В свой первый летний курсантский отпуск в Армавире я ужасно
хотел увидеть Алку или хотя бы своих одноклассников. Дома у
мамы, конечно, было хорошо и уютно, но неведомая сила ностальгии по
школьной жизни толкала меня на поиски встречи с моими школьными
товарищами.
Томкин адрес я знал ещё с давних времён, и я пришёл к ней со своим
предложением, что неплохо бы организовать встречу нашего 10 'в' и
пообщаться в нашем былом дружном коллективе. Томка с радостью
восприняла это предложение и даже согласилась организовать это
мероприятие у себя на квартире.
Я оповестил о предстоящем событии своих школьных пацанов, а её
задача была собрать наших девчонок. Слепенчук проявил незаурядные
способности организатора по сбору средств на этот банкет, и дело
закончилось грандиозным застольем у Томки. Она с помощью подруг
наготовила закусок и разных кулинарных деликатесов, а за спиртными
напитками с помощью Лебы и Слепенчука проблем у нас не возникало.
Стол ломился от изобилия и сверкал запотевшими бутылками не хуже
чем на хорошем банкете.
Девчонки пришли на встречу разодетые и такие красивые, что просто
глаза разбегались. Даже Томка показалась мне похорошевшей за это время,
и все её конопушки на лице совсем не портили её, а наоборот придавали
какой-то женский шарм, какой-то совсем уютный домашний вид. Но я
ждал появления девушки своей мечты, и она пришла.
Боже, что творилось в моей душе! Прошёл год, а она стала ещё
прекраснее, и я совсем засмущался, когда просто за руку поздоровался с
ней. Былые чувства нахлынули своей томной лавиной на моё мучительное
ожидание встречи.
Я мгновенно вспомнил всё: и как мы целовались до умопомрачения, и
как танцевали, как бродили по скверу и не могли наговориться, как мокли
под тёплым ливнем у её дома. Но Алка смотрела на меня уже совершенно
чужими глазами, в которых не проявлялось ни единой искорки надежды
на то, о чём я вспомнил.
Собрался приличный коллектив, всего пришло около 15 человек, и все
сразу загудели своими голосами воспоминаний о недавнем 10 'в'. Банкет
начался, и Леба со Слепенчуком умело руководили застольем на правах
самозваных распорядителей пира.
Тосты и воспоминания лились рекой, а водка всё не убывала и Леба,
сидевший рядом со мной, заботливо подливал мне её в рюмку. Рюмки
были, прямо скажем, огромных размеров, где их только Томка достала.
В такую рюмку вмещалось без малого 100 граммов. А если учесть ещё армавирскую жару на улице, то становиться понятным, что не бывалому
бойцу с такой рюмкой здесь делать нечего.
Я, выпив немалую дозу под общий гомон и веселье, закосел самую
малость, и стал нагло сверлить своими очами сидящую напротив Алку.
Меня уже не интересовало мнение окружающих и передо мной маячило
только её лицо. Набравшись смелости, я пригласил её потанцевать.
Мы танцевали, и я своим захмелевшим сознанием целовал её
и обнимал прямо на глазах у всего класса. Ну, а на самом деле мы
чинно 'по-пионерски' танцевали и разговаривали о том, что она не
поступила в Политех и сейчас сдаёт вступительные экзамены второй раз.
Расспрашивала про мою курсантскую жизнь и прочие мелочи.
Только теперь я сообразил, что к старому возврата нет, и на душе стало,
честно говоря, злобно. Ну почему такая девушка не моя, а достанется
какому-нибудь штатскому фраеру? В душе горели необыкновенные
страсти, но меня никто не понимал. Только иногда я ловил на себе
грустный Томкин взгляд, может быть, только она понимала, что творится
сейчас со мной.
А тут ещё Леба, перебирая струны гитары, подпевал рядом непонятную
унылую песню:
Канужева, ка-ну-же-ваа-а!
Неужели я не буду офицерова жена.
Что такое канужева я и до сей поры не знаю, а вот вторая строка до
меня доходила в полном объёме. Леба своей песней давил мне на больной
мозоль и тут же подливал в рюмку, и чокался со мной, предлагая выпить
за нашу дружбу и взаимное уважение.
Я оказался совсем не готовым к таким нервным и физическим нагрузкам,
которые задавал наш тамада. Вскоре мой взор совсем помутнел, и я
провалился в никуда.
Очнулся я от резкого запаха нашатыря, который своим злобным
зловонием бил мне в нос и даже доставал до мозгов. Мы сидели в темноте
тёплой ночи на лавочке в сквере у нашего вокзала. Со мной рядом
сидела Лариска, Буча, Танька Подшиваленко и Леба. Передо мной стоял
Серёга Степенко и совал мне в нос раздавленную капсулу этой бодрящей
гадости.
- Серёга, убери эту гадость. Ты что, меня задушить хочешь? - бормотал
я, приводя своё зрение в фокус.
- Вовочка, ну как ты? - спрашивала Лариска, держа меня за руку.
- Вроде бы живой, - промямлил я, начиная различать обстановку
вокруг.
До дверей моего дома меня довёл Леба и сдал на руки матери,
удивлённой моим малотранспортабельным состоянием и видом.
Как мне было плохо и стыдно на следующий день, кто бы мог знать.
Перед матерью особенно. Ей впервые представилась такая возможность
- увидеть родного сына в полускотском состоянии после дружеской
попойки.
Переживал я и за то, что в моём сознании от нашей долгожданной встречи с одноклассниками мало что успело сохраниться. Но что было,
то было.
От себя ты никогда и никуда не убежишь, но я попробовал это сделать
и уехал в станицу к бабушке. Там тишина и жаркое безмолвие. Но и тут
в этой станичной тиши меня настигли мои бывшие одноклассники по
станичной школе.
У соседа Толяна Ващенко сегодня 19 августа был день рождения. Из-за
своего забора он каким-то образом узрел мой приезд и пригласил меня на
своё торжество.
Станичный день рождения у соседа скорее походил на свадьбу, чем
на обычное 18-летие. Длинный стол во дворе под навесом ломился от
благоухающих салатов и закусок мясного характера, цветов на столах и
бутылок. Толян пригласил на своё совершеннолетие весь свой школьный
класс и своих родственников.
Когда я зашёл к нему на приглашение, наряженный в свою курсантскую
форму, и поздравил с днём рождения, то был поражён масштабами
предстоящего пира.
Одноклассники прибывали во двор с цветами и подарками, словно на
посольский приём к главе республики. А Толян, как местный мафиози,
купался в лестных дифирамбах бесконечных поздравлянтов и складировал
подарки на конце стола.
Торжество началось с тостов в огромных рюмках, скорее фужерах, и
воспоминаний о школе. Странно было, но меня все тоже узнавали по 4
классу, в котором мне довелось учиться с этими ребятами. Кое-что из
дифирамбов перепало и в мой адрес, но я особо не обольщался, понимая,
что сегодня не мой день.
Помня недавний провал памяти на подобной встрече, я со страхом
лилипута смотрел на эти гуливеровские рюмки и специально следил, как их
лихо в себя опрокидывают девчонки. Они после этого даже не морщились,
а становились всё веселее и веселее. Прошла былая скованность, и уже
никто никого не стеснялся.
Смех и водка лились рекой, а музыка из проигрывателя заставляла
молодёжь двигать своими конечностями в танцах. Девушки, нисколько
не тушуясь, заговаривали со мной о школьных годах и приглашали
потанцевать. Какие они были все цветущие, и от них просто струилась
здоровая и кипучая энергия.
Пустившись в танец с одной из своих одноклассниц я почувствовал
тёпло её двух объёмных выпуклостей груди и попытался дистанцироваться
от этой неудобной позы, но не тут то было. Крепкая рука розовощёкой
казачки, лежащая у меня на плече, вдавила меня в эти упругости ещё
крепче, и я вынужден был слиться с ней в одно единое удалого танца.
Спустившиеся сумерки не принесли никакой прохлады и воздух,
разогретый солнцем за день, напоминал предбанник хорошей сауны.
Вот тут бы мне и ковать своё счастье в таком палисаде, среди молодых и
красивых девчонок, но и в таком цветнике я продержался недолго.
Очередной тост и в мой адрес посыпались упрёки и насмешки за то,
что я отставлял свою рюмку не опорожнённой до дна.
- Пей до дна! Пей до дна! - начали скандировать мои соседки по столу.
Пришлось уступить желаниям слабого пола и я добирал остатки в
бокале. Сколько же они могут так выпить? Повисал мой немой вопрос,
обращённый скорее к самому себе.
Вопрос так и оставался без ответа, так как у меня с каждой рюмкой всё
сужался и сужался обзор, я стал видеть только там, куда был направлен
мой взгляд, а вскоре и это изображение помутилось.
Толян заметил мой понурый взгляд, устремлённый в никуда и предложил
проветриться в его саду.
Сад был большой и там было темно, как в пустоте, а дорогу стали
переходить деревья и кусты. Отчего я совсем потерял ориентацию в
пространстве и уже не соображал: где лево, а где право, да и где верх и
низ тоже. Ноги подломились, и я приземлился на кубанский чернозём.
Толик поднял меня с разнотравья и, по-товарищески обняв и удерживая
за флотский ремень сзади, отвёл к бабушке. Благо далеко идти не нужно
было, калитки были по соседству.
Очередной мой родственник, теперь уже в лице бабушки, вынужден
был созерцать моё беспомощно висевшее на Толяне тело и сокрушаться
по этому поводу:
- Володенька, что с тобой случилось?
Толян нежно опустил моё практически бездыханное тело на кровать и
успокоил, как мог мою бабулю.
- Да ничего страшного не произошло. Видимо он ещё не научился
пить водку в нашу жару. Вы уж на него не журитесь, - попросил Толик и
побежал продолжать дальнейший банкет.
Утро было ужасным. Голова болела, и я ничего не соображал. Смотреть
в глаза своим старикам я просто не мог. Но вывод для себя я, конечно,
сделал: хоть и холодную водку, но в такую жару мне пить просто нельзя,
поскольку могу потерять свой человеческий облик и припозориться на
всю оставшуюся жизнь.
В конце августа мы после летнего отпуска прибыли на поезде из
училища в Таллин – прекрасную столицу Эстонии, где нас в Купеческой
гавани ждал первый в нашей жизни корабль, на котором мы должны
проходить свою первую в жизни корабельную курсантскую практику.
Мы прибыли ночью и на корабль нас доставлял морской буксир, на
который мы высадились целой оравой в 200 человек. В темноте мы с
любопытством разглядывали приближающуюся мощную и огромную
кучу железа, напоминающую собой большущее морское чудовище с
двумя гигантскими дымовыми трубами и мачтами, и двумя рядами
светящихся линий огоньков иллюминаторов вдоль борта. Крейсер, как
фантастический исполинский аллигатор, распластался на чёрном в ночи
просторе воды и дремал или делал вид, что дремлет.
Наш буксир, когда мы пришвартовались к борту корабля, показался
утлой шлюпкой по сравнению с этим красавцем. Мы, как малые щенки,
со своими рюкзаками и морскими чемоданищами тыкались на железной
палубе гиганта и озирались по сторонам, не зная, куда прислонить свою задницу.
Учебный лёгкий крейсер 'Комсомолец'
Корабль назывался УКРЛ 'Комсомолец' - учебный лёгкий крейсер. Уж
чем там отличается лёгкий крейсер от тяжёлого мне было невдомёк. Если
этот гигант считается лёгким, то, что же должен представлять собой себя
тяжёлый, моему уму было непостижимо.
Наш класс разместился на временное жильё в носовом кубрике на
первой палубе, немного впереди первой башни орудия главного калибра.
В носовых кубриках проживал личный состав артиллерийской боевой
части, сокращенно БЧ-2. Поскольку крейсер и является артиллерийским
кораблём, то эта боевая часть была самой многочисленной после
электромеханической или попросту маслопупов.
Мне досталась койка на рундуках (нижние ящики для хранения личных
вещей), то есть нижняя койка, а надо мной на откидных койках спали ещё
два наших бойца. Откуда мне было знать, что это самое неудобное место
на корабле, и что на этих местах обычно спят только молодые салажата.
В училище мы спали на койках в один ярус, да и то нам казалось
что в кубрике тесно с такой массой народу, а здесь койки были в три
яруса, и жизненное пространство было ограниченно сплошь железом,
трубопроводами и кабельными трассами.
Матрац, на котором спишь, выполняет одновременно и роль
спасательного средства, поэтому для создания плавучести внутри он
набит круглыми пробковыми шариками. Когда это чудо кладёшь не на
пружинящую сетку койки, а на твёрдую поверхность рундука, то все эти
зловредные пробочки матраца, как будто стараются все и сразу вонзится
в твоё тело.
Как Рахметов спал на гвоздях, так и я первую ночь немного поворочался,
засыпая на этом пыточном ложе. Но здорово уставшие с дороги, мы
провалились в сон даже на таких флотских удобствах.
А утром в самую рань на корабле пропел корабельный горн, и сыграли
'Приготовление корабля к бою и походу', и нам тоже пришлось покидать
свои неудобные лежбища и разбираться со своими шмотками, устраиваясь
на новом месте.
После крепкого сна на таком ложе моя спина представляла собой тело,
покрытое вдавленными углублениями от пробковых шариков и Федя, как
всегда, сморозил:
- Сима, ты как на булыжной мостовой в беспамятстве лежал. Только
булыжники ма-а-а-ленькие такие на той мостовой были. Ну, как тебе
пробка?
- Нормал. Для уставшего карася и такое ложе сойдёт, - в такт вопросу
ответил я.
Корабль ожил, загудели вентиляторы котлов, зашевелились механизмы
и прочие корабельные приспособления, забегали матросы, готовя
помещения и оружие к походу.
Залетевший по трапу в наш кубрик матросик задраил нам все
иллюминаторы.
- Почто лишаешь нас кислорода, милейший? - придуриваясь завопил
Аристархов. – Мы ж тут заживо задохнёмся в этой тесноте.
Матросику тоже палец в рот не клади и он парировал:
- Ничего с вами пассажирами не случится. Будете задыхаться, можете
подняться на верхнюю палубу и там балдеть, а иллюминаторы на походе
не трогать.
- Ну, вот уже и пассажирами нас обозвали. Ух, ты какой – нехороший
человек, - с подвывом завёлся Рарик.
Конечно, служба матроса на крейсере значительно отличается
от практикантов типа нас, а они уже и относились к нам курсантам
соответственно. Бездельники и пассажиры это еще не все самые обидные
эпитеты в наш адрес. Каждому своё.
Наша первая корабельная практика носила в основном ознакомительный
характер. Первый курс это ведь ещё совсем зелёные дети и до настоящих
моряков тут ещё было далеко.
Мы должны были на настоящем боевом корабле изучить организацию
корабля, его устройство и основы борьбы за живучесть, боевые посты и
их оружие и вооружение, вахтенную и дежурную службу.
Для выполнения обязанностей на корабле мы были расписаны в БЧ-2
дублёрами командиров боевых постов, обязанности которых исполняли
корабельные старшины. Мы изучали театр плавания и лоции районов, в
которых проходил корабль, но это ни в коем случае не означало, что мы
были бездельники.
Для матроса понятие лоция и оборудование театра плавания ничего
не говорит. Он знает своё заведование и вверенную ему технику, а так
же как правильно таскать швабру, и на этом для него круг познаний
заканчивался. Мы же должны были в недалёком будущем командовать
кораблями и теми же матросами, и наш кругозор должен был быть на уровне командира, а не рядового матроса и даже старшины. А то, что
мы были совсем пацанами по своему возрасту, так в этом не наша вина.
Молодость никогда пороком не слыла.
Столовой на кораблях в те времена не существовало. Раньше слово
'столовая' на корабле вообще не применялось. Для офицерского состава
и мичманов были кают-компании, а вот остальной личный состав питался
у себя в кубриках по системе баков.
На одном баке состояло 10 человек и, так называемые, бачковые или
пообиднее 'гарсоны', получали пищу на камбузе, приносили её в кубрик,
и здесь уже происходило дальнейшее священнодействие, как обычно.
После приёма пищи бачковой мыл посуду и убирал стол и в дальнейшем
занимался своими служебными и прочими делами.
Гарсонили по очереди, и только старшины и годки не участвовали
в этих унизительных для них процедурах. В итоге хочешь - не хочешь,
а получалась настоящая годковщина, потому что пахали, как всегда,
молодые матросы. На крейсере экипаж порядка 600 человек и очередь из
бачковых у камбуза собиралась более 40 человек.
Осенью седая Балтика частенько срывается с катушек и начинает
бузить своими штормами и наводнениями в Финском заливе. Вот тут то
и мы впервые столкнулись с настоящим ревущим штормовым морем и
качкой до изнурения.
Крейсер в начале сентября, в самом начале нашей практики, шёл из
Таллинна в Лиепаю и на переходе выполнял свои задачи. Мы проходили
мимо островов Хийумаа, Муху и Сааремаа и через Рижский залив стали
выходить в Ирбенский пролив.
Пролив, который из-за своей громадной ширины в 30 км и проливом
то не назовёшь, но поскольку он отделяет эстонский остров Сааремаа от
материка, то по всем географическим законам он и обзывается проливом.
Вот при подходе к этому проливу и началось резкое ухудшение погоды и
море пошло вразнос.
Многие считают, что Балтийское море это, тьфу – лужа. Ведь называют
же его Маркизовой лужей. Да средняя глубина моря около 60 метров,
но обывателю чтобы утонуть и 20 см может хватить. Есть на Балтике и
глубины за 200 метров, но дело не в этом.
Море настолько рассвирепело, словно специально решило испытать
нас на прочность и окрестить в моряки. Огромный корпус крейсера, длина
которого составляла 190 метров, как огромную щепку, раскачивали волны
семибального шторма. Наш носовой кубрик находился всего метрах в
20 от носа корабля и его опускало и поднимало вместе с нами, как на
гигантской качели.
Вниз и вверх, опять вниз и вверх и амплитуда таких монотонных
скачков составляла не меньше 8-10 метров. Сначала в кубрике все
пытались хохмить и делать вид, что нам никакая качка нипочём. Однако
мне стало тоскливо, голова становилась, как полено, и к горлу начинала
подкатывать утренняя пища. Моня тоже пытался изображать из себя героя
и пыжился, пытаясь отвлечь нас от грустных мыслей, но не на долго.
Дойдя до нужной кондиции, он вдруг закричал:
- Ой, мужики, щас вас всех заблюю. Разбегайсь, кто может! – и со всех ног рванул по трапу наверх, в находящийся там гальюн.
