегата или устройство самолёта. У него
на полке всегда были скучные книги по высшей математике и другим
теоретическим наукам, которые он частенько штудировал, сидя за столом
или на своей кровати. Потом я узнал, что он готовится к поступлению в
академию им. Можайского. По этой не совсем ещё понятной мне причине
он вызывал у меня невероятное уважение, и я относился к нему уже не
так, как к другим. С ним нельзя было просто дурачиться, как с дядей
Сеней, потому, что он очень умный.
Маленькие дети очень наблюдательны. Поэтому они очень точно по
голосу и его интонации определяют доброту и ум человека. К природным
инстинктам самосохранения у маленького ребёнка постепенно
добавляются условные рефлексы, приобретённые его личным жизненным
опытом. Он всё познаёт на собственном опыте.
Ведь не даром древние спартанцы своих малолетних детей отдавали на
воспитание своим рабам-нянькам, у которых они учились сначала просто
выживать, а уже дальше их начинали учить. Спартанцы заботились о том,
чтобы росли здоровые и полноценные граждане страны.
Кому не нравится, когда его хвалят? Покажите мне того человека,
особенно мужика. Мужчину всегда надо периодически хвалить, если он
этого даже не заслужил. Охотник и лидер по своим природным данным
мужчина должен быть всегда хоть чуточку, но первым. Иначе застой,
зависть и депрессия, а дальше появляются разные болезни, с которыми
жизнь иногда становится несовместима.
Любил и я, когда меня хвалят, ещё будучи карапузом. Когда кто-нибудь
из наших соседей шутливо просил:
- Вовочка, расскажи какой-нибудь стишок?
Я сначала смотрел на маму и, получив её одобряющий кивок, широко
раздувал свои ноздри вздёрнутого носа, набирал полные детские лёгкие
воздуха про запас, словно собирался нырять на глубину, ну как минимум
72 метра, и выдавал на одном дыхании:
Матросская шапка, верёвка в руке,
Тяну я кораблик по быстрой реке.
И скачут лягушки за мной по пятам,
И просят меня: 'Прокати, капитан!'
При последнем слове 'капитан' пар в гудке совсем заканчивался, я
краснел, как вареный рак, и с шумом делал вдох, с таким видом как будто
это мой последний вдох моей молодой жизни.
Ну, как такого славного чтеца не похвалить за такое завидное усердие
в чтении произведений Агнии Барто. Я опять краснел уже от смущения, а не усердия, и просто млел от похвал взрослых, состроив серьёзную
моську.
Лётчики получали дополнительный паек, в который входил шоколад
(авиатехникам этого не полагалось по нормам), и они почти каждый день
приходя со службы, отдавали нам свои шоколадки. Для нас шоколад, в
те послевоенные времена, был наивысшим лакомством, да и приятным
подарком. Ну, а уж за прочитанные стихи сам бог велел получать
шоколадку или конфетку.
Камиль занимался фотографией и часто звал меня в кладовку, где
он оборудовал примитивную фотолабораторию, помочь ему печатать
фотографии. Какой там из меня помощник? Но мы сидели с ним в темноте
в свете красного фонаря и работали. Я в основном только наблюдал,
остальное делал всё сам фотограф. У меня вызывал неподдельный восторг
процесс постепенного появления изображения на фотобумаге. Чудо, да и
только!
Однажды Камиль был в городе и купил там лото. Обыкновенное лото
с мешком нумерованных бочонков и картами. Но, как только появилось
это лото в нашей общаге, всем стало не до меня. У взрослых начались
взрослые игры. Это скучнейшее, на мой взгляд, сидение за столом и
выкрикивание по очереди номеров вытащенных из мешка бочонков. Я
переживал, что какая-то непонятная игра оттесняет меня на второй план
взрослого внимания, поэтому выдерживал такую нудную игру недолго и
обычно уходил.
Уже утром узнавал со слов матери, что Камиль в дым проигрался в
это самое лото. Какие у них были ставки мне неизвестно, но получали
зарплату они для холостого лейтенанта довольно приличную и поэтому
могли играть на ставки большие, чем копейки.
Лотошные бдения продолжались несколько месяцев, и почти каждый
такой розыгрыш заканчивался не в пользу спокойного по характеру
татарина. Очевидно, что его ещё начали подначивать по поводу
постоянных проигрышей партнёры по игре. Камиль не выдержал - его
терпение лопнуло.
Однажды утром я увидел, как он с остервенением рвал карты лото и
кидал их в горящую на кухне печку. Увидев моё любопытство по этому
поводу, он протянул мне мешок с бочонками:
- Возьми. Это от меня тебе подарок.
Я был только 'за' и с удовольствием смотрел, как быстро сгорают в
печке изорванные в клочья карты ненавистного нам с Камилем лото.
В расстроенных чувствах недавний лотошник взял какую-то книгу,
байковое одеяло и сказал именно мне:
- Пойду, позагораю на Лысую гору. Не желаешь со мной?
Я отпросился у матери погулять, и мы пошли с Камилем за наш дом,
где находилась та самая гора.
Лысая гора представляла собой нагромождение нескольких огромных
пологих валунов гранитного происхождения, некогда притащенных
ледником, общей высотой метров 10 и диаметром около 20.
Камиль расстелил одеяло на вершине горы и улёгся читать книгу, а я
начал обследовать окрестности и спустился с горы к её подножью. Там были заросли малины, а кто её не любит. Я и полез в кусты, отведать
начинающую спеть ягоду.
Вдруг внизу среди зарослей что-то тёмное резко метнулось в мою
сторону. Я заорал от испуга и неожиданности; мне показалось, что это
была обязательно большущая змея, желающая обязательно укусить меня
за ногу. Скорее всего, это прыгнула лягушка, убегая от меня.
- Змея! Змея! - орал я, видимо действительно, благим матом, потому что
уже через несколько секунд рядом со мной стоял сосед в одних плавках и,
пытаясь успокоить меня, размахивал по кустам палкой. Он схватил меня
на руки и бегом принёс на одеяло, на котором лежала его одежда и книга.
Усадив на одеяло, он начал уговаривать меня, объясняя, что волноваться
нечего, что там была обычная лягушка-квакушка, а вовсе ни какая не
змея.
Постепенно моё детское сердечко встало на место, и я лежал рядом с
моим спасителем и с благодарностью поглядывал на него. Только теперь
я спросил, какую книгу он читает. Книга называлась 'Деньги' Э.Золя.
Мне вдруг стало очень жаль Камиля: он проиграл много денег в лото и
теперь читает книгу про деньги, где должно быть написано, как нужно
обращаться с деньгами, чтобы не тратить их попусту и суметь накопить
их побольше.
Как сложилась дальнейшая судьба наших 'холостяков' я не знаю, но я им
очень благодарен за их внимание и заботу, ведь они тоже оказали влияние
в нашем воспитании и расширении кругозора маленькой личности.
В нашем гарнизоне был один-единственный продовольственный
магазин, который считался местом встреч домохозяек. Где ещё можно
встретиться и поговорить, как не в торговой точке? Мать часто брала меня
в сопровождающие при посещении магазина, и, пока она делала покупки
и общалась со своими знакомыми, я от нечего делать разглядывал товары
на прилавках.
У меня и до сих пор стоит перед глазами эта витрина, на которой
возвышается небольшая статуэтка слоника почему-то неестественно
коричневого цвета. Может быть имелось в виду, что это шоколадный
слон. Этот слоник-мутант держал на своём хоботе открытую коробку
шоколадных конфет, а вокруг всё было заставлено красивыми баночками
консервов с дальневосточными крабами. Короче крабами было завалено всё
пустующее пространство на витринах, которого было предостаточно.
Интересно, куда они сейчас подевались, крабы эти, ведь не перевелись
же они там, на Дальнем Востоке. Ведь теперь это настоящий деликатес
доступный не каждому.
Был ещё один магазин, в котором продавали промышленные товары,
начиная от рыболовных снастей и кончая книгами. Уже в этот магазин
я любил заходить один и часами любовался книгами и другими
безделушками.
Особое моё внимание привлекали рыболовные крючки. Почему крючки
я до сих пор сам объяснить не могу. Может быть потому, что они стоили
копейки, и их можно было купить на пятак несколько штук. Поэтому я
часто канючил и выпрашивал у матери пять копеек, а потом шёл выбирать
себе крючки, сияющие чёрным вороненым металлом, иногда покупал блестящие. Особое восхищение у меня вызвал тройник (три крючка
вместе, похожий на якорь), он стоил копеек 10 или 15, и я долго копил на
него деньги, потом всё-таки купил. Позже я привязал к нему веревочку и
забрасывал куда-нибудь как удочку, а потом тянул назад, как настоящий
рыбак.
Крючки-то я покупал, а вот рыбу не ловил и до сих пор не увлекаюсь
этим. Но мать, видя это дело, один раз купила у какого-то рыбака свежую
рыбу, и мы вместе с ней отнесли её продавщице, у которой я постоянно
покупал рыболовные снасти. Она ведь шутила надо мной, спрашивая
меня, когда же будет улов. Вот и получила от своего покупателя подарок
в виде свежей рыбы.
Часто в этом магазине я самым наглым образом выпрашивал у матери
деньги на покупку понравившейся мне книги. Может быть и не наглым, но
чисто по-детски – 'Дай денег!' и всё тут. И так мог нудить в течение часа.
Причём книги я выбирал не по содержанию, а по красивым картинкам,
изображающих какого-нибудь героя или военную баталию. Читать в
то время я ещё не мог, но рассматривать картинки в книгах было моим
любимым занятием.
Такую любовь к книгам мне привил отец, правда, не совсем
макаренковским методом. Время было суровое, то разоблачат Берию в
измене Родине, то ещё какую-нибудь антипартийную группу застукают
со товарищами. Отец, как истинный коммунист, всегда после таких
перестроек в высшем партийном аппарате страны пересматривал
литературу и газеты с изображениями высшего руководства. Я ведь чётко
видел, что он брал книги, да и газеты тоже, и в них закрашивал лица
на фотографиях разоблачённых в неприглядных делах руководителей
партии. А я чем хуже.
Однажды тоже стал доставать книги и в них закрашивать цветным
карандашом не понравившиеся мне лица на портретах: Гоголя - за
большущий нос, Некрасова - за барскую клиновидную бородку и еще
каких-то писателей и поэтов. Проведя такую люстрацию книжной полки,
в общем, я попортил несколько книг.
Потом как-то, отец достал одну из книг и обнаружил в них мои
художества. Я, конечно, честно признался, что это моя работа, так как не
видел в этом особого прегрешения.
Разозлённый донельзя отец схватил меня в охапку, кинул на диван и
узким поясным ремнём стал пороть, как сидорову козу. Он прямо-таки
отбрасывал в сторону мать, которая закрывала меня своим телом от
хлёстких ударов ремнём, оставляющих на моей белой заднице красные
следы. Я орал, как только мог, и, естественно, описался прямо на диван,
скорее от страха, а не от боли.
Сколько ударов 'плетью' я заполучил, точно не знаю, и сколько
времени продолжалась борьба отца с матерью за прекращение этого
непедагогичного наказания я не помню, но понял одно, что книги - это
источник знаний, а источник свят и неприкосновенен, в смысле попытки
его порчи.
Поскольку наши гарнизонные магазины были жалким подобием
магазинов, то все значительные покупки обычно делались в Петрозаводске. Там была цивилизация, и там было что купить.
Одной из модных в то время вещью в семьях была копилка. Формы
были всякие. У кого поросёнок, у кого просто бочонок. Туда засыпалась
мелочь, которая служила в семьях своеобразным НЗ на чёрный день.
Мама в свою очередную поездку в Петрозаводск тоже купила копилку.
Это была не копилка, а самое настоящее произведение искусства.
Красивый гордый белый лебедь, грациозно выгнув свою тонкую шею,
стоял на шкафу. На голове у него была маленькая щелочка. Бросаешь туда
монетку, и та со звоном катится по длинной шее и падает в лебединую
внутренность, затихая на дне. Вместимость лебединого брюха была
огромна, и туда могло поместиться мелочи много. Лебедь устоял на том
месте, куда поставила его мама, всего лишь один день.
Красивая и гордая осанка этой птицы сразу завладела моим вниманием.
Но табу для нас было наложено и мы не имели права прикасаться к этой
вещи. Выбрав момент, когда матери не было дома, я поставил на стол
стул и, забравшись на эту верхотуру, сумел дотянуться до птицы. Самым
удобным местом для маленькой руки оказалась тонкая лебединая шея. Я
схватил птицу за шею и обрадовано притянул к себе.
Внутри лебедя уже позванивала мелочь. Я разглядывал эту копилку
и просто очаровывался тонкой работой неизвестного автора. Глаза были
блестящие и походили на живые, а оранжевый клюв с чёрными точками у
основания выделялся на фоне белоснежного пуха перьев.
Одно неосторожное движение и тело лебедя соприкоснулось со шкафом.
Раздался глухой треск, и шея с головой гордой птицы осталась у меня в
руках, а остальной фрагмент обезглавленного красавца рухнул на пол. С
высоты около двух метров брюхо лебедя треснулось об пол и разлетелось
на мелкие кусочки серой глины вперемежку с монетами. Сообразив весь
ужас моего положения, я представил, что будет со мной, когда появиться
мать. Да и птицу было очень жалко, ведь как живая была. Была...
Соскочив со своего постамента на пол и потрогав осколки руками, я
теперь точно понял, что её уже никаким клеем не склеить. Уж слишком
много осколков, которые усыпали весь пол у шкафа.
Я начал плакать и настолько вошёл в этот плачевный раж, что меня от
надрыва начало тошнить. В этот момент в дверях появилась мама, и она
испугалась уже не за разбитую копилку, а за меня. Я доходил до последней
стадии своего плача и вместо рёва уже раздавался непонятный хрип.
- Чёрт с ним с лебедем! Успокойся, я тебя ругать не буду, - заверила
меня мама, и я моментально среагировал на такое заверение.
Когда вечером пришёл с аэродрома отец и вник в домашнюю обстановку,
то он встал на мою сторону.
- Нечего здесь это мещанство с копилками разводить. Мне эти пережитки
прошлого совсем не нужны в моём доме, - выдал своё резюме член партии
с 1943 года, и на этом была поставлена точка.
Больше копилок у нас в доме никогда не было.
Летом мы обычно уезжали всей семьёй на юг, в Ставропольский край.
Там недалеко от города Черкесска на хуторе Овечка проживали родители
отца. Дед Митрофан и бабушка Ирина, если точнее, то Митрофан
Григорьевич и Ирина Ефимовна девичья фамилия Батурина.
Холодное лето 1953 года, хутор Овечка
На фотографии мы все с бабушкой и дедушкой в 1953 году у большого
стога сена, стоящего около их дома.
Запас сена предназначался корове, но я использовал стог как свою
штаб-квартиру. Выкопал в стоге сена себе потаённый ход и прятался
там от жары, и по любому другому поводу. От сена божественно пахло
степными ароматами, отчего ощущение в моей берлоге было словно в раю.
Только, правда, иногда меня пугало соседство мышек, которые нивидимо
шуршали рядом в стоге, но постепенно привык и уже не обращал на них
внимания.
Дед мой Митрофан Григорьевич был в это время учителем истории в
местной школе, обладал феноменальной памятью, так мне казалось в то
время. Он часто рассказывал нам мифы древней Греции и много другого
поучительного из истории мира и СССР.
Лично я просто заслушивался его рассказами и воображал себя на месте
героев мифов. Геракл, Ясон, Прометей, Ахилл и Спартак были теперь
моими любимыми историческими образами, даже кто такой Нарцисс я
теперь знал.
Меня поразила в самое сердце эта простая история про прекрасного
юношу. Нарцисс-сын речного бога Кефисса был красивый стройный
юноша. Он отверг любовь красавицы-нимфы Эхо, и получил за это
наказание от самой богини красоты Афродиты. У них там, у богов в
окрестностях Олимпа всё было не как у людей.
Наказание было ужасней которого просто не придумаешь в нашей мирской жизни. Вместо прекрасного образа Эхо Нарцисс стал боготворить
своё собственное отражение в воде. Влюбился он в свой образ и чахнул
над водой по ночам, дожидаясь рассвета, чтобы снова увидеть своё
отражение в воде. Это продолжалось до тех пор, пока он не понял всю
свою трагедию и не покончил с собой. А из капелек крови, брызнувших
из раны, на берегу озера выросли прекрасные цветы нарциссы.
Нимфа Эхо совсем высохла от своей безответной любви и горя и стала
невидимой, это её голос вторит людям лесным эхом.
Про Нарцисса я запомнил надолго, может быть только потому, что сам
любил часто смотреться в зеркало.
Я очень любил рассматривать дедовские рисунки, выполненные его
учениками по темам, которые они проходили с ним по истории. Рисунки
они рисовали на уроках рисования, а дарили их не учителю рисования, а
именно ему, моему деду.
Порой рисунки были страшными и изображали пытки средневековой
инквизиции на колесе или водой, но они притягивали моё детское
воображение, и я почему-то не боялся смотреть эти страшилки. 'Раненный
Спартак', 'Средневековые рыцари', 'Александр Невский' и много других
рисунков составляли настоящую коллекцию детских работ по истории.
Странно, но послевоенных школьников привлекала и интересовала
история нашего государства.
Какой был у деда дом, я не помню. Единственное, что запомнил, так
это то, что крыша была соломенная, пол был земляной, а на окнах были
ставни, и поэтому в сильную жару при закрытых окнах в доме было всегда
прохладно.
В домашнем хозяйстве у деда, которым занималась бабушка, были
куры, корова, поросёнок, несколько ульев с пчёлами и собака.
Если корова и поросёнок моего внимания не удостаивались, то вот
куры – это другое дело. Они ведь несли не золотые как курочка Ряба,
а настоящие яйца, а где там, в Карелии такие достанешь. Их, если и
привозили какие-нибудь расторопные бабки, то стоили они почти как
золотые.
А здесь... Заходишь потихонечку в курятник, а там курица уже сидит в
корзине и пыжится. Подождал несколько минут пока она, отряхнувшись
от соломы, спрыгнет со своего места и бери тёплое яичечко. Дальше дело
техники: проткнул гвоздиком дырочку в скорлупе и тяни содержимое себе
в рот, и так несколько раз за день. Многим не нравятся сырые яйца, а для
меня это было почти лакомство.
Бабушка начала было беспокоиться:
- Что-то куры стали плохо нестись, наверно собираются высиживать
цыплят.
Меня, конечно, уличили в жульничестве по найденной в том же
курятнике скорлупе с дырочками, которую я бросал тут же недалеко от
куриного гнезда. Пришлось всё выложить, что в день изничтожал до 5
свежих яиц. Но я тут же покаялся в грехах и пообещал больше так не
делать. За сверхчестность мне было разрешено отведывать только одно
из снесённых за день яиц.
Вскоре и действительно бабушка посадила курицу в специальное гнездо высиживать цыплят. Бедная квочка сидела днями и ночами, согревая
теплом своего тела яйца. А мы с бабушкой только иногда навещали её и
проверяли, как идёт процесс.
Мне всегда было с бабушкой интересно, так как она показывала
и всё объясняла очень понятно и доходчиво. Как и чем кормить кур,
и особенности устройства их пищеварительного тракта, иерархию
муравьиной и пчелиной семьи, как осматривать пчелиные соты в ульях,
чем отличается трутень от рабочей пчелы и пчелиной матки, в конце
концов, как вести себя, когда рядом находятся пчёлы. Да и много другого
я узнавал только благодаря тому, что постоянно крутился около неё.
Прошло некоторое время и у квочки вылупились маленькие жёлтенькие
пушистые комочки на тонюсеньких ножках. Они стали суетиться вокруг
своей мамаши, попискивая тоненькими нотками своих голосов, которые
сливались в единый цыплячий хор. Вот тут и началась моя цыплячья
эпопея.
Я постоянно наблюдал за поведением крохотных созданий, как они,
бегая за квочкой, постоянно что-то клевали на земле, но при малейшей
опасности по своеобразному кудахтанью курицы моментально сбегались
и прятались под крылья матери. Так было даже при появлении высоко в
небе коршуна, которого и мы-то с высоты человеческого роста не всегда
замечали.
Я сам видел однажды, как на зазевавшегося и нарушившего закон
природы цыплёнка, сверху камнем упал коршун и, схватив его когтями,
тут же унёс вверх. Всё произошло настолько молниеносно, за какие-
нибудь 2 секунды, что я и сообразить-то, что к чему не успел.
Дед, если кто-нибудь замечал кружащегося высоко-высоко в небе
коршуна, доставал своё охотничье ружьё 16 калибра. Долго прицеливаясь,
производил несколько выстрелов по высоколетящей цели и обычно
говорил, что очень высоко и попасть невозможно.
Без ружья, здесь на хуторе, ну никак не обойтись. То коршун нападает
на кур и цыплят, то огромный бугай из местного стада преследует нашу
корову, возвращающуюся домой от пастуха. А зимой лиса или волки
тоже пытались поживиться курятиной или чем-нибудь из домашней
живности. Короче, дед всегда держал свой порох сухим и по ночам чутко
прислушивался к лаю собаки.
Так вот, наблюдая за куриным семейством, я и не подозревал, что
цыплята настолько нежные создания. Что даже малейшее на них
физическое воздействие может привести к трагедии. Квочка меня за
объект повышенной опасности не считала и при моём появлении сигнала
тревоги не объявляла.
Взял маленький комочек земли, кинул в цыплёнка и по закону подлости
попал. Кротко пискнув и взмахнув на прощание мне своими крохотными
лопушками крыльев, он кувыркнулся на бок и был готов - вытянул свои
тоненькие ножки и закрыл глаза насовсем. Я, конечно, реветь. Ведь жалко
же птичку. Я же никак не мог предположить, что всё настолько просто и
быстро происходит. Сам бывало, сколько синяков и шишек получал и
ничего...
Пришлось нам с бабушкой и сестрой Иринкой хоронить первого цыплёнка. Его уложили в картонную коробочку и закопали за сараем.
В следующий раз я взял в руки совсем безобидный тоненький ивовый
прутик и стал крутить им вокруг себя, чертя кончиком по земле, а тут,
откуда не возьмись, очередной пушистик. Я ему зацепил по ногам и ужас
– очередной покойник.
Снова состоялись похороны с участием комиссии в прежнем составе.
Я плакал, каялся в смертных грехах своих, но от этого мало что менялось.
Так к концу нашего отпуска за сараем уже был целый хуторской погост
уничтоженных по неосторожности лично мной цыплят.
Когда я долго и безутешно плакал по какому-нибудь поводу, дед всегда
говорил мне:
- А ну, замолчи и не реви! А то сейчас придёт чечен с большим кинжалом
и заберёт тебя в зиндан.
Умный был дед, зря он никогда глупостей не говорил, да я и не особенно
понимал о ком идёт речь и что такое зиндан.
Мы ждали приезда отца, он должен был приехать на несколько дней и
забрать нас домой в Карелию. Приезд офицера на побывку к родителям
на хутор, да ещё с орденами и медалями за боевые заслуги, с нашивками
о ранениях – это событие для всего хутора, а не только для нашей семьи.
Это ведь не в большом городе, где ты приехал, хоть ты генерал, на тебя и
внимания не обратят. Ну, приехал и приехал… А тут ведь все знают, кто
ты и чем ты дышишь. Хутор есть хутор.
Когда наш отец приехал на какой-то попутке со станции Невинномысская,
был накрыт стол, и к нам приходили соседи и знакомые, посмотреть на
боевого офицера и просто хорошего сына хороших людей.
Утром мы почти все пошли помогать деду, чистить криницу. Конечно,
основную рабочую силу представлял отец с дедом, а остальные должны
были выполнять подсобную работу.
Криница, как я убедился воочию, представляет собой небольшую яму,
на дне которой бьёт ключ и эта яма заполняется холодной подземной
и очень чистой водой, откуда хуторяне берут воду. Водоём постепенно
заиливался и ключик засорялся, поэтому его периодически приходилось
очищать от песка и ила, накапливавшегося на дне. Вот для этой работы
мы и прибыли.
Сначала надо было вычерпать всю воду, а уж затем лопатой, пока яма
не наполнилась водой, вычистить весь песок и ил. Вёдрами дед с отцом
вычерпали воду и, стоя в холодной воде по щиколотку, начали выбирать
со дна жидкие осадки.
С нами на мероприятие увязалась соседская девчонка из местных. В
начале работы она не мешала и сидела на корточках в сторонке, наблюдая
за происходящим. Когда же отец стал совковой лопатой выгребать тяжёлый
ил с песком, она присела на краю ямки и стала незаметненько сыпать в
яму песок и обрушивать край земли криницы. Дед заметил негативные
действия малолетки и рявкнул:
- А ну, геть отсюда! Ты что же делаешь? Отойди, не сыпь песок!
Но дети есть дети, откуда-то у некоторых возникает желание навредить.
Я и сейчас часто вижу такие моменты из жизни. Только сантехник открыл
канализационный люк, чтоб перекрыть воду или ещё для каких целей, тут же откуда не возьмись, появляется ребёнок. Этот самый, который
начинает швырять в колодец камни, кирпичи и прочую грязь. И ты ему,
сколько не объясняй, что он не прав, он всё равно втихаря что-нибудь туда
сбросит.
Дед терпеливо ещё раз напомнил девчонке, что б она не мешалась,
а потом взбеленился, подцепил вредину совковой лопатой под зад и
швырнул её в кучу грязи.
Непослушное дитятко, описав крутую траектория, как было на
корточках, так и приземлилось на четыре точки в самый центр кучи
жидкой грязи, которая была вытащена из криницы, и оказалось по колени
и локти в этом жидком месиве. Заорала она, как иерихонская труба, и,
выбравшись на волю, пошлёпала в грязном виде домой, продолжая
причитать по дороге. Мы, конечно, хохотали до упаду, вспоминая этот
классический полёт с лопаты в грязь.
Криница после очистки постепенно наполнилась водой, муть осела
и из ямки снова потёк маленький ручеёк. Работа была выполнена, а
местные жители могли набирать воду, с благодарностью думая о моём
отце, который, несмотря на то, что он офицер, не побрезговал выполнить
грязную работу ради них-простых хуторян.
На юге хорошо! Тепло, фрукты и овощи в полном наборе, но что меня
больше всего поразило, так это южные ночи. Теплынь, стрекочут цикады,
в темноте летают светлячки (не те гнилушки, которых в средней полосе
называют светлячками), а темнотища кругом, хоть глаз коли - ничего не
видно. А тишина-то какая! Даже в собственных ушах слышишь этот звон
тишины. Мы дети аэродромных военных городков привыкли к грохоту и
рёву взлетающих и идущих на посадку реактивных самолётов, и я первое
время особенно остро ощущал гнетущую жаркую хуторскую тишину.
Ляжешь на спину у стога сена и видишь в небе чудо из миллиардов
звёзд. Лежишь, уже не соображая, где ты находишься на Земле или высоко
в небе среди этой бездны сверкающих бриллиантов. Лучше, чем Михаил
Ломоносов, об этом и не скажешь: 'Открылась бездна, звёзд полна;
звездам числа нет, бездне дна'.
Вот так можно было часами лежать на сене и смотреть на необъятное
неземное пространство, поражаясь его бесконечности и количеству звёзд.
Словно какой-то внутренний голос шептал тебе в самое ухо:
- Не шевелись, не двигайся, а то расколется этот прозрачный волшебный
шар и всё исчезнет и полетит в другое измерение.
Вот почему не перевелись у нас романтики и Гагарины. Космос всегда
манит к себе с Земли с малых лет. Взрослым ведь уже некогда поднять
голову и посмотреть, что там вверху твориться, у них у всех свои вполне
земные заботы и дела.
Северное небо ведь совсем другое. Летом там и звёзд не увидишь, уж
очень светло, а зимой только в ясную морозную погоду, но и то вместе с
северным сиянием, которое забивает настоящий блеск звёзд.
Хорошо, конечно, было на юге, но дома лучше, там свои друзья и всё
вокруг твоё родное и знакомое.
У нас в посёлке существовало гарнизонное футбольное поле, или как
мы его называли 'стадион', которое находилось за 'Лысой горой' в лесу.
Стадионом здесь и не пахло, так как не было даже примитивных лавочек
для зрителей, и возвышалась только трибуна для начальства.
На этом поле проводились матчи между приезжими из других гарнизонов
команд с местной сборной по футболу. Офицеры и солдаты сдавали здесь
положенные спортивные нормативы по физической подготовке, а иногда
устраивались настоящие спартакиады с участием всех жителей городка,
желающих показать себя в спортивных достижениях. Но чаще этот
стадион использовался, как строевой плац, для проведения торжественных
построений и мини-парадов нашего доблестного авиационного полка. Мы
мальчишки не пропускали ни одного такого мероприятия, ни спортивного,
ни строевого.
Были у нас и свои гарнизонные рекордсмены. Хорошо запомнил одного
офицера по фамилии Тер-Ованесян, который брал высоту в 2 метра, на
большее он замахивался, но не смог преодолеть планку. Но для меня этот
человек и так был настоящим чемпионом. Когда я встал под планку в
яму для прыжков в высоту, мне показалось, что до планки и не 2 метра,
а гораздо больше. Всё ведь меряется с высоты своего роста, а я был ещё
маленького роста. Вот тебе и теория относительности.
Однажды, это был праздник 1 Мая, во время торжественного построения
полка кто-то из солдат заметил высоко в небе летящий белый шар, который
двигался со стороны финской границы. Когда на это обратили внимание
начальники, проводящие торжество, тут было уже не до торжественного
марша. Была объявлена 'Боевая тревога' дежурному звену истребителей,
которые буквально через 15 минут взмыли в небо. Все участники парада
и зрители, открывши рты, наблюдали происходящее в воздухе сражение.
