Это её то Женечка, её паинька сидит и наяривает в карты! Да ещё к тому
же в туалете накурено. Как Марию Исааковну не хватил удар непонятно.
От неожиданного пейзажа в своей квартире она совсем забыла закрыть
за собой входную дверь. В доли секунды благодаря такой возможности
комната стала пустой, а когда мамаша пришла в себя, то перед ней стоял
только обескураженный таким сюрпризом Женя.
- Кто курил? - первое, что смогла спросить Мария Исааковна.
- Это слесарь приходил проверять батареи парового отопления, - уже
давно подготовил Жэка достойный ответ.
- Ка-ко-е па-ро-вое отопление! На улице 30 градусов жары, - визжала от
сыновней наглости родительница.
Вечером, когда все пришли с работы, в семье Пудовкиных начались
педагогические эксперименты. Узнавший ужасную новость о собственном
сыне Иван Герасимович был тоже потрясён до глубины души поступками
своего отрока.
Сухой, седой и маленький, как заплесневший усохший сухарик, Иван
Герасимович был старше жены на 25 лет, но и таком преклонном возрасте
не курил сам и решил отучить сына от вредной привычки.
Он сходил к своим соседям Бут и занял у Валеркиного отца пару
папирос 'Беломор'. Женьку усадили в кресло посреди единственной их
комнаты и торжественно сунули ему папиросу в рот. Иван Герасимович дал прикурить и произнёс совсем печальным голосом:
- Сынок, ты стал курить?! Ну что ж кури!
- Кури, негодник, пока не задохнёшься! - вторила Мария Исааковна.
Женька восседал на своей родительской Голгофе и смолил 'Беломор'
как будто так оно всё и должно быть. Выкурил одну папиросу и аналогично
первой родители воткнули ему и подожгли вторую. Он и вторую сосал и
пускал колечки дыма в потолок.
- Скоро ты там задохнёшься? - округлив от удивления глаза, спрашивала
мама сына, соображая, что уже и вторая папироса подходит к концу, а
должного эффекта не достигнуто.
Иван Герасимович сходил к соседям ещё раз. Родители с ужасом и
кашлем в дыму, наполнившим комнату, смотрели на курившего 4-ю
папиросу отпрыска, но никаких изменений в его поведении не отмечали.
- Ты ещё не задохнулся? - с возмущением спрашивала Мария
Исааковна.
- Нет, и не задохнусь. Несите ещё, - схамил Жэка обалдевшим
родителям.
Бог его знает, сколько так мог выкурить подряд папирос Женька?
Эксперимент не удался, но сын пожалел ошарашенного отца-старика и
наобещал три короба обещаний, что не будет больше играть в карты и
курить.
После таких заверений эксперимент отложили до лучших времён,
но мамаша с тех пор насторожилась и нет-нет да прибегала во время
перерыва с работы проверить своё чадо. Картёжная малина распалась,
но её отголоски продолжались в укромных местах Армянского сквера до
наступления холодов.
В нашем классе учился Сумченко Вовка. С чёрным аккуратным чубом
волнистых волос совсем взрослой причёски и ровным носом, который на
кончике имел раздваивающуюся плюшку ноздрей, он мне почему-то всегда
казался старше нас по возрасту и по своему развитию. Заинтересовал он
меня только тем, что прекрасно рисовал.
Как он прекрасно рисовал! Всего за несколько минут выдавал такие
потрясные шедевры простым карандашом, куда там мне с моими
доморощенными способностями. Я мог рисовать, только глядя на картинку
перед глазами, а он мог и так и просто по памяти, или с натуры.
Я несколько раз сидел с ним на уроках за одной партой, а он мне молча
показывал последовательность изображения лица человека, фигуры и
многие другие секреты рисования. У него была небольшая книжечка, что-
то типа самоучителя рисования и я внимательно изучил её содержание,
что очень пригодилось в дальнейшем.
Вовка был парень не простой. Его иногда заносило при общении
в сторону обсуждения девичьих и женских достоинств, прелестей
одноклассниц и учительниц. А я в то время как-то этому особого внимания
не уделял. Ещё не дорос до таких тем, а достоинства или недостатки
отмечал молча, без их обсуждений.
Да и вообще, как я мог обсуждать какие ножки у нашей классной или
учительницы! Для меня учитель в то время не имел пола. Это для меня
был святой человек, отдающий нам свои знания и воспитывающий нас, детей.