Я не выдержал соблазна и последовал вслед. Мы стояли с ним в гальюне
и хохотали от своей детской дурости и нового чувства непередаваемого
ощущения. Ощущения слабосилки перед этой бесконечной качелью,
которая способна вызвать тебя на откровение, заставив показать твоё
внутреннее содержание.
Хохотали и хохотали пока, наконец, не разразился настоящий рвотный
процесс. Тут уж действительно стало не до смеха.
Когда меня вывернуло наизнанку, стало значительно легче. Но именно
в этот момент наступает неприятная слабость и безразличие. Неприятный
липкий пот этой самой слабости начинает покрывать всё тело, а ножки
становятся ватными и ручки виснут, как плети. И так до следующего
извержения.
Нам стало полегче, и мы вернулись в кубрик, в котором творилась
невероятная по своей красочности картина. Все кто был в кубрике,
вповалку лежали на койках и периодически травили прямо на пол, как
говорится, не отходя от кассы. Пол был заблёван не хуже чем в самом
низкопошибном кабаке дореволюционной некрасовской России.
Более находчивые и сообразительные убежали из кубрика на мидель-шпангоут корабля, где килевая качка ощущается значительно меньше.
Мидель шпангоут это примерно середина корабля.
А море словно сошло с ума и трепало корабль, который, как старая
развалина, скрипел и трещал на волне, но оказывался значительно крепче,
чем люди.
Надо ж было тому случится, но именно в этот день я был бачковым.
Хочешь ты сам есть или нет, это никого не интересовало. Когда основная
масса курсантов лежала в отрубе и смотреть-то на пищу без рвотных
позывов не могла, были проглоты, у которых качка наоборот вызывала
прилив голода и жажды.
Пришло время обеда и я, зажав свою волю в кулак, собрал бачки и
чайник для компота пошёл на камбуз за обедом. На безлюдной верхней
палубе свистал один лишь ветер, да низкие свинцовые тучи проносились
над качающимися мачтами, а палубу периодически обдавало крупными
брызгами волн. Вдоль бортов были установлены стойки и натянуты
штормовые леера, держась за которые можно добраться до камбуза,
без опасения оказаться за бортом. Очередь на раздаче была небольшой,
народ игнорировал пищу, и я быстро получил причитающийся на наш бак
обед.
Но добираться назад пришлось без помощи и поддержки штормовых
лееров, ведь руки были заняты ведрами с едой. Обдаваемый потоками
солёной воды, я, как великий эквилибрист с этим бесценным грузом в
руках, кое-как добалансировал до люка.
Когда нос корабля проваливался вниз, то присутствовало полнейшее
ощущение состояния невесомости: казалось, ноги отделяются от палубы,
и ты вот-вот оторвёшься от этого железа и воспаришь над всей этой
сутолокой волн и металла.
Но следом наступал момент подъёма носа на волне, и на твои ноги
обрушивалась огромная тяжесть, вдавливающая тебя в палубу.
Вот на этом самом моменте я и сломался, когда опускался в люк. Я
полетел вместе с бачками и наваристым украинским борщом вниз по
вертикальному трапу.
Для меня это был великий стресс, даже качка перестала раздражать.
Как же народ останется без первого?!
Я отнёс в кубрик то, что осталось от обеда и снова попёрся по верхней
палубе на камбуз, выпрашивать у кока борщ. Хорошо, что укачавшийся
народ не требовал добавки, и первого было, как и второго, в достатке. Кок
набухал мне целый бачок борща, глаза б мои на него не смотрели, я же не
железный и тоже страдал отвращением к пище.
Добрался до кубрика без эксцессов и предложил едокам своего бака
отведать прекрасный обед. Федя, Прилищ и Лёха застучали ложками и
с аппетитом поели. Остальная братия изволила стонать от недомогания,
лёжа на койках или давно разбежалась из кубрика подальше от ароматных
запахов наваристой пищи.
Я тоже через силу заставил себя похлебать первое и съел немного
каши. Всё! Кто поел тот и смел, решил я. Теперь задача №1 - нужно было
вымыть посуду и убрать со стола.
Корабль слегка поменял курс, и килевая качка ещё больше усилилась.
Мама родная! Эта бесконечная гигантская качель любого может свести с
ума своей монотонностью смены верха и низа.
Я мужественно приступил к мытью посуды, но скоро понял, что
сейчас и меня прорвет всеобщий процесс морской болезни. Лёг, полежал,
потом ещё помыл пару алюминиевых мисок. Снова полежал и так почти
закончил эту неприятную процедуру, но подкатило под самое горло, и нет
спасу от этого рефлекса.
Успел только догадаться, что уже не донести свой обед до гальюна.
Схватил бачок с остатками обеда и прямо в него вывернул всё содержимое
своей утробы. Никто не видел этого моего позора, всем было не до меня,
и каждый сам спасался от разгула стихии как мог.
В кубрик по трапу, несмотря на сильную качку, лихо сбежал командир
роты Чукмасов и оторопел, увидев ужасную картину под названием
'Девятый вал'.
Несколько коек были завалены бесчувственными телами наших
доблестных мореманов, пол в проходах заблёван и издавал смерд
невыносимый. На полу валялись перевёрнутые столы и банки (лавки),
которые ерзали на качке и колотились по рундукам и переборкам.
Чукмасов от такого видения дико завращал широко открытыми глазами
и стал искать хоть одного живого и способного мыслить курсанта. Но
укачавшимся бедолагам было даже не до командира роты. Какой уж тут
командир, когда твоя душа вот-вот отлетит из твоего бренного тела на
свободу и свежий воздух. Но Чук в своей флотской службе и не такое
видел.
Он пинками поднял дневального Вову Коркунова, который выполнял
свои обязанности, сидя спиной на рундуке, поскольку залезть на койку
этажом выше уже не хватало сил.
Методом принуждения и криками на повышенных тонах Чукмасову
удалось привести в чувства и заставить бледного, как поганку, Вову немедленно наводить в кубрике должный порядок и делать приборку с
хлоркой.
В открытый люк кубрика иногда заглядывали любопытные матросы,
они совсем как на экскурсии, разглядывали дичайший бедлам, творящийся
у нас в кубрике. Чего интересного увидели?
Бедный Вова, с худосочной шейкой и с оттопыренными ушками,
интеллигентный с виду мальчик ползал на коленях и развозил огромной
тряпкой зловонную гадость, невзначай размазанную на полу. При этом
он и сам периодически добавлял туда же то, что у него случайно ещё
сохранилось в закоулках желудка и кишечника.
Картина была бесподобная и куда там Айвазовскому со своими
полотнами. У него романтика, а здесь романтическая жизнь на море.
Глядя на всё это, я скорей - скорей домыл посуду и срочно побежал
наверх, на свежий воздух от этой вони, которая заполняла всё замкнутое
пространство кубрика.
Мы стояли на спардеке, укрываясь от свежего прохладного ветра за
башнями орудий универсального калибра , и рассуждали меж собой, когда
же, наконец, закончится эта изнуриловка. Федя с Лёхой, как бывалые
заправские моряки, ещё и покусывали солёные огурцы.
На верхней палубе около камбуза стояли бочки с солёными огурцами
и селёдкой, и каждый желающий мог поправить своё пошатнувшееся на
волне здоровье этими солёными деликатесами с сухарями.
- Федь, ты бы посмотрел, что творится в нашем кубрике. Чук пришёл
и обомлел. Заставил Вову ползать на карачках и собирать блевонтин. А
Вова... Тот вообще никакой и сам добавляет себе работы. Ну, прямо цирк,
да и только. Матросы бегают посмотреть сверху в люк нашего кубрика и
ржут над нами, что кони, - рассказывал я друзьям маринистские картинки
из жизни нашего кубрика.
- Пусть поржут. Они сами-то, небось, в первую приличную качку
валялись впаволячку в собственном дерьме ещё хуже наших ребят, -
зло говорил Федя. – Если хочешь, сходи, посмотри на миделе, сколько
матросов чахнет от качки, правда и наших там полно. Ничего, дня три
пройдёт, и все будут, как огурчики.
Здесь со спардека хорошо было видно огромные водяные валы,
покрытые морской пеной, высотой метров 5 на выпуклый морской глаз,
а ветер достигал 18-20 м/сек и буквально свистел, обтекая поверхности
корабельных надстроек.
Когда корабль уходил носом в волну, до нас даже до спардека долетали
мелкие брызги солёной воды. При этом корабль дрожал и вибрировал
от мощных ударов в корпус, и мне представлялось, что бы могло
быть с кораблём более малого водоизмещения. Все-таки у крейсера
водоизмещение было 12 000 тонн.
И хоть штормило море, и корабль боролся со штормом, но жизнь на
корабле не замирала ни на минуту. Неслись вахты, и личный состав
выполнял в этих трудных условиях свои обязанности.
С нами на практику, кроме Чукмасова, прибыли и другие преподаватели
училища и они каждый по своей специальности 'развлекали' нас здесь,
на крейсере своими показами матчасти и прочими занятиями.
Капитан 2 ранга Асмус с кафедры 'Теории устройства и живучести
корабля' заведовал корабельной вахтой в БЧ-5. И мне в этих суровых
штормовых буднях выпала честь осваивать должность дублёра оператора
машинно-котельной установки в носовом машинном отделении.
Попав в этот огромный отсек под названием НМО, я настолько был
сражён масштабами силовых паротурбинных установок, что на всю
оставшуюся жизнь потерял к ним интерес, и теперь у меня возникло
страстное желание больше не попадать в этот шумный отсек.
Я только перешагнул порог в это помещение, как на меня обрушился
шум и грохот работающего турбозубчатого агрегата, который вращал
гигантскую валолинию гребных винтов, потоки тёплого воздуха и шум
гигантских вентиляторов, запах горелого мазута бил в нос.
Спускаясь вниз по узкому наклонному трапу, я с нескрываемым страхом
разглядывал с высоты трёхэтажного дома непонятное нагромождение
котла, каких-то экономайзеров, паропроводов и прочих труб, на которых
имелось бесчисленное количество клапанов и вентилей и всё это издавало
шипящие, свистящие и грохочущие звуки, в которых человеческий голос
просто тонул.
Как тут матросы общались между собой, мне было абсолютно непонятно,
и мной овладел какой-то панический страх. Когда ты мало знаешь об этом
нагромождении, то это и естественно. Всё это напоминало мифическую
преисподнюю Зевса. Правда никто не кидал уголь в раскалённую топку, и
не было тех кочегаров, которые не в силах вахту стоять, а вместо висячего
чайника был установлен обыкновенный корабельный бачок для питьевой
воды.
Я покрутился по всем этим корабельным шхерам, посмотрел, что делают
матросы на своих рабочих местах, даже заглянул в меленькое оконце, где
было видно пламя, бушующее внутри котла, кое о чём у них поспрашивал
и поинтересовался, но скорее для порядка, чем из интереса.
Вся эта обстановка и этот постоянный шум на фоне качки так
притупили моё сознание, что я долго не выдержал этой нагрузки на
свою неустоявшуюся психику. Тем более я был тут не у дел, все матросы
занимались своими делами, и им было не до меня.
Словно сработала какая-то курсантская предохранительная захлопка
в моём мозгу, защищающая от перегрузок. Я походил по отсеку и, найдя
себе потемнее закоулок, уселся на металлическую паёлину и впал в
летаргический сон.
Я очнулся от своего заторможенного состояния, словно от толчка в бок,
шестое чувство сработало вовремя. С высоты вниз по трапу спускался в
машинное отделение капитан 2 ранга Асмус.
- Ну, как тут у вас дела? – спросил он, стараясь перекричать шум в
помещении.
И даже не моргнув заспанными глазами я доложил параметры
поддерживаемого пара в котле и что обстановка нормальная. Конечно, он
был не такой уж и дурак и понял, что я тут в углу бессовестно давил харю
на бок, а не нёс тяжёлую ношу корабельной вахты. Асмус был настолько
порядочным офицером, что не позволил себе подать вид, что заметил мою
заспанную физиономию.
Наш курс пролегал мимо стоящего на всех четырёх якорях плавучего
маяка под названием 'Ирбенский'. Когда мы поравнялись с ним, и
он оказался на траверзе, до него было всего 5 кабельтов. Это была
выкрашенная в бело-красный цвет посудина средних размеров с высокой
колонной посередине. На её вершине находился маячный огонь. По этому
маяку, видимость которого составляла порядка 12 миль, проходящие
корабли и суда в ночное время определяли свое местонахождение.
На этот утлый кораблик со стороны было просто страшно смотреть,
его кренило и мотало на волне, что порой создавалось впечатление, что
ещё немного, ещё чуть-чуть, и он уже не вынырнет на волне проходящей
через него.
Там на плавмаяке ведь тоже находились люди, и это наверняка были
настоящие мореманы с обветренной просоленной грудью и кривыми
ногами, которые позволяли им крепко стоять на ходящей ходуном
палубе.
Но, если мы двигались и могли хоть как-то влиять на качку, то этим
бедным мужикам, наоборот, нужно было стоять на месте и ни шагу с
места, координаты которого значились в лоциях.
Только поздним вечером уже в сумерки мы, наконец, вошли в аванпорт
Лиепаи. Сразу после прохода Средних ворот за молами ограждения
затихла нескончаемая качка.
Аванпорт был закрыт с трёх сторон молами, поэтому здесь уже не было
той бешеной волны, хотя ветер и не стихал. Мы облегчённо вздохнули, а
крейсер встал на якорь всего в 10 кабельтовых от светящегося огнями
берега. Тут уж некогда в темноте было заводить концы на рейдовую бочку
и на якоре хорошо. Когда земля совсем рядом, то и на душе как-то оно
спокойней. Хоть и издали, но земля.
Утром, после завтрака по трансляции объявили 'Большую приборку'.
Корабль после такого штормования нужно было привести в божеский вид
и как следует отмыть от всех последствий влияния качки на нормальный
организм человека.
Боцман на корабле это большой человек, это палубный бог. Он отвечает
за состояние верхней палубы и всех корабельных швартовных устройств,
находящихся на ней. Палуба на крейсере о-го-го какая огромная, а значит
и работы на ней непочатый край.
Крейсерский боцман пожилой усатый мичман уже привык пользоваться
дармовой рабочей силой, которую представляла такая большая масса
курсантов, проходящих практику. Нужно только заполучить её в своё
подчинение законным или незаконным путём. Вот поэтому он с утра
и вышел на свою охоту за курсантами, дабы набрать себе команду
штрафников для самых грязных и непривлекательных работ.
Мы с Моней, Юркой, Лёхой и Рариком сидели на волнорезе на баке
и курили около специального обреза для окурков (параша для окурков)
и оживлённо обсуждали прошедший штормовой день в его весёлых
картинках и подробностях. Сзади, шлёпая своими тапочками, к нам
незаметно подкрался боцман и с места пустился в накачку:
- Товарищи курсанты! Вы, почему нарушаете корабельные правила и
сидите на крашеной поверхности? Ваши фамилии? – он достал из кармана свой кондуит с маленьким огрызком карандаша и изобразил готовность
записывать наши данные.
Мы вовсе не ожидали такого поворота событий насчёт крашенной
поверхности и нарушений корабельного устава. Не моргнув глазом,
боцману доложили вымышленные фамилии.
Обычно в таких случаях упоминают самые ходовые русские фамилии
Иванов, Петров, Сидоров, Козлов, Попов. Но у нас, как назло, в классе
был и Сидоров, и Петров, и Козлов, и Попов, и даже Иванов был, но только
в соседней роте. Мы по очереди представились Зверевым, Родионовым,
Смирновым, Петуховым, а Рарик сдуру ляпнул фамилию Чукмасов.
Боцман, довольный первым уловом нарушителей, записал в свой
блокнотик наши бредни и, с видом человека исполнившего свой долг,
зашаркал тапочками на правый борт в надежде ещё кого-нибудь подловить
в свою дикую бригаду штрафников.
- Мужики разбегайся по шхерам и не высовываться до конца большой
приборки, - скомандовал Федька и нас, как ветром сдуло с бака.
Минут через двадцать по корабельной трансляции хорошо поставленным
голосом дежурного офицера по кораблю прозвучала команда:
- Нижепоименованному личному составу построиться! Шкафут правый
борт, форма одежды рабочая. Петухов, Родионов, Зверев, Смирнов,
Чукмасов, - и далее звучало ещё порядка 10 фамилий.
Когда мы, сидя в кубрике, услышали фамилию Чукмасов, то взвыли от
дикого хохота и чуть не попадали на бедного Рарика, который на мгновение
имел наглость представить себя не Аристарховым, а Чукмасовым.
Теперь было самое время делать ноги уже и из кубрика, но мы
задержались и напрасно. Через несколько минут грохоча по трапу
кожаными подошвами ботинок в кубрик влетел командир роты Владимир
Петрович и с ходу пошёл в разнос:
- Какой негодяй вздумал назваться моей фамилией? Мне ещё этого
геморроя не хватало, перед каким-то боцманом отчитываться, - не
стеснялся в выражениях взбешённый Чук. – Товарищи курсанты, найдите
мне эту сволочь, я сделаю из него инвалида.
Будущий потенциальный инвалид стоял и преданными глазами, в
которых сквозило невероятное сочувствие командиру, пожирал своего
шефа, как в своё время учил нас сам Чук:
- Всегда жри глазами своего начальника, и служба пойдёт, как по
маслу.
- Товарищ капитан 3 ранга, неужели вы могли подумать, что ваши
подчиненные способны на такую низость. Да мы этого нехорошего
человека вычислим и сдадим вам на растерзание, - успокаивал Рарик
возмущённого до крайности командира.
На следующий день на построении на подъём флага боцман всё же
с печальным видом походил вокруг строя курсантов в надежде найти
Чукмасова, или хотя бы Петухова.
Да где там найдёшь среди двух сотен курсантов, лица которых он
видел только мельком один раз. Но вывод-то я полагаю, он сделал, что на
каждого хитрого боцмана найдутся хотя бы пять хитрожопых курсантов
ВВМОЛКОУУ, которые всё равно обведут морского волка вокруг пальца. И лучше, ну их на фиг. С ними лучше не связываться.
Когда на море было спокойно или крейсер стоял на бочке в аванпорту,
то всегда голодный курсант не просто хотел есть, он всегда хотел жрать.
Однако мыть посуду после приёма пищи ни у кого особого желания не
возникало.
Корабельные коки по указанию помощника командира корабля не
жалели смальца и комбижира при приготовлении пищи для личного
состава. Поэтому и первое получалось наваристым с плавающим
по поверхности жиром, а второе блюдо само собой выходило тоже с
золотистым жирком.