Один из самолетов звена с первого же захода на цель очередью из
пушки поразил шар. Он начал медленно терять высоту и упал далеко
на востоке от нашего стадиона. На место падения шара-шпиона была
выслана группа поиска и доставки шара для его исследования.
Духовой оркестр дружно грянул своими медными трубами 'Марш
Авиации' и под незабываемую мелодию 'Всё выше и выше, и выше...
Стремим мы полёта мотор' полк пришёл в движение торжественного
марша. Парадным строем солдаты и офицеры прошли мимо трибуны, на
которой находилось командование гарнизона во главе с командиром полка,
и троекратным криком 'Ура' отметил чёткие и слаженные действия наших
лётчиков, предупредивших происки по нарушению нашего воздушного
пространства.
Уже потом, позже, отец рассказывал, что на шпионской фотоаппаратуре
шара были чётко заснят и наш аэродром, и наше футбольное поле с
построением личного состава полка и многие другие объекты военного
значения.
Мы с мальчишками тоже долго обсуждали этот случай. И в наших
разговорах была заметна гордость за наших отцов и их подчинённых,
которые так ловко расправились с нарушителем нашей границы.
Хотя до этого мы считали, что нарушитель границы - это обязательно
человек-шпион, который переходит наземную границу, охраняемую
пограничниками в зелёных фуражках и обязательно с собакой, похожей
на Джульбарса.
Мы, дворовые пацаны не играли на большом футбольном поле, уж
слишком оно для нас казалось огромным. Пока добежишь от одного края
поля до другого, весь запал спортивного единоборства за мяч куда-то
исчезал, и появлялось желание немного передохнуть.
По этой самой причине для своих футбольных баталий мы выбрали
небольшую площадку сбоку нашего дома. Она была посыпана шлаком,
что доставляло много неудобств из-за чёрной мельчайшей пыли,
поднимающейся вокруг сражавшихся за один мяч игроков обеих команд.
Только вратари в этих свалках отчаянной борьбы за мяч не участвовали и
не вдыхали это облако грязи, окутывающее отчаянных футболистов.
Мне, как малому по росту и неспособному противостоять в таких
побоищах, было поручено старшим братом защищать ворота, что я и
делал с огромным рвением и удовольствием.
Я не смотрел, что мяч ведёт в мои ворота амбал, который старше меня и
значительно сильнее, часто выходил из ворот на перехват и бросался ему в
ноги в надежде отобрать мяч руками. Почти всегда у меня это получалось,
если, конечно, нападающий не применял запрещённые приёмчики в виде
толчка руками или броска через бедро.
В общем, стоял на воротах я отчаянно. Брат неоднократно одобрял мои
действия, а капитаны команд, когда набирали себе в команду игроков,
всегда в первую очередь приглашали меня защищать их ворота.
Домой после таких побоищ мы с братом приходили серые от шлаковой
пыли, но обычно в хорошем бойцовском настроении. Быстренько
получали нагоняй от матери за испачканную одежду и физиономии, и
настроение постепенно становилось обычным.
Как мать справлялась с нами троими практически одна? Горячей воды
у нас в те времена не было. Был керогаз или примус на кухне, была печка
и холодная вода в водопроводе (это уже был значительный прогресс в
бытовых условиях).
Так вот матери нужно было кроме приготовления пищи ещё и воду
греть, чтобы отмыть нашу спортивную грязь, постирать, и, кроме всего
прочего, она ведь была молодой женщиной, которой и за собой нужно
было тоже следить.
Попробуй нагреть и перестирать столько белья, да и отцовы пахучие
рабочие комбинезоны и прочую одежду. Всё это на примитивном примусе
или керогазе, которые, кроме противного керосинового запаха, иногда
имели способность взрываться. Если, конечно, нарушить инструкцию по
использованию этого строптивого агрегата. Но разве за всем уследишь.
Я, проявляя некоторые технические навыки, постоянно прочищал
матери форсунку примуса такой маленькой иголочкой, которая была
закреплена на длинной ручке. А попробуй вовремя не прочисти эту
форсунку. Может такой взрыв бабахнуть, что мало не покажется. Так что
я с пяти лет уже соображал, что такое примус и как с ним бороться.
На этой старенькой фотографии, которая сделана отцом Славки
Стишенко летом 1956 года (Славка стоит в первом ряду в бейсболке),
собран основной костяк нашей футбольной команды. Есть ведь на кого
посмотреть, и особенно интересен тот послевоенный наряд, в который
мы одеты.
Сборная команда гарнизона по футболу, 1956 г.
Вы посмотрите только на головные уборы! От картузов и тюбетейки,
до бейсболки и бескозырки. Раньше понятия бейсболки вообще-то и не
было, по-моему, называли её жокейкой, а общее понятие было кепка.
В центре с самолётом в руке и в бескозырке, с позорно спущенным
чулком - это я. Справа от меня стоит тихий и скромный мальчик по имени
Алик Франко. Самый высокий и самый старший из нас мой брат Валерка,
во втором ряду стоят Женька Забавин и Серёга Хацко, а вот в большой
кепке стоит друг, фамилию которого я не помню. Фамилии у всех почти
нерусские и складывается впечатление, что в авиации служили и работали
все национальности Союза, а больше всего украинцев и белорусов.
У Серёги была очень строгая мать. Худенькая, нервная и заморенная
на вид женщина работала учительницей. У них в семье было тоже трое
детей, но отца почему-то не было. Мы об этом как-то не расспрашивали, а
он особенно ничего не рассказывал. Жили они очень бедно. Серёга ходил
всегда в одном и том же невзрачном сером одеянии, состоящем из шаровар
и куртки, в которых он на фотографии. Был молчаливый и хмурый, но
принимал участие во всех наших мальчишеских мероприятиях. Хилого и
бледного от малокровия Серёгу иногда называли Хацемаля. Что, наверное,
значило маленький Хац.
Однажды мы полезли на чердак нашего трёхэтажного дома. На
чердаке особых достопримечательностей не существовало, там обычно
на веревках сушили бельё наши матери.
Когда влезали по металлической вертикальной лестнице в чердачный
люк, Серёга сорвался с верха лестницы и навзничь упал на бетонный пол
лестничной площадки подъезда, прямо спиной и головой об пол.
Удар был мощный - даже весь подъезд тряхнуло, но никто из жильцов
не выскочил на лестницу. Здесь жили люди, привыкшие к грохоту авиации,
стрельбам и прочим звуковым эффектам. Мы со страхом смотрели, как он
медленно поднимается с пола, вроде бы живой и невредимый, но когда
посмотрели на его затылок, то увидели огромную шишку размером с
половинку среднего размера яблока. Шишка сама по себе увеличивалась
в размерах прямо на наших глазах.
Серёга потряс своей буйной головой, ощупал свой затылок и обнаружил
эту огромную неровность.
- Ребята! Что это у меня на голове? - не на шутку встревожился он.
- Это у тебя такая огромная шишка. И она ещё продолжает расти, -
успокоили мы пострадавшего.
Поражённый размерами новообразования на своём затылке, Серёга
заорал диким голосом и стал нас уговаривать:
- Ребятушки, родные мои, пойдёмте в лес! Я не пойду домой. Ой!
Пойдёмте в лес...
Шишка была таких внушительных размеров, что мы сразу забыли с
какой целью собирались посетить чердак и стали уговаривать раненного
пойти домой, и показать голову матери. Но наши уговоры оказали
противоположное воздействие на Серёгу, и он ещё больше причитал и
уговаривал нас уйти в лес, подальше от дома.
Мы поводили его вокруг дома, чтобы он немного успокоился, но шишка
от этого нисколко не уменьшилась, потом всё же отвели домой. Неужели
он так боялся родной матери... Ведь он ничего не порвал из одежды, а
наверняка заполучил сотрясение мозга и нуждался в покое и лечении.
Несколько дней он не появлялся на улице в наших рядах, а мы
попросту боялись навестить Серёгу. Боялись, как и сам Хацко, его мать.
А когда он вышел гулять, мы его ни о чём уже не расспрашивали, а просто
обрадовались, что наша дурацкая вылазка на чердак дома закончилась
благополучно.
Были и у меня боевые раны от наших глупых детских игр. Стоял около
угла нашего дома большой дощатый ящик. Он стоял на боковой стенке и
был довольно вместительный. Стоял, ни кого не трогал, до тех пор, пока
не попался на глаза нашей ватаге.
Я представил себе, что это настоящий танк. Залез в него и стоя в нём
на коленях крикнул пацанам, что броня крепка и танки наши быстры.
В меня сразу полетел град камней, испытывающих крепость брони на
прочность.
Камни отскакивали от ящика и я, глядя на своего противника в
узкую щель между досками, представлял себя настоящим танкистом,
ведущим свою боевую машину под шквальным огнём артиллерии. Я
даже умудрялся отталкиваться ногой и передвигать свой танк навстречу
летящим снарядам.
Смотрел я в щель до тех пор, пока кто-то не запустил в меня осколком
плоской черепицы. Надо же случиться такому совпадению, что эта
черепица в полёте точно попала в вертикальную щель ящика и врубилась
мне в голову чуть повыше лба. В порыве атаки на артиллерию противника
я не почувствовал боли, но увидев кровь, стекающую по лицу на мою рубашку, я не столько от боли, сколько от вида этого ручейка рявкнул на
всю округу и выскочил из своего подбитого танка.
Я орал и визжал, словно недорезанный поросёнок, на виду у своих
испуганных такими обстоятельствами артиллеристов. Проходящая мимо
женщина схватила меня и, замотав рубашкой мою раненную голову,
потащила в санчасть.
Врачей я боялся больше смерти и, когда эта женщина неосторожно
обронила только слово 'врач' со мной началась настоящая истерика
от страха. Уж как ей бедной удалось доставить меня, извивающегося и
визжавшего, в санчасть я не знаю. Не до того было.
В санчасти мне оказали помощь - промыли ранку перекисью
водорода и замотали бинтом голову. Домой я шёл уже, как настоящий
раненный танкист, с перевязанной головой и в окровавленной рубашке в
сопровождении своих недавних противников.
Дома мать, несмотря на мой не совсем бравый вид, дала мне затрещину
за залитую кровью рубашку и за дурацкие игры с применением камней и
прочих летающих предметов. Но всё это не послужило причиной отказа
от наших сумасшедших игр в будущем.
Одним из любимых наших развлечений была игра в войну.
Насмотревшись фильмов про великие сражения с Германией, никто,
конечно, из нас ни в какую не желал быть немцем. Почти у всех наших
гарнизонных пацанов родители прошли через фронты отгремевшей
войны. И только поэтому мы на полный запал наивной мальчишеской
злобы ненавидели фашистских уродов.
Но ведь игра есть игра и кому-то в ней нужно быть русским, а кому-
то и немцем. Эти вопросы решались болезненно, даже после честно
проведённой жеребьёвки дело обычно доходило до отчаянных драк или
ужасных взаимных оскорблений с применением основ российского мата.
Старшие ребята с нами в эти игры почти не играли - у них не вызывало
интереса возиться с пузатой мелочью и поэтому здесь все вопросы решали
мы сами.
Дома у каждого находился целый арсенал стрелкового оружия, но
большее предпочтение отдавалось пистолетам - убрал в карман ещё не
остывшее от стрельбы оружие и все дела, можно играть в другую игру.
Каков запас патронов твоего оружия, никого не интересовало, патронов
было столько, сколько раз ты мог произнести слово 'пах' или 'пух'.
И вот, разделившись на немцев и русских, начинались боевые действия
с лазанием по крышам сараев, за сараями, вокруг дома, в лесу или на
Лысой горе. Бои за Родину продолжались до тех пор, пока хоть кто-то
оставался в живых у обоих противников, а уж когда кончали последнего
бойца, игра возобновлялась. И так весь день.
Иногда договаривались брать пленных, тогда приходилось туго, если
ты попадал в плен к немцам. Немцы тебя начинали пытать, связывали
и применяли различные степени пыток, чтобы выведать у тебя, где
находятся склады, твоя часть и так далее.
Мы , пленные, вдохновлённые незабываемыми примерами Зои
Космодемьянской и молодогвардейцами из Краснодона, молчали и в
итоге наши истязания заканчивались расстрелом. Всё было в точности, как показывали в нашем советском кино.
Апологеты русской сексуальной революции, глядя в рот Запада,
заявляли о том, что в России не бывало секса и только они просветили
Русь своими знаниями этого необходимого народу учения. По-моему, они
здорово ошибались и плохо представляли себе нашу страну того времени.
Читай дальше!
После продолжительных боевых действий и раздосадованные
поражением в войне с очередными пытками ненавистных фашистов, мы
с Сашкой Костриковым решили повысить своё настроение запугиванием
более беззащитных противников. Поскольку пистолеты были ещё при нас,
мы подходили к маленьким девчонкам, игравшим около дома и, наведя
оружие на них, кричали:
- Руки вверх! Снимай штаны без разговоров!
Наши глупые восклицания не имели должного воздействия, и девчонки
с визгом разбегались в разные стороны.
Мы подошли к песочнице, в которой ковырялись две подружки и,
наставив на них свои стволы, повторили нашу страшилку, разумеется, не
надеясь на успех нашего спектакля. Но тут произошло всё совсем не так,
как мы ожидали.
Моя ровесница Валька Башара подняла на нас глаза и совсем по-
деловому спросила:
- Что, прямо здесь, что ли?
Белобрысые и блеклые Валькины глаза нагло смотрели на нас, а всё
её неказистое лицо выражало какой-то триумф и злорадство, пока мы
с Сашкой соображали, как вести себя в создавшейся ситуации. Валька
быстро поняла, что перед ней два придурка ни черта не смыслящих в
таких делах. Валькина подружка под шумок куда-то исчезла, а Башара
настойчиво повторила свой вопрос.
Видимо, она оказалась находчивее нас и предложила пойти за наш дом,
за которым начинался лес и дорога, ведущая к её избе и стадиону.
Странно было, но мы Вальку откровенно побаивались. Ведь даже для
нас бесстрашных бойцов-антифашистов, к которым мы себя причисляли,
существовали страхи, которые вызывали дрожь в коленках и мурашки в
кобчике.
Ну, к примеру, лежит под кустом убитая крыса. Это же так страшно! А
если это ещё и убитая змея, то совсем ужас. Но какая-то неведомая сила
толкала пойти и обязательно посмотреть на эти ужасы. Обязательно, хоть
одним глазком, но посмотреть!
Дом, в котором жила Валька, для нас всех пацанов и был той одной
из этих самых страшилок. Этот дом скорее походил на муравейник, в
котором проживало сразу несколько семей и все жители походили скорее
на жителей притона. Там постоянно что-нибудь происходило для нас из
ряда вон выходящее. То подерутся, то изобьют кого-то после совместной
дружеской попойки.
Нам с пацанами посчастливилось увидеть одну из таких убийственных
сцен, происходящих в этом заколдованном страхами жилище.
Во дворе за подобием забора стоял дикий ор и гам, а все жители
высыпали на улицу и как в театре абсурда наблюдали представление. По двору за мужиком гонялся заросший бородой и кудрявыми волосами
высокий цыган с топором в руке. Мы попрятались за забор и стали
подсматривать эту семейную драму нашего гарнизонного дна.
Полуцыган в расхристанной окровавленной нательной рубахе догнал
удирающего от него мужичонку и обухом топора врезал тому сзади по
затылку. Мужик рухнул на землю, а победитель накинулся на молодайку,
причитающую и трясущуюся от страха.
- Я люблю её, стерву! - ополоумевшим голосом орал лесоруб.
Он навалился на женщину всем телом, и оба, упав, продолжали
непонятную борьбу на земле. Топор зловеще блестел в его руках, и он
надрывно вопил на всю округу:
- Я умру вместе с ней!
Но убивать свою любимую почему-то не стал, да и помешали ему
это сделать выскочившие на шум завсегдатаи этого муравейника. Они
отобрали у ревнивца оружие и стали приводить в чувства поверженного в
затылок. Но тот бездыханно лежал на траве в лужице крови и не приходил
в себя.
Смотреть такие баталии было страшно до ужаса. Но мы всё же приходили
потом на это место побоища несколько раз, как на экскурсию, и с ужасом
рассматривали небольшую лужу крови на траве места происшествия.
По этой самой причине идти с Валькой к их дому совсем не хотелось. Тут
я вспомнил о нашем сарае, который находился в общем массиве построек
сразу за домом. У нас в гарнизоне воров не было, и поэтому сараи никто
и никогда не думал запирать на замки, чего воровать-то, дрова.
Соблюдая элементарные методы конспирации, мы с Сашкой шли
несколько сзади от Вальки, чтобы никто ничего не подумал, глядя на эту
странную троицу. Зашли в мой наполовину пустой убогий сарай. И тут
в сарайной полутьме началось наше с Санькой образование в области
взаимоотношения полов, которое сейчас носит это примитивное название
'секс'.
Валька, как маленькая заправская учительница, рассказала, что она
знает как всё 'это' делается. К её матери по ночам нередко приходят
солдаты, и она частенько подсматривала за ними.
Потом она подняла вверх полы своего лёгонького пальтишки, опустила
вниз трусы и чулки, и продефилировала перед нашими обалдевшими от
увиденного физиономиями, демонстрируя нам своё белое детское тело
спереди и сзади. Вид сзади нас особо не заинтересовал. Оттопыренная
маленькая попка размером с два кулачка, что мы голой задницы не видели,
а вот спереди нас поразили явные отличия.
Там, где по моим представлениям должен находиться выдающийся
вперёд краник мужского человеческого достоинства находилась простая
небольшая пухлая складка кожи.
Ещё не зная этого нахлынувшего на меня нового ощущения, я
почувствовал какое-то возбуждение. Кровь прилила не только к моему
лицу от стыда, но и в центр моего тела.
Оказывается, что инстинкты, заложенные матушкой-природой,
работают в здоровом теле даже в этом возрасте. Пришлось отвернуться,
дабы не было видно взбугрившихся вдруг шаровар в центре моей композиции. Но зоркий Валькин глаз сразу усёк внешние перемены,
которые очевидно и требовались для дальнейшего обучения.
Валька заставила меня снять ненужную амуницию и, потрогав рукой
мой напряжённый фрагмент, легла на заваленный щепками дров пол и
сказала, что я должен делать дальше. При этом она чётко называла всё
своими именами и фамилиями, как и положено, во взрослой жизни, отчего
у нас с Сашкой уши горели и мы краснели от непривычного лексикона.
Я, лёжа на ней, ёрзал, тыкался, и тёрся краником о её складку, испытывая
незнакомое для меня очень приятное чувство. В порыве непонятно откуда
появившихся нежных чувств я бормотал Вальке, что когда мы вырастем,
я обязательно женюсь на ней, а она отвечала, что будет моей женой.
Но до настоящего дела я, конечно, не доставал, так как поза, лежащей
подо мной Вальки, не позволяла совершить всё так, как положено по науке.
Видимо, её знания в области секса были тоже весьма неглубокие. Конечно,
никто и никаких оргазмов не испытывал, но Санька, глядя на наши с
Валькой взаимодействия, начал проявлять нетерпение и возмущаться:
- Хватит вам! Я тоже хочу попробовать.
И после того как мы с Валькой на него не реагировали, а продолжали
заниматься понравившимся делом, он начал применять грубую
физическую силу, пытаясь стащить меня.
Чего только не сделаешь ради друга, пришлось подчиниться его
требованию и освободить Вальку. Санька, видя мой пример, тоже
завалился на нашу общую подругу и начал сосредоточенно елозить на
ней.
Но, очевидно, результат был такой же. Чуть прими она более научную
позу - тогда ведь могло получиться всё так, как учит этому Камасутра.
Уж тогда не знаю, чем бы это всё кончилось для маленьких детских
организмов. Ведь нам и так-то понравилось, а если бы…
Сашкино пыхтение продолжалось недолго, так как во мне взыграло не
только желание повторить приятный момент, но и чувство собственника.
Ведь это была моя фраза, которую я сам услышал в каком-то фильме
и идея моя, а какой-то Костриков пользуется моментом, да и вообще, что
он тут делает. Он ведь ещё совсем маленький для таких взрослых дел (он
был младше меня на год). Я тоже стал стаскивать Сашку, как котёнка за
воротник, с Вальки, приговаривая:
- Ну, хватит, иди домой тебя уже, небось, родители ищут.
Саньке тоже было хорошо, и он с неохотой уступал своё место.
Так продолжалось по несколько заходов. А наша учительница
видимо была довольна своими учениками и стойко выдерживала наши
сексуальные домогательства. Странно, но мне показалось, что при всём
этом она не испытывала никаких угрызений совести и стеснений. Словно
так оно и должно всё быть в жизни у шестилетней девочки.
Не знаю, когда бы мы разошлись сами, но нас насторожили разговоры
около соседнего сарая - видимо, кто-то пришёл за дровами. Мы, хоть и
глупенькие были, но соображали, что занимаемся делом, о котором никто
не должен знать.
Дождавшись, когда разговоры затихли, мы опять же, как бывалые
конспираторы, по одномупрошмыгнули из сарая. Но... договорились, что всем понравилось это мероприятие и мы не прочь повторить обучение в
ближайшее время.
Я пришёл домой, как маленький заговорщик. Ведь ни с кем не
поделишься новым испытанным ощущением и чувством, хоть оно и
показалось тебе прекрасным, всё переживал в себе. Хотя Валька и была
далеко не писаная красавица, но я ведь думал о ней, о том приятном
ощущении, которое испытал с ней. Это ведь она одна подарила мне
минуты небывалого со мной. Ну, как ещё мог реагировать шестилетний
мальчишка на такие необыкновенные в его детской жизни моменты.
На следующий день мы с Костриковым в ожидании появления Вальки
уже часов с 10 утра слонялись по двору. Когда она появилась, у нас
само собой приподнялось настроение и мы, не сговариваясь, пошли к
страшному Валькиному дому.
Не таким уже и страшным он теперь нам стал казаться. Но на всякий
случай мы всё же договорились пойти на стадион, но не по дороге, а
лесом, чтобы нашу странную троицу никто не заметил.
На стадионе для своих занятий мы облюбовали трибуну, на которой
во время парадов возвышалось высшее военное начальство нашей части.
Она представляла собой выкрашенный коричневой краской короб,
сколоченный из досок с проходами и лесенками по бокам. За бортами
трибуны можно было спрятаться от ветра и посторонних глаз. Вот
только на полу этого устройства было грязно, но нас и это не смутило.
Предчувствие того, для чего мы сюда добирались и неимоверная тяга
новых познаний, перебороло отвращение. Подумаешь...
На деревянных досках началось продолжение наших излюбленных
занятий. Всё проходило так же, никаких изменений в позах и очередности
не было. Пока я возвышался на лежащем Валькином тельце, Санька
смотрел по сторонам, чтобы к нам незаметно никто не мог подойти.
Потом мы менялись позициями.
Как оказалось, наши предосторожности были не напрасными, потому
что вскоре я заметил выходящих из леса мальчишек, которые прятались в
кустах, и наше общение пришлось срочно прервать.
Это оказались трое ребят с нашего двора, которые уже давно следили
за нами. Они подошли к нам и стали расспрашивать, что мы тут делаем.
Странный вопрос, гуляем. Но они начали нас с Санькой позорить и
говорить, что они знают, что мы тут с Валькой делаем и называли открытым
текстом наши взаимодействия по матерному. А самым страшным было их
обещание всё рассказать нашим родителям.
Мы, конечно, не трусы, но от греха подальше втроём пошли в сторону
дома, только Валька шла впереди, а мы, как напуганные телята, отдельно
шли сзади. Драться за честь дамы из нас никто не собирался, да и Вальку
никто не обзывал, позорили только нас с Костриковым.
Пацаны сначала было двинулись за нами следом, продолжая свои
выкрики с угрозами рассказать не только родителям, но и всем, чем мы
тут занимаемся на природе, но потом почему-то отстали от нас.
Мы, конечно, испугались прилично. Представляя, как нашим родителям
сообщают о наших тёмных делишках с молодой учительницей Валькой,
нам становилось не по себе. Мы даже не могли представить какую кару мы должны нести от родителей за такие проступки. В нашем прейскуранте
таких проступков ещё не значилось. Понятно, что не расстрел и не пытки,
но, а всё же...
Мы 'проводили' Вальку до её страшного дома и разбежались по
своим квартирам. Детский страх предчувствия неотвратимого наказания
победил разгорающиеся любовные страсти к нашей подруге и на этом
наши тайные встречи втроём закончились.
Но я до сих пор удивляюсь своей трусости, а с другой стороны, что не
делается - всё к лучшему. Мы с Сашкой всё время ждали, когда же наши
шантажисты проговорятся и выдадут нашу страшную тайну, но пацаны из
чувства мужской солидарности никому из родителей ничего не сказали,
но напугали нас с Санькой здорово. Можно сказать на всё оставшееся
детство.
Чем могла закончиться эта малолетняя физическая любовь для
неокрепшего организма... Ведь чем дольше бы это продолжалось, тем
и учительница становилась опытнее и, наконец, дело дошло бы до
настоящего секса.
Жизнь в городке протекала своим чередом. Мы, как и прежде жили
своей обычной жизнью. Всё также грохотали в воздухе реактивные МиГи
и периодически гибли наши лётчики, осваивающие новые самолёты. В
гарнизоне заканчивали строительство Дома офицеров, а это значило, что
скоро кино можно будет смотреть не в 'резиновом клубе', так назывался
солдатский клуб, а в нормальном зрительном зале.
Это был клуб с большой натяжкой, обычный барак из досок, а
резиновый потому, что все желающие посмотреть фильм, в особенности
новый, всегда попадали на сеанс, не зависимо от того есть места или нет.
Сидели везде, где только можно сесть, помимо занятых стульев.
Чтобы не занимать лишних мест в зале мы обычно размещались на
коленях у солдат, так удобнее было, лучше видно. Солдаты первым делом
расспрашивали, чей ты сын. Про моего отца всегда говорили, что он
нормальный мужик и трудяга. Не уважали они сверхсрочников, называя
их 'макаронниками', но детей сверхсрочников, конечно с коленей не
сгоняли, дети тут не при чём. Так и кино посмотришь и с солдатами
познакомишься.
В 30 метрах от нашего дома находился высокий забор сделанный
из колючей проволоки, на которой находились предупредительные
надписи 'Стой! Стреляю!'. За забором находилась настоящая зековская
зона, в которой размещался штрафной батальон. По углам ограждения
располагались наблюдательные вышки с часовыми-автоматчиками
и прожекторами, а внутри находились два деревянных барака для
заключённых.
Заключённые выполняли строительные работы на территории городка
и аэродрома. Каждое утро их строем с исполнением патриотических песен
о Красной Армии, которая оградит народ стальными штыками от врагов,
и под конвоем автоматчиков, вооруженных автоматами ППШ, выводили
на работы, а к вечеру приводили в бараки.
С наружной стороны у забора были сараи, в которых хранились
строительные материалы. Мы часто воровали оттуда карбид для своих опытных изысканий в области взрывотехники и это несмотря на охрану
на вышках у забора. Соседство с зоной, прямо скажем, не очень приятное,
но особых неудобств мы пока не испытывали. Опасность такого соседства
мы прочувствовали только один раз.
Мы втроём поздно вечером сидели дома одни, родители ушли в кино.
Вдруг погас свет по всему городку, и мы с братом сели у окна и стали
рассматривать, что делается в сплошной темноте на улице.
Раз исчезло электричество, то его не было и в колючей проволоке
забора вокруг зоны. Зеки воспользовались замешательством охраны и
всей толпой ринулись на штурм заграждения. Досками они повалили
одну секцию забора и по ним вырвались на дорогу, проходящую около
нашего дома.
С криками и свистом мимо нас неслась чёрная волна штрафников, а за
ней охрана с автоматами. В темноте ночи чёрные робы беглецов оказались
очень кстати, их почти не было видно, только дикий крик и топот выдавал
бегущую по дороге толпу.
Охранники стали стрелять не на поражение, а поверх голов убегающей
и улюлюкающей братии. Это всего в каких-то 3-5 метрах от нашего
окна. Пули, мелькая трассерами, со свистом, уносились в небо вслед
за беглецами, которые испугались и попадали на дорогу. Засветились
прожектора с вышек, и в свете лучей уже можно было разобраться, кто
есть кто.
Положив всех сбежавших на дорогу и пересчитав неудачных
самовольщиков, охрана вернула их на свои нары. Побег был предотвращен,
но трое самых проворных всё-таки сгинули в темноте ночи.
Это мы узнали уже утром, так как население городка предупредили,
что три зека скрываются, где-то в лесу и нужно быть осторожными.
Двое вернулись в зону сами через два дня. Видимо голод действительно
был не тётка, а вот третий попался в магазине с подделанным чеком при
попытке купить продукты. Я видел, как к магазину приехала милиция, и
его увезли, но уже не на зону, а куда-то в город.
Все эти три дня городок жил в напряжении, что можно ожидать от
преступника никто ведь не знал, поэтому нам детворе ограничили нашу
свободу передвижения территорией нашего двора.
Кончалось лето, и мама сказала, что пришло время и нужно готовиться
к школе. А это значило, что мне нужно было в первый раз топать в
первый класс. Я особенно не задумывался над этим, но уже кое что знал
про школу, так как старшие мои брат с сестрой учились, брат закончил
третий, а сестра - первый класс.
Купили мне учебники и тетради, портфель, ручки и карандаши, какую-
то одежонку и обувь, в общем, я был готов к занятиям в школе.
