- Вов, тебе не больно? – она внимательно осмотрела моё лицо.
- Надо же, какая скотина! А строил то из себя лондонского Денди,
заливал мне тут комплименты. Он, по-моему, пьяный. Дышал мне в ухо
таким перегаром.
- Да всё нормально, – выдавил я, сдерживая слёзы. – Хорошо ещё
Валеркины друзья во время оказались рядом, а то бы попинали не за что.
Алл, а тебе что, правда, меня жалко?
- Ну, ты и дурачок! Кого же мне кроме тебя жалеть, - уж очень тепло она
мне это сказала.
Тут меня прорвало, и я остановил её прямо посередине улицы, обнял
и впервые в жизни поцеловал прямо в губы. Тут уж я совсем не думал
её обижать, а просто хотел так выразить ей нахлынувшую на меня
нежность.
Она не отстранялась, а наоборот стала отвечать на моё не совсем
умелое исполнение нежности. Ах, как же это приятно, когда целуешь ты,
а она целует тебя. Ничего подобного в жизни не ощущал.
Сигналившая легковая машина вернула нас на Землю, и мы отскочили
в сторону с проезжей части дороги, посередине которой стояли в свете
фар.
Все только что пережитые неприятности оказались далеко в прошлом,
настроение мгновенно стало превосходным и мы, дурачась, помахали
водителю руками. Дескать, мужик, прости за неосторожность. Тот в ответ
бибикнул и, дав газ, проехал мимо.
Теперь короткими перебежками по морозцу и между ними с остановками
для бесконечных поцелуев мы всё-таки добрались до её дома.
Снега выпало прорва, откуда он только брался в этих краях, где такой
зимы уже давно не помнили местные старожилы. Намело сугробы и около
калитки Алкиного дома.
- Завтра, когда пойдёшь в школу, обязательно прочитай, что я тебе
напишу на снегу, - сказал я дрожащим от холода голосом на прощание
Алке.
Когда мы, наконец-то, смогли распрощаться, и она ушла в свою калитку,
я от избытка чувств ногой вытоптал в сугробе большими почти метровыми
буквами одно только слово ЛЮБЛЮ, и с чувством исполненного долга
рванул бегом домой, что ещё лучше может согреть по уши влюблённого
человека.
Утром в школе я, сгорая от нетерпения и соблюдая строжайшую
конспирацию, спросил у неё только одно слово:
- Прочитала?!
В ответ, чтобы никто ничего не смог услышать, она только умильно и
медленно закрыла и открыла свои глаза. Значит, прочитала и теперь уже
знала это моё откровенное признание, совершённое таким оригинальным снежным способом.
Уже потом я заметил, что эти буквы у калитки оставались ещё долго и,
словно специально, снег в этом месте никто не убирал, до тех пор, пока
он сам не растаял где-то в марте.
В школу Алка приходила в чёрном свитере с яркими красно-бело-зелёными поперечными полосками на плечах, груди и спине, что
действительно было чем-то похоже на форму нашей хоккейной команды
ЦСК.
Основной костяк нашей сборной СССР по хоккею в то время состоял
как раз из армейцев, и у всех на слуху были фамилии знаменитых
Рагулина, Альметова, Васильева, братьев Майоровых и Старшинова и
многих других игроков.
Петька Ястребов наш классный эрудит и острослов, коим он себя
числил, в шутку назвал Коротееву - Альметовой. И надо же, многим
понравилось это новшество, и некоторые пацаны стали применять эту
фамилию вместо настоящей.
Альметова здорово обижалась на такое свободное и несерьёзное
обращение со своей фамилией, и ни в какую никогда не откликалась на
эту замену. Я всячески уговаривал её ни в коем случае не принимать это
так близко к сердцу и вообще не обращать на это внимание.
- Алл, ты знаешь, меня несколько лет во дворе называли Пупиком, даже
Чаном. Тут тебе настоящие обидные клички. Ужас, да и только! Тут ещё
можно обижаться, а ты на героя хоккейных баталий обижаешься. При мне
тебя так никто не назовёт, сразу в глаз получит. А между собой пусть
говоря, что хотят, - уговаривал я её.
Но вот когда я как-то случайно спросил Алку как её отчество, она
повела себя несколько странно.
- Никогда тебе не скажу, - ответила она на мой вопрос.
- Аллочка, ты, что своего отца стесняешься, что ли? - не понял я с
первого захода.
- Да нет, дело совсем не в этом, - уклончиво объяснила она.