Видимо дедовские беседы не прошли для меня даром, и я ещё долго не
мог преодолеть это чувство, что учитель человек особый, и он не может
заниматься постыдными и некрасивыми делами, пить водку, заниматься
любовью и так далее, лишь только потому, что он учит других. Очевидно,
это был один из провинциальных комплексов.
Мой тесть, директор школы в райцентре Костромской провинции,
рассказывал, как однажды стоял за стойкой местного летнего пивбара и
пил из кружки пиво с кем-то из своих родственников, так за компанию.
Мимо проходила женщина за ручку с маленьким первоклассником
из его школы. Мальчик остановился, вырвал руку у матери, подошёл к
своему директору и вполне серьёзно высказался по этому поводу:
- Какой же ты директор, если ты пиво пьёшь!
Примерно таким же детским взглядам на роль учителя в истории
придерживался и я.
Сумченко страдал страшным недугом в виде минутных странных
припадков потери ориентации или какого-то затмения сознания. Он
мог посередине урока встать со своего места и просто бродить, как
сомнамбула, по классу.
В этот момент его глаза ничего не выражали, были какие-то стеклянные,
а все движения были словно в замедленной мультипликации. Затем
внезапно наступало прояснение сознания, которое заставало его уже
на новом месте. Он, встряхнув головой, начинал соображать, где он
находится, и как он сюда попал. Начинал смущенно улыбаться и, видя,
что на него смотрят, быстро садился на своё место.
Сумченко, ну уж очень симпатизировал Мерзликиной Вере. Наша
круглая отличница сидела на среднем ряду на первой парте прямо у
учительского стола со своей подружкой Васюшкиной Людой.
Вера была хорошо воспитанной девочкой, училась только за счёт своей усидчивости и очень расстраивалась, получив на уроке 4. Ну, а если вдруг
тройка, то тут тебе и слёзы, и резкое побледнение конопушек на лице,
вплоть до ухудшения самочувствия.
Васюшкина Людмила и Мерзликина Вера
Она была человечком, знающим себе цену, и поэтому за всё время
учёбы лично я не замечал, чтобы она отдавала предпочтение кому-нибудь
из наших одноклассников.
Мерзликина была настоящая отличница, в смысле моего представления
об отличниках того времени. Всегда чисто и опрятно одетая, с аккуратно
заплетёнными волосами в две прямо не рыжие, а какие-то золотые косы.
На уроках очень сосредоточенная и с красивым просто каллиграфически
прописным почерком.
Я иногда брал у неё тетрадки по русскому языку, чтобы быстренько
списать домашнее задание и обратил внимание на этот феноменальный
подчерк и сплошные пятёрки по всем диктантам и изложениям.
Остроушко Алексей
Лёша Остроушко был тоже неравнодушен к нашей Вере и всячески
весьма интеллигентно оказывал ей свои знаки внимания и пытался
завоевать доверие нашей отличницы. Но время тратил попусту.
Да, этот кадр был весьма интересной личностью в нашем классе и даже
во всей школе. Сразу было видно, что этот школьник большое внимание
уделяет своей внешности.
Крупная голова, венчавшая его стройное, но невысокое тело была
всегда ухожена зачесанными, но не прилизанными, а торчащими назад в
ёжик чёрными, как смоль, волосами с приподнятым спереди небольшим
коком.
Голову с маленькими, словно тёмными точёными камушками глаз,
которые отражали хитрый солнечный свет, он всегда носил гордо
приподнятой. Его голова словно имела свою собственную систему
гиростабилизации и поэтому при ходьбе была абсолютно неподвижна -
создавалось впечатление, что она плывёт, даже не шевелясь. Остроушко чем-то дополнял Сумченко, они были словно братья по разуму, но старше
нас.
Почему они казались старше всей остальной классной пацанвы, я понял
только потом, когда уже не стало в классе ни Вовки, ни Лёшки, они ушли
после 8 класса. У них были взрослые разговоры и поэтому, несмотря на
свои мелкие познания в науках, они казались нам значительно старше и
умнее нас.
А разговоры эти складывались из хвастовства о покорении сердец
той или иной красавицы, обсуждении прелестей и достоинств старших
школьниц и педагогов женского полу. Исключения не составляла и наша
классная руководительница Тамара Васильевна, у которой была очень
красивая фигура и грудь, но лицо представляло рыжее месиво косметики
самой настоящей стервы.