И вот вся эта жирная гадость, как ржавчина, оседала в матросском
желудке и постепенно, в зависимости от срока службы, вызывала гастриты,
панкреатиты и прочие болезни плавсостава.
Кто дольше служил на кораблях, у того и больше оседало в организме
этого холестерина. В основном это касалось, конечно, офицеров. Им
бедолагам за свою службу на кораблях удавалось заполучить этой гадости
на весь ассортимент человеческих болезней.
Оседала жирная плёнка и на посуде, из которой питался личный состав,
а отмыть её в корабельных условиях было совсем не просто.
Это ж надо сначала сбегать за горячей водой на камбуз, потом с мылом
мыть кисточкой, под названием 'маруська', жирные алюминиевые ложки,
миски и бачки, а затем протирать их газетами вместо полотенец. Эти
мероприятия приводили к равномерному растиранию этого неистребимого
жирного налёта по всей поверхности металлической посуды. Где же
напастись столько полотенец для мойки посуды? Да и кто их стирать потом будет?
Корабельный обед - дело святое
И когда Рарик за обедом внёс своё очередное антисанитарное
предложение:
- Мужики, а давайте будем рубать прямо из бачков! И посуду почти не
нужно мыть, а ложку свою каждый сам помоет, - все согласились с этой
глупой крамолой корабельных правил.
С этого дня был разработан целый ритуал приёма пищи по-скифски.
Старшина бака Юрка Соколов давал команду личному составу своего
бака:
- Приготовиться!
По этой команде все брали в руки свои орудия труда и, как галчата,
окружали бак с первым блюдом, стоящий на складной банке в неимоверной
тесноте между коек.
- На старт! Внимание! Марш! – и вся голодная десятка принималась
усердно хлебать из одного котла. Зрелище, конечно, не для
слабонервных.
Ложки у каждого были теперь свои. У кого деревянная, а у кого и
размеров почему-то больших, чем обычная. Где только умудрялись на
корабле такие доставать. Ложки мелькали с неимоверной быстротой,
а когда в бачке оставались последние крохи борща, и приближалось
металлическое дно бачка, то Федя командовал:
- Финиш!
Ложки стучали об приближающееся дно с ускоренной частотой в
попытке урвать последние крохи заканчивающегося варева.
Аналогичная участь расправы ожидала бачёк со вторым блюдом. Зато
мыть ничего кроме собственной ложки не требуется, а бачковому остаётся
помыть бачки и убрать с импровизированного стола.
Когда во время такого варварского акта приёма пищи в кубрик
неожиданно спустился Чук, и, вежливо пожелав нам приятного аппетита,
вдруг узрел эту картинку, то он буквально на минуту остолбенел. Его глаза
округлились, а из командирских уст полилась, словно песня ласкающая
слух, нотация, пересыпанная флотским жаргоном. Это он умел делать
совершенно профессионально.
- Вы, что с ума посходили!? Да не дай бог, из-за какого-нибудь
засранца…. Вы ведь всей толпой тут будете дристать дальше, чем видите.
Весь экипаж выведете из строя из-за своей глупости. Соколов! Мать
вашу… Немедленно прекратить этот бардак! Ещё раз увижу подобное….
Я вам всем матки на изнанки повыворачиваю. Я вам ..., что вам сделаю… – с негодованием выдал нам пендаля родной командир.
После такого красноречивого разноса уже ни у кого не поднималась
ложка, чтобы нашарить кусок мяса в общем котле. Бачковой разливал суп
по индивидуальным мискам и страдал от унизительного процесса борьбы
за чистую посуду вместе с 'маруськой' в руках.
Короче отсутствием аппетита на корабле никто не страдал, ни какая
дизентерия нас не брала, несмотря на Чукмасовские пророчества.
Молодые и здоровые организмы ещё были способны переварить в своих
желудках всё, что туда попадало.
Только частенько от сдобренной комбижирами пищи забивались толчки (унитазы-раковины) в гальюне, расположенном этажом выше.
Бедным трюмачам приходилось с ворчащим отвращением пробивать
засоры фановой системы. Это был настоящий фейерверк, достойный
кисти современных авангардистов.
В забитый толчок вставлялся брандспойт шланга пожарной
магистрали, и из-за укрытия подавалось давление, которое в пожарной
магистрали было примерно 5-7 кг. Удар струи и из толчка летело всё, что
там успело накопиться в тромбе, прямо на подволок и переборки, а также
вниз по фановой трубе. Такое давление, конечно, пробьёт всё, что даже
непробиваемо, как только трубы такое выдерживали. После таких чисток
гальюн обычно закрывался, и в нём в блаженных ароматах, стелящихся
по всему кораблю, силами салажат начиналась большая приборка.
Впервые я посмотрел на Лиепаю – город под липами. Там были не
только липы, но и даже каштаны. А какой чудесный пляж с белым песочком
и дюнами. Огромный парк прямо у пляжа с различными экзотическими
деревьями и открытой эстрадой.
В принципе мне город понравился, тем более что этот город
непосредственно связан с именем Петра 1 и издревле был военно-морской
базой русского флота. И всё, что там находилось из искусно прорытых
каналов и складских помещений, всё было его рук дело.
В увольнение на берег нас не пускали ни в Таллинне, ни в Лиепае.
Причиной тому были громкие драки, устроенные на танцах в Таллинне
нашими предшественниками в прошлые годы, о которых по сию пору
помнили, что это были 'фрунзаки'. Поэтому у нас практиковались только
экскурсии строем и под конвоем Чукмасова.
Да и вообще в Эстонии наших военных моряков не уважали. Не
уважали, это слишком мягко сказано, за то, что в конце августа 1941
года крейсер 'Киров' вывез золотой запас Эстонии. Фашисты входили в
город и с боями прорвались в порт, у стенки которого стоял крейсер. При
отходе, точнее при бегстве, портовые рабочие на стенке отказались отдать
швартовые концы.
Крейсер дал ход, рванул концы и отвалил пол причала вместе с палами.
А потом развернулся и на выходе из порта начал долбать город своими
снарядами главного калибра (180 мм), разворотив центр Таллина, и
наделал много шороху своим артиллерийским огнём.
400 курсантов из училища Фрунзе, в составе батальона особого
назначения под командованием капитана 3 ранга Петренко Н.Т., с июля
по конец августа 1941 года принимали самое непосредственное участие
в обороне города. Они внесли свою огромную лепту в спасение кораблей
Балтийского флота, которые гитлеровцы мечтали захватить в порту
Таллина или полностью уничтожить на переходе морем в Ленинград.
Не обороняли бы город, и не было бы разрушений – примерно такие
выводы делали эстонцы.
Таллин – эта прекрасная столица Эстонии поразила меня
резкими отличиями планировки улиц и строений, своей стариной и
величественностью готических кирх и соборов. Узкие улочки, чистота и
порядок, газоны с зелёной подстриженной травой и кустами резали глаз
непривычному россиянину, привыкшему к бардаку на наших улицах и просторам проспектов и бульваров.
Прекрасен Старый Таллин
Сколько бы мы ни ходили по туристическим маршрутам своей
организованной толпой везде был порядок, приглушённые разговоры
туристов между собой, ни одной пьяной или выражающей своё
недовольство рожи. Всё везде в полном порядке и достоинстве
прибалтийской столицы.
Мне всё казалось, что вот сейчас из-за угла узкой средневековой
улочки покажутся вдруг и её прежние обитатели. Средневековые рыцари
на лошадях и в красивых доспехах, с длинными копьями и знамёнами
тех лет, спешащие на свои рыцарские турниры за руку прекрасной дамы.
Молоденькие девушки в национальных костюмах и цветами в руках.
Но не показывались, ни те ни другие. Кругом была старина, но не
перестроенная, а именно обжитая на современный лад. Даже простой
флюгер на башне Ратушной площади под названием Старый Томас и тот
оброс только легендами о том, как он в своё тревожное время спас город
от врага.
На Ратушной площади Чук дал нам полчаса на посещение магазинов
и велел быть у Позорного столба ровно через полчаса. Все магазинчики
заполнились нашими синими воротниками, и продавцы еле успевали
обслуживать наших ушлых покупателей.
Моня купил килограмм каких-то дешёвых ирисок и, рассовав
половину конфет по своим и нашим карманам, в середину кулька вставил
купленную тут же бутылку ликёра 'Vana Tallin', а сверху замаскировал её
конфетами.
Ну, на вид большой кулёк ирисок, да и только, кто мог подумать из
нормальных людей, что в середине замурована целая пол-литровая
бутылка ликёра.
Глядя на Моню, некоторые курсанты повторяли этот фокус, и когда
мы собрались у Позорного столба, у нескольких человек в руках были
большие кульки с конфетами. Чук на это не обратил ни малейшего
внимания, и номер прошёл, как нельзя лучше. Уж ежели Чукмасова
провели на мякине, то, что там какой-то крейсерский боцман для нашего
курсанта.
Во время ужина на крейсере на нашем баке был целый пир – пробовали
'Старый Таллин'. Я тоже продегустировал это чудо, но, не считая себя
знатоком и гурманом по части ликёров, оценил прекрасный и к тому же
крепкий 45-ти градусный эстонский напиток.
Моня же с Рариком уделали всю бутылку, и это придало им значительный
заряд веселья и жизнерадостности. Рарик стал противным и нехорошим
в своём подпитии, хоть и выпил на копейку, но дури из него попёрло на
рубли.
Аристархов был ленинградец, кандидат в мастера спорта по боксу,
поэтому я против него был бессилен, и пришлось выслушивать всякую
ересь.
Он прекрасно знал свою силу и преимущество, чем частенько
пользовался. Сначала он начал приставать ко мне и читать свои эпические
опусы, в которых почему-то пытался унизить меня.
- Молодой матрос Сима стоял на вахте. Вахта была новая,
свежевыструганная и пахла сосновым лесом. Кубрик! – это страшное
морское ругательство вдруг вырвалось из его уст. Сима достал из
кармана бушприт и стал ковырять им в дуплах гнилых зубов, - нёс свою
белиберду Рарик с видом поэта, как минимум А.Вознесенского или
Р.Рождественского.
- Сима, так значит ты отпрыск казачий, - перешёл на личности
поддавший Рарик. – У тебя дед казак, отец сын казачий, а ты выходит
– хер собачий. Это твой дед со своими казачками наших питерских
рабочих Путиловского завода нагайками разгонял на демонстрациях, а то
и шашечками помахивал, иль рубил.
Потом его понесло на женские темы, и он экспромтом стал выдавать
оду под названием 'Ода пятому номеру'. Уже через несколько мгновений
Рарик с Моней объединились в дуэт, и, оставшись в тельняшках и
флотских трусах для достоверности ситуации, начали величать зрителям
настоящий канкан.
Тощие, но спортивные, ноги Аристахова взлетали выше головы, а следом
их догоняли короткие и толстые Монины ножки, обутые в растоптанные
флотские прогары. Эта беснующаяся пара скакала на середине кубрика и
горланила под гитару Светлова слова только что родившейся песни:
Положишь голову на пятый номер,
Твой пятый номер,
Мой пятый номер!
Для полноты эйфории в кубрике, по-моему, не хватало только
Владимира Петровича. Получился целый концерт под парами 'Vana
Tallin'. Хорошо ещё, что больше не было добавки, а то неизвестно чем
бы это всё кончилось, так как дури у обоих исполнителей хватило бы на
многое.
Первая корабельная практика была не только нашим первым морским
крещением, но и чётко показала, кто есть кто, и кто на что способен в
тяжёлых корабельных условиях. Ведь здесь было видно каждого нашего
коллегу, как под микроскопом.
Например, Вова Коркунов, памятуя те события нашей первой встречи
со штормовым морем и своим злополучным дневальством, на котором
ему пришлось выгребать нечистоты за себя и за других, сдался первым.
Он сразу по окончанию практики и прибытию в училище написал
рапорт об отчислении из училища. Я, видите ли, занял чужое место, но
так как не могу переносить морскую болезнь, желаю освободить это
место для другого. Весьма благородно.
Хотя это было совсем не так. Потом мы все привыкли к качке, и такого
светопреставления, как в первый шторм, у нас уже не наблюдалось. Здесь
скорее была причина другая - не понравилась человеку такая предстоящая
служба на целую четверть века, хоть и форма одежды ему очень нравилась,
ну очень она красивая.
В училище мы прибыли в самом конце сентября. И сразу с корабля на
бал попали в новую грандиозную потасовку по подготовке к параду.
7 ноября 1967 года исполнялось 50 лет Советской власти, и училищу
была поставлена задача: выставить на этот юбилей свою парадную
коробку 20х20 человек для прохождения по Красной площади в Москве.
Задача прямо скажем правительственного масштаба, а времени на её
выполнение оставался ровно месяц.
Ошарашенные такой честью наши начальники забегали как ужаленные.
Всю учёбу побоку - 2-ой и 4-ый курс занимались только этой парадной
подготовкой.
Всё началось с построения в Картинной галерее Зала революции всего
2-го и 4-го курсов всех факультетов. Сам начальник строевого отдела
училища выкрикивал рост, начиная со 190 см и далее по убывающей.
Почти все вышли и построились в одну шеренгу, а у меня был рост 168
см и я всё ждал, дурак, когда скажут мой рост. Но до него дело так и не
дошло, и вся ранжировка остановилась на 170.
Ну, что бы мне взять да выйти в шеренгу на 170 см? Но нет, не вышел,
не позволяла совесть. Два сантиметра каблуков, как раз хватало! Но из-за
своей скромности я не попал в расчёт парадного полка и, естественно,
ни в какую Москву не поехал, о чём потом жалел 1000 раз, но поезд уже
ушёл.
Как я об этом жалел!!! Вся эта никому не нужная честность вышла мне
боком, за что пришлось расплачиваться тяжким трудом, вкалывая, как тот негр на плантации из романа 'Хижина Дяди Тома'.
На небольшой площади у ДК им. Кирова были проведены несколько
тренировок парадного расчета.
Какие они все были красавцы! Эти наши вчерашние салаги, ещё вчера
изрядно заблевавшие целый крейсер. Все, как один, одетые в чёрные
шинели и в белых перчатках, с белыми парадными ремнями, на которых
висели по два подсумка для патронов, и в чёрных бескозырках. В согнутой
в локте левой руке свечками торчали карабины СКС с примкнутыми
штыками. Загляденье!
И пусть не всё сразу получалось, и штыки карабинов мотало из стороны
в сторону, и по их блеску на солнце особенно была заметна неровность в
шеренгах, но впереди был месяц тяжёлой муштры и отцы командиры за
это время сделают из них героев.
Уже 5-го октября весь парадный полк убыл в Москву, где они на
Тушинском аэродроме целый месяц упорно тренировались для минутного
прохождения в парадном строю перед трибуной Мавзолея.
Ну, а нас мелочь пузатую, всех кто остался от 2-го и 4-го курсов
факультета, собрали в одну сводную роту, которая предназначалась для
всех хозяйственных работ и ремонта помещений всего училища. От
нашего класса остались Моня, я, Глобус (Зиновьев Вовка), Славка Лепаев,
пожалуй, что и всё.
Старшиной нашей сборной команды был главный старшина Фатеев
Валера. Симпатичный и стройный курсант с 4 курса, почему он не попал
в парадный полк, мне было не понятно.
Каждое божье утро после завтрака он выстраивал нашу штрафную
роту и начинал развод на работы. Мы уже знали, что придётся вкалывать,
но каждый раз нас интересовало, где и над чем.
- Огласите, пожалуйста, весь список!
Пока народу на факультете было поменьше, начальники приняли
решение отремонтировать паркетный пол в коридорах факультета. А
коридоры эти были бесконечно длинными, благо, что ещё не такими
широкими.
И вот наша зондеркоманда, ползая на коленях, скребла (циклевала)
простыми осколками оконных стёкол паркетный пол. Сейчас это точно
рабский труд, а тогда в нашей системе это считалось нормой.
Мы постепенно научились делать себе настоящие цикли, как
у профессиональных паркетчиков, и тогда труд становился более
производительным, и дело шло гораздо быстрее.
Кроме коридоров факультета мы ещё и отремонтировали огромную
площадь паркета в Картинной галерее и самом Зале Революции. И
вот так целый месяц работ над паркетом, а ребята наши в это время
занимались настоящим делом и тренировались в Москве. Ну, как тут им
не позавидуешь.
Уже через две недели в нашу зондеркоманду прилетели первые
ласточки из Москвы. Это были четыре курсанта с 4-го курса, отчисленные
из парадного полка: Сычёв, Карманов, Калинкин и еще один кадр.
На экскурсии по ВДНХ в составе парадного полка эта четвёрка
уединилась и запоролась в дегустационный зал, где почти на халяву надегустировалась марочных и прочих вин до непотребного состояния.
После дегустации они, пригревшись на солнышке, откровенно
уснули на клумбе около этого же павильона. Ну и как всегда, в самый
неподходящий момент появился столичный патруль, который взял их за
цугундер.
Полумёртвые и полуспящие тела доблестных парадников были
оттранспортированы в комендатуру. А уже дальше дело ясное – таким не
место в парадном полку и их вернули в родные пенаты.
Наши горе-парадники с нескрываемой тоской рассказывали нам о былой
столичной жизни в парадном полку. Пахать там, в строю приходилось по
восемь часов с перерывом на обед. Но зато потом... был культурный отдых
с посещением концертов, театров и прочих филармоний, исторических
мест и музеев.
На подошвы ботинок каждого курсанта были прибиты стальные
пластинки в виде ромбиков, и поэтому, когда строй шёл по брусчатке
Красной площади, грохот парадного шага раздавался особенно громко.
Но не дай бог, если кто-то сбивался с ноги, то эти отдельные ошибки тоже
были слышны очень отчётливо.
Всем участникам парада выдали новейшие шинели, а курсовки
заставили перешить на правую руку, обращенную при прохождении в
сторону трибуны.
У кого были родственники в столице, то частенько ночевать отпускали
к ним. Парадников везде возили, ну прямо, как самых почётных гостей
столицы, на красивых автобусах и везде им оказывали почёт и уважение.
Столичные жители настолько полюбили наших бравых курсантиков,
что запросто приглашали к себе домой, порой даже упрашивали, почитая
за великую честь пообщаться с участником парада 50-летия Октября.
Мы на своих невольных штрафных работах по ремонту училищных
помещений тоже здорово уставали, ничем не меньше наших парадников
в Москве.