Первым делом я очень внимательно ознакомился с учебниками, по
которым мне нужно было осваивать науки, и пришёл к выводу, что самый
интересный учебник это 'Букварь', так как там было больше всего картинок.
Эта привычка у меня была всегда, когда мы все вместе получали новые
учебники и приносили их домой - первым делом рассмотреть картинки.
Я садился, брал все учебники брата и сестры, свои и внимательно изучал
их от корки до корки. Мне было очень обидно, что учебники старших классов гораздо интереснее тех, по которым предстояло учиться мне.
Так или иначе, но первое сентября пришло, и мы с мамой и сестрой
за ручки пошли в школу. С полным портфелем и цветами, испытывая
некоторое волнение, первый раз такое событие, пришли в школу.
Тут я немного обалдел от того количества знакомых и незнакомых мне
ребят и взрослых, находящихся во дворе школы, и поэтому всё торжество
первой линейки в деталях не запомнил. Да, ещё в строю своего первого
класса я увидел Вальку Башару. Где-то что-то ёкнуло, но пришлось
сделать вид, что не заметил, уж слишком многолюдно и шумно было в
тот момент.
Торжество обстановки волновало наше школьное воображение и
мы примерно стояли на линейке, взявшись за руки по парам. Потом
учительница завела в класс, в котором в основном пахло краской и
известкой от стен, но было чисто и светло. Этот ремонт делала и моя мама
с другими родителями. Раньше всё делали сами родители и всё абсолютно
бескорыстно.
Расселись по партам, как кому захотелось и состоялось первое
знакомство с нашей первой учительницей. Ни фамилии, ни тем более
имени я не запомнил, и даже как она выглядела, не помню. Объяснить это
можно просто.
Столько было впечатлений от нового, незнакомого, да и учился я у
первой учительницы в этом классе всего то четыре месяца. Уже через
четыре месяца я находился совершенно в другом военном городке,
совершенно в другой школе, скорее напоминающей барак, чем школу и
совершенно в другом незнакомом мне классе. Ну, об этом потом, пока
есть еще, о чём вспомнить про этот класс. Это ведь не шутки, а первая
детская любовь.
Учительница после знакомства рассадила нас по своему усмотрению,
чем она ориентировалась при этом одному богу известно, но попала точно
в яблочко.
Меня посадили на третью парту в правом ряду парт с миловидной
девочкой Наташей Курыш. Отец у неё был лётчик из нашего полка.
Сначала всё было как обычно. Девчонка как девчонка, мало ли
таких. Потом начались занятия, потянулись серые ничем неприметные
дни изучения любимого моего учебника под названием 'Букварь',
чистописание крючочков и палочек простым карандашом.
Ну, как тут можно просидеть целый урок неподвижно за такими
скучными занятиями, когда ты привык к постоянному движению и
относительной свободе своих действий. Конечно, тяжело было привыкать
делать не то, что ты хочешь, а то, что требует учительница и школьная
программа.
Для меня в то время любимым временем была большая перемена.
Дежурные родители сразу после звонка приносили нам в класс обед по
полной схеме: первое, потом второе блюдо и даже чай. Быстро уработав
свою порцию, можно было ещё минут 15 погонять дурака в школьном
коридоре со своими друзьями с нашего двора.
Время шло, летели дни. А я стал замечать, что моя соседка Наташка
не совсем обычная девчонка, а самая красивая в нашем классе. Она была в 1000 раз красивее Башары. Ну ни дать ни взять настоящая Мальвина.
Большие красивые зеленоватые глаза и причёска совсем как у Мальвины,
только волосы не голубые, а каштановые. А на верху этого вьющегося
многоволосья обычно красовался огромный бант из полупрозрачной
ленты. Отношение к ней я резко поменял и теперь смотрел на неё своими
восхищёнными глазами и можно сказать, влюбился как настоящий
Нарцисс, но в её отражение.
И вот как-то приехал фотограф из Петрозаводска. Наши родители
собрали деньги и сделали заказ на фотографирование наших мосек на
портретах в бумажной рамке, причём цветных фотографий.
Цветные фотографии в то время - это было кое-что из ряда вон
выходящее. Да ещё мальчики фотографировались в форменной школьной
фуражке с эмблемой. Школьная форма была введена в школах больших
городов, а мы здесь в нашем захолустье её никогда и не видели, ходили в
произвольной форме. Хотя у девочек были форменные чёрные фартуки и
белые для торжественных случаев, и они их носили, правда, не все.
Фотографировали нас, вызывая по очереди прямо с урока в учительскую.
Здесь словоохотливый мужичёк и кто-то из наших родителей усаживали
на стул перед фотокамерой на треноге, одевали на голову всеразмерную
школьную фуражку (околыш фуражки сзади был разрезан, и её можно
одевать на голову любого размера) и со словами смотри сюда - 'сейчас
вылетит птичка', фотографировали.
Когда родители недели через две пришли в школу забирать готовые
фотографии, мы тоже присутствовали при этом, и я слышал как моя и
мама Наташи, сдвигая наши фотографии вместе, шутили между собой:
- Смотри-ка, а ничего бы из них получилась парочка, очень подходят
друг другу!
Шутки шутками, но Наталия мне в это время уже не была безразличной,
поэтому я, делая вид, что не слышу этих слов, тоже разглядывал волевое
лицо 'гимназиста' в рамочке с закруглёнными углами и Натальино очень
приятное личико с большим белым бантом в волосах. Ничего была бы
парочка!
Слово 'гимназист' для нас в то время было весьма унизительным. По
фильмам тех времён 'гимназист' - это потомок буржуазии, а потому их
следует колотить. Но у нас таковых не было, и колотить было некого.
На цветной фотографии цветными были только губы, эмблема желтела
на фуражке, да лица имели розоватый оттенок, а остальное изображение
имело обычный черно-белый вариант. Но в то время это был несомненный
прогресс в нашем сером искусстве фотографии, поэтому обходился этот
прогресс нашим родителям недёшево.
Наталия на уроках часто ловила на себе мой блаженный взгляд, а я
сразу смущённо прятал глаза, но никогда ничего по этому поводу мне
не говорила. Когда она, от усердия склонив голову направо, старательно
вырисовывала карандашом палочки её каштановые кудри с огромным
бантом свисали совсем рядом с моим плечом. Меня так и подмывало
потрогать их или просто прикоснуться к ним. А её взгляд зеленоватых
глаз заставлял меня просто терять дар речи и краснеть, как на первых
уроках у Вальки Башары.
У неё был красивый пенал для ручек и карандашей, по нашим временам
это был предмет роскоши. И когда она мне его показывала, наши руки
прикасались друг к другу, а меня словно волшебным током поражало
прямо в сердце. Но на уроках мы с Наталией разговаривали только по
делу, а в другое время говорили, но говорили 'ни о чём', то есть говорили
о каких-то малозначительных мелочах.
С детства я страдал болезнью или нервным расстройством, которое
сейчас именуется просто энурез. Это когда ты засыпаешь, как убитый,
и с хорошим настроением, а просыпаешься почти по горло мокрый от
своей же собственной мочи, и настроение сразу сникает: ну вот опять
обоссался. Душа у нас в те времена не было, трусы поменяешь, вот и все
гигиенические меры.
Постепенно выработался некий комплекс неполноценности, отсюда,
наверное, и моё стеснение. В обществе мальчишек у меня этот комплекс
отсутствовал, а вот в присутствии наших прекрасных дам, он проявлялся
в полной мере. Вот по этой самой причине я ужасно стеснялся Наташку
и периодически отвечал ей невпопад, что вызывало краску стыда и
смущения на моём лице.
Зима в Карелии наступает рано и бывает суровой, так было и в этот
год. Наташка простудилась и заболела ангиной, в школу не приходила, а
болела дома.
Я сидел на уроках с зелёной тоской в голубых глазах, так как рядом не
было любимого человечка. Не было рядом колечек её кудрей, я не слышал
её голос и не мог даже просто поговорить. А ведь раньше больше молчал,
когда она была рядом, а вот теперь сидел и жалел об этом. Чего молчал?
И сам не мог понять.
Сидел и представлял себе, как я прихожу к ней домой. Просто так,
навестить, и мы болтаем всякую чушь довольные тем, что встретились.
Но суровая действительность в лице педагога с учительским голосом
возвращала меня из облаков и заставляла писать буквы по прописи и
решать элементарные первоклассные задачи в виде 2+2=4 и так далее.
От безысходности хотелось выразить свои чувства, поделиться с кем-
нибудь своей тоской. Но, как и с кем? На парте написать уж очень заметно,
и я для конспирации аккуратно, прямо как в прописи, вывел на сидении
парты справа от себя 'Я люблю К.Н.'
Может быть, это вообще были мои первые связанные между собой
слова, мы же учились в первом классе всего то три месяца, а тут человек
от переизбытка чувств начал опережать учебную программу и сразу
выдал такой шедевр.
В общем, скучал я без своей соседки по парте, да, наверное, так, что
это не проходило незамеченным нашими маленькими 'старушками',
которым до всего есть дело, то есть нашими классными сплетницами.
На следующий день пришёл в класс и заметил некое необычное
оживление, исходящее от наших местных 'старушек'- близнецов
Куприяновых: Наталии и Надежды (кстати, их инициалы тоже у обеих
К.Н.). Отделившись от основной массы подружек, близнецы, как великие
парламентарии, подошли ко мне и начали меня стыдить в том, что я ещё
маленький заниматься такими вещами как любовь и что-то в этом роде, что они прочитали написанное мной посвящение Курыш на парте, и что
мне должно быть стыдно.
Я, конечно, поразился как нужно было внимательно обследовать мою
парту, чтобы заметить маленькие буковки, написанные на коричневом
сидении фиолетовыми чернилами. Разумеется, я зарделся краской от
смущения, ведь это была сущая правда. Ну, они ведь говорили чистую
правду, но только как… Я пробурчал в ответ только одну фразу:
- Вам-то какое дело?!
Ну, надо же дурачок. Как я не догадался сказать, что К.Н. в классе у
нас хоть пруд пруди и может это признание ей, Куприяновой. Красный от
смущения и вспотевший от явного стресса, я сидел и старался не обращать
внимания на бдительных близняшек.
Оказалось, что сёстры вчера были дежурными по классу и после уроков
делали уборку в помещении, вот когда они успели всё заприметить. Это
тоже нужно проявить сверхвнимательность и специально выискивать, где
и чего написано.
Через несколько дней на уроки пришла Наташа. Горло у неё было
замотано каким-то тёплым платком, и разговаривала она с хрипотцой, но
я-то прекрасно понимал этот чудный голос.
Я воспрянул духом, и захотелось жить. Мне уже было наплевать на
Куприяновых всех вместе и по одиночке тоже. В наших отношениях
ничего не изменилось, всё было по-прежнему. Может быть, сёстры ей
ничего не сказали из зависти или ещё по какой-нибудь другой причине, а,
если и сказали, то только подтвердили её догадки. Она же сама не слепая
- видела, как я на неё смотрел.
А уже через неделю Наталия тихо и, по-моему, с грустью сказала мне,
что скоро отца переводят на новое место службы и они уедут с ним. Куда
переводили служить её отца, я не помню, а вот то, что она скоро уедет и
возможно, что мы больше вообще никогда не увидимся, для меня нужно
было осознать.
И здесь я не смог перебороть свой комплекс. Ну что такого страшного
было попросить о том, чтобы она потом сообщила свой новый адрес. Хотя
бы это! И на такой-то поступок у меня не хватило смелости.
Наталия уехала, но мир не перевернулся, и я так же приходил в школу
на свою парту и с жалостью смотрел на уцелевшую надпись на сидении.
Отчего ещё острее чувствовал отсутствие моей дорогой девчонки с
обворожительными кудрями и бантом. Своё послание на парте я не стирал
принципиально.
Прошло ещё два месяца. От мамы мы узнали неожиданную новость:
нашего отца тоже переводят служить в другой полк, и настала пора
собирать свои пожитки и переезжать к новому месту.
А как же школа? Мои друзья? Вот так вот всё бросать и ехать на
незнакомое место? Да, вот так. Всё бросать и двигать дальше, осваивать
Карелию.
Новое место нашей службы и проживания находилось значительно севернее, на широте примерно 65°, то есть совсем рядом с Северным
полярным кругом. В 14 километрах от знаменитого города, существующего
с 1450 года под кратким названием Кемь.
Страна голубых озёр, хвойных лесов и реактивной авиации...
Город находится в устье реки с одноименным названием, где она впадает
в Белое море, и знаменит Соловецким монастырём, расположенным
на Соловецких островах. В эту самую Кемь царь Петр I ссылал всех
неугодных ему заговорщиков и своих личных противников.
Наш военный городок носил официальное название поселок Сокол
и приютился в лесу на левом берегу реки Кемь по дороге к деревне
Подужемье, рядом с которой находился аэродром. От посёлка до аэродрома
было 4 км по местной грунтовой дороге. Аэродром, представляющий
собой взлётно-посадочную полосу длиной 2, 5 км у деревни Подужемье,
так и остался до сих пор.
Величавая река Кемь не хуже Днепра. Посёлок Сокол на берегу реки
Зимняя заснеженная Карелия зимой выглядит везде одинаково. Белый-
белый снег, на фоне которого выделяется зелень хвойного леса, и не
поймёшь сразу где начинается, а где кончается берег заснеженной реки.
Посёлок располагался на двух сторонах глубокого оврага, по дну
которого протекал небольшой ручей, впадающий в реку. Этот ручей
вытекал из болота на севере от посёлка и поэтому его вода имела странный
коричневатый оттенок. Это торф придавал окраску местным водам.
На правой стороне оврага было несколько кирпичных домов для лётного
состава, магазин, баня, школа, а на нашей левой стороне располагались
около двадцати финских домиков, столовая лётного состава, клуб и
еще два магазина и почта. Кругом карельская тайга и болото, дорога на
Подужемье пересекает посёлок и овраг и тянется до аэродрома.
Нашей семье выпала честь осваивать второй от дороги финский домик.
У каждого дома был свой номер, но сейчас уже точно не вспомню какой
номер был на нашем. По-моему, №12.
Финский домик - это довольно примитивное щитовое строение. Между
деревянными щитами стен насыпан шлак для утепления, пол немного
приподнят над землёй, печное отопление и больше никаких удобств.
Туалет типа сортир в десяти шагах за домом и рядом сарай для дров.
Но зато в доме проживала только наша семья, там была маленькая
веранда, небольшой коридор-кухня и две комнаты. На кухне стояла
бочка для хранения воды, стол и уже знакомые керогаз и примус. Печь
находилась в комнате, поэтому на кухне зимой вода в бочке покрывалась
льдом, и было холодно, как в морозильнике. Сейчас, конечно, в таких
суровых условиях уже люди, по-моему, не живут нигде, если учитывать,
что это Карелия, а не Краснодарский край.
Истребитель типа МиГ-15
На нашем аэродроме базировался полк реактивных самолётов типа
МиГ-15, а сам полк был недавно выведен из дружественного Китая.
На фотографии приведена одна из модификаций самолёта МиГ-15,
чтобы было понятно, что это была за машина такая, которую техники могли ремонтировать, находясь под самолётом, только лёжа на спине.
Разумеется, и смотрится он в настоящее время, века наших самых
изящных и стремительных самолётов типа МиГ-29, жалким уродцем и
недоделкой. Но, вопреки всем законам земного тяготения, эти летающие
трубы летали, низвергая пламя и гром из своего сопла и сжирая несметные
количества керосина. В то время других не было, и все ратные авиационные
подвиги совершались именно на таких машинах.
Школа находилась далеко от нашего дома по дороге в сторону
аэродрома и представляла собой убогий деревянный барак, это была
бывшая солдатская казарма.
Мама привела меня за руку в эту новую школу, и меня, вполне
традиционно, представили классу, объявив, что я новый ученик и буду
обучаться в этом классе. Для меня, стеснительного по натуре, эта новая
процедура была очень неприятной, так как на меня сразу устремили свои
изучающие взгляды около двадцати пар глаз будущих коллег по классу.
Волновался я очень, ведь всё надо начинать сначала и самое горестное,
что друзей у меня здесь ещё не было.
Мою новую учительницу звали Мария Васильевна Михайлова, её сын
Сашка учился в этом же классе. Подробности знакомства с новым классом
не помню, но всё закончилось быстро.
С первых же дней в новом классе очень не понравилось мне поведение
Сашки Корчагина. Белобрысый и дёрганный какой-то балбес пытался
мне показать своим поведением, что он здесь лидер, а я должен знать
своё место.
Во время перемен он носился по бесконечно длинному коридору в
накинутом пальто, как у Чапаева бурка, при этом на своём бешеном скаку
задевал мальчишек, словно предлагая недовольным этим выяснить с ним
отношения. Короче говоря, он таким методом задирался с неугодными
ему личностями.
Однажды дошла очередь и до меня. Я понимал, что физически Сашка
сильнее меня, но мои жизненные принципы не позволяли сносить
незаслуженную обиду. После удачного Чапаевского наезда на меня этого
кентавра я не выдержал, и мы сцепились с ним в неравной схватке.
Откуда во мне взялось столько злости на этого лихого наездника.
Мы катались по школьному коридору и по очереди занимали верхнюю
позицию друг на друге. Но чистой победы надо мной не было, так как мы
в драке вышибли стекло в двери запасного выхода.
На звон разбитого стекла в коридор выскочили учителя и техничка.
Поединок был остановлен методом растаскивания участников потасовки
в разные стороны. Никто из учителей не разбирался кем и по какому
поводу была организована эта шумная драка, и кто разбил стекло. А мой
воинственный пыл был охлаждён вызовом родителей в школу.
Мария Васильевна объявила мне, что я на сегодня свободен и должен
идти за родителями. И чтобы без родителей я в школу не появлялся.
С мгновенно ставшим неимоверно тяжёлым портфелем и обидой на
учителей за неправильную оценку нашего поединка я побрёл домой. Как
же мне хотелось, чтобы не кончалась эта и без моих желаний длинная
дорога по заснеженным пролескам до дома, но она закончилась, и я всё же оказался дома.
Я никак не мог сообразить и придумать какое-нибудь враньё об этом
первом в моей жизни школьном позоре, чтобы как-то помягче рассказать
матери о вызове в школу. Так и промолчал.
О вызове в школу я сказал с рёвом только утром и, видя моё состояние,
мама пошла к учительнице без меня. Я упёрся всеми четырьмя
конечностями и не позволил матери сдвинуть меня с места.
Всё кончилось благополучно; мать поговорила с Марией Васильевной,
о чём я до сих пор не знаю. Отец послал какого-то своего солдата, он
вставил выбитое стекло и только на следующий день я пошёл в школу.
Из поведения одноклассников я понял, что меня зауважали за смелые
действия против Корчагина, ведь до меня таковых среди пацанов не
нашлось. А Сашка тоже кое-что сообразил и, хотя лидерства мне не
предлагал, но его поведение в отношении ко мне, да и к другим тоже,
резко изменилось в лучшую сторону.
Несмотря на моё буйное поведение в школе, вскоре состоялся приём
нашего класса в октябрята и меня тоже приняли. А я ведь действительно
боялся, что мне припомнят эту драку и не примут в этот отряд.
Было такое звание у школьников младших классов, которое никаких
привилегий не давало, а вот ответственность у них повышалась. Как же,
ты ведь теперь наследник самого Володи Ульянова, а он учился на одни
пятёрки.
Раньше звёздочки октябрёнка были самодельные картонные, в магазине
их не продавали. А мне отец сделал настоящую красную звёздочку из
металла, с настоящей булавкой, как у покупных значков. И ничего, что
красная краска почему-то долго не сохла и пачкалась, но зато у меня была
настоящая звезда, почти как орден у отца. Гордости не было предела.
Совсем неожиданно на перемене я случайно за что-то зацепился своей
звездой, и моя любимая награда покатилась на пол - отломалась булавка.
Теперь уже горести не было предела, и я ревел от обиды, совсем как
маленький ребёнок, от обиды сам не зная на кого. Отец, конечно, всё
сделал ещё раз и я теперь уже берёг свой блестящий значок, как зеницу
ока.
Отец, несмотря на постоянную занятость на своей службе и дежурствах,
иногда уделял и нам своё свободное время.
Длинными зимними вечерами мы с ним делали модель подводной
лодки с резино-моторным двигателем. Корпус лодки делали из обычного
соснового полена, которые лежали у нашей печки. Печка горела, создавая
тепло и уют в нашем домике, а мы сидели около неё и обычным ножом без
всяких шаблонов шпангоутов корпуса выстругивали будущий подводный
корабль.
Я с удивлением наблюдал, как отец простым кухонным ножом аккуратно
стружка за стружкой снимал поверхность дерева и постепенно из полена
в его сильных руках вырисовывались обводы корабля, в точности такие
же, как были нарисованы на чертеже модели.
За этими занятиями я расспрашивал отца о предназначении будущей
модели и что из себя представляет в натуре эта подводная лодка. Однажды
я поинтересовался, как и где его ранили на войне, и услышал целый рассказ о военных буднях советских лётчиков.
'Над взлётной полосой эхом прокатилась команда 'Воздух' - это
означало, что вражеские самолёты начинают очередную бомбардировку
нашего аэродрома. Странно было, что немцы решились начать бомбёжку
в начинающихся сумерках. Это не совсем удобно, так как наземные
цели в сумерках плохо различимы, да к тому же наши объекты были
замаскированы сетками и ветвями деревьев. Видимо у немецких лётчиков
была точная ориентировка по дислокации наших самолётов и наспех
сооружённым капонирам и ангарам.
В воздухе послышался рёв пикирующих бомбардировщиков, и они
волна за волной начали сбрасывать свои бомбы нам на взлётную полосу
и на наши укрытия.
Я в это время ремонтировал самолёт и, выскочив из ангара, побежал к
специальным окопам для укрытия от авиаударов. В воздухе раздавались
непонятные и частые хлопки, словно невдалеке работали несколько
зенитных установок.
- Ну, сейчас наши зенитчики раздолбают эти бомбовозы, - подумал я,
приняв ошибочно эти хлопки за выстрелы зениток.
Пока бежал по полю, в темноте я увидел множество небольших взрывов
на нашей взлётной полосе и сообразил, что это не ПВО работает, а немцы
сбрасывают кассетные авиабомбы.
Были у них такие штуки с сюрпризами. С виду обычная фугасная бомба,
а когда её сбрасывают, то на высоте около 100 метров она раскрывается
на четыре части и начинает вращаться как пропеллер. Внутри на
подвесках висят противопехотные мины, которые срываются с подвесок
и разлетаются в разные стороны, при этом покрывая своими взрывами
большую площадь.
Взрывы стали приближаться ко мне, и я побыстрее повалился на землю.
Я уже лежал, распластавшись на поле, когда прямо в меня попала эта
самая мина. На какое-то мгновение я потерял сознание, а когда очнулся,
то почувствовал страшную боль в ногах, точнее между ног.
Стал разглядывать в темноте на ощупь свои ноги: вроде целы, но все в
крови и комбинезон между ног весь пропитался кровью. Я вскочил и как
мог зашкандылял к окопам. В окопе наш фельдшер собрал всех раненных
и погрузил на грузовик, который срочно отправили в госпиталь.
Лёжа в кузове трясущегося 'студебекера', который уже подъехал к
просёлочной дороге, я вдруг заметил среди кустов лучик светившего в небо
фонарика. Это был диверсант-корректировщик, который, устроившись на
краю аэродрома, своим фонариком наводил немецкие бомбардировщики
на цели.
- Ах ты гад! Вот почему немцы так точно в темноте наносят свои удары
по нашим строениям и капонирам.
Я достал свой пистолет 'ТТ' и начал стрелять по мигающему огоньку.
Грузовик на ходу здорово трясло и раскачивало на грунтовой дороге,
попасть на таком расстоянии в практически невидимого диверсанта было
очень непросто. Я выпустил все две обоймы по корректировщику, но
грузовик свернул в сторону и свет от фонарика исчез за поворотом. Попал
или нет, я так и не понял. Да и в голове от контузии шумело и в глазах всё расплывалось.
В госпитале меня сразу положили на операцию и из моих ног
повытаскивали 7 небольших осколков, а восьмой около колена так и
остался. Не стали его вытаскивать, так как могли повредить сустав.
Зашили мне рассечённую мошонку и отправили в палату.
Мина взорвалась у меня прямо между ног. Направление разлёта
осколков от взрыва идёт вверх конусом и, если бы я стоял, а не лежал,
меня бы, конечно, всего посекло градом осколков. А тут вот выжил. Две
недели в госпитале и опять в свою родную часть на аэродром'.
Слушая отца, я представлял это недавнее военное время и проникался
уважением к нашим победителям. А тем временем корпус подводной
лодки был почти готов, и отец доверил мне зачищать его наждачной
бумагой. Это было несложно, но я был горд тем, что тоже принимал
личное участие и приложил свои руки к изготовлению модели.
Медленно, но верно наступала весна, на реке пошёл ледоход, и она
очищалась ото льда. Только теперь, когда природа сбросила с себя
грязнеющий белый саван снежного покрова и обнажилась в своей
истинной наготе, можно было увидеть по-настоящему всю удивительную
красоту природы нашего посёлка Сокол.
Вид на реку Кемь у пос. Сокол 14 км.
На этой фотографии воспроизведён вид на реку Кемь со стороны огромного острова, делящего русло реки почти пополам. Там, вверх
по течению, в районе деревни Подужемье река стремительно неслась
с огромной скоростью по каменистым глыбам порогов, а уже у нас её
спокойное течение было едва заметно по плывущим по воде брёвнам
лесосплава.
Крутой и высокий левый берег, а напротив на ширине реки в 450 метров
- низкий и пологий, заросший зеленью густого леса. Красота неимоверная,
лес чистый, словно его ещё не коснулась человеческая рука. Выходишь из
дома и сразу попадаешь в окружение высоких и стройных сосен и елей,
а сквозь деревья просматривается величаво текущая синеватая вода с
плывущими по ней бревнами.
По Кеми сплавляли лес, и некоторые одинокие отбившиеся от
бревенчатой массы бревна заползали одним концом на берег и оставались
в таком беспомошном положении, представляя собой подобие мостика
выдающегося в воду.
На такой бревенчатый мостик я и зашёл. Интересно было посмотреть
на несущуюся мимо меня воду, разлившуюся в своём многоводье, да
ещё моё внимание привлекли мальки рыб, тучами мельтешившие около
берега.
Бревно было довольно толстое, и я почти свободно перемещался по
нему в сторону воды. В глубине в тени большими стайками сновали
лупоглазые мальки, только что вылупившиеся из икринок. Они были
настолько забавными – одни большие чёрные точки глаз и маленький
хвостик.
Наклонившись к самой воде, я стал рассматривать, как они мужественно
противостоят течению воды, уносящего их от бревна. Выкладывая всю
свою силу и прыть рыбёшки, казалось, больше ничем другим и не были
озабочены. Бесконечная гонка на выживание, как в беличьем колесе.
Водный простор и это огромное скопище шустрых мальков создали у
меня то самое ощущение бесконечности пространства, как и то звёздное
небо, в которое я смотрел, лёжа на спине у стога сена на юге у бабушки.
Неопределённость ощущения, где теперь верх, а где низ - была полнейшая.
Эта невесомость словно подтолкнула меня вперёд в открытый космос.
И стоило на мгновение потерять ориентацию как я тут плюхнулся в
холодную апрельскую воду в пальто, ботинках и в шапке.
Дна ногами я не доставал и меня подхватило потоком воды и прибило
к бревну, на котором я только что стоял. Хорошо, что упал в эту сторону
от бревна, а если бы на другую, то меня, конечно, быстро унесло водой.
Чем бы всё это всё кончилось нетрудно себе представить.
Холод воды словно обжёг моё тело. Тут уж стало не до космоса и
бесконечности его пространства. Я не растерялся от первого испуга,
и удалось ухватиться за бревно. Здесь я проявил все чудеса своего
жизнелюбия и когтями вцепился в кору спасительного соснового бревна,
а потом кое-как выкарабкался на берег.
Весь мокрый до самой макушки я меньше всего думал о том, что могу
заболеть. У меня чётко сработал эффект Серёги Хацко, я думал только о
том, что скажет моя мама.
Рядом никого не было, и мне не нужно было уговаривать кого-то, не сообщать о случившемся матери - сам себе хозяин. Я шёл по пролеску в
сторону дома, садился под деревья и, сдерживая клацанье зубов от холода,
пытался задержать время. Но холод действительно оказался не тёткой,
как я не крепился, он взял своё.
У меня начался противный озноб и начало трясти мелкой дрожью всего
тела. А уж, когда я появился дома, то представлял собой жалкое зрелище
больного ребёнка.
Мама сразу раздела меня, растёрла тело водкой, и уложила в постель,
тепло укрыв двумя одеялами. Ночью поднялась высокая температура, и
встревоженные родители вызвали дежурного врача по гарнизону, который
определил суровый диагноз - воспаление лёгких. Я проваливался в
потный жар болезни и в бреду полусознательного состояния не заметил
как прошло три дня и три ночи.
Меня оставили лечиться дома. Ко мне приходила медсестра и делала
уколы пенициллина и давала какие-то таблетки. Только недели через три
мне разрешили погулять и мы с мамой пошли в кино.
Фильм назвался 'Если бы парни всей Земли…'. С удивительным
чувством возвращения в нормальную жизнь я смотрел этот фильм об
отважных моряках, которых далеко в море застигла непонятная эпидемия
болезни, которую они мужественно победили. Совсем как я недавно. Я
уже порядком соскучился по своей улице и мальчишкам и для меня этот
поход в кино принёс очень много впечатлений.
