- Ну, Федя! Завтра в политотдел училища какая-нибудь падла капнет,
что мы посещаем церковь и службу. Чёрта с два потом отвертишься,
что мы хотели посетить музей и осмотреть его достопримечательности,
– с хохотом сказал Леха, и мы пошли подальше от опасного для нас
заведения.
Откуда нам придуркам было знать, что этот собор и есть наш Никольский
Морской Собор, православный собор, построенный на средства моряков
и горожан. И что именно в нём идут службы и молебны за здравие и
упокой нас, то есть русских моряков, и во славу нашего русского морского
оружия.
Наши путешествия по городу, в котором столько исторических и
культурных мест и заведений, волей-неволей приводили нас и к другим
выводам. Выводы эти были, однако, не в пользу Ленинграда.
Оказалось что даже здесь, в Питере, как и в любом другом и совсем
некультурном городе, проживают тоже обыкновенные обыватели,
работяги, алкоголики, наркоманы и проститутки.
В рабочих районах города, хоть и в новостройках, творится обычная
жизнь рабочей окраины и, не смотря на все исторические и культурные
заслуги северной столицы, эта жизнь ничем не отличается от Урюпинска,
Тамбова или Кашина.
Что в старинных коридорных системах питерских коммуналок
проживают нормальные люди и пьянствующие будораги, от которых
сотрясались переборки общих квартир. И такое сожительство разных по
взглядам на жизнь и воспитанию людей продолжалось столетиями, не
смотря на красивые исторические фасады зданий.
Что пьянство и разврат в городе просто царили над всей этой культурой,
блеском театров и музеев. А в рабочих общежитиях, во множественном
числе настроенных для приезжего рабочего люда, вообще господствовали
настоящие Содом и Гоморра, проще настоящие бардаки. И никакие
божественные силы не могли испепелить эти кирпичные и блочные
постройки хрущёвок.
Меня убивало убожество питейных заведений разбросанных по
городу. Все эти забегаловки, рюмочные и вонючие пивные бары чем-то
напоминали некрасовскую Россию, в которой мужик до смерти работает
- до полусмерти пьёт.
В пивных барах здесь разрешался непристойный запах селёдки и
сушёной воблы. А совместно с запахом пива и туалета, смердящего
своим ароматом, в баре повисала специфическая вонь, среди которой
наш советский работяга, без всякого смущения на создаваемый им шум,
колотил воблой по столу, пытаясь сделать рыбину более сговорчивой.
Причём и само-то пиво под названием 'Жигулёвское', по-моему,
тоже пахло совсем так же, как и туалет. Может потому, что, выжрав по
нескольку литров этого пива, оно резко просилось наружу и туалет не
просыхал от желающих отлить своё пиво. Поэтому и туалет, и пиво имели
один и тот же запах.
Достопримечательностью баров были сами личности, сидящие за
большими дубовыми столами, заставленными кружками с жёлтой
пенистой бурдой и рыбьей шелухой.
О! Здесь были такие живописные экземплярищи человеческой породы,
что можно писать портреты и описывать их отёкшие розовые лица с
огромными мешками под глазами.
Ведь недаром здесь, в Питере я услышал этот анекдот.
'Мимо окна полуподвального пивного бара шла маленькая девочка за
ручку с мамой.
- Мама, смотри, какие дяденьки пьют пиво с раками, - увидела девчушка
своими детскими глазами живописную картину пивного застолья.
Мама посмотрела на этот полуподвальный натюрморт и с испугом
ответила:
- Ой! Что ты доченька. Это у них лица такие'.
А ещё большую клоаку я увидел на пустыре в Калининском районе. Там
на голом поле стояли два одинаковых пивных ларька самой примитивной
конструкции, выкрашенные в ядовитый синий цвет. И к окошкам этих
будок, как к Мавзолею в Москве, выстроились два огромных людских
потока, состоящих в основном из мужского населения.
'Близнецы' - так нежно среди любителей малого Бахуса называлось
это питейное заведение. Таких близнецов было много - не только в этом
районе.
От каждого ларька ручейками сбегался желтоватый поток вонючих
ополосков пивной воды, которые затем стекались в большую смердящую
пивом и гнилью лужу. Запах этой лужи вполне напоминал тот же запах,
который встречается в пивном баре по уже понятным причинам.
Выстояв эту мавзолейную очередь и гремя кружками, зажатыми по паре
в каждой руке, счастливчик со товарищами располагались на природе и начиналось священнодействие.