По вечерам в кубрике нашей сборной роты происходили спевки под
гитару. Курсанты 4 курса Боб Бельцов и Фатеев брали гитары и начинали
нам демонстрировать свои музыкально-джазовые способности. От нечего
делать и от тоски по добрым и весёлым временам мы тоже подвывали им и
постепенно переходили на хоровое пение. 'Акыны' - так нежно называли
мы своих гитаристов.
Боря Бельцов мало походил на уважаемого акына, так как был
приличным разгильдяем и хохмачом. Он был уважаемым пловцом,
кандидатом в Мастера спорта по плаванию и выступал за сборную
училища. Боб вызывал у меня симпатию не только как коллега по спорту,
но и, как неординарная личность, одним своим внешним видом.
Одна его бескозырка, сооружённая в форме гриба, и лихо надетая
набекрень, говорила о его уважении к старинным традициям флота и
своей независимости.
Гриб на фуражке или бескозырке образовывался после того, как её
пружина, растягивающая поля, была сломана и укорочена. Свободная
верхняя поверхность фуражки обтекала макушку головы и поля свисали,
напоминая форму шляпки гриба. Этот грибовидный головной убор смотрелся несколько непривычно, но напоминал лихие персонажи
истории флота и матроса Железняка, а в глазах командиров и начальников
выглядел, как настоящая крамола и грубейшее нарушение устава.
Борина раскачивающаяся из стороны в сторону одесская морская
походка в своих вечных брюках-клёш вызывала некое восхищение
этим жизнерадостным товарищем. Полуулыбка на его курносом лице и
прекрасное настроение подтверждали его кличку Боб. У Бельцова было
энергии и оптимизма, которых хватило бы сразу на несколько человек, и
это абсолютно не зависело от того, сколько дисциплинарных взысканий
значилось в его служебной карточке.
А когда в руках Боба появлялась гитара, то он выдавал на ней такие
битловские перлы и так синхронно своим аккордам извивался ногами и
всем телом, что мы сразу зауважали бесшабашного музыканта.
Боря любил посещать театры и представления музыкантов-авангардистов, которых в Питере было предостаточно. Однажды, сидя в
бархатном кресле партера, Боба невзначай замутило от выпитого в буфете
дешёвого портвейна, и положение складывалось антисанитарийное.
Даже в такой сложной ситуации Боб сделал всё, чтобы не опозорить
флот и свою флотскую форму, которую он с шиком носил и очень
уважал. Казалось, что в этой безвыходной ситуации, когда организм сам
распоряжается твоими действиями и сам избавляется от неугодного ему
продукта, ничего иного не придумаешь.
Но находчивый Боря, не сходя с места, аккуратно пальцами оттянул
верхний вырез своей тельняшки на груди и приподнял его до носа, а в
образовавшееся пространство вывернул всё то, что так просилось наружу.
Вся операция прошла без стонов, брызг и прочих демаскирующих
признаков.
После такого фокуса Бобу было не совсем комфортно продолжать
зрелище, он встал и, галантно кивнув головой соседним дамам, произнёс
убийственное извинение:
- Простите, я был не прав. Простите, я был пьян!
Своей походкой одесского фраера, но с несколько увеличенной
амплитудой колебаний и окружённый зловонным облаком недавнего
застолья, Боб удалился в нужное ему место.
Ну, как такого весёлого, находчивого и музыкального коллегу не
уважать, несмотря на то, что командир роты пожилой капитан 3 ранга
Лошманов считал его разгильдяем и периодически записывал в Борькину
служебную карточку очередные взыскания.
Боб так и проходил до окончания 5 курса рядовым курсантом и сразу
на чистый курсантский погон получил две лейтенантские звёздочки.
В Ленинграде юбилей отмечали тоже с большим размахом. 5-го ноября
в Неву вошли боевые корабли и встали на бочки посередине реки.
Легендарный крейсер 'Аврора' занял свое историческое место перед
мостом Лейтенанта Шмидта, откуда он 50 лет назад произвел свой
холостой выстрел, послуживший сигналом к началу восстания против
Временного правительства А.Ф.Керенского.
Вечером над городом был грандиозный салют из 50 артиллерийских
залпов. Салют дело хлопотное и для соблюдения мер безопасности на каждую стрельбу выставлялось оцепление на Стрелке Васильевского
острова, потому что салютная батарея располагалась у Ростральной
колонны за сквериком на съезде к воде. Это место от моста Строителей
до Дворцового моста было штатным местом оцепления для нашего
училища.
Крейсер 'Аврора' в готовности к залпу
Когда за час до салюта нас расставили вдоль заборчика сквера, я
был сражен красотой праздничного города. Несмотря на начавшийся
небольшой дождь, который постепенно усиливался, красота была по
настоящему праздничная, и народ валом валил поглазеть на предстоящий
необычный салют даже в непогоду.
На высоте 30 метров на башнях-маяках зажгли по старой традиции
огромные огненные факелы. Красновато-жёлтые языки пламени полыхали
и плясали на ветру, освещая неровным светом стволы Ростральных колонн
с диковинными рострами.
На кораблях, стоящих на Неве, тоже горела иллюминация, а вдоль перил
ограждения мостов были установлены лампочки, которые придавали
мостам праздничный вид, освещая красные флажки, закреплённые на
перилах.
Добросердечные граждане, пришедшие на салют, не скрывая жалости,
смотрели на нас, мокнущих под дождём, и всячески выражали нам
своё сочувствие. Некоторые питерцы, разгорячённые праздничными
застольями, предлагали согреться, вытаскивая из потаённых карманов
бутылки с водкой. Симпатичные девушки становились рядом и прикрывали
некоторых счастливчиков своими зонтиками.
Дождь стекал по уже мокрой до нитки шинели, а дальше вода ручейком
с рукавов бежала на уже мокрые перчатки на руках.
Я снял перчатки и, на глазах стоящих рядом женщин, выжал с них воду,
и одел на руки. Этот манёвр произвёл своё воздействие на женские сердца,
и сразу две молодые женщины накрыли меня своими зонтами. Мне стало
как-то неудобно перед ними, тем более что со мной рядом стоял сынишка
одной из них. Я поставил его впереди себя и, накрыв полами шинели,
закрывал собой от дождя, но зато ему впереди не было никаких помех для
обзора предстоящего праздника разноцветных огней.
Когда в тишине грянул первый залп салюта, все от неожиданности и грома артустановок, стоящих всего в 30 метрах, взревели от восторга
красочного зрелища рассыпающегося в небе фейерверка. Да, салют
был необыкновенно красив, и не шёл в сравнение с теми, которые были
раньше. Артиллеристы старались во всю прыть, выгружая в небо тонны
боезапаса.
После одного из первых залпов салюта перед моим носом мелькнул
какой-то светлый предмет и ударил мальчонку по ноге. Он скорее от
неожиданности и испуга, нежели от боли, взревел и зашёлся в детском
плаче. Я поднял с земли половинку сферы из папье-маше от светящегося
состава салютного заряда и, взяв ребёнка на руки, успокоил и показал
ему, чем его стукнуло по ноге. Откуда он прилетел, ясно, что с неба, но
обычно эта упаковка сгорает при разрыве в воздухе.
Мальчишечка успокоился на моих руках, и я увидел благодарные глаза
молодой мамаши, прижатой сзади ко мне толпой народа, пришедшего на
салют. Вот какие у нас курсанты и с детьми могут найти общий язык, а не
только с молодыми девчонками.
Салют грохотал минут двадцать, и с каждым разрывом, освещающим
ночное небо, раздавались ликующие возгласы огромной толпы жителей
города.
По Неве в это время медленно плыли три пожарных катера,
направив освещённые разноцветными прожекторами струи воды своих
брандспойтов высоко в небо, и с них тоже стартовали красочные залпы
фейерверков. Водяные струи переливались всеми цветами видимого
спектра, что создавало впечатление цветных радуг, падающих в воду. Всё
вместе это создавало необыкновенно чудо переливающихся в небе и на
воде цветов и красок и представляло надолго запоминающееся зрелище.
В училище мы вернулись уставшие, продрогшие и мокрые до нитки.
Единственная радость согревала душу – это то, что сегодня кончаются
наши мучения в опостылевшей зондеркоманде, а уже с 10 ноября
начинаются обычные занятия.
Когда мы пришли в роту, то я к своей радости обнаружил, что только
что приехали из Москвы наши парадники. Они носились по помещению
роты и сдавали свои карабины и парадные ремни в оружейную комнату,
устраивались на своих старых местах в нашем кубрике.
Подбежали сияющие парадной формой Лёха с Юркой:
- Привет, Манджя! Как ты тут живёшь?
- Да, уж! Живу. Потом расскажу. Что это у вас за новые медали горят
на груди? – спросил я в свою очередь, заметив небольшие медальки на
форменках.
- Мы теперь не какие-нибудь там парадники, а участники парада 50-летия Октября. Это не медали, а памятные жетоны 'Участнику парада
50-летия Советской власти', - гордо отрапортовал Лёха.
Возбуждённые голоса и радость встречи с друзьями ещё долго
раздавались в кубрике, пока все не угомонились, и не воцарилась тишина
спящего кубрика.
Наконец-то всё встало на свои места, начались занятия и привычная
будничная курсантская жизнь. Правда, воспоминания о параде сквозили
ещё долго в разговорах и долго участники парада 50-летия делились своими впечатлениями об этом грандиозном событии в их жизни.
Меня вдруг ни с того ни с сего выбрали секретарем комсомольской
организации нашего класса и стали ставить в наряды уже не дневальным,
а дежурным по роте.
С чего это вдруг мне была оказана такая честь?! Ведь дежурными по
роте стояли только старшины - наши командиры отделений, а я то был
простой рядовой курсант.
Но, так или иначе, мне доверили выполнение хлопотных обязанностей
по руководству в роте распорядком дня, наведению чистоты и порядка
в помещениях роты, всё стрелковое оружие в количестве 56 автоматов
АКМ.
Дежурный по роте, кроме обычной бело-синей повязки, называемой
'рцы', на левом рукаве, был ещё и вооружён палашом.
Это такая почти прямая сабля в чёрных лакированных ножнах, которая
висела вдоль левой ноги на форменном ремне. Кожаная кисточка на
подвеске, которая крепится за отверстие на рукоятке, называется темляк.
Ещё в XVI в. в качестве абордажного оружия использовался морской
палаш - рубяще-колющее холодное оружие, состоящее из длинного
(около 85 см) и непременно прямого клинка с эфесом, имеющим
предохранительную гарду.
До 1958 года палаш входил в повседневную форму одежды курсантов
военно-морских училищ, курсанты даже в увольнение ходили при
палашах.
После 1972 года все палаши были уничтожены и вообще стали
реликвией. Они остались предметом форменного снаряжения только
для ассистентов при Военно-морском флаге в торжественных случаях.
Теперь, конечно, это редкость и немудрено, что я долго не мог отыскать его фотографию даже в Интернете.
Палаш морской курсантский имеет три стандартных размера по
длине, но нам на роту выдали три палаша, по-моему, все одного самого
большого размера. И, как ты его не крепи на поясном ремне, он всё равно
едва не касался пола. Поэтому на дежурстве приходилось с ним бороться,
придерживая его всё время рукой, а иначе палаш при ходьбе стучал по
пяткам, а при движении по трапу колотил ножнами по ступенькам.
Вроде красиво – палаш, как никак, но к концу дежурства он так надоедал
своими ударами по ногам, что уже было не до флотских традиций и
красоты.
Но честно скажу, не кривя душой, палаш на боку вызывает чувство
гордости за нашу военно-морскую форму, и как-то он подтягивает и без
того ровную осанку и фигуру. Это ведь уже не уродливый штык-нож от
АКМ, создатели которого пошли не по линии классического австрийского
штыка, а смотрели на рациональность его применения.
Ножны штыка, в совокупности с самим штыком, можно использовать,
как резак проволочного заграждения. Сбоку лезвия имеется пилка,
которой можно распилить при необходимости небольшие предметы. Ну
и, само собой разумеется, применение штыка по прямому назначению,
как колющее оружие против живой силы противника, то есть это уже
универсальное оружие и здесь было невозможно сохранить классический
внешний вид, как у штыка от старого автомата АК.
Палаш оружие серьёзное. Острое и тяжёлое лезвие могло рубить не
только кошек и собак, но и человека покромсать запросто.
Вы мне покажите того мужика, которому не нравится оружие вообще и
холодное оружие в частности. Да просто таких равнодушных не бывает.
Слава Дю рассказывал, что на втором курсе, когда он заступал дежурить
у себя по роте, то, принимая дежурство у своего предшественника,
обнаружил недостачу одного штыка от автомата.
Какой шум поднялся в училище... Всё перевернули вверх дном, но
штыка не нашли. Какой-то любитель холодного оружия приватизировал
эту вещицу и любовался на клинок у себя дома.
Уже при нас вся эта пропажа всплыла и настолько банально, что просто
не верится.
Славкины однокашники отмечали праздник дома в компании у одного
своего ленинградца. Когда немного подпили в честь годовщины Октября,
то он стал хвастаться своим кинжалом, сделанным на заказ. Он лихо
кидал его в собственную дверь и мастерски попадал в висевшую на ней
картинку.
Когда ребята рассмотрели это чудо, то многие поняли, что это и есть
пропавший штык из их оружейной комнаты. Он, конечно, был переточен
и немного видоизменён, но форму невозможно было переделать до
неузнаваемости.
Кто-то из компаньонов на следующий день доложил своему командиру
роты об увиденном штыке и сточенном на нём номере, и, хоть уже прошло
почти два года с момента его исчезновения, штык был найден. Курсанта с
большим позором отчислили из училища с четвёртого курса и направили
служить на Северный флот матросом.
Я это к тому, что люди гибнут за металл и таких любителей оружия
полно, способных даже на крайние меры ради приобретения оружия в
собственные руки.
Посмотрите, что творится в Интернете по вопросу купли-продажи
антикварного холодного оружия.
Вообще воровство в училище было редкой аномалией поведения, и
сами курсанты ворьё терпеть не могли. Это как же так: все живём в одном
кубрике, в одинаковых условиях и вдруг один у другого тащит шмотки
или какие-то безделушки, такая низость не укладывалась в курсантсой
голове.
На первом курсе нам платили 8 рублей 30 коп. в месяц, а на втором
уже 10.50. Назвать это стипендией язык не поворачивается, а денежное
довольствие звучит тоже уж слишком громко. Поэтому, какие мы были
богатеи, судите сами. И вот у таких нищих курсантов воровать последние
часы или трусы…
Через неделю после приезда с московского парада Мишка Чарнецкий
обнаружил пропажу из своего рундука ажурных женских чулок, которые
он купил своей подруге на ВДНХ в Москве. Тогда это только-только был
первый писк моды и на тебе - кто-то украл. Мишка доложил старшине
роты, и тот моментально принял меры.
Из помещения роты удалили всех курсантов, а он со старшинами навели
великий шмон в рундучной и кубрике. Были перевернуты все рундуки, и
нашли у этого придурка, фамилию я не буду называть.
За укладкой формы одежды в рундуке были целые залежи ворованных
часов, чулки, деньги, даже красивые иностранные пачки сигарет с
фильтром. Это сейчас заговорили о какой-то клиптомании, а тогда это
был обыкновенный вор, а не клептоман.
Вроде бы и парень-то был нормальный, спортом занимался, греблей
на каноэ. А вот поди-ка разберись в душе у человека - зачем это всё ему
было нужно.
Помня подобный случай и курсантский самосуд над вором в другой роте,
Чукмасов на время производства дознания посадил этого ненормального
в камеру, находящуюся в караульном помещении училища.
А через три дня построили всех курсантов училища на Парадном
дворе и зачитали приказ об отчислении. 'За низкие моральные качества
курсанта такого-то от училища отчислить и направить для дальнейшего
прохождения службы на Северный флот'.
Он стоял в одиночестве на плацу Парадного двора, перед строем своих
бывших товарищей по училищу с убитой безысходностью физиономией,
со своим вещмешком на плече и уже в матросских погонах. Он не мог
смотреть нам в глаза и, опустив голову вниз, разглядывал свои форменные
ботинки.
По команде капитана 2 ранга Коноплёва:
- Матрос… на флот шагом марш! – задумчивый матрос попылил на
Северный флот дослуживать положенные три года.
Ни у кого из нас этот подонок никакой жалости не вызывал, мы только
облегчённо вздохнули. Теперь никого не надо было подозревать из своей
роты в воровских наклонностях и способности обнести карман ближнего своего.
А вот когда в подобной ситуации пред строем отчисляли хорошего
парня мичмана Валерку Фатеева, тут у нас у всех возникло чувство
жалости.
Одинаковая формулировка в приказе об отчислении стояла и у вора
и у нормального парня. Подумаешь, немного запутался человек в своих
чувствах, но это же его личное дело.
Фатеев учился уже на пятом курсе и до защиты диплома осталось
меньше двух месяцев, а тут вот так вот, ба-а-бах и загремел на флот. Он
был женат, и дома в Курске у него была молодая жена на сносях, а он
здесь в Питере встречался с какой-то подружкой.
Откуда жена узнала об этом нам неведомо, но она пожаловалась в
Политотдел училища, а дальше было всё просто. Опять та же фраза в
приказе – 'за низкие моральные качества' и та же команда капитана 1
ранга Коноплева: 'Матрос Фатеев, на флот шагом марш!' и все дела.
Да, действительно, палаш это был уже некий маленький, но символ
власти дежурного над людьми. Власти над своими однокашниками. От
'подъёма' и до 'отбоя' весь распорядок дня роты, чистота и порядок
в ротных помещениях лежал на дежурном по роте и ему подчинённых
дневальных.
Для меня каждое дежурство по роте становилось огромным стрессом.
Стрессом потому, что приходилось командовать такими же, как и я,
курсантами, своими же друзьями и товарищами. А если ещё подчинёнными
тебе дневальными попадались такие хмыри, как Вова Зайцев, с которым
старшина роты не мог справиться, то такими уникальными бездельниками
приходилось руководить целые сутки.
В 23.00. я вошёл в свой кубрик, властью данной мне народом нужно было
объявить 'Отбой' и включить синюю лампочку ночного освещения над
входной дверью кубрика. Странно, но свет в кубрике уже был вырублен, а
около окон на койках восседал почти весь честной народ нашего класса.
- Отбой! Всем по койкам! – прокукарекал я привычную и, пожалуй,
самую любимую курсантами команду.
- Сима, иди ты со своим отбоем… Тут настоящий эротический спектакль
намечается, а ты 'Отбой', - совсем не по уставному зашикали на меня -
своего дежурного по роте, напрягшиеся в ожидании зрители.