Потом как-то она рассказала, что ужасно стесняется своего отчества
- Прокопьевна, потому как её отца звали Прокоп. Ну, чудачка, ну не
Евлампий же или Варфоломей какой-нибудь. Больше мы этой больной
для неё темы никогда не касались, но по мне было всё равно - Прокоп или
Никифор.
Отведав в своей жизни первые поцелуи любимой, я просыпался по
ночам из-за того, что ужасно болели и судороги сводили руки. Это я во сне
со страшной силой прижимал к себе руками и при этом отчаянно целовал
свою подушку. Может быть, и говорил во сне красивые слова, но спал я в
комнате один и никто ничего не слышал. Ну, надо же, как шизик какой-то,
иногда думал я про себя, а что поделаешь видно таково это новое чувство
– любовь.
Мать, глядя на меня, никогда лишних глупых вопросов не задавала.
Она всё знала – 'разведка' всё докладывала своевременно, мы ж не на
необитаемом острове проживали. Но мать прекрасно знала мой характер
и уж, коль я так увлёкся этой девчонкой, то это надолго и всерьёз.
Ну, а в школе все тоже, несомненно, были в курсе наших отношений, но мы никогда этого не подчёркивали и вели себя как обычные одноклассники.
Только когда звенел звонок с последнего урока, мы собирали свои шмотки
и портфели и побыстрее улепётывали из школы, чтобы вместе дружно
шагать до её дома. Я как истинный джентльмен брал её папку и нёс оба
портфеля.
Только однажды вслед мы услышали удалённый возглас всё того же
Петьки Ястребова:
- У, Альметова! Захомутала Симочку и довольна.
Ну не драться же из-за таких глупостей, и мы уже не обращали
на это никакого внимания, а довольные свободой шагали по улице
Комсомольской.
В конце апреле здесь на Кубани уже тепло, как летом, и о недавних
суровых морозах все уже давно забыли, как будто их и вовсе не было.
Тепло, светло, сады цветут и благоухают.
Мы с Алкой вечером побродили по аллеи скверика на улице Розы
Люксембург, напоённой запахами цветов и весны. Сквер этот можно
сказать бесконечно тянется несколько кварталов, и пока пройдёшь из
конца в конец можно переговорить о чём угодно, нанюхаться до одури
ароматов и встретить разных чудиков типа этого пьяненького работяги.
Он шёл навстречу нам по скверу в чистой клетчатой рубашке и что
есть мочи от переизбытка чувств исполнял песню из фильма 'Я шагаю
по Москве':
А если я по дому загрущу,
Фиалку я под снегом отыщу…
Именно в этот момент он запнулся о бетонный бордюр аллеи и со
всего маху врезался плашмя об асфальт. Секундная тишина прервала
исполнение песни.
Мы с Алкой замерли от увиденного, думали, что мужичок от такого
удара не встанет никогда, но певун резво, как будто ничего не случилось,
вскочил на ноги, подмигнул нам и продолжил неоконченную песню:
И вспомню о Москве!
Тут уж после нашего испуга за жизнь весёлого человека смех невольно
вырвался наружу, и было просто невозможно удержаться от хохота.
Ну, надо же какая любовь к нашей эстраде и поразительный оптимизм
сочетаются в одном неприметном рабочем человеке. Уж этот боец яблочка
песню допел до конца.
Мы подошли к её дому, и в это самое время громыхнул гром, и небо
прорвалось в потоках первого весеннего ливня.
Дождь лил ну точно, как из ведра. Я снял всё тот же мой вечный и
всепогодный польский пиджак и накрыл Алку с головой, а сам обнял ее,
прикрывая хоть как-то от крупных капель дождя.
Другая на её месте непременно бы рванула домой и сидела в своей
комнате в тепле и уюте, а эта осталась со мной мокнуть под этими
сильными струями воды, всего то в двух метрах от дверей своего дома.
Такой поступок я не мог не оценить.
Вот так и стояли, целовались у калитки и мокли, как бездомные щенки,
в потоках непрекращающегося дождя, но были бесконечно счастливы в
объятиях друг друга.
Видимо всё это время Алка набиралась смелости, и, уже когда мы были
мокрыми до нитки, она вдруг решительно сказала:
- А…! Чёрт с ним, пошли ко мне. Только не стесняйся родителей, они
тебя сами будут стесняться.
Мы зашли в дом и, как примерный школяр, я вежливо поздоровался
с её родителями и тщательно вытирал ноги о коврик у двери. В это время
они удивлённо разглядывали меня и потоки воды, стекающие с моих брюк
прямо на пол.