Слушая эти россказни наших бабников, мы, конечно, открывали
свои детские рты и, можно сказать, даже завидовали тому, как это
у них всё просто получается. По их словам они уже пол нашего стада
чувих-старшеклассниц оприходовали и недалёк тот день, когда даже
самая неприступная крепость в лице Верки Мерзликиной тоже будет с
достоинством покорена.
Мы, конечно, помалкивали, слушая такие речи наших самых достойных
мужчин. Нам в этих вопросах похвастаться было нечем, да и воспитание
как-то не позволяло вести разговоры на эти темы.
Частенько наших бабников тянуло на любовную лирику, которой в
запасах у них было вдоволь. Вовка, величая мне свою образованность
в этих вопросах, однажды даже пропел целую красивую балладу Трём
красавицам небес.
Три красавицы небес
Шли по улицам Мадрида,
Донна Клара, донна Рэс
И небесная Флорида.
И по улице той шёл
Парень в бедном одеяньи,
Полуголый и босой
Подошёл за подаяньем.
Донна Клара так щедра,
Подала ему реалу,
Донна Рэс ещё щедрей,
Подаёт реалов пару.
А Флорида так бедна,
Не имея не реала
Вместо золота она
Бедняка поцеловала.
Баллада кончилась весьма красиво - бедный испанец на всё подаяние двух красавиц купил у продавца букет роз и подарил его третьей - бедной
Флориде.
Но я это к тому, что меня несколько поразило, что вместо домашних
уроков по школьным предметам ребятки уделяли столько внимания
поэтическому жанру.
Лёша, дополняя Вовкину балладу, зачитал мне наизусть длинный опус
про царевну и маркиза.
Царевна в лёгком одеяньи
Ждала маркиза у ворот...
Дальше понеслась сплошная похабщина, преподнесённая Остроухом в
пушкинском стиле. Тут уж у меня действительно непроизвольно открылся
рот, и я с такой физиономией слушал Лёшины творения.
Лёха, у которого хватало ума выучить только первый куплет из
отрывка 'У лукоморья дуб зелёный...', целых 5 минут шпарил мне
эту продолжительную ахинею. Правда, она действительно по слогу
напоминала творения самого Пушкина и лилась из уст чтеца довольно-таки эффектно.
- Лёха, откуда ты такие стихи откопал? - вырвалось у меня, когда он
наконец замолчал.
- Симуля, это же А.С.Пушкин, - не поверил я своим ушам.
- Какой ещё Пушкин? Пушкин не мог написать такую похабщину. Я
ведь смотрел полный сборник его сочинений, и там таких не было, -
наивно защищал я великого поэта.
- Симочка, ну не я же сочинил это. Ты ещё вовсе ребёнок и не
представляешь, что творили поэты в то время. Ты думаешь, они там
на своих дворянских балах только мазурку танцевали. Они там такие
развраты устраивали. Да, что с тобой говорить, - снисходительно объяснял
мне особенности прошлого века наш доморощенный лирик.
Лёша всегда был одет в пиджачок и рубашечку и выглядел довольно
элегантно по сравнению с нами. У него была особая манера разговора. При
его сравнительно небольшом словарном запасе говорил он подчёркнуто
элегантно и очень культурным языком, а в потряхивании головой при
общении явно прослеживалось его желание быть выше или старше и
опытнее того, с кем он общался.
С его лица никогда не сходила улыбка при общении с дамами, а при
этой улыбке блестела золотая фикса верхнего переднего зуба. Не хватало
только шляпы на его голове и трости в руках, и это был бы самый настоящий
итальянец в России. Ну, ни дать ни взять Марчелло Мастрояни.
По пути своего следования его чёрные хамовитые глазки ощупывали
каждую встречную и поперечную девчонку, и он не мог не брякнуть какой-
нибудь незначительный комплимент в адрес более-менее симпатичной из
них.
- Ух, ты какая?! Девушка, а у вас ножки ничего! Можно вас проводить?
– или ещё что-то в этом роде.
Что для меня было странным и непонятным, так это то, что многие
из тех, кому он адресовал свои ничем не обязывающие восхищения, реагировали на него положительно и доставляли ему удовольствие быть
провожатым, и знакомились с ним по дороге.
Важное