В удивительно ярко освещённом окне второго этажа дома напротив,
стоящего на углу Иностранного переулка, с демонстративно раздёрнутой
шторой, как на театральной сцене, чётко просматривался акт с участием
двух персон. Окна в старинном здании дома были большие, и через них
была видна почти вся комната.
Здоровенный блондин в одних чёрных плавках и с огромной чёрной
гирей в руке стоял напротив зеркала и, любуясь своим атлетическим видом,
накачивал себе бицепсы и трицепсы. А впереди него, у того же зеркала
его белокурая подруга, вооружённая красивыми пышными формами тела,
примеряла поочерёдно, то лифчик, то какие-то кружевные трусики.
Чёрная гиря, как заведённая, двигалась вверх и вниз, а мужик,
постепенно доводя себя до нужной кондиции, совмещал физическую
нагрузку с созерцанием мелькающих перед ним обворожительных белоснежных бугров.
- Сима! Секи момент! Сейчас ему эта гиря уже не нужна будет и такое
начнётся… – словно экскурсовод комментировал события Моня.
- Ой, держите меня мужики, а то сейчас всех изнасилую, - завопил
дурашливым голосом и забегал по кубрику Рарик. – Да разве можно так
измываться над голодными курсантами!
В подтверждение Мониных слов вспотевший атлет бросил в сторону
свою железяку и, как пушинку, подхватил голое тело подруги, водрузив
его на белые простыни семейного алькова.
И тут такое началось… Французские фильмы отдыхают, настоящие
бешеные скачки друг на друге, как и положено, по всем правилам русской
казачьей вольтижировки.
- Отбой! Я тут кому кукарекаю про отбой? Прекратить нарушать
распорядок дня. Распутники хреновы! А эти-то! Раздухарились, хоть бы
свет потушили или штору задёрнули. Наверно пол-училища приникло
к окнам, и смотрит эту порнуху, как в телевизоре, - пытался я навести
порядок в неуправляемом кубрике.
- Сима, кончай гундеть! А то мы тебя сейчас под этими впечатлениями
самого изнасилуем. Ты, как только повязку напялишь, тесак на себя
навесишь, такой вредный и нудный становишься. Сейчас мужик кончит,
и мы тоже разойдёмся, - вынес последнее постановление всеобщего
мнения Федя.
Ну, раз уж Федя просит, то я молчу.
Ночью, зайдя в свой спящий кубрик, освещённый синеватым светом
ночника, я словно упирался в сгусток энергии сонных человеческих душ.
А под самым потолком под похрапывание и редкое поскрипывание коек
витал и дымился в экстазе настоящий Эрос.
Тёмно-синие одеяла шатрами приподнимала над курсантами неведомая
мужская сила, словно фонтанами энергии выпиравшая из спящих тел.
Ну что может сниться замученному непосильной учёбой курсанту
после просмотра таких агиток на ночь. Да, прямо скажем, снилось им
чёрти что.
А на утро ровно в 07.00. по моей команде 'Рота! Подъём!' все те же
вчерашние ночные зрители вскакивали с коек, как ничего не соображающие
автоматы, и с перекошенными зевотой физиономиями опять просили
меня:
- Сима, не ори. И без тебя тошно.
Кешу Жильцова приходилось тюкнуть ножнами палаша по заднице,
иначе сонные цепкие ручонки Морфея никак не отдавали его душу в уже
начавшуюся действительность курсантских будней.
Кеша был у нас уникальный кадр. Кроме умной головы с вечно торчащей
шевелюрой густых волос и бесподобного длинного носа на худом лице,
он был ещё и весьма наивным ребенком. Некоторые подшучивали над
ним, но он редко когда обижался на эту тему.
Вечером перед сном он раздевался на своей койке и, сняв носки,
обязательно нюхал их. Если считал, что они чистые, то прятал под
подушку, а если – грязные, то не бежал их срочно стирать, а запихивал
под матрац.
Утром он просыпался по 'подъёму' с торчащими во все стороны
вихрами причёски и, обалдевший от сна, сидя на койке, начинал с того,
чем заканчивал свой день.
Точно – доставал из своего тайника и нюхал носки, и только после
установления аромата своих карасей одевал их. Вот эстет хренов!
Такая привычка прятать носки на ночь свойственна корабельному
составу, так как на корабле местные животные под названием крысы
частенько используют благоухающие носки для утепления своего гнезда.
Может, у Кеши она передалась по наследству, так как его папа был капитан
1 ранга.
Рарик однажды ночью связал Кеше шнурки на ботинках. Утром, как
обычно еле живой спросонья, Кеша перенюхал свои караси, взлохматил
свою чуприну, и без его участия хаотично торчащую в разные стороны.
Вид у него был - баба Яга позавидует.
Кеша вставил ноги в ботинки, чтобы бежать в гальюн, но с грохотом
треснулся своими костями об пол и только тут проснулся и заметил злую
шутку своих товарищей. Тихо, без излишних эмоций развязал шнурки и
пошёл по намеченному плану. Такая реакция была не особо интересна
для наблюдавшего эту немую сцену Рарика.
Кафедра ОТД была наискучнейшая в нашей учебной программе. На
этой кафедре мы ломали копья с такими науками, как сопромат, технология
металлов, теория машин и механизмов и прочими техническими
науками.
Технологию металлов и гидродинамику вёл у нас уралец с ёлочной
фамилией Еловских. Толковый преподаватель был небольшого роста, но
с крупной умной и лысеющей головой. В этой голове каким-то образом
укладывались все сложнейшие понятия и формулы вместе с множеством
интегралов, ну просто ходячий справочник по этим тяжёлым металлам
науки.
Под его чутким руководством мы разглядывали под микроскопом и
зарисовывали структуру металлов. После механической или термической
обработки этих образцов наблюдали изменение структуры и снова
зарисовывали перлиты, ледобуриты или аустениты.
Потом рассчитывали кучу каких-то модулей и испытывали образцы
на разрушающих испытательных машинах, тем самым, подтверждая
свои расчёты. Одним словом, если бы из нас готовили инженеров или
конструкторов, мы бы по своим знаниям были впереди любого студента.
Испытывая свой образец на прочность на маятнике Копра, я закрепил
заготовку в зажим и стал отводить тяжеленный маятник во взведённое
положение, тут я случайно заметил на станине маятника бирку завода-изготовителя. Там среди каких-то его технических характеристик было
написано, что он изготовлен на Армавирском заводе испытательных
машин.
- Лёха, Федя, смотрите, что тут написано! На этом заводе работает
мой отец. Ну надо же, земляка нашёл на кафедре ОТД, - с гордостью
воскликнул я.
Еловских услышал моё гордое заявление и подтвердил мою правоту,
что таким заводом можно гордиться:
- Таких заводов всего три на весь Советский Союз. Поэтому все
испытательные машины к нам поступают из Армавира.
Если бы вы знали, как я был горд за свой Армавир, что наша
промышленность славиться по всему Союзу.
Кроме скучных наук кафедры ОТД мы изучали и более интересные.
История военно-морского искусства была в начале изучения для меня на
уровне изучения дедовских мифов древней Греции. Дедовское воспитание
привило мне не совсем понятную тягу к истории, археологии и подводному
миру. Я мог запоями читать эту тематику, а тут такая возможность...
Кафедру возглавлял пожилой и солидный профессор, доктор
исторических наук капитан 1 ранга Гельфонд. Он с чувством патриота
русского флота проводил у нас лекции по истории парусного флота.
Замечательно читал, послушать его приходили к нам на лекции даже
многие преподаватели, которые писали свои диссертации. Им тоже в
своих трудах приходилось опираться на историю, от истории никуда не
денешься. Заинтересовав нас этим предметом, профессор передал наш
поток капитану 2 ранга Мисаилиди.
Вот где я встретил настоящего военно-морского грека. Вот это
был именно тот грек, который сохранялся в моём воображении ещё с
детства.
Красивое смуглое лицо, с прямым и чуть с горбинкой носом, над
верхней губой чёрные, подбритые сверху усы. Он мне чем-то напоминал
Манолиса Глезоса.
Глезос был патриотом и антифашистом в суровые для Греции дни
периода правления в стране режима 'чёрных полковников'. Такой же
гордый и выразительный взгляд, который сразу привлекал к себе внимание
окружающих.
Мисаилиди всегда приходил на лекцию в белой, а не в повседневной
кремовой рубашке, и выглядел в своей форме капитана 2 ранга, как
эталон морского офицера. Из-за кафедры он оглядывал нашу курсантскую
аудиторию гордым взглядом уверенного в себе человека и давал нам
знания, без которых мы, в принципе, не могли стать настоящими военно-морскими офицерами.
Офицер ВМФ - это продолжатель всех исторических традиций флота
и вся его служба проходит в постоянном соприкосновении с историей
и основывается на военном искусстве, накопленном предыдущими
поколениями.
Я всегда прямо-таки любовался этим человеком и как лектором, и как
красивым мужчиной.
Первый свой реферат в курсантской жизни я писал как раз по
истории военно-морского искусства. Основная задача реферата была
проанализировать действия немецких рейдеров в период Второй мировой
войны.
Рейдер - военный корабль, ведущий на морских коммуникациях
самостоятельные операции по уничтожению транспортных судов
противника.
Тема была интересная, но опыта в написании научных трудов было
маловато, а литературы по этому вопросу было слишком много.
Пришлось осваивать работу с каталогами в библиотеке и в читальном
зале, и просиживать с книгами по вечерам до самого закрытия
библиотеки.
Поскольку это был мой первый опыт в научных трудах, поэтому в нём
и не было ни одной собственной мысли и вывода. Написал много, но
сумбурно, и задачу практически не выполнил. Мисаилиди влепил мне за
работу суровый 'трояк', несмотря на мою великую любовь к нему, как к
лектору, так и красивому мужчине.
Зато теперь я знал правду о немецких рейдерах. А эта правда была
страшной. Немецкие корабли, маскируясь под корабли торгового флота
союзников или корабли, терпящие бедствие, безжалостно уничтожали
в своей 'свободной охоте' всё живое и плавающее на поверхности
моря. Никого не жалели и уничтожали любого живого свидетеля своих
злодеяний.
Мой пыл к науке кафедры ИВМИ несколько поубавился, но не совсем.
Я даже на последние деньги своей курсантской получки купил себе на
память учебник Гельфонда 'История Военно-морского искусства'.
Наступала зима, и на улице стало не особо уютно. Денег в кармане нет
и куда податься бедному курсанту, имеющему воскресное увольнение,
как не в Зал Революции на танцы. Там и без денег можно потанцевать и
послушать наших местных вокалистов Наташу Песочинскую и мичмана
Машковцева. Эти самостийные певцы на каких-то непонятных правах вели
музыкальное оформление наших вечеров и под шумок сами исполняли
сольные номера, демонстрируя свои вокальные данные.
Мы, как безденежные слоны, с Федей и Лёхой шарахались по залу и
разглядывали разукрашенный бижутерией и косметикой прекрасный пол.
Который… в свою очередь не менее внимательно смотрел и оценивал наши
достоинства. Жаль, что из наших достоинств были только две курсовки
на левом рукаве форменки, но мы не сомневались, что не все девушки
настолько меркантильны, чтобы оценивать нас только по количеству
галочек.
Стоя у стены зала, которая была заставлена стульями, я случайно
заметил показавшуюся знакомой маленькую девчушку-пичужку. Где я её
видел, ума не приложу, но видел точно. Она, встретив мой взгляд, в свою
очередь подлетела ко мне и сказала:
- А я знаю, как вас зовут!
Что я мог ответить на такое заявление, кроме:
- Как?
- Владимир! – откуда-то точно назвала она моё имя. – А вы разве не
помните моё имя?
- Наташа, - ляпнул я первое пришедшее на ум имя.
Она отрицательно покачала головой.
- Ну, значит Зоя, - стал прокручивать я в уме, где же я всё-таки с ней
встречался.
- Нет.
- Вспо-о-омнил! Вы Зина, - наконец, по несколько осипшему голосу
припомнил я, что почти год назад я даже танцевал с ней в день гибели
Шуры Изотова, и что мы внезапно из-за тревоги расстались без всяких сантиментов. – Вспомнил по голосу, он у вас несколько специфический.
- Это года три назад я застудила зимой горло и голосовые связки. С
тех пор вот приходится разговаривать прокуренным голосом, - поведала
пичужка свою историю.
- А я подумал тогда, что вы курите не меньше, чем я, - не постеснялся
я, признаться о первых впечатлениях прошлой встречи.
Я представил свою новую-старую подружку Лёхе и Юрке, и мы
танцевали с ней уже, как старые знакомые, называя друг друга на ты.
Зина работала продавщицей в магазине '1000 мелочей' на
Красногвардейской площади, а жила на Херсонской улице, недалеко
от остановки метро Площадь Александра Невского, её как раз только
построили.
Я всё втихаря разглядывал свою новую знакомую и отметил про
себя её ровные и стройные ножки. При небольшом ростике у неё была
ладная фигурка, на которой чётко обозначались все положенные девичьи
выпуклые места, спокойный взгляд серо-голубых глаз и хорошие
естественные волосы.
Ну, в общем, я бы сам на неё никогда наверно внимания не обратил,
она не бросается в глаза своей яркостью косметики, просто всё у человека
было естественное, кроме разве что голоса.
Поскольку после танцев времени оставалось маловато разгонятся
для проводов туда и обратно, то я проводил её до станции метро
Василеостровская, и мы расстались, договорившись о следующей встрече
в субботу.
Вечером, в назначенное время на улице Херсонской, у здания редакции
'Ленинградская правда' под часами я ждал на своё первое курсантское
свидание свою первую питерскую знакомую.
За день выпал небольшой снег, и я стоял, как тополь на Плющихе,
выделяясь чёрной шинелью и чёрной шапкой на фоне белого снега. Когда
Зина вышла из-под арки соседнего двора, то вся прямо преобразилась и
побежала ко мне. Бегом, не стесняясь прохожих, она подбежала ко мне и
ткнулась головой в моё плечо.
- Привет! Честно говоря, я думала, что ты не придёшь и всё это
несерьёзно, - как-то облегчённо выпалила она и сразу успокоилась.
- Здравствуй, Зина! Что уж ты сразу так плохо о нас думаешь. Мы хоть
и все разные, но в основном нормальные ребята, - выдал я рекламу своим
однокашникам по училищу. - Куда пойдём, а то стоять на месте холодно.
В наших кожаных ботиночках только от долгов бегать.
И мы понеслись ускоренным шагом в сторону Невского, чтобы
немного согреться от холода настоящей зимы. Зина всё время что-нибудь
рассказывала, а я держал её под руку, если уж точнее, то больше держался
за неё, поскольку в моих курсантских ботинках было очень скользко.
Дворники только начинали убирать на улицах снег, и поэтому пока его
было в достатке. Мне нравились эти ленинградские дворники, которые
убирались на своих объектах постоянно, начиная с 4 часов утра и до ночи.
Поэтому на улицах города всегда было чисто. А на всех центральных
улицах снег даже зимой всегда отсутствовал.
Откуда мне известно, во сколько они начинают работать? Приходилось в эту рань иногда бегать по городу, оповещать офицеров училища, и
поэтому сам видел всё своими глазами.
Мы зашли в магазин, и она купила на свои деньги каких-то ирисок,
которые мы стали уплетать за обе щеки. Стыд и позор, но на свои
курсантские шиши я никуда не мог сводить свою подругу, разве, что в
кино. Мы и пошли в кино на Невском в кинотеатр 'Призыв', который
находился совсем рядышком с её домом.
- Вова, смотри впереди идёт курсантик из вашего училища, - показала
мне Зина на идущего впереди курсанта с девушкой.
- А почему ты решила, что он из нашего училища, а не из другого?
– удивился я.
- Давай обгоним их и увидишь, что я права, - предложила Зина.
Мы в припрыжку полубегом обогнали идущую впереди пару, и я с
удивлением заметил, что он же в зимней шапке, а не в бескозырке.
Только по знакомой физиономии я понял, что это действительно наш
фрунзак и Зина угадала.
- Зин, давай выкладывай, как это ты угадала, что это фрунзак? – не
переставал я удивляться её прозорливости.
- Всё очень просто! Только ваши курсанты ходят в шинелях с блестящими
пуговицами на заднем разрезе внизу шинели, - выдала мне Зина такой
секрет, который, честно говоря, я и сам не знал.
- Ну, а ты-то это откуда узнала? Я, между прочим, об этом сам первый
раз слышу, – признался я.
- Мои подружки ходили во все военно-морские училища на танцы и
заметили это отличие, - сообщила Зина.
- Ну, шпионки! Эти пуговицы положены по правилам ношения формы
одежды. Поскольку у нас училище командное, то все требования уставов
выдерживаются неукоснительно, а что творится в других училищах нам
неведомо, - попытался я, как мог яснее, объяснить наличие пуговиц на
разрезе шинели.
После кино не хотелось мёрзнуть на улице, и мы стояли у дверей её
квартиры в подъезде.
- В следующий раз звони в звонок. Вот этот, - показала она мне
кнопку своего звонка. – А то стоять и ждать на улице - замёрзнешь.
Договорились?
- Спасибо за заботу, а кого спрашивать? – на всякий случай уточнил я.
- Кого, кого. Горохову! А имя знаешь? – сказала Зина. – Ну, ладно, беги,
а то ещё опоздаешь в свою систему.
- До завтра... – и я рванул в обратный путь на Васильевский остров.
В воскресение увольнение было с 10 часов утра, и я пришёл на
Херсонскую 10 в квартиру 45 на втором этаже и позвонил в тот самый
Зинин звонок. Дверь открыла какая-то женщина и спросила меня:
- Вы Владимир? Проходите, Зина сейчас придёт, она ушла в магазин.
Войдя на приглашение, я оказался в самой настоящей коридорной
системе ленинградской коммуналки с несколькими дверями с левой
стороны длинного узкого коридора и большой общей кухней, на которой
суетились хозяйки. Я несколько оторопел, поскольку никак не ожидал
такого количества встречающих, и учтиво поздоровался с местными обитателями. Пока я мялся у дверей, не зная куда следовать дальше, меня
внимательно разглядывали с ног до головы Зинины соседки.
- Вы проходите. Не стесняйтесь. Вот та - третья дверь слева, - показала
мне на дверь соседка, открывшая двери.
Чего делать в такой ситуации, я ведь никогда не бывал здесь. Под
пристальными женскими взглядами я совсем застеснялся и сказал:
- Я лучше её на лестнице подожду, - и вышел на лестничную
площадку.
Не прошло и пяти минут как по лестнице влетела Зина и, увидев меня,
обрадовано залепетала:
- Вовуля! Здравствуй! Я не думала, что ты так рано можешь прийти. Ты
давно здесь ждёшь?