Основная масса близнецовских прихожан отпивала несколько глотков
пенного напитка, и туда же, в кружку взамен утраченного объёма
добавлялось столько же водки из бутылки, оттопыривающей карман.
Среди этого простора стоя и сидя на земле у лужи пили, закусывали,
спорили и обсуждали все проблемы внешней и внутренней политики
простые работяги и интеллигентные личности, претендующие на
свободных художников, драматургов и режиссёров.
Странная пивная солидарность заставляла народ делиться меж собой
последними прозрачными рёбрышками воблы или кусочками икры и даже
засохшим плавательным пузырём. Этот самый рыбий орган даже считался
неким деликатесом. Обожжённый на огне спички до стадии обугливания,
он отправлялся в рот и жевался, словно жевательная резинка, выделяющая
специфическое подобие запаха и вкуса самой рыбы.
Здесь все были равны в социальных вопросах и цели у всех были
одинаковы, но мордобои изредка всё же происходили. Уставшие от
излишеств и этого зверского ерша, некоторые личности так и оставались,
лёжа дремать на берегу водоёма.
Милиция сюда почему-то появлялась только за тем, чтобы тоже выпить
по кружке - другой, но никак не для наведения порядка. Одним словом
это был идиллический уголок пивной демократии.
Низы нашего советского общества я впервые увидел на Московском
вокзале, когда ходил по городу в патруле. Задача патрульной службы как
раз и заключалась в контроле злачных мест от посягательств нерадивых
военнослужащих.
Вообще-то я видел нищих и попрошаек у нас в Армавире и даже
наркоманов довелось лицезреть.
Ну, был у нас дурачок Володя, который всегда стоял на одном и том же
месте на улице Халтурина на подходе к базару. Он стоял и зимой и летом
в замызганном и оборванном овчинном тулупе, и некоторые прохожие
подавали ему деньги или что-нибудь из продуктов питания, хотя он об
этом никого и не просил. Он ходил на это своё место каждый день, как на
работу.
Когда мы с матерью шли на базар и проходили около этой привычной
для всех личности, он почему-то обратился именно ко мне и произнёс
поразившую меня фразу:
- Смотри! - показал он мне какую-то небольшую скрутку из алюминиевой
проволоки. - Это броненосец 'Потёмкин'. Тр, тр, тр, - задвигал он своим
'Потёмкиным', словно тот действительно плыл по волнам.
Почему он уделил именно мне своё благое внимание, когда вокруг
были десятки прохожих более достойных, нежели моя персона, да ещё
и на флотскую тему? Ну, так это был совсем не страшный и какой-то
ненастоящий нищий.
Но таких загнивших урев, которые были на полу Московского
вокзала, мне видеть ещё не доводилось. Это был настоящий вокзальный
паноптикум. Какие там диккенсовские компрачикосы со своей Англией?
Они и рядом с ними не стояли.
Это были полуживотные, грязные и оборванные личности. Многие из них были безногие калеки на костылях и каких-то тележках с
подшипниковыми колёсами. Тусклые и заплывшие синяками перепоя
глаза были матовыми, и не содержали в зрачках не то что какой-то искорки,
а вообще создавали впечатление, что эти глаза ничего не видят.
Это человеческое уродство спало своей стайкой на газетках,
расстеленных в углу за креслами зала ожидания. Поскольку в нашу
компетенцию такие страсти не входили, то мы естественно их и не трогали,
а милиция в свою очередь делала вид, что их просто не замечает.
В огромных просторных помещениях Московского вокзала и его
закоулках сновали подозрительные шмары и малолетки, сверхвызывающе
раскрашенные яркой косметикой и с длинными сигаретками в ярко-красных губах.
Их бегающие глаза и постоянные перемещения по площади
свидетельствовали о проведении ими поисковой операции своих клиентов.
Мне было интересно рассматривать их внешности и выставляемые
напоказ уродливые, по моим понятиям, прелести обтянутые короткими
юбочками и модными сетчатыми чулками.
Но попадались и очень приличные экземпляры, тут уж мне было
совсем не понять, а им то зачем вся эта гнусность. И всё равно, несмотря
на их падший вид, от них струилось этакое молодое бесстыдство, которое
проявлялось во всех их развязных движениях и позах. Вот оно-то,
очевидно, магнетически действовало на подвыпивших заезжих мужиков
и вокзальных завсегдатаев.