Незаметно пролетел первый класс, пришло время летних каникул, это
была для нас золотая пора нашего детства. Чем мы только не занимались
эти три светлых в прямом смысле слова месяца.
Летом солнце уходило за горизонт только в двенадцатом часу ночи и
часа через три снова появлялось на горизонте и начиналось новое утро,
новый день.
Когда на улице светло, то и не замечаешь, как наступает вечер и ночь.
Родители по вечерам загоняли домой нас буквально палкой, так как после
неоднократных обещаний через пять минут прибыть домой, мы нарушали
свои обещания.
Рядом с нашим домом находилась волейбольная площадка. Самая
настоящая, с сеткой, разметкой, посыпанная песком и даже с лавочкой.
Взрослые обычно по вечерам устраивали настоящие соревнования по
волейболу, а днём хозяевами на площадке были мы. Помимо футбола,
волейбола, лапты и городков любимым нашими занятиями была стрельба
из лука и арбалета.
Солдаты на скучных ночных дежурствах, чтобы не заснуть по ночам,
что-нибудь мастерили и из их рук выходили прекрасные арбалеты,
которые они дарили нам, местным мальчишкам. Одним из первых в
подарок получил арбалет мой брат Валерка. Для тех, кто не знает, что
такое арбалет предлагаю посмотреть на фото.
Конечно, наше оружие было куда как примитивнее навороченного
современного. Сейчас есть даже с оптическими прицелами и прочими
приспособами для повышения точности стрельбы.
Назовите мне того мужика, который не любит стрелковое оружие. Нет
таких! А если и найдёте такого, то это точно не мужик.
Арбалет
Вот и у нас начался настоящий повальный стрелковый бум. Даже
самые маленькие наши шибздики выходили гулять на улицу, держа в
руках маленькие луки со стрелами, ну прямо как Амуры или Купидоны.
У нас были простые модели укороченной винтовки или просто без
приклада, только с рукояткой. Вооружённые луками, сделанными из
можжевельника и стрелами, а у некоторых привилегированных были
арбалеты, мы целыми днями упражнялись в стрельбе по настоящим
зелёным бумажным мишеням, которые доставали через наших отцов на
складе боепитания.
Стрелы у нас вначале были примитивными, без наконечников и
оперения, что приводило к недостаточной точности попадания в цель.
Но развитие оружия не стоит на месте, и мы постепенно перешли
на наконечники сделанные из жести от консервной банки, в острую
внутреннюю часть которого был залит свинец.
Этот наконечник придавал стреле при полёте устойчивость и точность
попадания в мишень, причём стрела чётко втыкалась в деревянный щит.
В заднюю оконечность стрелы мы вставляли куриное, лучше гусиное
перо, точность нашей стрельбы значительно повысилась. По сути дела
это уже было настоящее оружие, которым можно поражать живую силу
противника.
Но несчастных случаев у нас ни разу не было, за исключением одного
курьёза с Афоней. Маленький ростом и худой, как после отсидки в
Освенциме, Толик Афанасьев, сын сверхсрочника, заведующего складами
в нашем полку, всегда принимал участие в наших мероприятиях и считался
умельцем на все руки.
Как-то мы стали проводить испытания - у кого из нас самый хороший
лук. Чтобы не терять стрелы при стрельбе на дальность полёта, мы
решили стрелять вверх. Чья стрела улетит выше, а значит и упадёт на
землю последней, тот и лучший мастер по изготовлению лука.
Выстрелы были произведены по команде практически одновременно
всеми шестью претендентами на первое место. Мы всей оравой, задрав
головы в небо, пытались уследить каждый за своей стрелой. Выпущенные
стрелы возвращались из своего полёта, и мы стали их собирать, отыскивая
каждый свою.
Когда уже не ждали подарков с неба, вдруг Афоне точно в макушку врезалась последняя стрела. По необъяснимым законам Мэрфи стрела
сама выбрала из нас самую маленькую цель, ею оказалась маленькая
головка нашего тощего Афони.
Афоня закричал от испуга, а может быть и от боли. В его голове
торчала стрела моего брата, сделанная по всем правилам нашей дворовой
науки. Брат вытащил стрелу из Афониного черепа, она пробила только
кожу, потому как летела только под тяжестью собственного веса, из раны
потекла кровь.
Плачущего Толика отвели домой, где ему старшая сестра перевязала
рану, но уже через десять минут он вышел на улицу, как не в чём не
бывало, только с повязкой на голове.
Так с помощью Афониного черепа само собой решилось, что лучшее
оружия у моего Валерки, ведь стрела была в воздухе дольше всех наших,
да ещё и поразила случайную цель.
Вообще брат у меня выступал в роли местного атамана, как сейчас
говорят, был лидер. Посмотрев новый фильм 'Кочубей', вся иерархия
нашей дворовой команды была построена по типу конной бригады
Ивана Кочубея и все роли были чётко распределены между нашими
мальчишками.
Иван Кочубей был героем гражданской войны на Кубани, умело и
бесстрашно громивший белогвардейцев в те далёкие от нас времена.
Был неординарной личностью и обладал хоризмой, как теперь принято
отмечать, поэтому его образ имел большую популярность в народе,
особенно на Кубани. Ну, а у мальчишек - тоже народ, у нас он был героем,
которому пытались подражать.
Валерка, конечно, батька Кочубей, а мы мелочь пузатая были
подчинёнными. Мне выпала роль батькиного ординарца Володьки.
Протекавшая буквально в ста метрах река Кемь не могла оставаться
без нашего внимания. Летом мы постоянно пропадали на нашей реке,
где у нас был даже свой пляж. Это небольшое чистое место на берегу и
водное пространство, ограниченное бонами, так что дальше бонов мы не
плавали.
Я уже говорил, что по реке сплавляли лес и, чтобы плывущие брёвна
не задерживались за берег, вдоль него были выставлены эти самые боны
- связанные между собой брёвна, закреплённые за вбитые в грунт сваи.
Это позволяло избегать заторов при массовом сплаве древесины. А для
нас боны были как красные буйки на нормальных пляжах, за которые
запрещалось заплывать.
В нашем месте ширина реки составляла 400 метров, для нас в то время
этот речной простор был равносилен океану, скорость течения составляла
около 8 км в час.
Находились смельчаки из взрослых, которые запросто переплывали
это расстояние, но мы со своими способностями на такие подвиги даже
не помышляли, нам хватало нашего лягушатника.
Я быстро самостоятельно научился плавать, но до бонов никогда не
плавал и постоянно купался на мелком месте. Что там говорить, конечно,
просто боялся. До бонов мне казалось очень далеко. Старшие ребята
видели, что я хорошо умею плавать, и однажды затащили меня на глубокое место. Брат всё это видел, но не мешал эксперименту и поставленному
передо мной ультиматуму:
- Плыви до бонов, на берег мы тебя не выпустим.
Преодолевая страх глубины, когда уже не чувствуешь под ногами дно,
пришлось плыть в сторону брёвен, и я быстро проплыл это расстояние.
Доплыв до бонов и уцепившись за бревно, я ужасно гордился и радовался
своему первому достижению.
После этого заплыва я уже сам запросто плавал до бонов и обратно,
нырял с боновых брёвен и вообще почувствовал силу и уверенность в
себе.
Купальный коллектив наш всегда был чисто мужским, и мы частенько
позволяли себе купаться нагишом, чтоб не мочить трусы. Так и загорать
было лучше, да и кого стесняться.
Как раз в месте нашего мальчишьего пляжа часто причаливала лодка
с названием 'Маяк', на которой солдаты переправлялись на другую
сторону реки и через некоторое время возвращались назад. Что у них там
был за секретный охраняемый объект, мы не знали, но это повторялось
несколько раз в день.
Пока лодка, представляющая собой подобие шлюпки Ял-4
(четырехвесельная шлюпка), но с одной парой вёсел, была свободна и
стояла на нашей стороне, мы с разрешения солдат брали её напрокат.
Набившись в неё всей своей бригадой, отправлялись в плавание. На
вёслах сидели обычно старшие ребята, так как вёсла были довольно-таки
тяжёлые, почти как на корабельных шлюпках.
Разогнав лодку, что было мочи, преодолевали боновое заграждение и
выходили на простор речной волны. Нам такие катания очень нравились
и мы по очереди освоили работу на вёслах и всегда могли заменить
старших наших вожаков, но, правда, на непродолжительное время, было
ещё маловато силёнок ворочать таким веслом.
Однажды, катаясь на 'Маяке', мы обнаружили на мели около островка
на противоположном берегу затопленную лодку. Её почти полностью
засосало песком, из воды торчала только носовая часть киля.
Имея на борту команду из шести человек, мы высадили десант, которому
довольно быстро удалось откопать её. Затем, освободив лодку от песка,
вытащили её на мель, перевернули, вылили из неё воду. Поставив на
ровный киль, обнаружили в днище пробоину.
Лодка оказалась довольно широкой, но по размерам меньше тяжелого
'Маяка'. Заткнули чем-то пробоину в днище, из-за которой произошло
затопление, и успешно отбуксировали неожиданную добычу к нашему
пляжу.
Тут на родном берегу у нас закипела работа по восстановлению нашей
находки.
Иметь свою настоящую лодку! Кто из нас об этом не мечтал?!
Ну, а коль появилось собственное хозяйство, которое нужно
ремонтировать и за которым нужно ухаживать, нужны материалы для
ремонта и инструменты.
Мы с Афоней знали один сарай в городке, в котором плотник постоянно
что-то пилил и строгал. В двери сарая было отверстие, как в курятнике для прохода кур. Афоня, растянувшись на земле перед этой дырой,
словно настоящий дождевой червяк, стал вытягивать и сокращать свои
мышечные кольца. Этим червячным способом он запросто перетёк сквозь
куриный лаз и оказался внутри сарая. Он был такой тощий, что ему это не
составило никакого труда.
Тем же путём он подал мне ножовку, топор, рубанок, молоток, гвозди и
еще какие-то нужные по нашим понятиям столярные инструменты, и мы
беспрепятственно покинули эту инструментальную кладовую.
Кое-как дотащив этот набор инструментария до нашей судоверфи,
мы были встречены одобрительными возгласами ребят. Мы совсем
возгордились своим огромным вкладом в деле реставрации нашей
посудины, а о том, что это самое настоящее воровство мы даже не
помышляли.
Другие тоже время зря не теряли. У нас появилась смола, кисти
и чёрная краска, обрезки досок, старое ведро и другие материалы для
начала работ.
Работа просто закипела. Вдохновляемые предстоящими дальними
походами на собственном маломореходном судне, мы трудились, не
покладая рук и не обращая внимания на обед или ужин.
Под руководством батьки зачистили швы в днище, сделали небольшую
заплату в месте пробоины. Потом разожгли костёр и на нем растопили в
ведре смолу. Навыков в этом деле у нас было недостаточно, поэтому когда
смола закипела, то она вдруг вспыхнула в ведре и загорелась, выбрасывая
чёрные клубы дыма.
Нужно было просто накрыть чем-нибудь ведро, а кто-то из ребят вместо
этого плеснул воду в горящую смолу. Не знание законов горения привело
нас к другому удивительному открытию.
Вместо того чтобы пламени погаснуть, из ведра раздался настоящий
взрыв, при этом в воздух вырвалось огромное облако дыма.
Самый настоящий ядерный взрыв, с огромным грибом чёрного дыма,
который возвышался метров на 5 в высоту. Нам этот эффект очень
понравился и мы повторяли его несколько раз.
Несколько раз грибовидное чёрное облако вздымалось из ведра, пока
вылетающие капли горячей смолы не попали кому-то на одежду и тело.
Закончив свои опасные эксперименты, мы всё же засмолили днище лодки
снаружи.
Тут же возникла новая проблема – нужен замок и цепь, чтобы приковать
нашу лодку к дереву во избежание возможного воровства. Цепь принёс
Сашка Таразанов по кличке 'Тарзан', он раздобыл её у каких-то цыган, а
вот замок пришлось воровать с сарая.
Сараи в городке на противоположной стороне оврага были почти все
одинаковые, откуда мы могли знать, где и чей сарай. Валерка снял замок
с ключом прямо с двери первого же, пока его хозяин возился внутри с
дровами. Теперь наша лодка была привязана к большой сосне на берегу
и закрыта на замок.
Наутро мы с Афоней пошли проведать нашу лодку. Проверить, как
подсохла смола и можно ли её начинать красить.
Когда уже подходили к лодке, то сквозь деревья увидели, что около нашей стоянки кто-то крутится. Мы с Афоней залегли в кусты и стали
наблюдать за неизвестной личностью.
Присмотревшись повнимательнее, мы опознали Сашку Морозова. Он
жил на другой стороне оврага и, хотя не входил в нашу бригаду, но часто
приходил в нашу компанию купаться и играть вместе с нами. Понаблюдав
из своего укрытия за ним, мы пришли к выводу, что он напильником пилит
цепь нашей лодки. Зачем ему это надо? О происках вражеского лазутчика
немедленно было доложено по команде старшему брату.
Уже целой толпой мы прибыли разбираться на место преступления.
Да, действительно, на цепи был виден надпил одного звена, сделанный
напильником.
Разговор был жестокий и короткий. Сашке старшие надавали по морде
и прогнали, предупредив, чтобы больше в нашей компании его духу не
было.
Вот тут то всё и началось. Замок, оказывается, был снят с сарая
Морозовых. Сашка, узнав от отца о пропаже, сообразил, откуда у
нас появился этот злополучный запор для лодки. Получив по роже,
товарищ здорово обиделся на наше самоуправство и рассказал обо всём
родителям.
Дело о воровстве вышло на уровень родителей, и нашей матерью
батьке Кочубею был поставлен ультиматум: 'Вернуть замок хозяевам
Морозовым и извиниться перед ними'.
Валерка с делегацией вернул замок законным хозяевам, что он там
лепетал в своё оправдание, мне было неведомо, но вопрос был закрыт. А
замок стащили, но только с другого сарая в этот же день.
Лодку мы выкрасили чёрной краской, и пока она сохла, была организована
целая экспедиция по добыче вёсел для нашего плавсредства. Экспедиция
из старших совершила марш-бросок аж до деревни Подужемье, где
они попросту спёрли весла с уключинами с лодки у какого-то местного
жителя-карела и благополучно доставила их на наш причал.
На следующий день сбылась наша мечта. Мы дружно всей толпой
столкнули на воду сверкающую свежей краской лодку. Никаких течей не
было, лодка держалась на плаву прекрасно.
После небольшой перепалки за места, кто и где должен размещаться,
мы загрузились в составе шести человек на борт и отправились в свой
первый пробный поход. Были и обиды, лодка всех желающих вместить
не могла, но мне как ординарцу батькиному было определено место на
носовой банке с обязанностями вперёдсмотрящего.
Самым неприятным моментом плавания было преодоление бонового
заграждения. Нужно было разогнать лодку, имея дифферент на корму, а
при наезде на бревно, наоборот, переместиться в нос для создания уже
дифферента на нос, тогда лодка переползала заграждение и выходила
на чистую воду. Мы испытывали непередаваемое ощущение свободы и,
налегая на весла, могли теперь плыть, куда захочется.
Перво-наперво, чтобы проверить возможности нашего судна поплыли
на другой берег. Там высадились на берег и начали обследовать настоящую
тайгу. Деревья ели и сосны там росли так густо, что приходилось прямо-таки продираться сквозь еловые лапы.
Вдруг впереди из еловых ветвей высунулось что-то косматое и
волосатое. Кто-то из нас истошно заорал: 'Мее-двее-дь! Медв-е-е-еддь!'
и вся наша братия со всех ног кинулась к лодке. Вот где можно было
зафиксировать рекордную скорость в беге.
Небольшой ростом Сашка Солодов обогнал всех нас и прямо по воде
понёсся к лодке, причем это он диким голосом орал слово 'Медведь!'.
Когда мы все перевалились на борт нашего спасительного судёнышка,
гребцы, что есть мочи, налегли на вёсла. Мы ушли с мелководья, и стали
рассуждать, а может ли медведь плавать и способен ли он догнать нас.
Пришли к выводу, что может и нужно срочно уносить ноги.
Через минуту в том самом месте, откуда мы высыпались, как горох,
напуганные медведем, из леса вышел мужичок в замызганной телогрейке
с торчащей вперёд косматой бородой и охапкой сена за спиной.
Чего уж было позорить Сашку за напрасную панику в наших рядах. Мне
лично тоже показалось, что это был самый настоящий медведь, хотя его
ни разу живьём не видел. Правда, заорать не успел - Сашка опередил.
Враз все повеселели и со смехом стали вспоминать Сашкину бешеную
скорость и, как он разрезал воду ногами, несясь к лодке не по берегу как
все остальные, а прямо по реке.
Довольные своим первым походом и мореходными качествами
плавсредства мы возвратились к своему причалу. Наполовину вытащили
лодку на берег и приковали её к нашей сосне, стоящей недалеко у воды.
На следующей неделе старшие пацаны, не ставя в известность всяких
там ординарцев и прочую мелочь, совершили на нашей лодке дерзкий
наезд вверх по течению в деревню Подужемье, где бессовестно стащили у
карелов небольшую и узкую лодочку с вёслами и в хорошем состоянии.
Вновь на нашем причале закипела срочная работа. Нужно было быстро
перекрасить лодку, для маскировки, чтобы её не мог узнать хозяин. Мы
перекрасили её в тёмно-зелёный цвет и на борту красной краской вывели
название 'Манюня'. Теперь у нашей большой сосны была пришвартована
целая флотилия. Никто нашу 'Манюню' и не разыскивал.
Это была остроносая узенькая лодочка, очень поворотливая и лёгкая,
но в неё мы садились не более трёх человек, боялись перевернуться.
Самым опасным, по нашим детским понятиям, было столкновение
лодки на ходу с 'топляком', так как можно было пробить днище и
получить течь.
'Топляк' - это бревно, которое напиталось водой и, получив нулевую
плавучесть, плыло не по поверхности воды, а на небольшом углублении.
Одни топляки плыли у самой поверхности и были видны на малом
расстоянии, а были и такие, которые передвигались по течению под водой
никем невидимые.
Некоторые приезжие, не зная таких особенностей сплава леса,
пострадали и были даже утопленники. Нырнёт человек с лодки или с бонов
и на глубине получает удар по голове от соприкосновения с топляком и
тут уж, как повезёт. Вероятность такой встречи на глубине очень мала, но
случаи были.
Достопримечательностью нашей реки было то, что в ней наряду с другим
обилием разной речной рыбы водилась сёмга. Это такая красная рыба!
Куда там кете или горбуше до неё. Употребление семги от получаемого
удовольствия начисто отшибает память у людей.
Те, кто её попробовал, сразу забывают, что они люди, хватают ружья
и другие рыболовные снасти и несутся к реке на поиски и добычу этого
деликатеса. Вообще-то сёмга водится в Белом море, но весной и осенью
она идёт на нерест в верховья реки Кемь.
Что примечательно, эта рыба идёт нереститься именно в ту реку, где
когда-то родилась сама. После нереста она не погибает (если не убьют
или не поймают) и уже через два года восстанавливает способность к
новому нересту.
Около деревни Подужемье начинаются пороги, которые рыба
преодолевает, выпрыгивая из воды. На своем пути вверх против течения
реки сёмга проявляет необыкновенно удивительную силу, ловкость и
живучесть.
Ни стремнины, ни пороги, ни даже водопады значительной величины
не могут остановить её ход в своё нерестилище. Проникнув через
сильную струю к основанию порога или водопада, рыба избирает точкой
опоры какой-нибудь камень и, упираясь в него хвостом, могучим изгибом
тела производит страшный удар по воде и выпрыгивает на высоту 2-3 м,
описывая в своём полёте дугу в 4-6 м длиной. Если один прыжок не удался,
лосось повторяет его несколько раз, пока, наконец, не добьётся своего.
При этом рыба сильно бьётся о камни, но и это не может остановить её
безудержный порыв природного инстинкта.
Вот тут-то и поджидают её обезумевшие от её вкуса удмуртские охотники
и прочие взрослые дяди с ружьями наперевес, а то и с автоматами. Бьют влёт, выпрыгивающую из воды рыбину, которую сама природа гонит в
чистую воду для продолжения своего рода.
Атлантический лосось (Salmo salar), сёмга
Средний вес взрослой особи составляет 4-6 кг, но бывают рыбины и
больших размеров до 8-10 кг.
Вот она, какая красавица на фотографии. Одно научное название чего
только стоит: Атлантический лосось (Salmo salar), семейство благородных
лососей, а в России - сёмга. Мировой рекорд вылова по весу составляет
экземпляр весом 35,9 кг.
Как только поднимается рука стрелять из ружья в такую живую и
благородную тварь! Ведь не каждую убитую рыбину удаётся вытащить
на берег, сильное течение уносит её вниз по реке и она никому не
достаётся.
Мы хоть и не ловили сами сёмгу, но позволяли себе её частенько
употреблять. Отцы Афони и Сашки Лагутина занимались этим делом
профессионально. У Лагутина даже была мелкашка с оптическим
прицелом, с которой он охотился не только на дичь, но и на рыбу. Соседи
часто продавали матери рыбу. Да и в период нереста её можно было купить
даже у солдата, который привозил воду на водовозке к нашим домам.
Отец, правда, строго-настрого запрещал матери покупать рыбу у
солдат, так как считал, что солдат, у которого есть лишние деньги это
потенциальный пьяница и нарушитель воинской дисциплины. Но, так
или иначе, но хорошую рыбу мы ели часто.
Рыбы в реке было навалом и без сёмги, начиная от окуней, ершей и
кончая щукой. Отец однажды показал нам, как можно ловить щучек с
помощью петли из струны, ну а мы уже пошли дальше, где напастись
струн на всех.
Мы брали толстую леску и делали из неё удавку. Заметив щуку,
стоящую в тени между брёвнами, мы подкрадывались по соседнему
бревну и заводили петлю со стороны хвоста, а потом резким движение
выдергивали трепещущую щучку из воды. Толстых брёвен вдоль берега
всегда хватало, а щука имела привычку после удачной охоты на прочую
мелочь отдыхать маскируясь в их тени. Постепенно мы приноровились к
щучьим повадкам и стали опытными и удачливыми щуколовами.
Ловили рыбу мы и на удочки. Но это для нас было скучным занятием.
Сидеть неподвижно на одном месте и ждать поклёвки - для меня было
нестерпимой мукой. Может быть, поэтому и в своей взрослой дальнейшей
жизни я почти никогда не занимался рыбной ловлей. Но зато у нас в
квартире всегда был красивый аквариум с тропическими рыбками, на
который часто приходили любоваться наши друзья.
Лагутину-отцу однажды неимоверно повезло. На простую блесну
своего спиннинга он поймал сёмгу весом в 20 килограммов. Такая
огромная рыбина длиной в 1 метр 10 см чуть было не стащила рыболова
в воду, поскольку сам рыбак был роста и веса небольшого.
Лагутин с ней долго мучался, вываживал её, пока она не выбилась из
сил и не покорилась удачливому браконьеру. Он и сам-то был еле живой
от усталости после такой борьбы с чудом природы. А когда вытащил её
на берег, то трясущимися от усталости и возбуждения руками разрезал
рыбину на две части и сложил в рюкзак. Домой пробирался не по дороге,
а лесом, чтобы никто его не видел и не дай бог встретить инспекторов
рыбоохраны.
Позже, когда рыба уже посоленная висела дома в кладовке у Лагутиных,
Сашка мне с гордостью демонстрировал эту рыбу-великана.
В этот момент Сашкин старший брат Вовка собирался в школу. Вовка
был высокий и статный парень, учился уже в 10 классе. Он страшно
заикался и это был его единственный недостаток. Самым страшным
оскорблением для него было его тайное прозвище 'Фут-заика'. Тайное
потому, что никто ему не мог в лицо сказать это прозвище, так как знали,
что моментально получат боксёрский удар в глаз.
Вовка с невозмутимым видом зашёл в кладовку, где мы в это время
с изумлением рассматривали рыбину, поддел кружкой из бидона какую-то мутноватую жидкость, тут же, при нас, её выпил, словно это был
обыкновенный квас. Отрезал приличный кусок от висевшей рыбины,
закусил красной рыбкой брагу и сказал Сашке:
- В-в-ы т-т-тут смотрите, н-н-е-е балуйтесь! Я по-по-шёл в-в-в школу.
Ничего себе, подумал я, человек в школу пошёл и махнул при этом
целую кружку браги. Я, конечно, нисколько не завидовал ему, потому что
знал, как на человека действует эта мутная вонючая гадость.
Как-то было дело, к нам пришла Сашкина мать и принесла браги. Она
быстро уговорила мою мать отведать свежей бражки. Они тоже налили по
чашке и за разговорами уговорили по одной, а потом развеселились и ещё
по единой и, когда я уходил из дома, они пели песни.
Когда я через некоторое время вернулся по какой-то надобности
домой, наши матери уже лежали на полу около эмалированного таза и
по очереди с причитаниями возвращали выпитое зелье, но уже в другую
посуду. Хорошо, что эту картинку не видел наш отец, а то бы не миновать
скандалу местного значения.
Лагутины всегда приходили к нам отмечать праздники, или мы к
ним приходили в гости, в общем, дружили семьями. Лагутин был тоже
фронтовик, и у них с отцом было много общих интересов.
Сашка был на два года моложе меня. Как все младшие, он всегда брал
пример со старших товарищей, мотал себе на ус даже все наши словечки,
иногда не очень хорошие. Сашка обычно выходил гулять на улицу с
пучком сырых макаронин, на концах которых были кусочки маргарина.
Это был его деликатес, ну почти как для других мороженое, который он
приговаривал тут же. Я один раз попробовал - та-ка-я гадость, что больше
никогда в рот не брал, макароны-то ведь сырые. В то время маргарин у
нас был на уровне сливочного масла, а само масло было редкостью.
Когда пригревало солнышко весной, то на тёплые деревянные стены
наших домов садились большие комары. Мы их почему-то называли
малярийными комарами, хотя к малярии они не имели никакого отношения.
Весна, природа возрождается от зимней спячки, и инстинкт заставляет
всякую тварь, включая и комаров малярийных, предпринимать действия
для продолжения комариного рода. Самцы и самки комаров спаривались
наподобие тянитолкая из сказки К.И. Чуковского и долго сидели на стенах
в таком положении двойного комара.
Мы с мальчишками всегда давили этих комаров, считая их паразитами,
которые распространяют малярию. Сашка Лагутин спросил меня, зачем
и почему они так сцепляются брюшками, на что я ему коротко по-русски
сказал:
- Это они е…ся, чтобы у них было потомство.
Однажды Сашка и похвастался своей матери в своих новых
познаниях:
- Мам, смотри, комары е…ся! - сообщил он ей, показывая на комаров,
расположившихся на тёплой солнечной стене их дома.
Мать, конечно, поразилась столь глубокими познаниями своего сына,
ещё не проходившего обучение даже в школе. Она начала объяснять ему,
что это комариные игры, и что это они друг друга на таран таскают (имея
в виду, наверное, на буксир) и ещё что-то. Но Сашка был непреклонным и заявил:
- Ты ничего не знаешь! Мне Вовка сказал!
Вот какой большой авторитет уже в то время я завоевал у младших
друзей.
Сашкина мать, обеспокоенная ненормативной лексикой своего чада,
срочно собралась и побежала к моей матери. Я сам слышал отдельные
фразы их разговора в соседней комнате на эту злободневную тему, поэтому
здесь ничего не выдумываю.
После разговора с соседкой моя мать ничего особенного мне не сказала,
только намекнула, чтобы я не связывался с малолетками и не обучал их
глупостям.
Ну, как тут не обучать, когда даже простой поход за покупкой
яиц приносит много новейшей информации из области анатомии и
физиологии.
Мать послала меня купить яйца у бабки, которая расположилась со
своим дефицитным товаром около входа в магазин. В нашем магазине
яиц никогда не было, а продавали их бабульки, приезжающие из деревни
Подужемье. Но зато и цена у них была соответствующая, десяток их стоил
как золотой.
Купленные яйца я осторожно доставил домой. Стал выкладывать их из
сумки и разворачивать, каждое яйцо было аккуратно завёрнуто в бумагу.
Моё внимание привлекли листочки бумаги, в которые были завёрнуты эти
яйца потому, что почти на каждом помещались рисунки, а на рисунках… Матери дома не было, был только брат. Я позвал Валерку, и мы с ним
стали расправлять помятую бумагу и рассматривать листы, вырванные из
учебника по акушерству.
Яиц было два десятка, значит, и листков было не меньше, то есть
почти пол-учебника мы держали в руках. На листках с приличного
качества рисунками был показан, как в современных комиксах, весь
процесс деторождения и что и как нужно делать, чтобы не повредить
появляющегося на свет новорождённого.
Изображения на бумажках были настолько подробными и достоверными,
что я уже после 10 минут их изучения мог идти и принимать роды, так
как теоретически уже был подготовлен, не хватало только практических
навыков.
Я уже сто раз всем говорил, и сейчас буду утверждать, что все старые
учебники были выполнены настолько доходчиво, что им и сейчас цены
нет. Это сегодня наши заумные учёные такое напишут в учебнике, что и
взрослый-то без пол-литра не разберётся, а тут знания нужны детям.
Валерка отобрал у меня все листы, сложил их вместе и, сказав, что мне
ещё рано знать об этом, ушёл продолжать изучать интересные сведения к
своему другу Бушле (это фамилия).
Вот так по крупицам, из разных источников мы изучали жизнь так, как
она есть.