- Привет! Да нет, совсем недавно пришёл, но меня тут стали
рассматривать твои соседи, и я смылся от них на лестницу.
Она была такой радостной и румяной с улицы, что у меня почему-то
было ощущение, будто мы знакомы уже сто лет. Это странное чувство
позволило мне не выдержать и чмокнуть её в щёку.
От этого моего необдуманного поступка Зина прямо на глазах растаяла,
и в ответ обняла меня руками, прижавшись щекой к моей мощной флотской
груди, покрытой грубым сукном шинели.
Я был удивлён столь малыми размерами их вытянутой в длину комнаты,
которую они занимали в этой коммуналке, всего-то метров 14 и с одним
окошком.
- Ты только не стесняйся никого, здесь все люди простые и добрые.
Конечно, им интересно вблизи посмотреть на военного курсантика.
Скоро должна приехать мама от своих родственников из Пороховых. Это
посёлок на окраине города около Ржевки, у нас там все родственники
живут, - пыталась меня освоить в новой обстановке Зина.
Впервые я увидел, как скромно живут простые трудовые семьи
коренных ленинградцев.
Слева у окна стоял стол, а справа вдоль стены стояли диван и
высокая, видимо ещё старинная, кровать с никелированными спинками
и набалдашниками, а около дверей висела вешалка, закрытая занавеской.
Вот и вся обстановка.
Вскоре действительно приехала мать. Мы с ней познакомились. Это
была пожилая простая с виду женщина, но что я заметил в её глазах -
было какое-то выражение скрытого недоверия или подозрительности в
отношении ко мне. Типа – ну этот-то точно поматросит и бросит.
Когда сели за стол обедать, то Зинкина мать достала маленькую водки
и налила мне стопарь. Я как порядочный стал отказываться и утверждать,
что я не пью водку.
- Нормальный мужик должен перед обедом выпить сто грамм, тем более
в святой праздник, - вполне безапелляционно заявила потенциальная
тёща.
Чего не сделаешь из уважения к пожилому человеку, пришлось выпить
и вторую стопку, налитую ей.
- Мама, ну хватит! Он ведь не шутит, что не пьёт, - наконец-то,
заступилась за меня Зина, но я уже не прочь был и по третьему заходу сообразить.
Оказывается, в этот день был какой-то церковный праздник и сам бог
велел отметить то ли рождение Пресвятой Богородицы, то ли введение
её в какой-то храм. Но поскольку я нехристь, то не имел, наверное,
никакого права богохульствовать, поднимая рюмку за здоровье той самой
Богородицы.
Спасибо Зине, что она вытащила меня из-за стола, и мы, от этого
благородного насилия за Богородицу, уехали гулять на Невский, а то
неизвестно, чем могло закончиться это застолье.
У меня были билеты в Театр Эстрады на концерт ансамбля 'Дружба'.
Там пела божественная Эдита Брониславовна свои прекрасные песни, ей
подпевали семь здоровых мужиков, но получалось у них здорово.
В нашем училище на кафедре Тактики ВМФ был преподаватель капитан
2 ранга Броневицкий – родной брат руководителя ансамбля 'Дружба'
Александра Броневицкого. На этой кафедре служили одни морские волки,
то есть офицеры, прошедшие через суровую школу службы на кораблях
и достигшие определённых заслуг. Наш Броневицкий был высокий и
статный офицер, и я надеялся увидеть на концерте примерно такого же
брата.
Когда же я увидел этого маленького носатого и пузатого маэстро
эстрады, то был весьма разочарован. Я не мог понять, что могла найти
такая красивая женщина, как Пьеха, в этом ходячем мешке талантов.
Концерт нам очень понравился и мы одухотворённые эстрадным
искусством дружного коллектива и, обсуждая меж собой их таланты и
достоинства, отправились на Херсонскую.
Распалась наша святая троица, теперь мы ходили в увольнения каждый
в свою сторону и по своему плану.
Юрка познакомился у нас на танцах с совсем молоденькой девочкой
Алей. Он видимо здорово запал на этой миленькой и маленькой росточком,
но стройной девочке. Даже завёл речь о будущей женитьбе и несколько
поменял свои циничные взгляды в отношении женского полу.
Никогда в жизни не бывал на свадьбах, ну просто не представилось
ещё такой возможности. Даже у родного брата, который пришёл из армии
в ноябре 1967 года и, наконец-то, они сыграли дома свадьбу со своей
Любашей.
Такие причины для краткосрочного отпуска, как свадьбы и прочие
торжества, в то время не считались уважительными для курсантов. Вот
похороны ближайших родственников или стихийное бедствие, постигшие
семью – это совсем другое дело. Тут вопросов никаких не было, но лучше,
если бы таких причин вообще никогда не возникало.
В декабре, незадолго до Нового года Зину пригласила на свадьбу её
подружка, естественно со своим кавалером, роль которого исполнял в
это время я. Ну, а Зина естественно, передала это приглашение и мне. Я,
честно говоря, был в некоторой растерянности – раз свадьба, то нужен
подарок, а я кроме разве, что бутылки, на другой наскрести денег был не
в состоянии.
- Вовуля, что ты из-за этого переживаешь. Я уже купила подарок. Утюг,
он всегда в хозяйстве молодожёнов пригодится. Купим цветы у Витебского вокзала и все вопросы, - успокоила меня подруга, и я вынужден был
согласиться на это приглашение.
Я предупредил своего командира отделения Моргунова, что в субботу
приглашён на свадьбу. Но на ночь меня никто отпускать не собирался,
поскольку я не ленинградец. Моргунов в свою очередь предупредил,
чтобы я вернулся в училище, как огурец, то есть без всяких замечаний в
своём поведении и напомнил о линии налива по-чукмасовски.
- Я сегодня заступаю дежурным по роте, так что встречать тебя из
увольнения буду сам, - сообщил Серёга.
На построении, поскольку на улице был мороз, старшина роты проверил
у нас наличие нательного утепления в смысле кальсон и перчаток. Вот
так и пришлось топать на первую в моей жизни свадьбу в полной зимней
экипировке. Что делать – порядок есть порядок.
Зина ждала меня у наших огромных ворот, из которых бесконечными
строями выходили жаждущие кратковременной свободы курсанты. В
такой толпе не мудрено и перепутать своего кавалера, поскольку все в
одинаковой форме и даже запах от всех исходит почти один и тот же.
Этот специфический запах форменного сукна, обувного крема и дешёвого
одеколона присущ всему военно-морскому флоту.
Раскрасневшиеся от мороза на улице мы с цветами и подарком ввалились
в квартиру у Витебского вокзала, где уже шумела и гудела свадьба. Мы
немного, точнее на час, опоздали, и водка уже лилась рекой без нас.
Все взгляды гостей и молодых сразу устремились в нашу сторону, и
я почувствовал это мощное давление любопытства и интереса к своей
скромной персоне. Все сразу забыли о молодых, и лезли через столы и
стулья знакомиться с нами.
Никогда не мог подумать, что подпитый советский народ настолько
уважает наш флот и моряков. Тут же стали возникать предложения,
подкупающие своей новизной, а не плохо бы устроить и вторую военно-морскую свадьбу, пока ещё есть порох в пороховницах. Короче вогнали
нас с Зинулей в краску, мы ведь были абсолютно не готовы к таким резким
оборотам и предложениям.
Когда все расселись по своим местам и свадьба пошла по намеченному
сценарию, я смог разглядеть молодых и гостей. В 20-метровой комнате
набилось народу около 40 человек и, хотя на улице был мороз 15 градусов,
здесь царствовала жара, подогреваемая 40°.
Завидев такой интерес к моей личности, Зина ни на шаг не отходила
от меня и сидела рядом со мной, не давая мужикам с тянущимися ко
мне рюмками и тостами просто-напросто споить меня ещё до конца
мероприятия. Она отталкивала от меня руки гостей с рюмками и бокалами
и, как могла, меня защищала:
- Дайте человеку поесть. Это вам хорошо – никуда не надо, а ему ещё в
училище нужно возвращаться. Там его ещё и всего обнюхают 100 раз.
Мы танцевали с ней в коридоре и вместе со всеми пели песни,
дурачились и веселились. На свадьбе не было места унынию и грусти.
Зинины подруги выражали ей одобрение и свою зависть по поводу
классного кавалера и спрашивали, где она только такого откопала.
Я стеснялся незнакомых мне людей, и обливаясь потом от нестерпимой духоты, проклинал про себя эти чёртовы белые кальсоны со штрипками,
в которые вырядился, как на последний парад.
- Вовуль, мне тебя жалко. Пойди ты в туалет и сними свои подштанники,
- вдруг посоветовала Зина.
Чего это я сам-то до этого додуматься сразу не мог. Вопрос был решён
в течение пяти минут, и я в летнем варианте вернулся на своё место.
- Зин, где ты была раньше с таким ценным предложением, - облегчённо
выдохнул я, когда вернулся с операции. – Теперь нормально.
- Вовулечка, ты только не стесняйся. Ты здесь так всем понравился!
А то, что здесь простые мужики, так зато они добрые и порядочные. А
споить тебя я им просто не позволю, - шептала мне в самое ухо Зина.
От выпитой водки и танцев с Зиной, прижимавшейся ко мне всем
своим тёплым телом, от её запаха чистого тела и волос, стало так хорошо
и покойно на душе. Казалось, что в жизни роднее и ближе человека у меня
никогда и не было. Мы незаметно для окружающих чмокались губами и
переглядывались, без слов понимая друг друга.
Время пролетело незаметно и быстро. Только, как говорится, я вписался
в свадебный коллектив, а уже нужно было возвращаться в училище.
Мы с Зиной незаметно оделись и вышли попрощаться перед уходом.
Все гости, выражая нам свои решительные и искренние сочувствия по
поводу столь раннего ухода с разгоревшегося до своего апогея гуляния,
начали приглашать к себе в гости и обнимать и целовать нас по очереди.
Кое-как вырвавшись из рук доброжелательных гостей в темноту
подъезда и сбежав на этаж вниз по лестнице, мы с Зинкой, как полоумные,
вцепились друг в друга в страстном поцелуе и долго целовались, благо
здесь никто не мешал выражать свои чувства.
- Вовуль, побежали, а то ведь можешь и опоздать, - первой очнулась от
нашего страстного провала Зина.
Подгоняемые морозом, трещавшим на улице, мы, как молодые козлики,
вприпрыжку помчались к станции метро.
Здесь, на ступеньках плавно бегущего эскалатора Зина стояла на
ступеньку выше и обнимала, и целовала меня, даже не стесняясь редких
полуночников, проезжающих мимо нас наверх. Какой-то разбуженный поток
ласки и нежности низвергался из неё и обрушивался на мою счастливую
голову. Она сама проводила меня до станции 'Василеостровская', и здесь
мы вопреки своим желаниям были вынуждены расстаться.
Вот чем был хорош Питер того времени, что в любую точку города
можно было практически в любое время суток добраться не на такси, а на
обычном общественном транспорте и в сравнительно короткие сроки, а
если на метро, так это буквально в считанные минуты. Транспорт ходил
до 01 часа ночи и, если ты успел вскочить в него до этого времени, то он
довезёт тебя до нужной остановки.
А бесконечные лестницы эскалаторов метро! Это же чисто
ленинградское чудо. Стоишь на нём, а он тебя несёт вниз или вверх, есть
время задуматься или просто рассмотреть едущий навстречу людской
поток. А вдруг мелькнёт знакомое лицо или кто поближе.
Перед КПП училища я собрался с духом и на одном вдохе проскочил
его дежурную мышеловку нормально, никто не унюхал неправильный запах, исходящий от меня.
А уж на факультете, когда я перешёл на строевой шаг для доклада
дежурному по роте, видимо, немного расслабился и вместо воинского
звания дежурного назвал его по должности:
- Т-ащь командир отделения! Курсант Дугинец из отпуска прибыл, во
время отпуска замечаний не имел. Свадьба прошла на отлично.
Серёга Моргунов, увидев мои сияющие и счастливые с поволокой глаза,
сразу схватил мою увольнительную и потихоньку дал своё указание:
- Быстро иди, ложись спать!
Ну, где и кто видел человека прибывшего с молодёжной свадьбы
трезвого, как стёклышко. По-моему такого не бывает, иначе, зачем вообще
ходить на такие мероприятия.
Но для Серёги было главным другое. Главное то, что я выдержал на
таком шумном мероприятии линию налива, а значит, на меня можно
всегда положиться и доверять мне. Ведь отцы-командиры и в такие
житейские моменты тоже изучают и познают способности и особенности
своих подчинённых.
На второй день свадьбы мы пришли часам к 12 дня, там уже все мужики
были хорошие от принятого на свежие дрожжи. Стали признаваться в
любви ко всему военно-морскому флоту и бить себя в грудь, изъявляя
желание хоть всю жизнь служить на флоте.
Поэтому мы с Зиной немного повеселились, чтобы поддержать
компанию с невестой, потанцевали и, ссылаясь на срочные дела,
сбежали.
Я понял, что Зине хотелось побыть со мной, а не с полупьяной
компанией загулявших по-крупному гостей.
В метро, по дороге домой Зина как бы, между прочим, спрашивала
меня интересные вопросы:
- Вовочка, а вы сами стираете себе и гладите? Подворотнички
пришиваете? Как вот этот твой воротничок называется?
- Зинуль, что это тебя вдруг такие чисто хозяйские вопросы
заинтересовали? Стираем сами только нижнее бельё, воротнички
пришиваем сами, ну и гладим тоже всё сами. С грязным подворотничком
старшина роты в увольнение за ворота не выпустит. А воротничок, он
уж очень похож на детский слюнявчик, но мы почему-то называем его
сопливчик. Хотя правильно он называется галстук.
- Так это получается, что вы сами всё умеете делать? – сделала вывод из
сказанного мною Зина. – Вы же, действительно, бесценные женихи!
- Да, Зинуля, наверное, бесценные. Мама далеко, поэтому жизнь
заставляет всё делать своими руками. Любой курсант умеет и полы мыть,
и посуду. Да и вообще, нет того, чего не может советский офицер. Только
одно неудобство – дома редко бывают флотские офицеры, у них в морях
дороги, а корабль второй дом, - подытожил я, словно уже лет десять
служил на корабле.
Когда добрались домой к Зине, матери дома не было.
Когда родителей дома нет, это очень хорошо, никто не мешает и не
контролирует. Но ведь не до такой степени, как это сейчас происходит у
молодёжи, которая даже называет родителей 'шнурками', 'предками' и просто спит и видит, как бы сделать так, чтобы родителей не было дома
вообще.
Хочешь самостоятельности и отсутствия родительского контроля – иди,
вкалывай и строй свою самостоятельную жизнь сам, а не сиди на шее у
мамы с папой, мечтая о самостоятельности. Всему своё время. Родители
не должны под тебя подстраиваться, у них есть своя личная жизнь и никто
не вправе им мешать, они это заслужили собственным горбом.
Дома тишина и покой и после таких бурных свадебных событий
хотелось побыть вдвоём, без посторонних глаз.
Зина за это время по уши влюбилась в меня и всячески не скрывая
этого проявляла свои чувства. Хотя я к этому не прилагал особых усилий.
Что может дать нищий курсант своей подруге кроме своего сердца и тела?
Да ничего конечно! Разве что нам очень нравилось целоваться с ней. И
мы не теряли время даром.
Мы сидели на диване и, обнявшись, прижимались друг к другу и без
конца целовались. Её всё время сводили с ума мои ямочки на щеках,
которые появлялись в момент улыбки на лице. И она по сто раз просила:
- Вовулечка улыбнись, пожалуйста. Эти твои ямочки меня сведут с
ума!
Она так умела прижиматься, что тепло её тела чувствовалось
каждой клеточкой, и можно было просто обалдеть от её запаха и тепла
неровностей девичьего тела. А когда моя рука дотронулась до её груди,
то я почувствовал под рукой такое мягкое и в то же время такое упругое
тепло, что уже не смог оторвать руку.
Углубляясь дальше в это тепло, я своими шаловливыми ручонками
залез под её свитер и расстегнул лифчик.
В мои руки из тугого дамского атрибута выплеснулась целая волна
атласного тепла и неги, а мои руки уже не вмещали высвободившиеся
объёмы. Я просто был сражён такой прекрасной и нежной кожей её
необыкновенной груди, которая была довольно приличной для её роста.
- Зинуля, какая у тебя грудь!!! Никогда бы не подумал, что у тебя при
таком ростике, такие... (едва сдержался, чтобы не вырвалось привычное
курсанское - сиськи). А какая у тебя атласная кожа!!! А какой это у тебя
размер по вашим стандартам? – одни сплошные невольные восхищения
вырвались у меня.
Зинуля краснела и здорово смущалась моим нахальным рукосуйством,
но никаких противных мер не предпринимала, а наоборот прижималась
ко мне и, прикрыв глаза, целовалась.
- Третий, - словно выдохнула она, спрятав от меня глаза.
- Зинуля, куда же ты такие божьи дары прячешь в таком тугом лифчике,
без него у тебя просто обалденная грудь, - окончательно смущая Зину,
утверждал я.
Здорово возбуждённый такими новыми географическими открытиями,
я не знаю, чем бы могли закончиться эти дальнейшие исследования
Зинкиных достопримечательностей, если бы она вдруг не подскочила с
дивана и, поправив на себе свитер, не произнесла убийственную фразу:
- Мама приехала!
Как она могла услышать стук входной двери, я, например, ничего не слышал. Ведь недаром говорят, что дома родные стены помогают.
Мы соскочили с дивана за стол, и, как нашкодившие школьники, сидели
и делали вид, что читаем 'Ленинградскую правду', лежавшую на столе.
И надо же - точно через минуту вошла Зинина мать.
- Здравствуйте! Ну и мороз на улице. Вы, что же не гуляли на улице?
- несколько с ехидцей спросила мать.
- Добрый вечер! Мы только недавно пришли со свадьбы, да и колотун
на улице приличный - ответил я, ведь не будешь же молчать, хотя у самого
от смущения горели уши.
- А почему вы трезвые со свадьбы приходите? – продолжала задавать
вопросы мать.
- Мам, что на свадьбе обязательно упиваться нужно. Мы пока по улице
шли, протрезвели, весь хмель от мороза выскочил, - доложила Зинуля.
С приходом матери сразу пропала та непринуждённость между нами, и
мы вынуждены были вести себя адекватно обстановке. Но все равно, как
только мать выходила на кухню, мы пользовались моментом и целовались,
пока не слышали её шаги, приближающиеся к двери.