Как бы в подтверждение моих сомнений - 'Неужто найдутся такие
мужики, которых заинтересуют эти страшилки-синеглазки', мужики
подходили и после недолгих словесных торгов снимали этих тёток и
уводили в неизвестность. Причём всё это происходило на виду огромного
стечения народа, застывшего в тоскливом ожидании своего поезда или
встречающего своих близких.
Поэтому мне казалось, что я попал в какой-то совершенно другой мир
огромного мегаполиса, где всё совсем не так, как в нашей провинции.
Мир, в котором я никогда не бывал и не знал законы, по которым он живёт.
Но чувство гадливости от этих сцен у меня оставалось, и я невольно
вспоминал слова своего наставника Феди про грязь и женский род.
В эту субботу после занятий и большой приборки мы никуда не
рыпались, как обычно в увольнение, потому что заступили дежурной
сменой оповестителей. И воскресение у нас было занято, мы почти всей
ротой заступали в гарнизонный караул, в 'райское' место - на гарнизонную
гауптвахту.
Перевод любой части в повышенную готовность в первую очередь
подразумевает сбор всего личного состава части, а уж потом действия по
коварным планам, заложенным в пакетах.
Оповестители - это курсанты, которые, в случае объявления тревоги в
училище, должны были брать пакеты экстренного вызова офицеров, свои
ноги в руки и, сломя голову, нестись по адресам проживания офицерского состава для вызова их в училище.
Ленинград – это тебе не наш военный городок в Карелии и даже не
Армавир. Это настоящий мегаполис, в котором на какой-нибудь улочке
Херсонской в зачуханной коммуналке проживает капитан 2 ранга
Колышкин, и его нужно отыскать и оповестить об экстренном вызове в
часть. Оповестить с таким расчётом, чтобы и он успел прибыть в училище
на городском транспорте или пешком в течение 4 часов с момента
объявления тревоги. А преподавателей и прочих лиц, подлежащих
оповещению, в училище было всего лишь чуть поменьше, чем самих
курсантов. Так что гоняй по городу хоть до изнеможения.
Увольнение прошло мимо нас, но нам разрешалось посещать Зал
Революции и участвовать в тусовке на танцах с развесёлым контингентом
питерских красавиц. От безысходности положения взаперти мы почти
всей ротой и пошли на танцы.
Юрка и Генка, как более образованные старшие товарищи, совершенствуя
моё воспитание в отношении полов, продолжали мне демонстрировать
свои фокусы типа того - с пригласительными билетами.
Мы продвигались вчетвером по переполненному представителями
обоих полов залу, сверкая своей единственной курсовкой на левом рукаве
форменки, но, как истинные гардемарины, оценивающе разглядывали
девушек.
Их тут было - хоть пруд пруди. Развесёлые, разодетые, как на смотринах,
и почти у каждой в руках сумочка. Теперь я тоже был грамотный и уже
представлял по их размеру, может ли там вместиться бутылка или хотя бы
'маленькая'.
Красивые причёски, обнажённые плечи и приличных размеров декольте,
подчёркивающие внушительные размеры, сочетались с приятными
ароматами духов и соблазнительно приковывали взоры нашего брата
-Вот смотри, Сима, и учись. Рядом со сценой сидят и стоят те, кому
позарез нужно срочно выйти замуж. Справа и слева находятся дамы
заинтересованные в знакомстве с тобой, а у входа те, кто пришёл сюда
либо первый раз или очень стеснительные девушки, - как бывалый
экскурсовод, комментировал мне мелькающие лица Юрка.
- Сейчас объявят танец, а ты смотри за мной, - вторил ему второй
наставник.
Заиграла музыка, несколько пар заскользили по блестящему паркету,
Генка подошёл к красивой и стройной шатенке. Он как галантный кавалер,
прямо по-гусарски боднув воздух головой, пригласил даму танцевать.
Насколько я заметил, красавица и не глянула на его смущённую рязанскую
физиономию, а бросила вскользь взгляд на левый рукав форменки, где
сиротливо маячила одна-единственная галочка.
- Извините, я такие танцы не танцую, - как-то жеманно, не глядя на
Генку, сквозь зубки процедила она, и отвергнутый Геннашка вернулся в
наши ряды.
- Ну, видел? – спросил он с несколько покрасневшей от волнения
личностью.
- Ну, видел. И что? Ну, может она вообще такие старомодные танцы не
танцует. Не нравятся ей такие, - пытался я хоть как-то защитить свободу личности милой дамы.
- А вот теперь смотри, что будет дальше, - уже с некоторой долей злости
в голосе произнёс мой учитель и куда-то запропастился.
Важное