О мальчишеской жестокости много говорят сейчас, была она и у
нас. Но, это была другая жестокость, в ней не было беспредела и она
основывалась на неких неписаных законах. 'Лежачего не бить', 'Драка
до первой крови' и так далее. Жестокое отношение к животным тоже имело свои пределы.
У нас по дворам всё время шастал серый полосатый кот внушительных
размеров. Мы стали замечать, что он нападает на более мелких кошек
и, забравшись верхом на противника, начинает их душить, а маленьких
котят душил моментально. Просто какой-то кот-убийца.
Наш дружный коллектив вынес своё постановление: 'Кота отловить и
пристрелить, как можно быстрее, пока он всех наших домашних котов не
истребил'.
Была срочно проведена поисковая операция вооружёнными лучниками
и арбалетчиками, но найти то мы его нашли, а порешить не успели –
сбежал, пока мы целились в него. Матёрый был котяра и сообразил, что у
нас в руках не простые палки.
Потом кто-то из старших ребят, случайно без поисковых мероприятий,
встретил кота и поймал. Когда он нёс его на суд общественности, держа
за шкирку, кот извивался и выкручивался так, что пришлось надеть
рукавицы, и так то он все руки поцарапал.
Афоня притащил авоську, кота запихали в сетку и завязали ручки на
узел. Просто расстреливать кота никто не соглашался, он ведь связанный.
Наш суд постановил утопить его в реке.
Всей толпой направились к реке и недалеко от нашего пляжа раскрутили
сетку с котом и забросили далеко в воду. Кот немного побарахтался в
сетке и ушёл на дно.
Справедливость восторжествовала, и Сашкин кот Барсик мог теперь
спокойно выходить на прогулки на улицу. Но и Барсику оставалось
недолго жить.
До этого Сашка выводил своего кота гулять на поводке сделанном из
обычного синего провода и бегал с ним, как пограничник со служебной
собакой.
Однажды на такой прогулке Барсик вырвался у Сашки и убежал в
лес, волоча за собой провод длиной метров 5, догнать его не смогли.
Короче кот пропал, а Сашка переживал за своего верного друга, как потом
оказалось не напрасно.
Через несколько дней мы с Афоней гуляли по лесу недалеко от наших
домов и заметили на большой ели повешенного кота. Мы сначала стали
возмущаться, как это так, какой это идиот лишил жизни кота. Когда
подошли ближе, увидели, что кота никто не вешал, он повесился сам, это
был Сашкин Барсик.
Конец провода зацепился за маленькое деревце на земле, а Барсик
забрался на ель и, видимо, спрыгнув с неё, повис на нижних ветках на
своём синем проводе.
Сашкин дом был рядом, мы позвали его и с грустью смотрели, как с
рёвом прощался Лагутин со своим любимцем, в смерти которого он был
виноват сам.
Одним из любимых наших занятий, как и у всех без исключения
дворовых пацанов, были шалости всякого рода связанные с взрывами
и огнём. Значительное место среди этих развлечений занимали опыты с
применением карбида кальция.
Да, тот самый карбид, который используется при газосварке для образования газа под названием ацетилен. Обычно мы делали набеги на
стройки и в кладовках воровали его целыми бочонками, и у нас всё время
были запасы этого священного вещества.
Сначала мы просто бросали его в лужу и поджигали пузырящийся из
воды газ, но это бесшумное занятие быстро надоедало. Стали закладывать
карбид в бутылки с водой и затыкать плотной пробкой. Разбежавшись в
разные стороны, прятались по щелям, в ожидании взрыва или вылета со
сверхзвуковой скоростью пробки из бутылки.
Потом какой-то умник показал нам фантастический фокус с полётом
консервной банки в атмосферу, и мы начали заниматься исключительно
этими опытами.
В земле делается небольшая лунка, заливается водой, в ямку в воду
ложатся кусочки карбида и лунка накрывается сверху консервной банкой
(например, из-под сгущённого молока), имеющую в донышке небольшое
отверстие для выхода газа. Чем меньше диаметр, тем лучше. Через
несколько минут к отверстию в банке подносишь горящий прутик, и банка
с визгом улетает вверх на высоту примерно 30 метров.
Когда я говорю мы, то это означает, что старшие наши вожаки это
делают, а мы поменьше ростом и умом только наблюдаем. А в то время
очень хотелось самостоятельности, самому проделать все эти трюки,
например, с банкой и другие.
Развёл я костёрчик на берегу реки, всё сделал, как учили. Получилось
и очень здорово. Бедная банка с визгом улетала высоко в небо, а я получал
моральное удовлетворение, что я не хуже старших справился.
Рядом с костёрчиком крутился малыш из соседнего дома и наблюдал, а
может быть, про себя и оценивал мои действия. Как только я наклонился,
чтобы установить в луночку банку, а тут, откуда ни возьмись, этот
маленький четырёхлетний пацанёнок из за моей спины подносит к банке
уже горящий прутик.
Бабах! И банка вместо неба влепила мне точно в лоб. Из глаз посыпались
искры, а сильная резь на мгновение ослепила глаза. Отработка карбида
попала в глаза, что вызвало нестерпимое жжение и, если бы не вода, всё
это могло кончиться печально.
Я кое-как добежал до лодки, стоящей на берегу, залез в неё и, опустив
лицо в воду, стал моргать в воде глазами. Таким образом я промыл
воспалённые глаза и боль понемногу утихла.
Кому пожаловаться? Конечно маме, а кому же ещё. Дома мама покапала
в глаза какие-то капли и раздражение поубавилось, но совсем прошло
только через несколько дней, а всё это время я ходил с красными глазами,
совсем как у неопытного электросварщика. Как говорится, пронесло и
можно продолжать эксперименты дальше.
В это лето 1957 года отец купил и привёз из города настоящий
радиоприёмник. Небольшой коричневый ящичек, который включался в
сеть, к нему подключалась наружная антенна. Он имел два диапазона
средних и длинных волн.
Приёмник назывался АРЗ, на стёклышке шкалы настройки был
нарисован Илья Муромец в доспехах верхом на своем буланом коне и с
копьём в руке. Причем только здесь Муромец, я так и не понял. Теперь можно было покрутить ручку и настроить приёмник на радиостанцию.
На какую хочешь, а всего то их было четыре или пять, но это была уже не
чёрная тарелка радиосети.
Теперь по вечерам, которые особенно длинными бывали зимой, а
телевизора в то время и в помине не было, мы могли слушать, кроме игры
отца на мандолине, песни советских композиторов.
На одной из радиостанций в дневное время постоянно передавали
модные в то время песни, и мать всегда включала именно её, когда была
дома. 'Маяк' так называла мама эту радиостанцию, хотя как я знаю
'Маяк' был создан только в 1964 году.
Эти песни я специально никогда не разучивал, они вошли в моё сознание
сами и на всю жизнь. 'В одном отдалённом районе…', 'Всё стало вокруг
голубым и зелёным…', 'Я по свету немало хаживал…', 'Я люблю тебя
жизнь…', 'И кто его знает, чего он моргает', песни из оперетт 'Вольный
ветер' и 'Мистер Икс' и много других.
Мой дед очень здорово играл на мандолине, кто его учил этому, я не
знаю, но отца играть на этом инструменте научил он. Отец, услышав
новую мелодию по радио, тут же начинал подбирать её по слуху и уже
через несколько минут исполнял её как настоящий композитор. Мы
или танцевали, по-детски выделывая разные коленца, или подпевали
понравившийся мотив песни.
Так мы получали минимум музыкального образования в нашей
семье, которого мне в моей жизни хватило до настоящего времени. У
меня выработался музыкальный слух, который впоследствии позволил
мне почти моментально запоминать мотив песни или мелодии и тут же
воспроизводить его, но не на инструменте, а просто насвистывая или
напевая.
Осенью мы пошли в новую школу, настоящую трехэтажную,
построенную из кирпича. В новом здании было очень много классных
помещений, и даже туалеты были не на улице, а прямо в здании. Это была
настоящая школа, уже не тот холодный барак, в котором я заканчивал
свой 1 класс.
Классов было очень много потому, что планировалось обучение детей
из интерната, который находился недалеко от школы. В интернат на
время учёбы съезжались дети со всей округи: из деревень и посёлков,
где не было школ. Здесь были и карелы, и финны, и русские дети, разных
возрастов и разного домашнего воспитания.
Этот интернационал вносил свою свежую струю в общий колорит
воспитания детского коллектива наравне с воспитателями интерната и
учителями школы. Частично в этом принимали участие и мои родители.
Мать хорошо умела готовить, и её уговорили стать поваром в этом
интернате, но с условием, что мы, её дети, могли питаться в интернатовской
столовой наравне с другими его воспитанниками.
А кто ещё в детском коллективе имеет большее влияние на детское
сознание, как не человек, который кормит и поит, даёт добавку желающим
и утешает тех, кому её не досталось. Да порой и просто вытирает носы
маленьким, за которыми в суровом интернатовском обществе порой не
могли уследить воспитатели. Отец на общественных началах выступал в роли мужского парикмахера.
По вечерам после службы он, вместо положенного отдыха, брал машинку
для стрижки волос и отправлялся по просьбе матери подстригать заросших,
а иногда и вшивых пацанов. Специально для этого он купил в городе
машинку и выполнял эти обязанности, как заправский цирюльник.
Присутствуя однажды при этой экзекуции, я запомнил, как отец
объяснял ребятам, что будущий воин и настоящий мужчина должен
сидеть не сгорбившись, а ровно расправив плечи и дыша всей грудью.
На многих хилых малышей это чётко действовало, они приосанивались,
действительно расправляли плечи. Ведь это им говорил не какой-то
лесоруб полупьяный, а настоящий капитан ВВС.
Утром перед школой мы заходили на завтрак в столовую интерната,
где уже шумела в зале столовой разноликая интернатовская молодёжь.
Если кто-нибудь случайно ронял свой кусочек сливочного масла на пол,
то он почему-то никогда его не поднимал с пола, а все присутствующие
странно напрягались в ожидании.
Кто-нибудь да обязательно наступал ногой на это масло, поскальзывался
и с грохотом падал на пол, разливая при этом чай, который нёс в руках и
наступал долгожданный момент... Все присутствующие в зале столовой
начинали кричать хором и скандировать:
- Геморройное масло, геморройное масло!
Что это означало, я до сих пор не знаю. Может быть их познания в области
медицины ушли далеко вперёд, а моих ещё не хватало. Интернатовский
прикол, одним словом.
После завтрака мы всей толпой шли в школу на занятия, после уроков
возвращались в столовую, где обедали и шли домой делать уроки.
В интернате было человек 60 школьников, может быть неточно, но не
меньше. Матери здорово доставалось на этой работе. Попробуй, покорми
такую ораву, потаскай и покрути эти огромные лагуны для первого и
второго. Да и в субботу и воскресение дети тоже хотят кушать.
Общение с детьми из интерната расширяли мой кругозор в области
географии и иностранных языков. Каждый мой знакомый рассказывал о
своём захолустье и как они в нём живут.
Я тогда уже знал, что Карелия не заканчивается городами Кемь,
Петрозаводск, что существуют неведомые Маслоозеро, Лоухи, Подужемье
и другие странные названия населённых пунктов, обычно связанные со
словом озеро. Озёр ведь в Карелии видимо-невидимо.
Были у меня и друзья среди карелов, финнов и потомков лопарей.
Теперь я знал от них, что такое Калевала, кто такие Вэйнэмейнен,
Лемминкайнен и кузнец Ильмаринен, выковавший чудо-мельницу Сампо
для далёкой страны Севера под названием Похьола. Чудесная мельница
что-то молола, а на выходе с трёх сторон сыпалась мука, соль и мёд. Это
ведь не русские, которым сразу подавай золото, серебро и в несметных
количествах.
Узнал, что такое кантеле и почти весь карело-финский эпос о Сампо и
о том, как бы счастливо жили на суровой северной земле карелы, если бы
у них была эта самая волшебная мельница. С непривычки, произнося эти
странные имена, казалось, можно было сломать язык. Но обошлось. Один мой старший друг-карел, по имени Стасик, обучал меня словам
карельского языка и не только литературного. 'Муньё' и много других
важных слов, которые я, конечно, уже позабыл, так как никогда в жизни
не применял этот язык на практике.
Попробовал бы меня теперь кто-нибудь обидеть в школе... У меня теперь
было столько защитников из интернатовских, что никакие Корчагины мне
были теперь не страшны. Да и брат учился в шестом классе.
Стасик, участвовал в школьном хоре и очень трогательно исполнял
песню про какого-то Кадруселя. Кадрусель богато жил, домик без крыши
он купил, почему-то носил косу, в которую вплетал туго ленту, когда шёл
гулять с подругой. Какой национальности он был, если ходил с косой,
меня мало волновало, но я считал, что раз Стасик поёт, то обязательно
поёт про карела. Стасик пел настолько проникновенно, что можно было и
не вдумываться в слова песни, он пел всей своей душой, а мне это очень
нравилось.
Однажды в день Конституции СССР 5 декабря наша школа давала
шефский концерт в клубе деревни Подужемье. Я тоже принимал участие,
но в более прозаической роли участника монтажа, где произносил
стихи, посвященные республике Казахстан. Но хоть и про Казахстан от
этого волнения меньше не становилось, и мы как настоящие залётные
артисты ходили за кулисами сцены и в последний раз повторяли нужные
слова перед выходом на 'большую сцену'. А в это время Стасик своим
лирическим тенорком нежно выводил про своего Кадруселя.
День выборов в Верховный Совет и местные Советы депутатов
трудящихся для нас гарнизонных пацанов всегда был желанным
праздником. Выборы начинались в 6 часов утра и проходили в фойе
клуба, а в зрительном зале уже с 8 утра и до 22 часов непрерывно шли
художественные фильмы.
Вот это был праздник! С самого утра и до вечера мы сидели в зале и
смотрели всё подряд. Ведь единственной отдушиной в большой мир в
городке было кино, его любили все, и солдаты, и родители, ну, а мы и
подавно.
Прибегали в перерыве между фильмами домой, а здесь пахнет пирогами,
винегретом – праздник одним словом. Быстро-быстро пообедав, спешили
снова занять свои места в зрительном зале, а кого там выберут депутатами,
нас меньше всего интересовало. Лишь бы не сломался движок, который
крутил генератор питания для киноустановки, и киномеханик не произнёс
свою сакраментальную фразу: 'Всё! Кина не будет, сдох движок!' Бывало
ведь и такое.
В нашем гарнизонном клубе у нас бывали и печальные события,
которые, к сожалению, случались чаще, чем всем бы этого хотелось. Я
имею в виду похороны наших лётчиков.
Полк начал осваивать новые самолёты типа МиГ-17, а новая техника,
большая скорость и новая авионика и вооружение всегда требует жертв.
В такие дни в зале стоял специфический запах смерти и еловых веток.
Как положено, стоял почётный караул из солдат в изголовье гроба, Знамя
части с траурными лентами и члены похоронной комиссии с красно-чёрными повязками на рукавах поочередно менялись у гроба. Красный гроб с чёрными ленточками, в котором лежал обычно молодой и симпатичный
даже в объятиях смерти офицер. Лётчик, которому просто немножко не
повезло; небо не прощает даже малейших ошибок и упрощений. Молодые
плачущие жёны и родственники, речи замполитов о том каким он славным
парнем был и останется в сердцах однополчан.
На всю жизнь запомнил прощание с командиром эскадрильи
Халдырбековым.
У лётчиков все летают от командира любого ранга и ниже. Комэск
тоже набирал лётные часы в воздухе и на команду руководителя полётов
заходить на посадку, уговорил того ещё на один заход.
В полёте от перегрузок ему стало плохо и он, уже забыв свой настоящий
позывной, рубил:
-Я Халдырбек-1, захожу на посадку.
Но почему-то при посадке перепутал аэродром с озером, это было
зимой. Хорошо, что на краю полыньи остался обрубленный об лёд хвост
самолёта, который заметили с воздуха только через 3 дня, а так бы и до
сих пор лежал комэск на дне озера.
Когда самолёт подняли из воды, майор был почти без единой царапины,
и в кабине было сухо, вот только кислорода не хватило.
Запомнился капитан Саблин, который погиб нелепо не в воздухе, а на
земле, на взлётной полосе. Он выполнил своё полётное задание, успешно
приземлился и шёл от своего самолёта по взлётной полосе мимо самолёта
с работающим двигателем.
Перчатку из рук вырвало потоком воздуха, засасываемого в
воздухозаборник турбины, он инстинктивно кинулся за ней, и его затянуло
в отверстие в носовой части самолёта.
Он ведь успел сообразить, что эта перчатка выведет из строя целый
двигатель самолёта. Пока останавливали турбину и вытаскивали Саблина,
он был уже мёртв.
Молодой светловолосый и красивый капитан лежал в красном гробу,
обложенном еловыми венками и цветами, ему бы летать и летать…
Почему я так ярко запомнил похороны именно Саблина и Халдырбекова?
Да просто потому, что гробы были открытыми, и я видел их застывшие
лица.
Тех лётчиков, которые разбились при выполнении полётов, хоронили
всегда в закрытых гробах, а что там лежало, мы не знали. Может быть,
только какие-нибудь фрагменты человеческого тела.
А разбивались офицеры, особенно на новых самолётах, очень часто;
почти каждый месяц духовой оркестр исполнял похоронный марш
Шопена и другие, холодящие все внутри, траурные мелодии.
И вообще, мне казалось, что почти все офицеры нашего гарнизона были
замечательными и красивыми, каждый по-своему, людьми. Сравнивая
их с некоторыми теперешними офицерами, которые спокойно сидят
в общественном транспорте, разложив свои телеса, когда рядом стоят
пожилые и убогие пенсионеры или женщины, я в этом убеждаюсь ещё
раз.
Современный офицер по внешнему виду, я про его фигуру, резко
отличается от тех, с которыми прошло моё детство, да и служба тоже. Это отличие не в их пользу. Огромные животы и задницы, не позволяют им
осуществлять основной принцип обучения личного состава в армии и на
флоте: 'Делай, как я!'. Эти выдающиеся формы в фигуре от излишеств, а
раз человек излишествует, то он ради этого может и Родину продать.
Хоронили и солдат, но это были редкие случаи гибели по глупости.
Ведь кто такие солдаты? Это те же дети, но только большие, а значит и
амбиций дурацких у них значительно больше.
Два солдата сорвались в самоволку и оказались в городке в старом
полуразрушенном доме. Что они там делали, не знаю, но, видимо,
силушку богатырскую девать некуда было, и один из них ударил ногой по
внутренней стене, а дом взял да и рухнул на их головы.
И теперь уже хоронили совсем молоденьких ребят, которым было лет
по 19. Красивые мальчики лежали рядом в гробах и провожали их на тот
свет всем гарнизоном, только было не всем понятно, зачем и почему они-то погибают.
Если офицеры отдавали свои жизни, осваивая новую технику и
воздушный океан, то почему эти погибали в таком возрасте. Это уже было
самой настоящей трагедией для нашего военного городка.
Этой зимой стояли уж очень крепкие морозы. Утром встанешь, вода
в бочке на кухне замерзла. Черпаком пробиваешь лёд, уж какое тут
умывание ледяной водой,глаза и нос помочишь и готово дело – умылся.
На улицу выходишь – холодрыга трещит, но сколько градусов мороз
неизвестно. Ускоренными перебежками с заходом в магазин, где хоть
немного можно отогреться, рысью несёшься до школы с портфелем в
руке.
В школу приходишь, а тебе сообщают, что на улице мороз 40 градусов
и занятия отменяются. И тем же путём назад домой.
А дома сидеть некогда, вместо занятий в школе заготовка дров для
домашней печи. Морозы морозами, а жизнь продолжается.
В 40-градусные морозы, которые приходилось переживать нам в утлом
финском домишке, печь приходилось топить по три раза на день. На ночь
натопим печку, в комнатах около 30° тепла, а утром просыпаемся, ну
максимум 13-15 градусов.
Вот где пришлось научиться пилить и колоть дрова, топить печь и
таскать воду ведрами от водовозки, которая приезжала один раз в день, а
зимой ещё реже.
Дров на зиму требовался вагон и маленькая тележка и, если сами
дрова не составляли большой проблемы, кругом лес и войсковая часть
обеспечивала доставку дров своим офицерам, то пилить и колоть их - это
уже была твоя забота.
Пилили дрова сначала отец с мамой, потом маму заменил старший
брат, а уж потом постепенно и меня привлекли к этому чисто мужскому
делу и мы с братом по мере своих сил и способностей помогали в этом.
Для меня, честно говоря, это дело было неимоверной пыткой. Двуручная
пила под названием 'Дружба' почему-то изгибалась и застревала в бревне, лежавшем на самодельных козлах. Я всегда сопровождал её нажимом от
себя, чего делать не нужно, и она, изгибаясь, не позволяла брату тащить
её в свою сторону.
Валерка, уставший от такой бессмысленной траты силы, обзывался
всякими обидными прозвищами, а иногда и просто дубасил меня от
злости.
Вроде и пила называется 'Дружба', но никакой дружбы на самом деле
не получалось. Поэтому часто такая помощь родителям заканчивалась
потасовкой с братом или забастовкой с моей стороны.
Отец в выходной день всегда собирал нас всех вместе и начинался
коммунистический воскресник по заготовке дров. Сначала они с Валеркой
пилили несколько брёвен на чурки, у них это получалось гораздо
быстрее и сноровистее, чем у нас с братом. Потом он мастерски, прямо
как настоящий казак шашкой, рубил топором чурбаки дров. Поставит
чурбак на подставку, и с одного маху разрубал его пополам. Потом ставил
половинку и, придерживая её левой рукой, отрубал от неё по полену уже
готовые дрова. Так у него это лихо получалось, что только и оставалось
восхищаться такой рубкой и пытаться подражать ему.
Мы, как заводные шарики, в зимних пальто и укутанные шарфами
бегали вокруг и собирали дрова, складывая их в поленницу в свой сарай.
А мороз знай себе пощипывает то за нос, то за голые руки и уж тут
лучше на месте не стоять. Изо рта валит пар, а над нашим главным
рубщиком пар стоит белым облаком.
В самый напряжённый момент нашей работы, когда все были заняты и
увлечённо работали над дровами, я заметил, что мимо нас в наш убогий
скворечник-туалет нетвёрдой походкой проследовала странная фигура.
Это была рыжая тётка в грязной телогрейке и сером пуховом платке,
накрученном на голове так, что торчал только картофельный нос и глаза с
нависшими над ними рыжими космами волос.
Узнали мы эту странствующую фигуру - это была посудомойка из
офицерской столовой. Была такая работница в столовой.
Она была в точности похожая на бабу Ягу из детских фильмов-сказок
Роома. Вдобавок к своей страшной сказочной внешности эта баба Яга
ещё частенько приводила себя в нетрезвый вид и шарахалась по городку,
что, однако, не мешало солдатам приглашать её на тайные свидания в
наш лес.
Баба, неуверенно переступая по снегу своими валенками, скрипнула
нашей сортирной дверью и закрылась в будке.
- Чего это она вдруг в наш сортир залезла? - взыграло во мне чувство
собственника, и я сказал отцу по этому поводу:
- Пап, там ваша рыжая ведьма из столовой в нашем туалете закрылась.
- Опять, наверно, напилась до чёртиков. В такой мороз шляется... Да
чёрт с ней, - произнёс отец, не отрываясь от топора.
Но когда прошло минут 20, а тётка не освобождала наш туалет, отец
тоже стал проявлять беспокойство.
Он достал нож и сквозь щель в двери поддел лезвием крючок и
отбросил его. Любопытство пересилило сортирную неприязнь, и я тоже
решил посмотреть на бабу Ягу в нашем скворечнике.
Прямо на сортирной дырке лежала и крепко спала сказочная Яга. Отец
за руку выволок её на снег рядом с туалетом, но мёртвое тело посудомойки
даже не пошевелилось. Побелевшая картофелина носа торчала из-под
заиндевевших прядей волос, а изо рта еле видимой струйкой вился пар.
- Ещё этого мне не хватало... Неужели уже замёрзла? - обеспокоено
произнёс отец.
Он не побрезговал и натянул на голую задницу Бабе её голубые рейтузы
и привёл в порядок её юбки и фуфайку. Потом стал тереть снегом уши и
физиономию спящей красавице.
Она издала явный возглас недовольства и трёхэтажным матом послала
своего спасителя ко всем матерям и прочим родственникам. На что
разозлившийся не на шутку отец поставил её на ноги и дал крепкого
пендаля под зад неблагодарной Яге. Она отлетела немного в сторону
от сортира и, обводя нашу бригаду мутным глазом, стала приходить в
сознание.
- А ну пошла отсюда! - закричал на неё отец. - Замёрзнешь, дура, на
морозе.
Баба, покачавшись на месте, развернулась в нужном ей направлении и
как нетрезвый снеговик побрела в сторону офицерской столовой.
Мы стояли с братом с отвисшими нижними челюстями и удивлялись
сноровке нашего отца в таких неординарных ситуациях и неимоверной
людской неблагодарности.
- Вот так вот люди и замерзают на морозе по пьянке. Засыпают и потом
уже не просыпаются. Ей тут услуги оказываешь, а она, сволочь, ещё и
матом меня посылает, - возмущался от злости отец на такую благодарность
со стороны замерзающей блудницы.
Работа продолжалась дальше, а мы с Валеркой потихоньку хохотали
над классическим пендалем, мастерски выданным отцом страшилке Яге,
и друг на друге отрабатывали этот понравившийся приёмчик. После
детского испуга и удивлений настало время весёлых воспоминаний и
хорошего настроения.
Отец продолжал рубить дрова, но видимо разозлённый на Ягу допустил
неточное движение топора по чурбаку. Большой палец левой руки рисковал
совсем рядом с топором. По нему он и попал, но не отрубил его, а здорово
покалечил. Он сильно взвыл от боли, но, увидев наши перепуганные лица,
сдержался от крепких слов и эпитетов, достал носовой платок и, замотав
палец, побежал в санчасть.
После смеха над бабой Ягой настало всеобщее затишье и перерыв в
работе.
Отец вернулся из санчасти с забинтованной левой рукой, но не подавал
виду, что ему больно.
- Ничего страшного. Кость цела и всё скоро заживёт, вот только дрова
теперь временно придётся Валерке рубить, - успокоил он встревоженную
маму и нас.
Когда основной рубака вышел из строя по технической причине, ему
на смену встал брат и таким же макаром, как и отец, продолжал начатое
дело. И где только натренировался так. Мать с ужасом смотрела, как
Валерка ловко орудует отцовским топором, и только упрашивала:
- Валера, осторожно. Не торопись!
В баню тоже приходилось ходить, несмотря ни на какие морозы;
гигиена превыше всего. А дома у нас из всех помывочных средств был
только допотопный умывальник на кухне.
Баня находилась на другой стороне оврага, работала допоздна, и мы с
братом ходили мыться вместе с отцом после его прихода со службы.
Собирался отцовский тревожный чемодан с бельём, который я
как младший никогда не таскал, закутывались потеплее и топали в
гарнизонную баню.
В общем зале бани были полированные гранитные лавочки, парная
и душ. Набивалось человек 30 моющихся за один заход, и я в тумане
пара этой голой толпы мужиков и детей по началу растворялся и не мог
сосредоточиться.
Пар, запахи берёзового веника и земляничного мыла, гул голосов и
грохот тазами, шум воды и ни одного пьяного. Кругом здоровые и стройные
мужские тела, все заняты делом, а ты сидишь вначале оторопевший и
рассматриваешь, кто и чем отличается от тебя.
А тут Валерка толкает в бок и с ухмылкой глазами показывает на
небольшого ростом, но крепкого телом сверхсрочника:
- Смотри! У мужика болтается, на х называется.
А у того в отличии не только от меня, но и от всех окружающих
мужиков имеется разительная разница в величине мужского достоинства,
ну просто гигантская разница. Ну, что тебе хобот у слона.
Ребёнок он ведь отличается от взрослого своей бесхитростностью. Что
его заинтересовало, туда он и смотрит, и смотрит не скрываясь. Вот и я
вперил свой пристальный взгляд на поразивший меня размер мужского
элемента, а мужик заметил и подмигивает с ухмылкой; дескать не
переживай и у тебя вырастет. Пришлось смущённо отвернуться и заняться
помывкой.
Я, конечно, не о размерах, а о том, что все вокруг были крепкие и
здоровые люди. Другую картину я встретил в станичной бане, когда
летом отдыхали у бабушки. Там меня поразило количество сгорбленных
и убогих стариков, у некоторых не было руки или ноги, различные шрамы
на теле и прочие следы фронтового или бытового травматизма. Когда
воспитываешься среди здорового окружения, то потом, сталкиваясь с
инвалидами и больными людьми, острее чувствуешь их беспомощность и
ущербность. Ты уже не посмеешь сидеть в транспорте, когда рядом стоит
человек на костылях или старая бабка.
Намывшись в бане, распаренные и умиротворённые выпитым
лимонадом из местного примитивного буфета, закутывались как можно
теплее и снова на мороз.
Мороз трещит, аж звон стоит в воздухе, кругом темнота, а в небе
творится что-то невероятное: всполохи полярного сияния и звезды, куда
ни глянь.
Огромная словно гофрированная лента, усыпанная ледяными
кристаллами фиолетово-жёлтого цвета, двигается незакономерными
рывками и зигзагами по небу. То вдруг замрёт и зависнет, то вдруг резко
перескочит на другое место, то как-бы медленно перетекает и меняет своё направление движения.
Картина бесподобная! Вначале пугающая своими масштабами, так
как эта игра красок происходит в полной тишине и почти по всему небу.