Зина рассказала мне историю своего трудного детства. Рассказывала,
что отец её, тоже Владимир, был инвалид войны, у него не было ноги.
Он частенько пил горькую, чтобы как-то забыться от своего убогого
существования. Иногда брал её маленькую с собой на прогулку, а сам шёл в
какую-нибудь забегаловку и там напивался до непотребного состояния.
По дороге домой обычно падал, а маленькая Зина ползала около него и
плакала, пока кто-нибудь из знакомых соседей не помогал дотащить отца
до дома.
На этом самом месте она плакала и, всхлипывая, продолжала свой
рассказ. Потом он умер, и они остались с матерью одни. Поэтому после
8-го класса школы она никуда не поступала учиться, так как не на что
было жить, и пришлось работать. Зина вовсе не скрывала, что она старше
меня на три года, так как не считала себя уже старой – всего-то 21 год.
Да, вот она реальная жизнь в нашем победившем фашизм обществе.
Германия возродилась из пепла, а мы так до сих пор и карабкаемся каждый
сам по себе к светлому будущему. Немного погрустили, я успокаивал её,
как мог, но на меня этот рассказ произвёл сильное впечатление.
В моё каждое увольнение мы с Зиной ходили по театрам и музеям,
особенно туда, где были дешёвые билеты.
Хоть к каждому празднику мать и присылала мне пять или три рубля
прямо в конверте письма, но это были сущие крохи для ведения праздной
жизни в таком городе, как Ленинград. А Зина получала не ахти какую
зарплату, на которую нужно было жить, а не шарахаться по увеселительным
заведениям, которых здесь было огромное количество.
Настроение было приподнятое скоро Новый 1968 год, а это был самый
любимый праздник у молодежи и питерского студенчества.
Мы с Зиной бродили по магазинам на Невском проспекте и в
большинстве случаев просто глазели на новогоднее убранство универмагов
типа Пассаж, Гостиный двор. Уже сами походы по этим местам создают
предпраздничное настроение и дают возможность почувствовать
приближающийся Новый год.
Новый год это ведь ночной праздник, а в увольнение нас пускали
только до 00 часов, в крайнем случае, до 01.00., если у тебя есть билет на
вечерний спектакль в какой-нибудь театр.
Поэтому встречать Новый год нас отпускали на ночь до 08.00. с
условием, что ты в рапорте указываешь адрес своих родственников или
своего коллеги по училищу.
Ясно, что родственников у меня здесь никаких нет. Идя навстречу,
Моня предложил мне свой новогодний вариант. Якобы я для начальников
буду отмечать Новый год в кругу его семьи. Главное, что в рапорте на
увольнение стоял его адрес, а где я там буду на самом деле отмечать
праздник, никто ведь не проверит.
Зина предложила встречать Новый год у неё дома, мать уезжала к
своим родственникам, а молодые соседи оставляли Зине ключи от своих
двух комнат и любезно разрешили пользоваться телевизором и нарядной
ёлкой в их комнате. Лучше и нарочно не придумаешь.
Мы купили бутылку 'Советского шампанского' и прозрачную, как
слеза 'Столичную' в расчёте, что этого зелья нам хватит на целых два
дня.
Увольнение на новогодний праздник в училище, как всегда
сопровождался весёлой суетой сборов и приготовлений. Все гладились,
прихорашивались, мылись, брились и только заступающие на вахту в этот
новогодний вечер проклинали предстоящее событие.
Ну, что делать, на флоте всегда так. Одни гуляют и отдыхают, а другие
за них вкалывают. Тут уж никуда не денешься, жизнь ведь не может
остановиться только из-за того, что приходит Новый год.
Ох, уж эта ограниченная свобода до утра. Это ведь утром, когда весь
нормальный народ будет спать после ночных бдений, мы все, как зайцы,
будем нестись через город в свою роту, дабы предстать перед очами
начальников.
Начальникам нужно обязательно утром посмотреть в глаза своим
подчинённым и убедиться, что все они живы и здоровы после бурных
торжеств и ещё способны продолжать свой отдых дальше.
На построении перед увольнением Чукмасов поздравил нас всех с
Наступающим Новым годом и не мог не вставит свой очередной афоризм
и наставление одновременно:
- Товарищи курсанты! Новый год - самый семейный праздник на Руси.
Отдыхайте и веселитесь вокруг ёлки в кругу своих близких и родных.
Но ни на минуту не забывайте, что вы будущая элита нашего общества.
Офицер ВМФ - это звучит гордо, это сливки Вооружённых Сил. Но совсем
не гоже, когда элита превращается в жалкое подобие пьяниц и свиней.
Помните подвиги своих коллег Шкирина и Шульмана и то, что линия
налива даже для элиты не безмерна.
Выслушав столь убедительные поздравления и наставления, будущая
элита рванула, цокая своими каблуками на выход, где каждого уже кто-то
ждал из родственников или подруг.
В считанные минуты вся чёрная масса курсантской толпы рассосалась
по предпраздничным улицам и проспектам огромного города.
Мы с Лёхой и Федей сходили на телеграф и на последние шиши дали поздравительные телеграммы своим родным домой. И уже тут поздравив
друг друга, тоже предвкушая новогоднее торжество, разбежались в разные
стороны по своим объектам празднования.
Обрадованная моему приходу, Зинуля засуетилась и рассказала,
что соседи оставили ей ключи от своих паркетных апартаментов с
телевизором и двухметровой наряженной ёлкой, а мама уже тоже уехала
к своим родственникам, и мы во всей квартире остаемся почти одни, не
считая одной из соседок.
- Зинуль, меня отпустили до утра, так что не надо будет нестись, как
угорелому, в училище. Можно побыть настоящим человеком, - с гордостью
своими небывалыми достижениями выпалил я. - Правда, для начальников
я встречаю новый год у Мони. Не мог же я написать в рапорте твой
адрес.
- Вот здорово! А то у вас всё не как у людей. Как на свадьбе, только
разгулялись, а тебе уже ехать в училище. А утром-то зачем вам в училище,
ведь завтра тоже праздничный день? – недоумевала Зина.
- Порядки такие в училище. Утром придёшь в училище, там тебя все
старшины обнюхают, посмотрят, жив ли, здоров ли, а потом можешь
снова катить на все четыре стороны. Зин, они же тоже люди, поэтому
переживают за каждого своего подчинённого, - объяснял я заведённые в
училище порядки. – Тем более я не ленинградец. Если те у мамы с папой
под боком, то за меня ведь никто не отвечает и не остановит в нужный
момент.
Довольные такой сложившейся ситуацией в нашу пользу мы стали
готовиться к скромному столу. Я, как профессиональный чистильщик
картофеля, начистил картошки, а всё остальное заботливая Зина уже
заранее приготовила сама.
На улице трещит новогодний мороз, а здесь за стеклами окон уют и
мандариновый запах, перемешанный с хвойным, рядом лучшая подруга,
разодетая в лёгкое нарядное платье, а на столе запотевшей слезой сверкает
архитектура 'Столичной'. О чём ещё может мечтать бедный курсант.
- Так вот наверно и замуж нашего брата хомутают: теплом, уютом и
пряным запахом волос на фоне всё той же архитектуры, - мелькнула
подлая трусливая мыслишка в голове.
По телевизору шел новогодний 'Голубой огонек', прибежали Зинины
подруги, Татьяна и ещё одна незнакомая и мы некоторое время посидели
вчетвером. Потом танцы под пластинки самых модных в то время мелодий,
и, упиваясь свободой и близостью друг друга, мы совсем не стеснялись в
своих чувствах, целовались и обнимались.
А как она ко мне прижималась! Я ведь был сделан не из куска дерева,
как тот Буратино. Именно в эти моменты я просто млел и осязал всем
своим нутром сквозь тонкую ткань лёгкого платьица все её теплые
выступы и впадины упругого тела. И, чтобы не распустить свои руки
дальше дозволенного, мне приходилось сдерживать себя на грани фола.
Насмотревшись по соседскому телеку наших эстрадных звёзд типа
Макарова, Ингибарова, Райкина и Пьехи детское время шло и ко сну. Зина
постелила мне на кровати, а сама расположилась на диване.
Взбудораженный такой податливой близостью и теплом Зинулиного тела, я долго не мог успокоиться, меня так и тянули неудержимые
инстинкты туда, на диван, где устроилась моя подруга. Значит так надо,
подумал я и начал успокаиваться на старинной холодной кровати.
Когда я уже почти пришёл в свой нормальный меридиан и, согласившись с
предложенным вариантом событий, засыпал, то неожиданно почувствовал
на своих губах тёплый поцелуй.
Открыв глаза, я увидел склонившуюся надо мной Зину в длинной
ночной рубашке. От былого сна моментально не осталось и следа, тут
уж я не сдержался. В порыве нежности я, обхватив руками её талию,
обычным борцовским приёмом забросил Зинулю к себе на кровать.
Мы целовались в каком-то сумасшедшем угаре, и я судорожными
движениями стянул с неё последнюю преграду ночной рубашки.
Луна, светившая с улицы в окно, давала возможность разглядеть мне
всё. Передо мной, в том самом лунном свете лежала обнаженная маха
Гойи с мягким атласным телом и трепещущей под моими руками грудью.
Волосы рассыпались по подушке, оттеняя её блестевшие в темноте глаза,
а на белоснежном возвышении бёдер моей первой в жизни женщины
выделялся чёрный магический треугольник Малевича.
От такой невиданной ранее живой красоты в меня словно вселился
настоящий бес. Я стал неистово целовать эту негу податливой красивой
груди и живота, гладить руками бархат спины с изящным прогибом и
настолько вошёл в этот бесноватый раж, что Зина могла подумать о моём
помешательстве. Она в свою очередь тоже отвечала на мои ласки, пока мы
не слились с ней в одном судорожном экстазе методичных покачиваний
на мягкой старинной кровати.
Это был настоящий взрыв эмоций и ласки, которые годами копились
во мне и сейчас вырвались на свободу. Такого непередаваемого словами
ощущения у меня в жизни ещё не бывало.
Вот он оказывается какой - прекрасный апогей любви.
- Вовулечка, ну у тебя и темперамент! Ты меня так точно с ума сведёшь.
Мне всё это так понравилось! Давай ещё так, хоть разик? - нежно и,
смущаясь собственной смелости, просила меня взволнованная Зинуля.
Вот так в свои неполные 19 лет в самую настоящую новогоднюю ночь,
под Зинулины комплименты, я стал настоящим мужчиной на практике,
так как в теории я это всё познал в далёком детстве.
Спасибо Зинуле, что всё это произошло так чинно и благородно по
взаимному чувству, а не в других условиях, которые могли бы посеять
чувство цинизма в молодой неокрепшей курсантской душе.
- Чего это у тебя глаза прямо, как фары светятся? – спросил меня Федя,
когда утром мы с ним встретились в училище. – Неужто Зинулю уломал?
- Юр, ты как всегда все лучшие чувства опошлишь, - пытался я поставить
на место своего друга.
- Сим, да ладно тебе. У тебя ещё столько таких Зинуль будет. Что ты на
ней жениться собрался, что ли? Но вот её-то ты запомнишь на всю жизнь.
Я ведь свою целинницу до сих пор не могу забыть. Вот баба была! Всему
меня научила. Это я вот старый пердун и мне уже нужно становиться на
якорь, а у тебя ещё всё впереди, – продолжал учитель свои нравоучения.
- Мне об этом как-то не думалось ещё. Почему сразу жениться?
- Вот и танцуй, пока молодой. Потом найдёшь себе девку образованную
и начитанную, молоденькую, а ещё лучше с квартирой и богатыми
родителями, - наставлял меня Федя.
Не знаю, в чём было дело, но Федя всегда считал, что продавец Зина -
ну никак не пара для меня и всё пыхтел и выражал недовольство по этому
поводу. У тебя всё впереди и так далее.
Когда я хвастался Зинуле, что курсанты всё могут делать сами и не
только стирать и шить… Ну, не мог я, ну просто язык не поворачивался
сказать ей, что приборку у себя в роте я делаю в самом обыкновенном
гальюне. Я постеснялся ей объяснить, что дважды за день работаю
простым говночистом, а покультурнее будет - ассенизатором.
А вдруг человек не так поймет, и кому, вообще, охота водиться с
человеком, проводящим мероприятия и обслуживающим устройства по
удалению и обезвреживанию жидких нечистот.
Что делать, но меня с Лёхой, Моней и Рариком старшина роты
назначил на весьма 'почётную' должность приборщика в туалете. Туалет
он и есть туалет, но только здесь назывался гальюном.
Гальюн располагался на стыке помещений, в которых проживали
несколько рот нашего факультета. И все эти 200 с лишним бойцов
пользовались услугами нашего богоугодного заведения, а мы убирались
в нём.
Любой нормальный человек не то что с брезгливостью, а прямо с
отвращением относится к тем продуктам жизнедеятельности собственного
организма, которые ежедневно, а у кого и чаще, вываливаются из его
органов. Мы ведь тоже были нормальными людьми, и этот инстинкт
работал у нас, как и у всех.
Как можно дотронуться невооружённой рукой до таких устройств как
писсуар или толчок! Фу, какая гадость! Да не в жизнь.
Наша первая приборка закончилась для нас вовсе плачевно. Мы
старались, как могли, отгородить себя от соприкосновения с этими
страшными для нас сантехническими устройствами и просто поливали
их водой из шланга, и посыпали хлоркой.
Убивали на повал не столько их вид, сколько благоухания исходившие
от них. Но ведь само собой ничто не оттирается и не отмывается. Как бы
нам этого не хотелось и сколько мы не поливали водой.
Старшина роты уделял этому стратегическому объекту самое
пристальное внимание и в конце приборки сам лично проверял качество
произведённых работ.
За свою первую приборку на новом для нас объекте мы заполучили
настоящую конфузию от своего начальника.
- Вы что тут 30 минут делали? Вонища стоит, как в гадюшнике на
Московском вокзале. Всё как было засрано, так и осталось. Вы что же
ждёте, что я вам всем сейчас перчатки резиновые выдам или уборщицу
сюда приведу. Приборку я не принимаю, всё переделать заново, - рычал
недовольный Жилинскас, подёргивая своим правым усом.
Он просто-напросто заставил нас переделать её заново и дал время
20 минут. Тут уж пришлось отбрасывать свои стеснения и скромность
и, закатав рукава, собственными ручонками, вооруженными ветошью с содой, надраивать фаянс и латунь ненавистных агрегатов.
Когда старшина роты принял, наконец, нашу приборку, качество
которой он оценил на троечку, мы кинулись в умывальник. Здесь мы с
отвращением отмывали запахи, которые, как нам казалось, уже въелись
во все поры наших ассенизаторских рук, а потом ещё и поливали себя
одеколоном для успокоения своих взволнованных душ.
Первую неделю меня везде преследовал этот специфический запах
гальюна: хлорки вперемешку с мочевиной.
Уже через неделю от нашей бывалой брезгливости не осталось и следа.
Мы, рассредоточившись по 6 кабинам, можно сказать, погружались с
головой в унитаз и отдирали в нём засохшие коричневые пятна мерзости
и всякой пакости, и доводили их до девственной чистоты и блеска. Потом
сверлили ветошью и оттирали всякую гадость из писсуаров, драили
краники и кафельную палубу.
- Мужики! Ну, так же невозможно. Какая падла набросала окурков в
писсуары? Ни один мудак даже не смывает за собой. Посрал и пошёл
дальше, как будто, так и надо, – возмущался Моня. – Увижу хоть одного
такого, сам лично порешу, - выгребал Моня окурки из смердящего
устройства для мужчин.
- А если эта падла будет со старшего курса? Что тогда? – спрашивал я
недовольного своей участью уборщика.
- Всё равно порешу гада! С какого бы он курса не был. Почему я должен
своими ручками убирать всё говно за этого парня. Он что, сволочь, лучше
меня, что ли? – не было предела возмущения Мони таким бесправием.
На шум из соседнего помещения, где располагалась Федина кладовка,
прибежал наш боцман.
- Что, говноеды, не нравится убираться за всех засранцев факультета?
– хохоча и издеваясь над нами, спросил Федя.
- А тебе бы понравилось? – спросил в свою очередь я, показывая
заваленные кучами навоза толчки. – Они ведь сидят на них орлом, а не как
все нормальные люди. Мы тут все дучки (деревянные сидения) отмыли
и отдраили, а они всё равно на них взбираются своими прогарами, как
в деревенском сортире. Да мало того, ещё и не смывают за собой своё
дерьмо.
Демонстрируя загаженные толчки нашему боцману, я заметил в одном
из них под навороченной кучей торчащий край красивого кожаного
портмоне.
- Мужики, смотрите! По-моему, сейчас мы точно узнаем фамилию
одного из наших засранцев. Моня, готовься к чистке физиономии этому
орлу, - говорил я, с величайшим отвращением извлекая из под смердящей
кучи дерьма дорогой и красивый кошелёк.
Такие эффектные кожаные с оплёткой портмоне продавали в Прибалтике
во всех магазинчиках и киосках. Для простого смертного курсанта такие
вещи были непозволительным шиком и роскошью, поскольку он стоил
больше курсантской получки.
Многие курсанты, чтобы не забивать карманы брюк, носили документы
за пазухой форменки. Туда как в огромный карман забрасывались пачки
сигарет и вот такого типа портмоне с лежащими в них документами.
Естественно, когда человек расстёгивал ремень, а потом снимал брюки,
всё содержимое из-за форменки падало вниз или, как в этом случае, прямо
в толчок.
- Сима, ты прямо, как великий археолог, - хохотали надо мной,
окружившие меня друзья.
Развернув неожиданную находку на полу, я извлёк из неё слегка
подмокший военный билет и фотографии дорогих людей обладателя этого
портмоне. Даже 30 рублей денег и ещё какие-то бумажки не особенно
пострадали от агрессивной среды толчка, ещё не успели промокнуть.
- Боря... Кислюк! Этот кадр с 4 курса, - объявил Федя, рассматривая
военный билет. – Этому-то не особенно почистишь рожу.
Старшекурсник!
Кто-то из ребят сбегал в 34-а роту и позвал Борю на опознание своих
экспонатов, аккуратно разложенных на газетке под названием 'Страж
Балтики” на кафельной плитке нашего гальюна. Запыхавшийся Кислюк
прибежал как на пожар и, увидев своё добро, бумаги и фотографии,
радостно завопил:
- Спасибо мужики! Я думал, что все документы потерял, а где понятия
не имел.
Он деловито собрал свои документы, а свой кошель с искривленной
гримасой физиономией выбросил в парашу для мусора и окурков.