Я познакомился с отцом и матерью, о чём-то немного поговорили.
Единственно, что я заметил, что её родители были немного старше
моих.
- Мам, я сама всё подотру, - сказала Алла матери и, взяв меня за руку,
увела в другую комнату подальше от внимательных родительских глаз.
Она заставила меня снять мокрую рубашку, и я оставался в белой
майке и мокрых брюках. Снять брюки и дальше разоблачаться смелости
не хватило ни у неё, ни у меня.
В её комнате стояло красивое под цвет дерева пианино, и я, нисколько
не сомневаясь, что играет на нём именно она, всё же спросил:
- Это твой инструмент? Ты в музыкалке училась?
- Понимаешь, там, в Нойруппине в гарнизоне не было музыкальной
школы, как таковой, поэтому брала уроки у частного лица, но играть
научилась.
- Ты мне сыграешь что-нибудь? Ну, хотя бы твоё любимое 'Рондо'
Моцарта, - попросил я, ведь нужно было как-то разрядить эту
стеснительную для нас обоих обстановку.
Она играла 'Рондо' и 'Полонез Огиньского' и какие-то эстрадные
мелодии, а я сидел и, как настоящий любитель музыки, слушал, а попутно
обсыхали мои мокрые штанцы.
Со страшной силой хотелось прервать музыканта и поцеловать, но
близость родителей, находящихся за стеной, не давала предпринять столь
смелые самовольные шаги.
Было уже поздно, да и дождь прекратился и, чтобы не злоупотреблять
гостеприимством, я засобирался восвояси. Алла вышла проводить меня
до калитки, и мы опять ещё долго не могли расстаться.
Я долго ещё, как настоящий трусишка, всё собирался и собирался духом,
чтобы сказать Алке свою самую сокровенную тайну. И вот, по-моему,
этот момент настал. Я был буквально добит до конца её поведением и
отношением ко мне во время ливня у её дома, что ну просто не в состоянии
был больше носить эту страшную тайну при себе и доверять её только
своей подушке.
- Алл, я тебе давно хотел сказать…, - открывал рот я в надежде
продолжить слова, но какой-то там былой энурез опять давил на мозги и
я затыкался на этой фразе.
Я повторял фразу и тот же эффект. Алка смотрела на меня с интересом и уже, по-моему, давно догадалась, что сейчас может прозвучать, а я.…
Вот позорник то. Наконец всё-таки где-то что-то правильно замкнуло, и
я выдал:
- Аллочка, я давно хотел тебе сказать, что …, я очень тебя люблю.
Никогда и подумать не мог, что нужно столько смелости, чтобы сказать
всего одну фразу признания в своих сокровенных чувствах.
Глаза у Алки как-то размягчились и потеплели, совсем как у матери
Терезы, и она сказала, что уже давно всё поняла и без слов, но давно с
надеждой ждала, когда же я наберусь мужества признаться ей в этом.
Я был счастлив тем, что был так смел и смог произнести такое красивое
и трудное слово ЛЮБЛЮ вслух.
- Я тебя тоже очень люблю, но не могла сказать тебе об этом первой.
Провинциальная стеснительность не позволяла мне этого сделать, - сама
без всяких просьб и вопросов произнесла Алка те слова, о которых я
мечтал в своих юношеских снах с эротикой и разными прибамбасами.
В апреле наш класс в полном составе отправили на три недели на
производственную практику на наш подшефный Электротехнический
завод. Девчонки работали в сборочном цехе электродвигателей, а нас как
простых слесарей направили на обрубку цветного литья.
Отливки статоров электродвигателей выходили из литьевых форм
с облоем и разными излишками металла под названием силумин. Вот
на борьбу с этими излишками на корпусах нас и поставили, вооружив
примитивными инструментами под названием напильник. Этим
инструментарием нас неплохо научил орудовать ещё Францман.
Мы входили в состав женской бригады обрубщиков цветного литья,
которую возглавляла моя родственница Марфа Никитична. Вся бригада в
основном состояла из пожилых женщин, и мы долго не могли привыкнуть
к тому, что женщины за слесарными тисками вкалывают и нисколько не
хуже мужиков воюют с металлом обычными напильниками.
Работа была примитивная и однообразная. Одел халат, зажал в
тиски статор будущего двигателя и шуруй напильником и шабером по
нему, доводя выступающие излишки металла до нужного размера. За
проделанную работу нам обещали даже заплатить зарплату.
Важное
Важное
Важное
Важное