Даже звёзды меркнут в блеске сияния этой движущейся с большущими
скоростями небесной ленты, а непредсказуемость движения сияния
вызывает тревогу. А вдруг достанет до земли и начнёт пахать по дороге.
Мы шли домой, задрав головы, и всю дорогу наблюдали за разгулом
небесной стихии и вдруг среди этого нагромождения заметили маленькую
движущуюся звездочку. Она двигалась по небу, иногда пропадая в свете
полярного сияния, но потом появлялась вновь.
Отец сказал, что это и есть малюсенький искусственный спутник,
который запустили в космос 4 октября этого года. И что светится не сам
спутник, а это виден отраженный солнечный свет.
Попробуй, разберись: Солнца нет, спутник малюсенький, а отражение его
видно. Скорость полёта была настолько большой, что уже через несколько
минут спутник исчез на противоположной стороне небосклона.
Сколько впечатлений пришлось рассказывать матери от посещения
бани, тут тебе и мороз, и полярное сияние, и спутник, который, может
быть в городке, никто ещё и не видел, а нам вот повезло.
В морозные дни, когда занятия в школе отменялись до лучшей
погоды, мы всё светлое время суток проводили на горках, на берегу реки.
Лыжи были у всех, пусть они были и не по размеру и с самодельными
креплениями, сделанными на простые валенки из Афонинских
парашютных амортизаторов, но мы катались с горок и падали в снег до
самого темна.
С метрового трамплина, сделанного братом и старшими ребятами в
самом конце спуска с горы, мы взлетали в небо и, совершая неимоверные
кульбиты в полёте, приземляясь, кто носом, а кто и плашмя на белый
снег горы. Довольные успешным приземлением и тем, что не поломали
лыжи, мы снова карабкались на гору и повторяли свои смелые спуски
через трамплин, до тех пор, пока кто-нибудь не расквасит себе нос или не
сломает лыжу.
Только нашего Афоню на время зимы, словно кто подменял. Он
становился скрытным и молчаливым, и всё время промышлял тихой
охотой на зверьё, сторонясь нас с нашими детскими забавами.
Афоня словно не хотел, чтобы мы ходили с ним на другую сторону Кеми,
где он ставил петли на звериных тропах. Какая-то охотничья удмуртская
жадность одолевала этого маленького охотника, и он спозаранок на лыжах
переходил на другую сторону реки и проверял и ставил свои неведомые
капканы. Один, как маленький лесной заговорщик.
Когда мы кувыркались на своём трамплине, я заметил бредущего по
пустынной белой равнине реки одинокую маленькую фигурку Афони.
Афоня как запрвский охотник всегда ходил на своих лыжах без палок.
Он устало передвигал своими лыжами, а за спину у него был перекинут
огромный белый заяц, который волочил своими неподвижными задними
ногами по снегу.
- Вот это заяц! - заорали мы хором, разглядев Афонину добычу,
торчащую у него из-за спины.
Заяц был действительно огромным и белым, как снег. В своих
предсмертных судорогах он вытянулся своими передними и задними
лапами и задубел на морозе, отчего в итоге оказался ростом с самого
охотника.
Афоня нехотя подъехал к нам и показал нам косого, у которого почему-
то были открыты глаза, в которых стоял застывший ужас.
- Как это ты умудрился такого зверюгу застукать? - удивлялся я
Афониной удачей. - Чем это ты его прибил?
- Я петли из лески ставлю на заячьи следы. Заяц косой и он, когда бежит
по своему следу, то перед собой ничего не видит. Вот и попадает головой
в ловушку, - словно бывалый охотник, в глазах которого светилось счастье
дикаря-добытчика, но с явной неохотой, делился с нами Афоня своими
охотничьими хитростями. - У меня в прошлый раз он петлю порвал, так я
поставил леску 0,8, эта выдержала.
- А как ты знаешь, где ставить эти петли? - пытался я выведать секреты
нашего промысловика-одиночки.
- Меня батя научил, тут ничего сложного нет, - ответил Афоня и, закинув
своего зайца на плечо, поехал домой, явно не желая делиться даже со
мной своими тайными спсобами добычи.
Ветерок шевелил заячий пух, а мне казалось, что это серый дохлый
Санькин кот Барсик с синим проводом на шее. Тот тоже досрочно кончил
свою жизнь в петле с такими же остекленевшими глазами. Такое сравнение
поубавило первую радость за Афоню, а этого зайца стало просто жалко.
Таким макаром Афоня за зиму поймал штук шесть зайцев и всё
в одиночку, сколько я его не уговаривал взять меня с собой, он меня в
компаньоны брать так и не согласился.
Пришёл Новый 1958 год с морозными запахами мандаринов. Даже
в нашем богом забытом военном городке вдруг под Новый год откуда-то появлялись эти оранжевые цитрусовые, пахнущие неведомыми
тропиками.
Мать шила три белых мешочка для подарков, отец их очень красиво
подписал нашими фамилиями, а мы отдали их своим классным
руководителям в школе. Оставалось ждать новогодних утренников, на
которых вручали подарки якобы от Деда Мороза.
Раньше я на детских утренниках ужасно боялся этого самого доброго
Деда, который раздаёт подарки. В начале представления я сидел на лавочке
рядом с мамой. Когда же появлялся Дед Мороз, все хором кричали 'Ёлочка
зажгись!' и ёлка действительно вспыхивала разноцветными лампочками.
Тут я срочно перебирался за материнскую спину, и уж оттуда меня
было невозможно вытащить никакими приманками, и даже новогодним
подарком. Ни тебе стишок прочитать, ни песню спеть, а уж про хоровод
вокруг ёлочки-красавицы и речи быть не могло.
Подарок дедовский получала вместо меня мама. Она отдавала его мне
и уже через несколько часов от него оставался пустой мешок полный
только запахами конфет и мандаринов, который убирали на сохранение
до следующего праздника.
В новогоднюю ночь нас укладывали спать несколько раньше обычного,
а уже после боя курантов и прихода первого новогоднего часа мама будила нас и рассказывала, что вот-вот только что приходил Дед Мороз. Отец
сидел за столом обычно в парадной форме со всеми орденами и медалями
и в доказательство недавнего присутствия за столом самого настоящего
Деда Мороза показывал, что половина огромного блюда холодца съедена
им, а под ёлкой лежат наши подарки, которые принёс он. Но это было,
когда я был маленьким.
В этот раз я уже был большим и ничуточку не боялся ни деда с красным
носом, ни его ближайшего окружения. Я нарядился на утренник очень
оригинально.
Сестра Ирина участвовала в школьном хоре, и у неё был девичий наряд
украинки. Шикарный такой венок с лентами, блузка с расшитой юбкой,
ну короче, украинский национальный наряд. Вот его-то я и надел на себя,
а на лицо, чтобы быть неузнаваемым, надел ужасную маску обезьяны.
Получилась симпатичная шимпанзе в украинском наряде.
Пришёл в класс немного пораньше, пока никого не было, быстренько
переоделся. Ножки у меня ничем от девчоночьих не отличались, лица не
видно. Наша классная Мария Васильевна меня так и не узнала, пока я не
снял маску и не показал свою улыбающуюся личность. Замаскировался
здорово.
На параде новогодних карнавальных костюмов я занял призовое место.
Дед Мороз вручил мне приз, книжку детскую, она называлась 'Матти –
весельчак', что-то из карельских сказок. И тут уж Дед Мороз был весьма
удивлён и озадачен, услышав из-под маски обезьяны женского пола мой
мальчишеский голос:
- У меня уже такая книжка есть дома!
Пришлось ему менять подарок настырной обезьяне, на другую книгу
под названием 'Сампо - лопарёнок'. Дети есть дети, их наивность и
простота просто не имеют предела, что выдаст тебе ребёнок через пять
минут одному богу известно.
В новом году на наш аэродром стали приходить новейшие самолёты
МиГ-17. Мы с ребятами часто наблюдали, как их на больших платформах
в закрытых коричневых контейнерах мимо наших домов по дороге
провозили огромные тягачи. Сначала было непонятно, как в этом
контейнере мог вместиться настоящий целый самолёт. А крылья как же?
Оказалось, что крылья были демонтированы и находились в этом же
контейнере. На аэродроме, в ангаре самолёту крепили на своё место
снятые крылья и доводили его до ума в вопросах монтажа оборудования и
вооружения. И уже после этих работ, в которых самое непосредственное
участие принимал мой отец, самолёты обкатывались на земле и в воздухе
нашими гарнизонными асами.
Вот в это время и происходило наибольшее количество всяких аварий
и ошибок, приводящих к катастрофам с трагическими последствиями.
Сколько лет уже прожил у самого настоящего военного аэродрома, а на
самом аэродроме был только один-единственный раз. Однажды за отцом
в выходной день приехали на грузовой машине домой его солдаты. Отец
в это время был начальником ПАРМ (подвижная авиационная ремонтная
мастерская). На аэродром сел какой-то самолёт не из нашей части и ему
нужен был срочный ремонт для продолжения полёта. Отец взял меня с собой, и мы поехали на машине к нему на работу.
Рядом с ангаром стоял большой зачехлённый самолёт, сейчас не помню
уже какого типа, а в ангаре производился ремонт снятого с него агрегата.
Потребовалась какая-то дуговая сварка, а отец был в этом деле
большой дока. Он быстренько приварил раскалённым до бела электродом
необходимую деталь к агрегату. Я с интересом за этим наблюдал, и
поэтому рассмотреть на аэродроме ничего толком не успел, да и полётов
в этот день не было, поскольку было воскресение.
Очень хотелось посмотреть поближе самолёты, как они взлетают и
приземляются. Грохот и шум реактивной авиации мы слышали каждый
день, самолёты видели только издалека в воздухе, уже на высоте. Ну, уж
очень хотелось посмотреть на них вблизи.
Вот однажды весной мы договорились с ребятами о походе на аэродром.
Еще лежал снег, и было довольно прохладно на улице, но договор есть
договор, и мы прошагали все 4 км по дороге до Подужемья с надеждой
увидеть именно новые самолёты.
Дотопали до ограждения взлетно-посадочной полосы, она была
обнесена забором из колючей проволоки. А в моём понятии, раз колючая
проволока, значит, по ней пропущен электрический ток. Ограждение
полосы было сделано скорее не от людей, а чтобы местные подужемские
коровы не попадали на поле и не мешали полётам.
Мы устроились на пригорочке метрах в 30 от бетонной полосы и,
как шпионы, стали высматривать. Ждать пришлось недолго, заревели
запущенные турбины.
Грохот ревущего самолёта мне показался неимоверным, даже
страшновато стало. Воздух и земля дрожали от этой невидимой силы,
низвергающей из сопла форсажное пламя стремительного МиГа.
Серебристые с алыми звездами машины с интервалом в полминуты
пронеслись мимо нас целым звеном, то есть три самолёта, и, оторвавшись
от земли, перестроились в воздухе в клин пошли на выполнение
задания.
Странно было смотреть: вроде бы труба трубой длиною 11 метров с
крыльями, кабиной и хвостом, но столько энергии извергается с рёвом,
аж земля дрожит и огонь брызжет, а сверху пилот сидит и летит, да ещё
не просто летит, а летит со скоростью 1100 км в час.
Вот на этой фотографии запечатлен фронтовой истребитель МиГ-17Ф,
точно такие мы и рассматривали на нашем аэродроме.
Внешне схожий с МиГ-15, он в действительности представлял собой
совершенно другой самолёт. Западные аналитики полагают, что эту
модель спешно разработали после Корейской войны, наглядно выявившей
недостатки МиГ-15 - прежде всего низкую путевую устойчивость, заметно
осложнявшую прицельную стрельбу из пушек.
На самом деле разработка проекта началась еще в 1948 г., это был
самый массовый истребитель, было выпущено свыше 5000 машин.
Возможно, это был последний самолёт, разработкой которого руководил
лично выдающийся авиаконструктор отечественного самолётостроения
М.И. Гуревич.
Вот на таких по тем временам стремительных и красивых машинах погибали наши молодые лётчики.
Самолёт МиГ-17 на форсаже
За первым звеном стали взлетать другие самолёты, и понеслась
воздушная карусель. Одни садятся, другие взлетают, грохот и шум турбин,
а мы стояли, зачарованные и малость обалдевшие от быстротечной
динамики, и наблюдали эту картину под простым понятием для лётчиков
– дневные полёты.
Всё происходило у нас на глазах настолько слаженно и без лишней
суеты, ну прямо как в муравейнике, где каждый чётко знает и выполняет
свои обязанности.
Подъезжали топливозаправщики и на стоянке заправляли баки
истребителей керосином, технари тут же устраняли какие-то
незначительные неисправности и готовили машины к следующему
вылету.
Лётчики деловой походкой в тёплых комбинезонах, шлемах и меховых
унтах подходили к самолётам и занимали свои места в кабинах. Давили
на газ, выруливали на взлётную полосу, включали форсаж и улетали в
небеса. Что лётчики выполняли там высоко в небе, мы не знали, да и не
видно было, но я зауважал эту мужественную профессию.
Ведь если посмотреть внимательно, то все кто крутился около самолётов
были всего лишь обеспечивающей полёты прислугой, а летел в кабине
только он один. Хозяином положения на взлётной полосе и в небе был
только лётчик на своей реактивной машине.
Уставшие от впечатлений и замерзшие мы вернулись домой. Дома,
правда, родителям ничего не говорил, а то ещё будут ругать, что так
далеко уходим от дома без разрешения. Но даже во сне мне несколько раз
чудился вой турбин и грозные МиГи, взлетающие в голубое небо.
Ночью в гарнизоне была объявлена тревога. Солдаты, оповещавшие об
этом событии офицеров и сверхсрочников, с грохотом колотили сапогами
в двери так, что дрожал весь наш утлый финский домик, и, подняв
очередного воина, неслись дальше.
Отец схватил свой тревожный чемоданчик, в котором было бельё и
прочие причиндалы для таких случаев, и убежал на сборный пункт у
столовой, где их обычно ждала крытая служебная машина.
А мы разбуженные встряской дома солдатским сапогом продолжали
спокойно спать, так как уже привыкли к таким способам оповещения. Не
впервой. Лишь бы не война, а подобных учений на нашу жизнь выпало
уже предостаточно.
Война не война, но горели склады, расположенные около аэродрома в
лесу. Там хранились снаряды, вещевое и медицинское имущество. Отец
потом сказал, что сгорели почти все склады, отстоять удалось немногое,
пожар на лес не перебросился и то хорошо.
Для пацанов, конечно, горе невелико, подумаешь, склады сгорели.
Срочно собралась экспедиция для обследования пепелища, а вдруг
повезёт и что-нибудь из этого дела можно извлечь полезного для себя. Я
туда не пошёл почему-то, о чём потом пришлось сильно пожалеть.
Наши исследователи вернулись с пожарища с огромным количеством
трофеев. Чего тут только не было: начиная от сигнальных ракет, дустовых
дымовых шашек, капсюлей для патронов и кончая индивидуальными
перевязочными пакетами и какими-то медицинскими инструментами и
принадлежностями, назначение которых нам было неизвестно.
Среди трофеев были наборы каких-то стеклянных ампул в пакетиках
и коробках, наподобие тех, что применялись в войсковых приборах
химической разведки ВПХР. Трофеи перекочевали в наши тайники,
сделанные под корнями большой сосны и началось освоение новых
горючих веществ.
Мы долго не могли освоить небольшие цилиндрики светящегося
состава от сигнальных ракет, спичкой его не подожжешь, а в костёр - это
каждый раз нужно разводить костёр, не совсем удобно.
Научились привязывать к цилиндрику несколько спичек и, чиркнув о
спичечный коробок, кидали на землю, состав воспламенялся и возгорался
ярким цветом: в зависимости от состава смеси были и белые, зелёные и
красные огни. А лучше всего было бросить несколько штук в костёр, тогда
костёр превращался в разноцветный факел светящийся целую минуту.
Зрелище завораживающее своим колером.
Дальше дошло дело и до ампул. Мы с Афоней нашли старую
керосиновую лампу без стекла и использовали её как воспламенитель
наших фейерверков, очевидно содержащих какой-то эфирный состав.
Мы укладывали ампулу на веточку, а под неё устанавливали
зажженную лампу, прятались на всякий пожарный случай за деревья и
ждали дальнейших событий. Через несколько секунд содержимое ампул
закипало, раздавался хлопок, это лопалось стекло ампулы, и появлялся
огненный шар с полметра в диаметре.
Видимо пары эфира вспыхивали от лампы и превращались в этот
светящийся огненный образ. Эффект был потрясающий и мы с гордостью потом демонстрировали наши достижения остальным пацанам.
Капсюли тоже пошли в дело и в городке стали постоянно раздаваться
пугающие народ выстрелы.
Самый безопасный способ выстрела капсюлем достигался, когда его
прикрепляешь к наконечнику лыжной палки пластилином и кидаешь
палку, как копьё, в дерево или стену.
Обращались мы с опасными предметами довольно-таки умело, никто
ни разу не пострадал, никому так ни разу и не звездануло, все были целы
и невредимы.
Только один раз при подрыве капсюля простым ударом камня
мельчайший осколочек слегка чиркнул мне по правому уху. Кровь шла
долго, мы не знали, что и делать. Однако домой не пошёл, там меня могли
понять по-своему, и получил бы нахлобучку практически не за что. А так,
потом кровь постепенно остановилась сама, и никаких неприятностей не
было.
Закончился 2-ой класс, и на лето мы поехали на отдых к бабушке, но
уже не на хутор Овечка, а в Краснодарский край в станицу Родниковскую
Курганенского района.
Дед к этому времени вышел на пенсию, продал свой дом на хуторе
и купил новый в этой станице. У бабушки была крохотная пенсия на то
время она составляла 50 рублей, у деда немного побольше, рублей 65.
Насколько я помню, мать иногда ругалась с отцом из-за того, что
отец почти каждый месяц посылал деду деньги, не знаю какие суммы,
но помогал он им постоянно. Он ведь был единственный сын у своих
родителей, а моей матери не нравилось это, так как самим не хватало
денег на троих детей.
Станица была большой, около 12 тысяч жителей, колхоз-миллионер
'Маяк революции' набирал силу, станичники начали чувствовать себя
увереннее, в смысле жить зажиточнее.
Что было примечательным в этой станице, это то, что можно в любом
месте копать колодец и на глубине около 5 метров всегда били ключи
родниковой воды, поэтому и название - Родниковская.
Дедовский дом был сложен из самана. Саман это такие большие
самодельные кирпичи, сделанные из глины вперемежку с соломой, они
очень хорошо удерживали тепло. Недостаток только в том, что, попав в
воду, они расползались и разрушались.
В станице строительство домов проходило всегда коллективно.
Приглашались все соседи, обычно в субботу или воскресение, сначала на
замес и изготовление кирпичей из самана.
Женщины и дети ногами месили глину и, добавляя постепенно солому,
доводили состав до нужной консистенции. Иногда, если были лошади,
замес месили лошадьми, точнее копытами лошадей. Их водили по кругу
по огромному глиняному блину, а все остальные помогали ускорять
этот процесс своими ногами. Потом специальной формой формовались
кирпичи размером, примерно, 50 на 30 см и укладывались на просушку.
Через неделю собирались в том же составе, и начиналась кладка стен и
всё остальное строительство. Так за две-три недели возводился настоящий
жилой дом.
А уж потом начинались гуляния с песнями и обмыванием нового
жилища. Тут в этих вопросах станичники впереди планеты всей.
Самогон и водка льются рекой, столы, накрытые прямо на земле,
трещат от щедрых даров кубанского чернозёма. Хозяевам только успевай
поворачиваться - наливать и подавать на стол из погребов свои запасы,
сделанные специально по случаю строительства дома.
Такие застолья могут быть только на кубанской земле, такие песни
казачьи могут исполнять только здесь. В ночной тиши уснувшей станицы
их слышно, по-моему, даже в Краснодаре.
Себестоимость такого строительства невысока и поэтому сейчас в
саманных домах живёт самая нищета кубанская, так как у остальных
используются более серьёзные строительные материалы.
У бабушкиного дома тоже были ставни на окнах, которые запирались
изнутри, и летом, в самую жару они всегда были закрыты, поэтому в
самый солнцепёк в комнатах всегда было темно и нежарко.
Бабушка Ирина Ефимовна и здесь, на новом месте купила себе корову,
и ей приходилось начинать рабочий день в своём хозяйстве очень рано.
Она вставала в половине четвёртого утра, чтобы подоить корову и
отправить её пастись в стадо. Тут же перерабатывала молоко сепаратором,
маслобойкой сбивала масло, кормила кур, собаку, готовила еду, копалась
в огороде. Да что там говорить, работы у неё всегда было столько, что за
день не переделаешь.
Утром просыпаешься, а тебе к завтраку подают наисвежайший хлеб,
только что испечённый в русской печи, свежее сливочное масло и другие
молочные продукты. Воздух чистый и звенит от птичьих трелей, а над
огородом стелется странный сизый дымок, пахнущий непонятным горелым
и кислым запахом. Такого дыма я в своей жизни ещё не встречал.
- Ба-а-буш, а чем это так пахнет? - морщил я свой курносый нос от
неприятного запаха.
- Это соседка летнюю печку во дворе топит кизяком, - сообщала бабушка
непонятную для меня новость.
- А что это за кизяк такой вонючий? - любопытствовал я.
-Это у вас там, в Карелии кругом лес и народ не знает про кизяк. А у нас
здесь дров нет и они очень дорогие. Вот бедняки и топят печи кто кизяком,
кто соломой или хворостом. А кизяк - это коровий навоз, перемешанный
с соломой и высушенный на солнце. Тоже горит в печке.
- Это выходит коровьими какашками люди топят печи? - не укладывалось
в моём детском сознании такое событие.
- Голь на выдумки хитра. Коль нет денег, то и это топливо годится, -
выдала бабушка народную мудрость, и я на этом успокоился.
Но такое удивительное топливо в печах кубанских станичников весьма
поразило меня своей простотой. Главное, чтобы корова в хозяйстве
была.
Первое время меня просто убивали своей убогостью вросшие в землю
и покосившиеся соседские мазанки, выстроенные из самана и крытые простой почерневшей от времени соломой. Окна словно покосившиеся
бойницы с вмазанными в них стёклами придавали совсем сиротский вид
этим утлым строениям.
На фоне этих лачуг бабушкин дом выглядел совсем по-барски. А
дом соседей Ващенко, красиво сложенный из красного кирпича, да под
железной крышей с резными петухами на коньке, вообще выглядел, как
дворец.
Днём, когда на улице стоит сущее пекло, бабушка обязательно ложилась
отдыхать. Она накрывала глаза полотенцем и часа полтора спала, это
позволяло её оставаться работоспособной до самого вечера.
Я же был доморощенный ребёнок, и спать в обед не привык. Поэтому,
когда бабушка ложилась отдыхать, я от безделья просто слонялся по двору
или на дороге около дома.
Вот где чувствуешь поистине жар лета. Мелкая-мелкая дорожная пыль,
как густая сметана, обволакивает ступни босых ног и просто обжигает
непривычные к таким прогулкам ноги. Да и температура днём в тени 40 и
больше градусов, вот где парилка для северного жителя.
Станичная улица с колеёй заполненной дорожной раскаленной солнцем
пылью, это своего рода тоже достопримечательность. Когда по ней проедет
машина, то поднимается такая пылища, что потом долго ничего не видно.
Пыль долгое время висит в неподвижном воздухе, создавая настоящую
завесу. Хорошо ещё, что такое бывало довольно редко, так как машин
было мало.
Асфальт в то время был только на центральных улицах, а эта улица
хоть и носила название Карла Маркса, но находилась в расстоянии
одного квартала от главной станичной улицы имени Ленина, покрытой
настоящим асфальтом.
Старики жили почти полностью натуральным хозяйством, поэтому
срочно нужен был погреб. Без погреба здесь, на Кубани, да с такой жарой
на улице это не жизнь, а мучение.
Дом этот за №11 с участком в 5 соток дед купил у соседей по фамилии
Ващенко. Погреб они оставили себе, он находился на их теперешнем
участке земли. То есть получилось, что Ващенки просто отделили
небольшой участок своей усадьбы и продали его моему деду.
Если считать площадь оставшейся у них земли – соток 15, да плюс
проданный участок, то получается, что очень неслабо жили председатели
колхозов того времени.
На участке росли груши, сливы, вишни, были два дерева грецких
орехов, кусты малины, клубника. На грядках тоже было всё, начиная от
картошки и кончая помидорами и перцем.
Среди грядок с картошкой стояло шесть ульев с пчёлами. Вдоль дома
рос виноград, из ветвей которого перед домом была сплетена длинная
арка, дающая тень и прохладу в летнюю жару, а осенью прекрасный
виноград, из которого дед делал замечательное вино.
Сам Ващенко Алексей Борисович был Председателем местного
сельского Совета, другими словами был главным представителем
Советской власти в Родниковке. При всей своей калоритной фигуре
председателя и приятной загорелой внешности он имел тяжёлую переваливающуюся походку, так как при ходьбе с левой ноги переносил
тяжесть своего тела на костыль, упертый под правую подмышку. Он был
инвалидом, у него не было правой ноги по самое бедро, в детстве во
время уборочной страды попал ногой в молотилку комбайна и потерял
ногу. Но этот физический недостаток не мешал ему исправно руководить
станичным Советом депутатов трудящихся.
Его супруга Лидия Ивановна крепкая по фигуре и приметная на
внешность женщина была работящей и всё успевающей делать по дому
и хозяйству жена и мать двоих детей. Жили они очень зажиточно, колхоз
'Маяк революции' ведь был колхозом миллионером, а председатель
сельсовета пользовался всеми благами богатого хозяйства и построил
себе шикарный кирпичный дом, стоящий рядом с дедовским забором.
У Ващенко был сын Анатолий и дочь Татьяна. Казачата чистых
кубанских кровей.
Вдоль забора, разделяющего участки деда и соседа, росла малина.
Я пристроился к кустику и жменями толкал себе в рот сладкие ягоды.
Благодать, да и только. Из раскрытого соседского окна, завешенного
тюлевой занавеской, доносился звонкий ребячий голос, которым Толян от
всего сердца надрывно выводил патриотическую песню про будёновцев
20-х годов.
Я и раньше слышал эту песню по радио, но здесь, почти на родине моего
кумира батьки Кочубея, она воспринималась мной совсем по-другому.
И без страха отряд
Поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой
Вдруг поник головой -
Комсомольское сердце пробито.
Он упал возле ног
Вороного коня
И закрыл свои карие очи.
-Ты, конёк вороной,
Передай, дорогой,
Что я честно погиб за рабочих...
Заслушавшись столь откровенное исполнение песни, я и не заметил,
как откинулась занавеска и в окно высунулся исполнитель:
- Подслушиваешь? Выходи к моим воротам, познакомимся, - прозвучала
команда, явно не подразумевающая отказа в её исполнении.
При первой нашей встрече на нейтральной территории улицы, у его
забора Толян просто поразил меня своей наглостью. Он ведь станичник,
а я кто... 'курортник', так здесь обзывали приезжающих отдыхать на лето
северян. Его крепкая круглая голова на плотных плечах словно пыталась
меня боднуть или в крайнем случае толкнуть меня невзначай плечом,
проверяя на всхожесть мои физические достоинства.
Я уклонялся от упрямых намёков силового противостояния и этим дождался прямого предложения:
- Может пойдём стукнемся?
- Это как? - изображал я непонимание своих действий на странное
предложение.
- Пойдём и стукнемся на кулачках...
- Зачем? Я тебя первый раз вижу и что же сразу будем выяснять
отношения. Я тебя ещё ничем не успел обидеть, - отказывался я от
предлагаемого бессмысленного мордобоя.
Тогда Толян попросил меня произнести какую-то нелепую фразу: 'Гуси
гогочут, город горит, каждая гадость на гэ говорит'. Я, не подозревая в
этом никакого подвоха, неуверенно произнёс эту абракадабру. После чего
выслушал по этому поводу целую лекцию о том, что я городской житель,
то бишь бездельник, а он станичник, и что им приходится вкалывать на
полях житницы хлебородной для того, чтобы кормить выращенным ими
хлебом нас городских дармоедов и так далее.
Оказывается станичники, да и многие на Кубани вместо буквы 'г'
произносят мягкий звук 'гэ'. Я, по своей детской наивности, совсем
не ожидал, что могу принадлежать к бездельникам. Я об этом как-то не
задумывался и не был готов к такой стремительной атаке, поэтому и не
нашёлся что-нибудь достойное ответить Толяну. Понял только одно, что
воспитание у него правильное, казачье, трудовое.
С Анатолием мы часто встречались и играли на улице, купались и
загорали на протоке, все-таки соседи были.
В последствии он закончил Бакинское общевойсковое командное
училище и служил в десантных войсках в городе Кировобаде (Гянджа). 30
августа 1973 года Толян будучи старшим лейтенантом погиб на учениях
проводимых Маргеловым. Погиб странно от шальной пули при атаке на
укрепления 'противника', у которого по идее не должно быть боевых
патронов (все стрельбы выполнялись холостыми патронами). Пуля
прошила коронарный сосуд сердца и медики не сумели спасти Анатолия
из-за больших потерь крови.
Поскольку мы приехали с отцом, то уже через несколько дней закипела
интенсивная работа по рытью ямы для погреба. Мы дети больше мешали,
чем помогали, но всё же внесли свою маленькую лепту в создании
погреба. Нам выпала неблагодарная роль носильщиков земли, досок и
прочих подсобных работ.
Через три дня по дороге от дома до туалета уже возвышалась небольшая
будка на пригорке, войдя в которую, можно по лесенке попасть в погреб
глубиной 2,5 метра, оборудованный полочками и ящиками для картошки
и прочих овощей. Теперь было куда прятать от жары продукты и
укладывать на зимовку щедрые дары кубанской земли: варенья, соленья
и даже самодельное виноградное вино.
Мама днём от жары пряталась в конце огорода под тенью большой
развесистой груши. Она была непривычна к такой жаре, так как выросла в
Новгородской области, потом тоже всё время жила и воевала ближе к северу,
чем к кубанскому климату. Часто я заставал её, лежащей на подстилке под
грушей, с заплаканными глазами. Она старалась скрывать свои слёзы от
нас, но один раз я всё-таки её спросил, что её так расстроило.
Оказалось, что дед постоянно обзывал её шпионкой и 'предательницей
Павловской породы'. Дед был помешан на коммунистических идеях
и победе мировой революции во всём мире. Прямо оголтелый фанат
какой-то. Везде и всюду проявлял сверхбдительность в вопросах защиты
завоеваний социализма от мерещившихся ему свор контрреволюционеров,
агентов и шпионов.
Случилось так, что во время войны деревня Ушково Любытинского
района Новгородской области находилась в оккупации и немцы при
отступлении сожгли все документы в сельсовете. Как раз в этой деревне
родилась моя мать, девичья фамилия у неё была Павлова.
Во время оккупации родной деревни мама находилась в блокадном
Ленинграде, куда устроилась работать нянькой в одну из питерских семей
ещё до войны. В период блокады Ленинграда она работала в столовой
какой-то воинской части, благодаря чему и выжила в этот ужасный голод
и холод.
Об этом страшном времени она не любила рассказывать, полагая, что
мы ещё малы и можем неправильно понимать весь ужас тех событий. Она
больше рассказывала о довоенном Ленинграде, его красоте и величии,
мостах и музеях. Рассказывала про Марининский театр, про каких-то
старых актёров. Про то, как любила смотреть на прибывающих строем
на просмотр спектаклей морских курсантов в белых перчатках и синих
воротничках, их бравый вид и что многие девчонки мечтали познакомиться
с этими недоступными молодцами.
Только намного позже рассказывала она про этот страшный и холодный
голод. Когда от недоедания и слабости всё время было холодно и хотелось
спать, даже стоя на крыше во время вражеского налёта авиации. Но даже
в таком состоянии нужно было сбрасывать упавшие 'зажигалки' с крыш
или тушить их в помойном ведре с песком.
Про ужасы первой блокадной зимы, когда чтобы согреться, приходилось
ломать заборы и дорогую добротную мебель в пустых квартирах. Про
голод, из-за которого люди были готовы отдать всё своё последнее золото
и серебро за бесценок оборотистым хапугам, промышляющим на этом
бедствии.
Про то, что в городе почти не осталось собак и даже крыс, а люди порой
доходили до крайностей и заготавливали на морозе впрок собственных
умерших родственников для пропитания. Это были единичные, но
настоящие случаи каннибализма.
Только случайность помогла ей оказаться на работе в столовой
воинской части, где она и спаслась от голодной смерти. Она ведь была
совершенно одна в этом огромном полумёртвом городе, ни родственников,
ни покровителей у неё здесь не было.
Когда прорвали кольцо блокады, и в городе появился хлеб, она с
голодухи умудрилась съесть 6 буханок чёрного хлеба. В бессознательном
состоянии её увезли в госпиталь, где промывали желудок и спасали от
заворота кишок.
Но в жизни ничего бесследно не проходит, и, видимо, именно этот
случай послужил началом заболевания. К 50-ти годам у неё постепенно
развилась опухоль и непроходимость кишечника. От этой самой опухоли под названием рак кишечника она и умерла в возрасте 58 лет.
После прорыва блокады она закончила снайперские курсы и пошла
воевать на фронт. Имела боевое ранение осколком в голову. Войну
закончила в городе Берлине, имела медали 'За взятие Берлина', 'За
победу над Германией', 'За боевые заслуги', в последствии получила и
медаль 'За оборону Ленинграда'.
И вот уже после войны у неё на руках из документов оставалась
только 'Красноармейская книжка' и удостоверения к медалям, как у
военнослужащих того времени. Но война закончилась и пришло время
менять этот документ на гражданский паспорт.
Вот тут и возник вопрос, что по месту регистрации её рождения в
деревни Ушково нет никаких данных о ней. Из родственников тоже никого
не осталось, то ли погибли всё, то ли уехали куда-то. Поэтому наши
бдительные паспортисты выдали ей только временный паспорт, который
необходимо было менять через каждые три месяца. При просрочке срока
обмена плати штраф.
Вот дед и навострил свои партийные уши. Шпионка не иначе, раз у неё
нет документа, как у всех граждан. Отец служил в ВВС и их, как никого
других, проверяли чекисты Особого отдела. Биографии всех ближайших
родственников всегда находились под их неусыпным контролем и, если
бы в биографии матери было что-нибудь не так, да отца просто уволили
бы со службы, сделав соответствующие выводы.
Фанатизм идей мировой революции и бескомпромиссной борьбы с её
врагами позволял деду даже законную жену родного сына, мать троих его
внуков обзывать шпионкой и преследовать за отсутствие паспорта. Дед
был воспитан в духе революционных традиций того времени и может он
в этом и не виноват, такое было время.
Родился дед в 1896 году в семье многодетного чабана Григория в селе
Успенское, недалеко от города Армавира. В семье было 6 детей: Прасковья,
Семён, Тимофей, Николай, Матрёна и Митрофан.
Дед часто устраивал нам политзанятия и вот пришло время познакомить
своих внуков с биографией сестры-революционерки, которой он безумно
гордился. В глазах, прикрытых стеклами очков, появился яростный
блеск пролетарского азарта и ненависти к черносотенцам и прочим
контрреволюционным выродкам, борьбе с которыми он и сестра положили
свои лучшие годы жизни.
Но как только дед произнёс фамилию Грумм-Гржимайло, нас с братом
вдруг прорвал фонтан детской глупости и неимоверного веселья.
- Всё! - толкал меня локтем брат Валерка. - Ты у меня теперь будешь
не Чан, а 'Груммм-Гржимайло'! - с хохотом заявил мне родной братец
очередную кличку.
Дед взбеленился нашим крамольным поведением и вскочил со своего
лекторского стула из-за стола:
- Цыц! Придурки малолетние. Прекратить свои хиханьки! - в гневе
бросил дед слова, которых нам ранее от него не приходилось слышать.
- Это польская фамилия знатного рода...
Несколько испугавшись необычным поведением и резкостью дедовских
высказываний в наш адрес, мы притихли и слушали дальше.
Старшая сестра деда Прасковья или, как её все называли Параня, была
1879 года рождения и с 10-летнего возраста находилась на воспитании у
своей учительницы церковно-приходской школы Маргариты Ефимовны
Грумм-Гржимайло. Жизнь в семье сельского чабана в те времена была
тяжкой и прокормить пятерых детей было нелегко. Вот и пожалела
Маргарита Ефимовна свою способную ученицу и выпросила отца
Григория отдать ей Параню на воспитание. Сама учительница из-за
неустроенности личной жизни проживала одиночкой и всё свободное от
работы время посвящала своей воспитаннице.
В своё время, ещё в родном Питере Маргарита Ефимовна получила
хорощее гимназическое образование. Случилось так, что рано умер отец
и Маргарита вместе с матерью как старшая сестра поднимала и ростила
своих братьев. Именно она, давая платные уроки, содержала на своих
хрупких плечах семью и помогла братьям получить хорошее образование.
В результате её личная семейная жизнь не сложилась, а сама она решила
посвятить свою жизнь борьбе за освобождение народа, то есть следовала
за народовольцами, модными в то время в интеллигентских кругах
Петербурга.
Когда братья встали на ноги, получив образование, она уехала из
родного Питера в народ, на Кубань и стала учительствовать в школе в
селе Успенское недалеко от Армавира.
Семья Грумм-Гржимайло известна своими учёными, внесшими
большой вклад в науку.
Старший брат Григорий Ефимович – знаменитый советский географ,
известный путешественник и исследователь Центральной и Средней
Азии.
Его средний брат Михаил был незаменимым помощником во всех
путешествиях на Памир, Тянь-Шань и Центральную Азию, к тому же он
был картографом и военным изобретателем.
Младший - Владимир Ефимович – член корреспондент Академии
наук СССР, более полувека отдал разработке теории и практике
металлургического дела, создал школу отечественной металлургии.
Приёмная мать Маргарита Ефимовна заботясь о своей воспитанице
в начале 90-х годов перевозит её в Майкоп, устраивает Прасковью в
гимназию, где она успешно проходит обучение и получает очередное
образование.
Благодаря семье Грумм-Гржимайло, Прасковья, после окончания
гимназии в Майкопе, продолжила обучение уже в Петербурге. Во время
учёбы на Бестужевских курсах, которые давали высшее педагогическое
образование для женщин, она жила у Григория Ефимовича, он оплачивал
обучение Прасковьи и содержал её в своей семье. Уже будучи студенткой
она начала постигать теорию и практику революционной борьбы, участвуя
в марксистских кружках и распространяя запрещённую марксистскую
литературу и листовки среди рабочих.
После успешного окончания учёбы Прасковья вместе с матерью
работают учителями в школе в селе Ольгиновское (близ теперешнего
г. Гулькевичи). В этот период они совершают две весьма рискованные
поездки в Перербург.
Две хрупкие, одетые по питерской моде дамочки в поезде не вызывали
ни у кого никаких подозрений, что они под учебниками и книгами для
школы и библиотеки перевозят массу запрещённой литературы, под
которыми замаскированы десятки револьверов и патронов к ним.
Деду особенно нравились эти моменты, которые он ярко выделял, и
придавал этому поступку самоотверженность и безграничную смелость.
Ведь багаж в поезде у пассажиров дважды проверяли жандармы, но
так и не обнаружили целый арсенал стрелкового оружия. Этот эпизод
деду нравился ещё и потому, что после второй поездки дед, будучи
восьмилетним мальчишкой, встречал конспираторов на вокзале в
Гулькевичах с бричкой для перевозки багажа.
Вскоре Прасковья стала работать учительницей в железнодорожной
школе на станции Кавказская, куда её послал Ростовский комитет РСДРП
для укрепления местной партийной группы. Маргарита Ефимовна
продолжала работу в Ольгинке.
Веселая и общительная, с раннего детства познавшая все трудности
простого труженника, с природным даром организатора и с доброй душой,
Парася Украинка, как ее звали товарищи по партии, быстро завоевала
симпатии как учителей и учеников, так и рабочих железнодорожного узла.
Дугинец Прасковья Григорьевна
Она считалась одним из лучших агитаторов в социал-демократической
группе.
Конечно, фотография тех далёких лет не совсем качественная, но
хоть как-то передаёт внешний облик представителя интеллигенции того
времени.
После событий кровавого расстрела 9 января в Петербурге, а затем и
полного поражения России в русско-японской войне в мае 1905 года волна революционной борьбы российского пролетариата покатилась дальше
по промышленным центрам России, Поволжья, Закавказья, Украины и
Кубани. Призрак коммунизма всерьёз и надолго забродил по России.
Октябрьская Всероссийская политическая стачка показала силу и
организованность пролетариата в готовности к борьбе за свержение
политического строя. Этот небывалый напор революционного движения
заставил царя Николая II опубликовать Манифест от 17 октября о
созыве Государственной думы. В манифесте была обещана полнейшая
демократия: свобода слова, печати, союзов и собраний.
Большевики убеждали народ, что манифест - это лишь хитрый маневр
самодержца, предпринятый для того, чтобы выиграть время, собраться с
силами для разгрома пролетариата.
Для расправы с революционным движением царизм собирал
бандитско-полицейские отряды - 'чёрные сотни', выступавшие цепными
псами правительства за сохранение незыблемости самодержавия на
основах 'Православия, Самодержавия, Народности'. Черносотенцы
готовились к погромам, а большевики вооружали дружины самообороны;
черносотенцы готовили благодарственные манифестации 'за дарованные
царем свободы', а большевики вели подготовку к превращению этих
манифестаций в демонстрации протеста под лозунгами свержения
самодержавия и бойкота Булыгинской думы.
18 октября на станции Кавказская была получена депеша с текстом
царского манифеста. Здесь же, на перроне, большевик Гулькевич выступил
с разоблачением лживости манифеста, его поддержали железнодорожники.
Рядом с ним встала, развернув красное знамя, Парася Украинка.
- Долой царя! Да здравствует революция!- вместе со всеми скандировала
Параня.
Быстро, по цепочке весть о митинге на перроне разнеслась в депо, по
железнодорожным казармам и квартирам рабочих - стихийный митинг
превращался в демонстрацию протеста.
Плотная колонна демонстрантов прошла по вокзальной площади,
станционному поселку, Казачьей улице хутора Романовского. С
трепещущим на лёгком ветру алым стягом в руках шагала Параня в
первых рядах демонстрантов. Она верила, что недалёк тот день, когда
люди труда будут выражать свои чувства свободно, и не будет на их пути
ни шашек городовых, ни казачьих нагаек. Не знала только, что это её
последняя демонстрация...
На другой день в школе учителя и учащиеся отказались петь 'Боже,
царя храни' и сорвали благодарственный молебен по случаю дарованных
царем 'свобод'. С возгласом 'Долой царя! Свобода и революция!' все
покинули актовый зал. Кропотливая работа большевистского агитатора и
здесь дала свои положительные результаты.
При прямом подстрекательстве полиции подняла голову чёрная сотня.
Старый служака жандармский полковник Тихобразов быстро сообразил,
чья это работа. Банда из кулаков и лавочников, спекулянтов и одураченных
родителей некоторых учащихся, разбавленная деклассированными
элементами, была направлена к школе - громить учителей.
Прасковья, переодевшись в мужскую одежду, незаметно выскользнула из школы. Но на улице её опознал сынок одного из местных лавочников,
который напрасно пытался завоевать её сердце. Он и выдал её
жандармам.
Разъярённый полковник Тихобразов толкнул девушку в озверевшую
толпу - при случае всё можно будет списать на “народный” гнев. И били
её кулаками, ногами, кольями... Рабочая дружина, к сожалению, оказалась
на месте трагедии слишком поздно.
Ночью истерзанное тело Прасковьи Григорьевны было тайно унесено
с площади, где она лежала на земле - жандармы запретили её хоронить.
Тело на паровозе было доставлено на станцию Мирскую.
Со всех окрестных сел, станиц, хуторов, с железнодорожных станций
и рабочих поселков потянулись трудовые люди, которые знали её, - кто
лично, а кто понаслышке, чтобы сказать последнее прощальное слово
самоотверженному борцу за свободу.
На свежий холмик могилы лёг венок от членов Кавказской социал-демократической группы с надписью: 'Жила ты недолго, но честно'.
Именем Прасковьи Григорьевны Дугинец названы одна из центральных
улиц города Кропоткина и улица ее родного села Успенское под Армавиром;
железнодорожная школа №22 на станции Кавказской, откуда Параня ушла
в бессмертие, также носит ее славное имя.
На станции Мирской Северо-Кавказской железной дороги, недалеко
от здания вокзала, за невысокой оградой, стоит строгий обелиск, который
венчает пятиконечная звезда. На обелиске надпись: 'Жила ты недолго,
но честно. 1879-1905. Прасковья Григорьевна Дугинец. Убита 19 октября
1905 года на станции Кавказской черносотенцами'.
Дед, конечно, безумно гордился героическим революционным
прошлым своей сестры и тем, что носит эту знаменитую фамилию. Не
дай бог кто-то вместо Дугинец напишет или скажет Дугенец. Он вёл
бесконечные переписки с архивами и музеями, администрацией по
вопросам увековечивания имени своей сестры. Ему удалось многое и даже
на месте хаты, в которой жила Прасковья Григорьевна, была установлена мемориальная доска в честь её памяти.
Мемориальная доска в честь памяти Дугинец П.Г.
В своё время после вышеописанных событий, чтобы не попадать
под неусыпное поле зрения полиции, некоторые родственники, пытаясь
дистанцироваться от родственников-революционеров, поменяли одну
лишь букву в своей фамилии, 'и' на 'е' и стали Дугенец.
Дед постоянно поносил своих бывших родственников, обзывая контрой
и прочими мелкобуржуазными элементами, способными в любое время
предать дело мировой революции и выступить на стороне злейшего врага
- империализма.
Он долгое время после окончания курсов Красных комиссаров находился
на партийной работе. Пока его после войны в 50-е годы не исключили из
партии за перегибы в проведении политики коллективизации. Они начали
обобществлять мелкий домашний скот на селе, то есть кур, поросят и
овец, а как крестьянину прожить, не имея в домашнем хозяйстве такого
подспорья.
Дед духом не упал и постоянно утверждал, что хоть у него и нет
партбилета, но в душе он был и останется коммунистом до конца дней
своих. Постоянно участвовал в каких-то ревизионных комиссиях, выявляя
жуликов и воров в торговой сети, кроме того, что работал в школе учителем
истории.
Старший брат деда Николай был совсем малообразованным мужиком.
Он еле-еле проучился 4 класса в церковно-приходской школе, да и то всегда
убегал с уроков и пропадал в степи. Его тянуло к свободе бескрайних
степных просторов, но никак не к знаниям и грамоте. Поэтому он и стал
чабаном, как и его отец. Гонял по горам и степям Ставрополья хозяйские
отары овец, в холод и жару с собаками и ружьём наперевес при любой
власти.
Намёрзнувшись на ветру и в непогоду, он привык пить чай у костра.
Не просто чай, а настоящий кипяток. Снимет котелок кипящей воды с
костра, заварит и шмыгает его внутрь. Согреваясь, он обжигал при этом
себе гортань и потом долго выплёвывал кусочки кожи, отслаивающиеся из
обожжённого горла. Худой и поджарый, как гончая собака, он никогда не
простужался и был здоровья отменного. Суровая жизнь с овцами сделала
его характер твёрже камня. Он был своеобразным жестоким дикарём.
Была у него и семья. Но жён он поменял целых три. Не выдерживали
его жёны такого образа жизни и жёстоких нравов мужа. Чуть что не так,
он порол жену вожжами, а иногда привязывал за косу свою подругу к
конскому хвосту и, стегнув ополоумевшую лошадь нагайкой, отправлял
её носиться по степи.
Какая казачка, даже кровь с молоком, такое выдержит. Тут не только
без косы можно остаться, но и все рёбра попереломать. Ну раз, ну два...
А тут за каждое малейшее неповиновение или оплошность кара была
страшная. Короче век у его жён по этой причине был недолог, но на смену
умершей находилась замена, и один он не оставался.
Отдушиной в его суровой жизни был бубен. Он там, в широкой степи
тренировался в игре на этом шумовом инструменте и достиг абсолютного
совершенства.
Когда дед Николай с горским темпераментом в паре с каким-нибудь музыкальным инструментом исполнял 'Лезгинку' или того
же 'Комаринского', ему не было равных в виртуозности владения
этим бубном. Он мог и сам танцевать 'Лезгинку' не хуже любого
черкеса или карачая, среди которых у него было много кунаков. Народ
толпами собирался послушать залихватского ударника и посмотреть на
выразительный темперамент исполнителя.
У деда Николая были дети, но в те годы своего детства мне было как-
то всё это абсолютно безразлично. Знал только одного его сына Михаила
Николаевича, который жил в станице Новокубанской.
Второй брат деда Тимофей Григорьевич проживал в Армавире в конце
улицы Кирова в собственном доме. Дом находился совсем недалеко от
церкви. Бывший механик по дизелям работал на железной дороге, но был
уже на пенсии и поэтому перемещался всегда, как свободный художник.
Куда хочу - туда иду.
Жена у него была парализована и лежала прикованная к кровати, но дед
от этого неудобства свою активность не терял. Седой и плотный старичок,
с седыми усами и большой головой рассуждал всегда очень грамотно и
я так понял, что он тоже в своё время работал на какой-то общественной
работе. Но в отличии от шубутного Николая и Митрофана, этот дед был
всегда спокойный, как мамонт, от него не дождёшься резких возгласов и
и пролетарских лозунгов о грядущей мировой революции.
У Тимони (как его ласково называла мама) были дочь и сын Василий.
Я его не видывал, но говорили, что он матёрый скульптор, которому даже
доверяли лепить бюсты самого Сталина. Якобы жил он во Франции, а
потом переехал в Ленинград, где вращался в кругах творческой столичной
интеллигенции и был нам неровней.
Дочь Александра проживала в Москве, но носила фамилию бывшего
мужа - Тесля. У неё было три дочери: Валентина, Фаина и Надежда (две
последние были близнецами, но мало похожими друг на друга).
Когда Тимонина парализованная жена умерла, он долго не тосковал
по усопшей, и в возрасте 72 лет женился на пожилой женщине и жизнь
продолжалась. Но теперь к нам в гости он почти не заходил, очевидно
стесняясь возможных осуждений по поводу новой молодой жены.
Вторая сестра деда Матрёна Дедикова тоже проживала в Армавире и
была старенькой бабушкой, особой энергией и темпераментом уже не
обладала. Она проживала со своей дочкой Марфой на улице Комсомольской
в каком-то совсем зачуханном домишке на несколько семей, недалеко от
нашего будущего места жительства.
Марфа работала бригадиром женской бригады слесарей-обрубщиков
цветного литья на электротехническом заводе. Была почему-то не замужем,
носила фамилию Черненко и все свои силы и энергию отдавала работе и
общественной деятельности, хотя у неё был сын Пётр,с которым я даже не
был знаком. Марфа со свом пролетарским порывом общественника была
в профкоме и в партийной организации завода не последним человеком.
Еще один брат Семён работал в Армавире на железной дороге, но у
меня сведений о нём не сохранилось.Какие-то непонятные мне классовые
противоречия между родными братьями не позволяли деду втягивать и
нас, внуков в эту семейную ссору. Какую уж там частную собственность они не поделили между собой и что за чёрная кошка пробежала меж
ними...
В Родниковской дед уже в школе не работал, поскольку вышел на
пенсию и поэтому с ещё большим рвением уделял внимание выявлению
антисоветских элементов, жирующих за счёт государства и питающихся
при советской торговле в каких-нибудь сельпо, принимая самое деятельное
участие в ревизионных комиссиях.
Однажды он выявил крупную недостачу денег в магазине станицы, и
заведующего Трачука посадили за растрату на 6 лет.
Трачук жил на этой же улице, через несколько домов от дедовского.
Он неоднократно приходил к деду с огромной просьбой замять его дело,
за что предлагал деньги, но дед не пошёл на такой компромисс и на суде
настоял на своём. После суда Трачук, угрожая отомстить, пообещал
пустить деду 'красного петуха', то есть спалить дом.
С этих пор дед Митрофан зарядил свою берданку 16-го калибра,
повесил её на стену у своей кровати и по ночам при любых шорохах или
лае собаки вскакивал и с ружьём наперевес выбегал во двор выяснять
обстановку.
Один раз даже пальнул в воздух для острастки, оповещая невидимого
врага о своей готовности к решительным действиям. Утром с рассветом
бежал обследовать свой двор и выискивать следы присутствия на своей
территории ночных гостей, но, как правило, таковых не находил.
Собаку, охранявшую двор, звали Сигнал. Это был большой и сильный
кобель восточноевропейской овчарки, с какими-то примесями, очень
умный, но имел один недостаток. Он очень боялся звуков напоминающих
выстрел из ружья, например, раскатов грома.
Несколько лет назад, ещё при старых хозяевах в калитку двора зашёл
маленький 4-летний мальчик, просто из детского любопытства. К чему это
привело уже ясно, собаку ведь обучали охранять дом, что она и сделала.
Сигнал бросился на мальчика, длина цепи позволяла ему это сделать,
и изрядно покусал ребёнка. Мальчик остался живой, но отец его,
обезумевший от такого горя, прибежал и выпустил из двустволки по
собаке из-за забора два заряда крупной дроби.
Попасть-то он попал, всего-то пять метров было, но для него неудачно.
Заряд раздробил собаке нижнюю часть левой передней лапы, да по морде
немного задело. Сигнал долго отходил после покушения на него. Кости
срослись неправильно, и он стал хромать на переднюю лапу, морда
зажила.
Как только приближалась гроза, и раздавались раскаты грома, на
собаку было страшно смотреть, она превращалась в напуганного до
смерти маленького кутёнка. Его страшный боевой рык и лай заменялся
на скулёж напуганного щеночка.
Он, что есть силы, рвался со своей цепи и прижимался к ногам первого
попавшегося ему человека, писался от страха и так вёл себя, пока не
прекращался гром.
Бабушка жалела его, освобождала от цепи и впускала в сени, в этот
момент обязательно кто-нибудь должен был находиться с ним рядом,
иначе он царапал лапами двери и ломился в комнату. Здесь, в сенях он лежал на полу около человека, и весь трясся от страха из-за простых
звуков напоминающих ему о той боли, которую он перенёс.
Мы всячески пытались его успокоить, гладили и ласкали, но это никогда
не помогало. Ужас страха смерти читался в безумных зеленоватых глазах
животного.
Я уже говорил, что станица была большой, по сравнению с деревней
средней полосы, почти как районный центр в некоторых областях России.
Когда мы с сестрой и братом первый раз пошли гулять в центр, в парк,
то, возвращаясь обратно домой, мы долго плутали и не могли найти свою
улицу.
Парк культуры и отдыха находился посредине станицы, в нём
располагался кинотеатр, оборудованный в здании бывшей церкви. Здание
кинотеатра имело форму креста, если посмотреть на вид сверху.
Кино оно ведь и в станице кино. Детские сеансы обычно бывали днём,
и мы дети с улицы Карла Маркса всей толпой отправлялись в культпоход.
Цена билета для нас была очень удивительной, билет стоил всего 5 копеек,
а взрослый – 20 копеек и выше, в зависимости от ряда.
Недалеко от этого кинотеатра располагался и летний, открытый
кинотеатр, в котором обычно проходили местные станичные сходы и
разные колхозные торжества по случаям праздников, отправки молодых
станичных казачков в ряды Советской Армии и праздника урожая после
окончания уборки хлеба.
Очень любопытно было смотреть вечером на молодых станичников,
которые выходили в парк на танцы или просто слонялись по его аллеям и
приставали к местным казачкам, прогуливающимся с той же целью.
Высшим писком казачьей моды считалось ношение форменной
фуражки на голове, а на ногах хромовых сапог в гармошку. Наибольшее
предпочтение отдавалось фуражкам с зелёным околышем, как у
погранцов.
И вот смотришь, идут и не просто идут, а прямо пишут этакие казачки,
в меру хмельные в фуражках набекрень и с кучерявыми чубами навыпуск.
Ну, прямо загляденье! Как Иван Бровкин! В петлице пиджака вставлены
розочки средних размеров, сапоги в гармошку и блестят, несмотря на
станичную пыль. Одним словом весёлые кубанские женихи.
Своей соседской ватагой пацанов: Кадора Сашка, Ващенко Толик,
Важинский Вова, Трачук Вовка (сын осуждённого завмага) и я в жару мы
ходили купаться на маленькую речушку со смешным названием Кукса.
Кукса протекала недалеко от железнодорожного переезда и была
шириной, может быть, метра два, а глубиной чуть выше колена, но нам
и этого хватало. По сравнению с нашей Кемью это было посмешище,
скорее ручей, а не река.
Но, несмотря на малые размеры речушки, купались в ней до посинения,
ловили майками пескарей на мелких перекатах. Рядом с этим нашим
местом купания у железнодорожного переезда возвышался памятник
пленным красным казакам, которых белогвардейцы порубили шашками,
а тела их сбросили в колодец.
На месте этого колодца и стоял обелиск с памятной надписью. Я
всегда, проходя мимо этого напоминания о жестоких схватках времён гражданской войны, содрогался от ужаса и поражался тому изуверству,
о котором рассказывали местные пацаны. Зарубили, да ещё и в колодец
сбросили.
Да, были схватки боевые! Без зазрения совести рубили друг друга,
рубили своих соседей и родственников. Страшное время вершило свои
ужасы в этих живописных краях благодатных земель Кубани.
Как раз в этих местах и прославился своим бесстрашием, казачьей
удалью в борьбе с 'белыми' знаменитый батька - командир конной
бригады Иван Антонович Кочубей.
Для меня образ этого сильного человека, лихого рубаки в серой черкеске
с серебряными газырями и белой кубанке на голове, да с красными
лампасами на казачьих шароварах стал воплощением настоящего
кубанского казака. Дед говаривал, что он мог своей шашкой разрубить
противника, как восковую фигуру, от плеча до конского седла. Сила
сабельного удара у него была невероятная.
Что только не делали белогвардейцы, чтобы уничтожить этого
отчаянного рубаку, но всё-таки им это удалось, и они повесили его в 1919
году.
Здесь в станице я впервые узнал о том, что есть какой-то бог и Христос,
в которого веруют многие люди. Здесь впервые посмотрел, что такое
церковь и увидел церковный обряд отпевания покойницы, на который
меня затащили мои станичные друзья. Для меня это было в диковинку,
так как я об этих явлениях у себя в военном городке слыхом не слыхивал,
и видеть не видывал.
Перед глазами сразу вставал 'Горящий на костре инквизиции Джордано
Бруно', которого я видел на рисунках школьников в коллекции деда. Он
порождал у меня неподдельный детский страх в отношении к церкви,
а мужество этого астронома вызывало беспредельное уважение к нему.
А вот Галилея я считал настоящим предателем и изменником Родине, у
которого не хватило духа выдержать пытки церковных мучителей.
Учитывая слова деда о том, что 'религия это опиум для народа' и
всё это мракобесие, я с опаской относился ко всему, что было связано
с церковью. Так до сих пор и остался нехристем, антихристом, хотя и
никогда не проповедовал атеистических нравоучений.
Ночевали мы всей семьёй на полу, так прохладнее по ночам, да и места
на кроватях в доме на всех не хватало. Было ещё одно место, где можно
было разместиться на ночлег - это широкие полати на русской печке, но
летом там спать из-за духоты в доме было невозможно.
Вдруг среди ночи по комнате, между лежащими на полу телами, забегал
дед и разбудил нас всех своей бесноватой беготнёй по комнате. Он носился
в темноте, топоча по полу своими босыми пятками, и размахивал руками,
как будто отмахивался от невидимого призрака.
Я уж плохо о нём подумал, но оказалось, что в открытую форточку
влетела летучая мышь и начала шарахаться по комнате, а дед за ней,
наступая на нас, спящих на полу. И как только ему удалось услышать во
сне присутствие этого безмолвного внешнего налётчика.
Зловещая чёрная тень мыши почти бесшумно летала по комнате, а когда
дед включил свет, то она забилась за портретом, висевшим на стене.
Дед нашёл палку, которой бабушка обычно раскатывала тесто, и, как
заправский хунвейбин, стал гонять обезумевшую мышь по комнате,
размахивая своей дубинкой, словно саблей, пока не попал по ней перед
самым вылетом её в открытую форточку. Мышь с помощью меткого удара
дедовской палки выпорхнула на свободу в форточку, и мы снова до утра
угомонились на полу.
Днём в самую жару я от безделья бродил около дома и вдруг под
окном в кустах увидел что-то шевелящееся и чёрное. Я для смелости взял
прутик и им раздвинул кусты в том месте, где находилось испугавшее
меня существо.
Там на земле, оскалив ужасный маленький рот с острыми зубами,
на меня заскрежетала летучая мышь. Она так страшно верещала и
подскакивала, опираясь на свои крылья, пыталась защищаться своими
острыми многочисленными зубами, что я и действительно перепугался и
побежал за бабушкой.
Она прибежала, запросто взяла летучую мышь за крылья и показала мне
это ужасное крылатое животное. Маленький серый комочек с большими
ушами и открытой верещавшей пастью висел на черных кожаных
перепончатых крыльях и бился в усилиях самообороны.
У мыши была перебита косточка крыла, и она была почти беспомощна
в своих бесполезных попытках улететь, размахивая довольно большими
для её размера крыльями.
Получилось так, что дед ночью в последний момент перед самым
вылетом мыши в форточку точно нанёс свой удар древним оружием по
правому крылу ночного гостя.
- Давайте я вам сделаю чучело летучей мыши, - вдруг предложила мне
бабушка. – Всё равно она уже не жилец с таким крылом.
Она, как настоящий хирург, вскрыла брюшко и выпотрошила
внутренности бедному животному, а туда набила ваты, смоченной в каком-
то растворе. Потом, расправив крылья, прикрепила чучело к картонке и
просушила этот экспонат на солнце.
Рассматривая готовое чучело, я только теперь смог спокойно разглядеть
этого ужасного и противного летающего хищника. По моим детским
понятиям морда зверька скорее походила на оскалившуюся собачью пасть, но настолько миниатюрную, что её можно было принять и за мышиную
мордочку. Но, зубы... Они белели в пасти своими острыми кинжалами и
вызывали леденящий ужас своим множеством.
Летучая мышь
Бабушка, не хуже учителя зоологии, рассказала мне про летучую мышь.
Они слепы и ведут ночной образ жизни, вылетая на охоту на небольших
насекомых. Носом или ртом она издает неслышные для человека звуки
в ультразвуковом диапазоне. Эти короткие импульсы, отражаясь от
предметов, возвращаются словно эхо. Улавливая свои сигналы большими
ушами, летучая мышь ориентируется в пространстве и определяет
размеры, местонахождение окружающих ее предметов.
Этот мышиный прибор столь совершенен, что некоторые летучие
мыши видят даже тонкие провода. Вот почему ночная гостья нашей
комнаты бесшумно летала по нашей комнате и ничего даже не задела в
своих шараханьях в замкнутом пространстве.
Бабушка всегда вызывала у меня настоящее умиление. Ну, откуда она
всё это знает и всё умеет.
Получилось очень впечатляющее учебное пособие по зоологии, которое
мы потом забрали с собой домой, и там демонстрировали это небывалое в
наших северных краях чудо природы.
Отпуск у отца заканчивался, и мы всем гуртом начали собираться
восвояси, на свой Север в свой посёлок Сокол. Поскольку с продуктами
там было не очень, то бабушка с дедом старались экипировать нас всем,
чем богата земля Кубани. Здесь ведь всё просто, сорвал и жуй, а там не то
что купи, а просто ничего этого нет.
Полный чемодан огромного размера был уложен куриными яйцами,
для безопасности пересыпанных семечками подсолнуха. Набралась целая
огромная куча разных чемоданов и сумок с другим провиантом и нашими
вещами.
Как всё это тащить? Но тащили почти через весь Союз. Основной
тягловой силой был, конечно, отец, следующей мама, а уж мы так, что по
мелочам могли брать на себя.
Дед решил, что нужно соблюдать субординацию и по станице офицеру-орденоносцу носить на себе такие страсти не к чему, поэтому он попросил
каких-то местных парней помочь донести до железнодорожной станции
чемоданы.
Самый большой чемодан с яйцами нёс на плече небольшой, но
коренастый подвыпивший станичник. Где-то уже на подходе к вокзалу
парнишка неловко оступился на кочке, и чемодан грохнулся оземь.
Бедного деда чуть кондрашка не хватила, еще бы ведь там лежало, по
меньшей мере, штук 200 настоящих домашних куриных яиц.
Когда донесли вещи до вокзала, дед расплатился с молодыми
неудачливыми носильщиками, а мама с бабушкой принялась обследовать
содержимое злополучного огромного баула.
Битых яиц оказалось навалом, и были востребованы мои способности
заглатывать их в сыром виде. Вот где настало моё время.
Пришлось основную нагрузку по уничтожению битых и повреждённых
яиц принять на себя, так как все остальные делали это с превеликим
отвращением. Короче штук 10 яиц уговорил я, остальные отец и по одному все остальные.
На поезде ехали с пересадкой в Москве, где я обратил внимание на
следующий инцидент.
По перрону вокзала наш великомученик отец тащил огромные
чемоданы и следом за ним тащился наш табор. Навстречу попался
военный патруль, который остановил наше передвижение к залу ожидания.
Суровый начальник патруля проверил у отца документы и выразил своё
недовольство по поводу того, что отец своим поведением дискредитирует
звание офицера, таская такие огромные чемоданы по столице нашей
родины.
Я бы на его месте приказал патрульным солдатам помочь донести вещи
многодетному главе семейства боевому капитану ВВС, а он, вместо этого,
посоветовал нанять носильщика и с видом человека исполнившего свой
долг продолжил свой вояж дальше по перрону.
Вот какие были ограничения для офицеров того времени: ни авосек,
ни тебе чемоданов типа 'мечта оккупанта' носить было не положено, тем
паче по столице.
В Москве совершили экскурсии пешим порядком на Красную площадь.
На Красной площади, как всегда, поглазели на чёткую и безукоризненную
смену часовых у входа в усыпальницу вождей.
Выстояв большущую очередь, которая живым ручьём медленно
перетекала к входу в Мавзолей, мы прошли мимо вождя мирового
пролетариата, а попроще - дедушки Ленина.
Рядом с ним возлежал в парадном маршальском мундире с
огромным количеством орденов и орденских планок отец всех народов
генералиссимус Сталин.
Сталин казался мне гораздо больших размеров и выглядел
повнушительней, как живой, по сравнению с усохшим Владимиром
Ильичом. Непонятное чувство страха перед этими стеклянными
саркофагами овладевало, по-моему, не только мной. Зловещая траурная
тишина и мёртвые тела великих людей за стеклом не позволяли открыть
рот и спросить у отца обычные детские 'Почему?'
Уставшие, но полные впечатлений от увиденных красот столицы,
вечером загрузились в другой поезд, следовавший в Мурманск, и
продолжили путешествие по необъятной стране своим вечно жующим
бабушкины припасы табором.
Это ж сколько пропитания нужно было на такое длительное турне для
семьи, в которой только детей трое человек. Едешь, едешь по стране, а ей
нет ни конца, ни края.
Наконец-то долгожданная станция Кемь, ещё один рывок на автобусе
до 14 км и мы дома. Здесь уже всё моё родное и знакомое, не надо крутить
по сторонам головой и разглядывать незнакомые пусть даже красивые
строения и достопримечательности. Здесь я дома и этим всё сказано.
Я уже говорил, что на нашей улице проживали в основном
сверхсрочники. А эта категория людей значительно отличается от офицеров своей хозяйственной хваткой и прагматизмом. Я не в коей мере
не осуждаю их за это. Север есть север и чтобы прожить в этих условиях,
да ещё и вырастить здоровых и нормальных детей, здесь все способы
хороши, начиная от козьего молока и кончая рыбой пойманной в реке.
Все наши сверхсрочники, как правило, были заядлыми охотниками и
удачливыми рыболовами. И всё свободное от службы время суетились,
добывали и тащили в дом всё, что можно использовать в хозяйстве и
быту. Взимали они и от карельской природы и со служебных складов.
Практически только и занимались хозяйственными вопросами. Жилка у
них у всех такая была.
Все мои друзья в основном были дети этих самых 'макаронников'. У
них у всех было какое-никакое домашнее хозяйство.
Отец Афонии - старшина сверхсрочной службы Афанасьев держал кур
и уток, а потом вдруг завёл ещё и козу.
Когда у козы родился козлёнок, его назвали Борька. Ну, это был
настоящий козёл. Когда он подрос, то вполне заменял сторожевую собаку,
бодал своими рогами всех, кто приближался к дому и отгонял от своей
территории любого независимо от его роста.
Этот уникальный боец жрал папиросы и всё что ему не подай. Но всё
равно не подпускал к своему дому чужих, несмотря даже на подачки ему
каких-нибудь гостинцев. Так и норовил подцепить тебя на небольшие
рога под задницу. Приходилось спасаться бегством за невидимую для
глаза границу его владений.
У Афонии отец заведовал складами имущества и поэтому у Толика
было всегда полно всякого барахла, начиная от парашютных строп и
амортизаторов, до аварийно-спасательной лодки пилота. Афонин батя,
видимо, одевал всю свою родную удмуртскую деревню в трусы из
парашютного шёлка, у него ведь на складах парашютов было навалом.
Втайне мы, конечно, завидовали ему. Представь себе, у тебя настоящая
надувная одноместная ярко-оранжевая лодка из синтетики типа шёлка, на
которой спасаются летчики при катапультировании над водой.
Когда я по своей наивности попросил отца тоже принести мне такую же
лодку, то получил вразумительный отказ. Отец сказал, что не собирается
уподобляться сверхсрочникам, которые тащат со складов всё, что плохо
лежит, а иногда и больше. Этим разговором данная тема была закрыта на
всю оставшуюся жизнь.
Афоня был парень нежадный, и кое-что перекочевывало в наше
распоряжение, но лодка и спасательный жилет были только у него одного.
Правда, мы всегда купались на реке вместе, а плавали на этой лодке по
очереди, пока кто-то не проткнул её об сучёк, торчащий из воды.
У родителей Сашки и Вовки Солодовых на хозяйстве, кроме прочей
живности, был поросёнок, который постепенно превратился в огромного
жирного хряка. Он выходил гулять на улицу и мы, по примеру самих
братьев, иногда катались на нём, как на пони.
Вовка Солодов был парень немного со странностями, дебильного типа.
Он и отличался особыми талантами в выездке на своём кабане. Сам тоже
был толстый, как и его поросёнок, вскочит к нему на спину, ухватиться за
огромные лопухи поросячьих ушей и носится у него на спине по улице, как заправский ковбой.
На это родео мы прибегали смотреть всей толпой. Напуганное
животное, пытаясь сбросить седока, с обезумевшими глазами и настоящим
предсмертным визгом носилось по улице, а ковбой за уши управлял
направлением его скачки и гоготал от удовольствия громче собственного
поросенка.
Кабан с седоком носился до тех пор, пока не догадывался изловчиться
и укусить своего изверга за ногу. После таких стрессов у скотины,
наверное, все запасы сала расходовались на эти физические упражнения,
и уж о каком там привесе могла идти речь.
В это лето стояла сильная жара, такую в Карелии мы ощутили впервые.
Дождей было совсем мало, и лес стоял сухой, даже трава начала желтеть
на полянках. То на западе, то на юге от нашего района начались локальные
возгорания лесных массивов.
Спасаясь от жары, мы целыми днями пропадали на реке, где купались и
загорали. Катались на своих лодках и, естественно, ни о каких катаклизмах
природных даже не задумывались. Нам было некогда думать о таких
сложных и страшных вещах.
Вот в эту самую пору я впервые увидел, что такое лесной пожар и
как безжалостно выгорает настоящий дремучий лес, с его карельской
берёзой, вековыми соснами и елями.
Очаг пожара возник где-то на северо-западе от нашего посёлка и
медленно, но верно огонь двигался в нашу сторону. Все силы гарнизона
были подняты по тревоге для борьбы со стихийным бедствием.
Ладно аэродромные строения, но ведь наши финские домики были
деревянные и находились в окружении леса, стоило вспыхнуть одному из
них, то от посёлка бы остались одни печные трубы.
Поэтому гарнизонное начальство решило проделать в лесу просеку,
отделяющую наши дома от леса. А чтобы огонь не перескочил через неё,
до его прихода под контролем выжечь с нашей стороны просеки деревья
и кусты, то есть применить тактику тушения пожара методом 'встречного
огня'.
Весь наш посёлок уже был задымлён, порой со стороны подходящего
к нам пожара раздавались отдаленные взрывы боеприпасов, которые,
видимо, оставались в лесах ещё с войны.
Хорошо, что стояло безветрие, и поэтому скорость приближения огня
была небольшой. С крыш домов было хорошо видно далеко на севере
бушующие языки пламени над лесом, которые постепенно приближалось
в нашу сторону, оставляя за собой чёрную пустыню. С той стороны даже
был слышен непонятный равномерный гул, словно там, на горизонте
работают турбины самолётов.
Население охватила настоящая паника. Городок стал похож на
встревоженный муравейник, где каждый знает свои обязанности и чётко
их выполняет. Все родители срочным порядком собирали узлы со своими
шмотками на случай эвакуации, а некоторые дома, стоящие в первом ряду
к лесу, стали поливать водой из прибывших водовозок. Если точнее, то из
бензозаправщиков, заполненных водой.
Солдаты на огромных бульдозерах спешно навстречу друг другу с двух сторон проделывали просеку метров 10 шириной с севера от посёлка,
валя лес, другие бойцы оттаскивали поваленные деревья.
Нас, гарнизонных пацанов тоже не оставили без работы. Нам после
инструктажа поручили выжигать лес со стороны посёлка. Странно это
воспринималось в то время: идёт сильнейший пожар в нашу сторону, а
мы тут вроде бы как добавляем к нему ещё огонька. У нас были берёзовые
факелы, мы бегали по лесу и поджигали всё вокруг себя, и бежали дальше,
разнося огонь по лесу.
Своё дело мы сделали на отлично. Сами стояли и смотрели, как
охватывает огонь высоченные ели и сосны словно огромные спички.
В жизни бы не поверил, что они вот так моментально могут вспыхивать,
словно стог сухой соломы, образуя огромные языки пламени, улетающие
в небо. Это хвоя на жаре сгорала, как порох, и от ели оставался один
полыхающий ствол, который догорал уже стоя в окружении сплошного
огня на земле.
То тут, то там было видно зверьё, спасающееся от гудящего лесного
пожара и бегущего, и ползущего в сторону нашего посёлка и реки. Здесь
были и серые зайцы и кабаны, мелькали ящерицы и змеи, какие-то мелкие
грызуны типа мышей или крыс. Все вдоволь наглотались дыма наравне с
нами и сейчас спешили спастись у воды от страшного безумства огня.
Просека сделала своё дело, огонь через неё на посёлок не перекинулся.
Но в этих местах почва местами состоит из одного торфа, и кое-где огонь
перебрался не поверху, как ожидали, а под землёй. Но здесь его уже
встречали и заливали водой.
При тушении этого пожара заживо сгорел солдат, он провалился вместе
с бульдозером в выгоревшую торфяную пустоту, а там температура
наверно была, что в мартеновской печи.
Нас отпустили по домам на всякий случай готовиться к эвакуации
посёлка. Но, если наши матери суетились с пожитками, то мы пошли
купаться на реку.
Здесь у реки дыма было поменьше, а мы пропахшие насквозь пожарищем
купались на своём пляже и отмывались от копоти.
Каждый взахлёб хвастался, как он героически поджигал деревья и
кусты, бегая среди бушующего пламени. Мы ещё долго спорили между
собой, чтобы понять, зачем же мы всё-таки это делали.
Купались без трусов - кто тут на нас может смотреть, а оказалось, что
могут. Слободько, он был старше нас и учился уже в 9 классе, стоял во
весь рост на бонах, демонстрируя своё настоящее мужское достоинство,
которое в размерах было почти как у того сверхсрочника из бани.
Вдруг он дико заорал и, показав рукой наверх берега, нырнул в воду и
поплыл к берегу. Мы посмотрели туда, куда показывал Слобак и увидели
ещё более интересную картинку.
На верху берега стояли две голые девчонки, одна из которых была
первая красавица нашей школы златокудрая Софка Тогунова.
Её подруга, как будто специально, стояла рядом и почёркивала
Софкины формы, на фоне своего худосочного и плоского тела. А у Софки
же напротив всё бугрилось, и даже вид сзади был совсем не похож на те
два сложенных кулачка, которые мне доводилось видеть в своей жизни.
Обнаженные девушки видимо снимали мокрые купальники и наблюдали
за нашей голозадой толпой.
По коллективу прошёл одобрительный ропот типа 'Вот это да!',
когда мы увидели не только голые девичьи зады и груди, но и тёмные
треугольники.
Софка заметила, что мы всей гурьбой разглядываем их прелести
и достопримечательности, и они с подругой, словно лесные нимфы,
скрылись среди деревьев.
Теперь-то и мы могли подтвердить, что Тогунова, пожалуй,
действительно тянет на звание первой красавицы нашей школы. Про
'Плейбой' мы в то время ещё знать не знали и сравнить, как там у них на
Западе, было не с чем.
Слобак выходил из воды, стыдливо прикрывая руками ставший ещё
большим в размерах детородный орган, от чего у нас полезли на лоб глаза
- ну прямо как у коня Ивана Кочубея. А по рядам бесштанной команды
прошёл ещё один одобрительный возглас: 'Вот это да!'
-Вот, гадина Софка, это ведь она нарочно перед нами выставилась.
Ну погоди, доберусь и до тебя, - зловеще бормотал Слобак, одевая свои
полосатые трусы.
Софка перешла в 9 класс и была гораздо старше меня, поэтому я и
помыслить не мог, чтобы каким-то образом выражать ей свои чувства и
симпатии. Однако смотрел на неё, как на недоступное прекрасное существо,
похожее на настоящую женщину. Смотреть ведь не запрещается.
Пожар столкнулся с просекой и выжженным нами лесом и потерял
свою силу. А прорывы его под землёй были затушены солдатами, и паника
в посёлке улеглась сама собой.
В эту ночь мы уже спали спокойно. А у меня перед глазами во сне
стоял бушующий лесной огонь, а среди этой стихии металась голая Софка
Тогунова со своими красивыми вполне взрослыми формами и златыми
кудрями, подчёркивающими белизну незагорелых мест на ровном загаре
её тела.
Вот и я дожился до мальчишеских эротических снов, в которых почему-
то мне снилась не Наташка Курыш, и даже не Валька Башара, а лесная
нимфа в облике Софки.
Я стал замечать, что у девчонок достойных внимания и симпатичных на
внешность всегда подбираются подруги явно противоположного типа.
Ну, чистые крокодилы, если не сказать хуже. Они ведь явно
подчёркивают положительные качества своей подружки на собственном
фоне. Для кого это удобнее не понятно, но мне казалось, что выигрывает
при этом та, которая красивей. Но при этом её подруга тоже имеет
возможность общения с теми парнями, которые пристают к красивой и её
шансы на успех повышаются. Может быть, по этой причине эти подруги
и становятся закадычными, но..., наверное, только до поры до времени.
В соседнем доме жила подружка моей сестры Мешкова Галька, они
училась в одном классе. Отец у Мешковой тоже был сверхсрочник.
Маленький и рыжий, такой шустрый мужичок с белобрысыми хитрыми
глазками. Галька вся в своего батю, тоже была рыжей и вдобавок конопатая,
с маленьким, как у мышонка, личиком и уж точно мышиными глазками.
Когда увидишь её глаза, то сразу поймешь, почему я ей уделяю
внимание. Серо-голубые её глаза ни секунды не стояли на месте, они
постоянно находились в движении. С равномерным периодом в доли
секунды её зрачки синхронно двигались, как маленькие маятники часов.
Почти как у часов-ходиков - там, у кошки с каждым движением маятника,
перемещались глаза справа налево и наоборот.
За этот феномен её прозвали ласковым и безобидным прозвищем -
'Часики'. Врачи говорили, что это врождённый порок, но сами толком
не знали, что и как лечить. Да и в нашем гарнизоне, где особенно не
разлечишься, военные врачи больше разбираются в ожогах и ранениях, а
тут такая сложная взаимосвязь нервной системы.
Сестра часто играла с подругой в свои девчоночьи игры на веранде,
и я иногда позволял себе нарушать их уединение и разговаривал с ними.
Так вот у этой рыжей мышки амбиции и претензии были тоже на уровне
Софки.
Когда я общался с Галькой, то мне всегда было её настолько жалко, что
я невольно не мог скрывать своего этого унижающего чувства. А смотрел
я на неё, примерно так же, как боец Лопахин смотрел на контуженного
Стрельцова, которого он встретил на берегу Днепра после выписки из
госпиталя. Была такая сцена в фильме С.Бондарчука 'Они сражались за
Родину'. Помните - 'Дурачок, куда же ты? Тебе же лечиться надо!'
В 1959 году я учился уже в 4 классе, который состоял всего лишь
из 7 человек. Как-то так получилось, что многие мои одноклассники
разъехались, а в интернате детей моего возраста было совсем мало.
Учительницей у нас так и оставалась Мария Васильевна. Поскольку 7
учеников это мало для одной учительницы, то наш 4 класс объединили со
2 классом. Вот так и занимались на уроках: на первом ряду парт от двери
сидел 4-ый класс, а на двух других рядах сидел 2-ой класс.
Учительница давала нам какое-нибудь самостоятельное задание и,
пока мы его выполняли, занималась с младшими, а потом наоборот. Мы
отвечали у доски, а соседи, что-то выполняли сами. Потом привыкли к
такой методе, и всё шло нормально.
Только уж очень часто спрашивала нас Мария Васильевна. Каждый
божий день, а то и по несколько раз приходилось отвечать у доски и
получать оценки. Это здорово стимулировало нашу учёбу, приходилось
учить уроки каждый день в полном объёме. Не очень-то хотелось краснеть
от оплошностей сразу перед двумя классами.
Со мной вместе учился Сашка Михайлов сын учительницы, брат и
сестра Козловы; Вовка и Таня, Попова Галя и Ерыбашев Вовка, ну и уже
знакомый Сашка Корчагин.
Таня Козлова была симпатичной девочкой, не по возрасту серьёзной и
целеустремлённой, очень была похожа на актрису Белохвостикову. Такой
же большой открытый лоб и умные взрослые глаза.
Несмотря на то, что жили они с братом в местном интернате, она всегда
была чисто и аккуратно одета, училась очень хорошо, да и брат учился тоже также. Вот только Вовка видимо страдал тем же энурезом, от него
почти всегда попахивало мочевиной, но это не мешало общаться с ним и
иметь нормальные отношения с одноклассниками.
Мария Васильевна много рассказывала нам про Китай. Они до этого
служили в нашем полку, который базировался раньше в Китае. Её всегда
удивляло очень дружественное отношение простых китайцев к русским,
ужасная нищета, но завидное терпение и трудолюбие этого народа.
После таких её рассказов мне тоже становилось жалко бедный
китайский народ, давший в своё время человечеству столько открытий,
как порох, бумагу, фарфор и прочее.
Китайская мечта - 'Каждому китайцу в день по чашке риса' для меня
была вообще непонятна. Как можно так жить, что в пищу идут кузнечики,
лягушки, змеи и всякая нечисть, на которую мы вообще даже не обращаем
внимания. Не побывав в Китае, я от своей классной знал об этой стране,
пожалуй, больше чем о своей стране.
В 1960 году началась эпопея хрущёвского сокращения численного
состава Вооружённых Сил.
Никита Сергеевич, царство ему небесное, насмотрелся секретных
документальных фильмов об ужасной мощи и разрушениях, полученных на
испытаниях ядерного оружия на северных полигонах, и пришёл к выводу,
что все корабли, танки и прочую военную технику можно изничтожить,
личный состав сократить, а оставить только ракетно-ядерное оружие и
продолжать его совершенствование.
И, несмотря на богатый опыт американских Вооруженных Сил,
говорящий об обратном, в нашей стране началось глобальное сокращение
- аж на один миллион двести тысяч человек.
Ну, как тут не вспомнить крепкое крылатое выражение самого Хрущёва, которым он награждал всех тех, кого не мог понять своим шахтёрским
умом. 'Пидерасы!!!'
Капитан ВВС Дугинец Виктор Митрофанович
Так и хочется назвать его точно так же, да всё равно он уже не
услышит.
Эта эпопея коснулась и нашей семьи. На отца было послано
представление на присвоение очередного воинское звание 'майор', а в
марте месяце, вместо майора, пришёл приказ об увольнении из рядов
Армии.
Основной причиной послужило недостаточно стабильное состояние
здоровья: радикулит, заработанный при частых лёжках под самолётом на
снегу, да и былые ранения в ноги временами давали о себе знать. А чтобы
хоть как-нибудь подсластить этакую неожиданную пилюлю - наградили
третьим орденом Красной Звезды.
Капитан ВВС, прошедший всю Великую Отечественную, имеющий
два боевых ранения, боевые ордена и медали, но не имеющий выслуги
лет до полной пенсии (нужно было прослужить ещё 1,5 года до 25 лет),
в 39 лет теряет свою профессию,а взамен получает от государства 30%
пенсии по выслуге лет.
Это составляло в то время 95 рублей, немного меньше получала
библиотекарша городской библиотеки. Человек, имеющий семью из
троих детей, на такую пенсию может только чай пить с сахаром три раза
в сутки.
Сборы были недолги. В 5-ти тонном контейнере половину его
пространства занимали три кубометра хороших сосновых досок, а
остальное - наши вещи. Отец с двумя солдатами загрузили контейнер в
считанные минуты.
За всю службу у нас в семье из мебели был диван, два кресла и красивые
старинные салонные часы. Это то, что отец вывез из Германии в качестве
трофея. Да еще было два больших столовых фарфоровых блюда и
супница, на тыльной стороне донышек которых красовались фашистские
свастики.
Чуть не забыл, ещё был старинный граммофон в добротном чёрном
корпусе немецкого производства начала 30-х годов. Вот и весь скарб
офицерской семьи.
Отъезд состоялся в конце марта, так как с первого апреля нам нужно
было начинать четвёртую четверть учёбы ещё в одной новой школе.
Было ещё прохладно, конец зимы затягивался. Поэтому отец взял меня
с собой в кабину грузовика с контейнером, а остальные поехали до Кеми
на автобусе.
Прощай Карелия, ставшей родной для нашей семьи, прощайте
одноклассники и друзья нашей улицы. Я ведь и не подозревал, что всё
своё детство прожил в сказочной стране голубых озёр и рек, чистого
хвойного леса и настоящих военных лётчиков.
14 километров дороги до города были особенно тоскливыми для
меня. Я молча сидел на коленях у отца и смотрел на пробегающие мимо
знакомые места и никак не мог представить до конца, что вижу всё это в
последний раз.
Вот промелькнула молочная ферма на 12-м километре, говорили, что в этом месте отбывала ссылку эсерка Фани Каплан, которая в 1918 году
ранила Ленина. А в окне кабины вокруг бежит всё лес и лес со стройными
соснами и елями и кажется, ему нет конца.
На станции Кемь сдали контейнер и поехали на вокзал, где нас уже
ждала мама с братом и сестрой. Потом отец куда-то пропал, и в поезд
'Мурманск-Москва' мы садились без него.
Разместившись в купе, я начал проявлять беспокойство, куда подевался
папа. Мама объяснила, что он прощается с однополчанами, которые
пришли его проводить.
Ну, а уж когда поезд тронулся, я, помня эпизод одной из наших поездок,
когда отец действительно отстал от поезда на одной из станций, забегал
по вагону с криками:
- Где папа? Он ведь отстал от поезда!
Проводница, как могла, успокоила меня и показала в своём проводницком
купе отца, который мертвецким сном спал на нижней полке, накрытый
своей шинелью. Однополчане внесли его мёртвое тело в вагон после
прощания в вокзальном ресторане.
Оно и понятно, что орден Красной Звезды не может восполнить потерю
человеком привычной службы и круга друзей-сослуживцев, можно понять
горечь обиды и стресс перенесённые уже офицером запаса.
<
Страницы 1 - 18 из 18
Начало | Пред. | 1 | След. | Конец | По стр.
Важное
Важное
Важное
Важное