- Знаешь присказку ассенизатора: 'Если ты посрал, зараза – дёрни ручку
унитаза'. В данном случае ты сам себя спас, не выполнив эту прописную
истину. А то плыли бы твои документы сейчас в фановой системе и
медленно дрейфовали в направлении Невы, - вразумлял старшекурсника
наш вездесущий Федя.
Рарик схватил дучку с одного из унитазов и, надев её, как ярмо, себе
на шею, высунулся в открытое окно на улицу и истошно заорал на всю 12
линию:
- Грамодяны-ы-ы! Рату-у-у-йте! Помогите-е! Никакого спасу нет от этих
засранцев! А старшина роты заставляет день и ночь работать и убирать
говно за этих старшекурсников. Совсем замучил непосильным трудом
бедных мальчишечек. Заберите меня отсюда, только учтите, что я уже два
года тут отсидел.
Народ, проходящий под окнами, с опаской посматривал на нашего
вопящего придурка с сидением от унитаза на шее, ну, а о чём они в этот
момент думали, оставалось только догадываться.
В конце апреля 1968 года началась весна и ледоход на Неве, а нам вдруг
объявили карантин на месяц в связи с неблагоприятной бактериологической
обстановкой в городе. Начальство проявило очередную заботу о нашем
драгоценном для Родины здоровье.
Начинался весенний гон. А мы вместо того, чтобы радоваться весне и
солнышку должны были загорать в стенах своего родного училища.
Крапива цветет, щепка на щепку лезет, гормоны в крови играют, а тут
безвыходное положение. Озверевшие за зиму коты носились по улицам,
крышам и чердакам домов, оглашая окрестности своими бойцовскими
рычаниями и воем победы над соперником. Их любовные мяуканья почти
человеческими голосами перед своими завоёванными в суровой борьбе подругами усиливались со всевозрастающей интенсивностью. Мы
завидовали даже котам, так как нам отводилась только роль созерцателей
грядущей весны через окна училищных помещений.
Курсант он ведь тоже мало отличается от весеннего кота – желания
были почти одни и те же. Даже изучение сложных наук, в том числе
общественных, не могли подавить естественных желаний, просыпающихся
у курсантов с пробуждением природы и окончанием суровой зимы.
Вечером сидели на самоподготовке и, когда узнали эту 'радостную'
весть о карантине, какому-то идиоту пришла в учёный череп крамольная
мысль:
- Мужики, а давайте-ка в знак протеста против этого грёбанного
карантина подстрижёмся все на лысо. Всем классом!
Дурные мысли они ведь в шальном коллективе всегда заразительны. И
почти все проголосовали за эту дурость. Почти… все. Рарик моментально
сбегал неизвестно куда и принёс машинку для стрижки волос.
Завертелась карусель со стрижкой. Составили список очерёдности,
принесли простыню и, не отходя от слова, приступили по очереди к
делу. Вдохновителями исполнения идей коллектива были Рарик и Моня,
они без устали работали над нашими головами и прическами, пока не
закончился список всех желающих. А на полу образовалась целая горка
из волос разных оттенков: от рыжих Шуры Четверикова, до чёрных Вовки
Хромеева. Кто не голосовал за эту идею, того особо не преследовали.
Вечером на построении на вечернюю проверку старшина роты ошалело
посмотрел на наши страшные и непривычные лысые головы и выразил
своё недоумение:
- Что это вы вдруг надумали обезобразить свои внешности? Если вы
думаете, что будут лучше расти волосы, то вы глубоко заблуждаетесь.
- Всё равно в увольнение не пускают, а через месяц как раз новые
отрастут, - за всех ответил Вовка Хромеев.
- Ну и ну. Дугинец, вы, как секретарь комсомольской организации
класса, ответите, если кого-то подстригут насильно. Не думайте, что всё
это вам шуточки, - выдал в заключении старшина роты уже в мой адрес.
Вот те на! Я должен ещё и отвечать за кого-то.
- Товарищ мичман, никто никого насильно не заставлял подстригаться,
все сами изъявили желание, - вставил я своё слово комсорга.
Но на следующей вечерней самоподготовке вдохновители лысых
черепов начали преследования Славки Лепаева и Юрки Соколова.
Лепаев, тот точно голосовал за этот бред, а когда дошло до дела, начал
выдвигать свои причины, по которым он не мог совершить этот обряд.
Дело дошло до применения силы.
Рарик - нехороший человек, и Моня завалили Славку на пол, и провели
машинкой дорогу на чёрных, как смоль, и кучерявых волосах Славкиной
головы. Лепаев извивался, как ужик, но не тут то было, его держали
ещё двое. Рассчитывалось, что для начала этого хватит, а дальше он сам
попросит его достричь. Славка, взбешённый совершившимся насилием,
пулей выскочил из класса и куда-то улетел.
Принялись за обработку Юрки. Тот, видевший только что совершённый
акт обрезания, понял, что дело принимает серьёзный оборот, и разозлился не на шутку.
- Сопляки! Молокососы! У вас ещё молоко на губах не обсохло, что
бы меня учили, как мне жить. Мне на днях нужно идти знакомиться с
будущей тёщей. Я, что, по-вашему, как зек, лысым пойду. Пошли вы все в
задницу со своей детской дурью, - высказался во всеуслышание Федя.
В гробовой тишине только Рарик ответил нагло и противно, ну прямо,
как на той же зоне:
- Смотри, Федя, скоро экзамены. Как бы тебе не пришлось пожалеть об
этих оскорблениях всех пацанов.
На этом стрижка баранов закончилась, и все углубились в изучение
наук до самого окончания самоподготовки.
Федя немного успокоился после своего бурного выступления, и я ему
всё же высказал своё мнение.
- Юр, ты не прав. Ты тут всех нас обозвал молокососами. Понятно, что
мы придурки, но других однокашников у тебя нет, - тихо, чтобы никто не
слышал в курилке, выдал я своё заключение.
- Сима, Алька меня хочет познакомить со своими родителями.
Представляешь картину - я прихожу к ней домой и блистаю перед её
родителями своей лысой башкой. Как после отсидки, - возмущался такой
несправедливостью Юрка.
- Зря ты погорячился. Ты же знаешь наших неуправляемых пацанов.
Ладно, поживём, увидим...
На вечерней проверке Лепаев в строй встал с забинтованной головой,
как дальневосточный партизан из отряда Сергея Лазо. С этой повязкой он ходил дней 10. За это время у него немного отросла простриженная на
голове дорога, и он снял свою повязку. Волосы у него были чёрные, как у
цыгана, и выстрига было почти незаметно.
15 лысых воинов-спортсменов
Не только старшина роты изумлялся нашему поступку. На занятиях
преподаватели, войдя в класс, первым делом изумлялись, отчего это
стало так светло в помещении. Немка (преподаватель немецкого языка)
лет тридцати от роду ещё и отпустила мне комплимент, утверждая, что
из всего класса только мне идёт такая причёска. Я был весьма польщён
таким выводом, но промолчал на её похвалу.
На занятиях по физической подготовке мы на всякий случай
догадались запечатлеть свои лысины для истории. По-моему, получилась
по-настоящему страшная картинка, подтверждающая, какими же мы
были глупыми детьми. Все с лысыми головами, такие уродливые и
несимпатичные, с торчащими в разные стороны ушами. Ну, одним словом,
повзрослевшие идиоты, да и только.
Ведь даже, когда нас зачислили в училище на первый курс, никто не
заставлял нас подстригаться на лысо. Нам разрешили коротко подстричься
и не расставаться со своими привычными чубами.
А наш доблестный Вася Кривоногов, который был самый высокий,
вдобавок ещё и побрил свою макушку и стал вылитый Фантомас.
У кого есть воображение, те могут себе представить круг вот этих
лысых болванов, исполняющих дикий твист на танцах в Зале Революции
- такое не часто увидишь.
Что странно, карантин был карантином, а на оцепление первомайской
демонстрации и праздника 9 Мая нас всё равно посылали на Дворцовую
площадь, и народ туда, как ни странно, приходил ведь тоже из города, где
свирепствовали бациллы.
Отношения с Юркой после недавних взаимных оскорблений стали
какие-то натянутые, сугубо официальные. Из-за этого Федя переживал и
всё нервничал. Он ведь прекрасно понимал, что пошёл против коллектива,
пусть и совсем юных полудурков, но это и был такой его коллектив, другого
у него не было. Понимал он и то, что без помощи этих молокососов он не
сдаст все предстоящие сложные экзамены.
На физподготовке мы проходили боевые единоборства, в которые
включались элементы борьбы самбо и бокса. Занятия проходили в зале
бокса, где возвышался настоящий канатный ринг. Два или три занятия
были посвящены отработкам элементарных приёмов защиты и нанесения
сокрушающих ударов по противнику.
Для нас эти занятия, конечно, были весьма интересными и
поучительными. Ну, какой же мужик не мечтает научиться классно
применять свои кулаки против обидчиков или в других житейских
ситуациях. Поэтому мы относились к этим занятиям и тренировкам с
полным самозабвением и серьёзностью.
В этих вопросах у нас были и свои доморощенные боксёры и самбисты.
Соколов имел 1 разряд по самбо, Хромеев был перворазрядником, а Рарик
даже кандидатом в Мастера по боксу. Они увлечённо демонстрировали нам
свои таланты и поучали, как осуществлять защиту и коварнее подобраться
к личику противника, чтобы нанести ему разящий удар в челюсть.
Понятно мастеров, у них свои проблемы, но нам-то было до них далеко
в своём рабоче-крестьянском стиле бокса.
Пары для контрольного спарринга подбирал преподаватель, и нам
выпало боксировать со Славкой Лепаевым. Я весил 64 кг, а Лепаев был
полегче меня и выглядел значительно мельче.
Как только на руки были надеты кожаные перчатки, а я оказался в
канатах ринга, то моментально возомнил себя личностью никак не менее
Бориса Лагутина. Руки сами сжимались по форме внутренности перчатки
в кулаки, и возникало непреодолимое желание немедленно начистить
физиономию не только Лепаеву, а и просто кому-нибудь, просто так из
спортивного интереса.
- Ну, этого мухача я сейчас одной левой сделаю, - пронеслась
торжествующая мысль, и я зачем-то встал в левую стойку.
Почему в левую, я и сам объяснить себе не мог, так как всегда был
правшой. Бой два раунда по две минуты.
Нисколько не задумываясь о своей защите, я резко перешёл в петушиное
нападение на своего партнёра. Прощупывая путь своим кулакам правой
рукой, я надвигался на Славку и хукал ему с правой и с левой по его
чёрной голове.
Но противник, качаясь, как маятник, пытался уклоняться от моих хуков
и уходил в глухую защиту, и у него это получалось. В таком суетливом
темпе пролетел весь первый раунд.
А во втором раунде мои ручонки начали самопроизвольно опускаться
всё ниже и ниже, а силы для ударов совсем не оставалось. Никогда не мог
подумать, что махать руками в течение двух минут столь утомительно,
что пороху для дальнейших наскоков на соперника может не хватить.
Я на всякий случай поменял свою стойку на правую и пошёл на
Славку своей вытянутой вперёд левой рукой, лелея надежду вложить всю
оставшуюся силу в свой разящий удар правой руки. Достав до головы
противника перчаткой, я включал в работу свою правую руку и долбал
хуками и джебами из последних сил.
Славка наклонялся вниз и, прикрыв голову руками, уклонялся и
принимал удары на свою защиту.
Вдруг снизу мой взор перекрыла чёрная тень Славкиной перчатки и в
глазах засияли созвездия южного полушария вместе с Южным Крестом,
которое я наяву в жизни не видывал. В ногах появилась такая слабосилка,
что они сами собой стали подгибаться, а всё тело тянуло лечь на грунт.
Умом-то я соображал, что надо срочно махать руками и отбиваться,
но в появившемся в глазах тумане я не мог найти Славку. Я не слышал
команд судьи и еле держался на ногах. Но добивать меня соперник не
стал, а вскоре и бой окончился, так что я чудом устоял на ногах, хотя и
побывал в состоянии тяжёлого нокдауна.
Подбежал мой личный инструктор Хромеев и, поддерживая моё
осоловелое тело, начал катить на меня свой разбор:
- Вовка, ну ты как мельница махал своими ручонками. Это же бокс, а не
уличная драка. Откуда у тебя силы хватило столько махаться. Славка тебе
хорошую тычку двинул, а ты ещё и устоял. Будем тренироваться, может
из тебя что-то и получится.
Но мне было абсолютно всё равно, о чём там меня учил мой друг и что
он хотел из меня сделать на своих тренировках. Я только начал приходить
в себя.
Кроме физподготовки у нас ведь ещё каждое утро была физзарядка на
улице. После упражнений и исполнения комплексов утренней физической
зарядки под номерами 1 и 2 на Парадном дворе, ежедневно в любую погоду,
кроме дождя и мороза выше 20°С, ровно в 07.25. из распахнутых ворот
училища на 12 линию выбегали стройные курсантские ряды и повзводно
совершали утреннюю пробежку. По 12 линии в сторону набережной, затем
по Иностранному переулку выбегали на 14 линию и по ней в сторону
Большого, а на 11 линии через ворота Минного двора бесконечная череда
строёв опять исчезала за стенами училища.
Народ, проживающий в домах на нашем маршруте пробежки, уже давно
привык по утрам к безмолвному мерному топоту курсантских прогаров о
местный асфальт.
- На шкентеле, не растягиваться! Раз…, раз, два, три! – иногда
раздавались в утренней тишине одинокие команды старшин.
Некоторые любопытные высовывались из окон и смотрели на бегущие
в ногу чётким, как один, шагом взводные колонны. Старшина роты задавал
темп бега доступный всем в строю, а то дай волю нашим направляющим
в первой шеренге Прилищу или Хромееву, то они рванут так, что нашему
шкентелю (конец строя) не поспеть за передовиками спорта.
Особенно интересно было наблюдать за нашими пробежками
в тёплые дни, когда на физзарядку объявлялась форма одежды на
построении 'трусы и ботинки'. Здесь из ворот выруливали строи голых
тел, прикрытых чёрными форменными трусами, а по асфальту топали
подошвы растоптанных прогаров. Тела всякие и разные с согнутыми в
локтях руками, удерживая равнение строя, неслись по ещё тихим улицам,
а народ, спешащий на работу, был вынужден пропускать перед собой эти
вереницы и невольно разглядывал эту обнажённую натуру ВМФ.
В своё первое майское увольнение после карантина мы собрались
отмечать Юркин юбилей, 25 лет - это же уже дата. Мы, возбуждённые
долгожданной свободой, вырвались в увольнение на весеннее тепло улицы
в лёгких бушлатиках. Кеша Жуков наш композитор-баянист прихватил с
собой свой инструмент в футляре. Какой же юбилей без баяна и флотских
песен бывалых мореманов.
Только мы собрались держать курс, указанный юбиляром, как, откуда
только она взялась, ко мне подскочила радостная Зинуля с подругой
Татьяной и они, подхватив меня под руки, потащили в сторону Большого
проспекта.
Я даже не успел сообразить, куда и на какое мероприятие они
собрались затащить меня, и, вообще, откуда они здесь могли появиться.
Ведь карантин был для нас, и мы сами-то узнали о его окончании всего
за три дня.
- Зин, Зин, Зин! Я сегодня не могу с вами никуда пойти. Мы к Юрке на
день рождения собрались с ребятами, - пытался вырваться я из цепких
рук и извиняющимся тоном остановил подруг.
- Зинуля, Симочка сегодня уже зафрахтован и пойдёт с нами, - подбежал на мою защиту Юрка.
- Нет, Юрий Фёдорович, Вовуля пойдёт с нами, - выставила свой
ультиматум подруга.
- Никуда я с вами не пойду! – вставил я своё окончательное мужское
слово на Зинулин ультиматум.
- Ах, так! Ну и катись со своими дружками хоть к чёрту. Я больше тебя
знать не хочу, между нами всё кончено, - совсем разбушевалась подруга,
и они ускоренным шагом засеменили в сторону метро.
- Ну, Федя, добился своего? – злорадно спросил я своего лучшего
защитника.
- Сим, да не переживай ты. Мы тебе сейчас такую подругу найдём! Ты
знаешь, куда мы идём отмечать мой день рождения? В женское общежитие,
на 24 линию. Там у меня старинные подруги проживают. Я с ними всё
обговорил по поводу юбилея и там уже должно быть всё на мази, - только
теперь выдал секрет нашего направления Федя.
Первой, кто бросился в глаза в общежитии, была здоровенная толстая
Федькина подруга, которую он ласково называл Танюха. Лицо у ней было
вроде бы даже и симпатичное, но размеры всего остального внушали
опаску, что если такая прижмёт тебя где-нибудь в тёмном углу, от тебя
ведь и мокрого места не останется.
Юрка познакомил нас со всеми своими подругами, и веселье началось
после краткой речи самого юбиляра.
- Ну, в три господа, Босфора, Дарданелла, Магеллана, Васко да Гама
мать, юбилей раба божьего Юрия полагаю открытым, - открыл торжество
Федька, произнеся своё самое страшное на свете морское ругательство.
Деликатесов на столе особых не было, но всё началось чинно и
благородно с гранёных стаканов и водки. Потом Кеша схватил свой баян, и
нажал на положенные клавиши - понеслись песни и танцы, сотрясающие
стены общаги.
Моё подпорченное инцидентом с Зиной душевное состояние несколько
восстановилось, но не надолго. Когда запели куплет песни, слова которой
словно в струю совпадали с моим настроением, у меня вновь подкатил к
горлу ком обиды.
Не верь подруге, а верь вину.
Не жди от женщин добра,
Сегодня помнить ей не дано,
О том, что было вчера.
Я вместе со всеми горланил эти слова, словно мне, в самом деле,
изменила любимая жена и ушла к другому.
Федя познакомил меня с миловидной девушкой, которую все почему-то называли Мокушкой. Девы пили наравне с нами, а когда я случайно
услышал, как эта Мокушка с Танюхой матерятся отборным матом за
шторой, отделяющей комнату от спальни, то у меня что-то отпало желание
с кем-то знакомиться ближе.
Кешин репертуар баянного искусства был неисчерпаем, и мы пели
флотские песни всем своим занудным хором, как заправские исполнители морского фольклора:
Так выпьем за морские,
За силы основные,
Когда и где, и сколько всё равно!
За тех, кто форму носит,
Больших погон не просит,
А завтра может быть пойдёт на дно.
И радости и горе
С собой приносит море.
Для нас оно отец, сестра и мать.
Забыть ты можешь место,
Где ты гулял с невестой,
А море ты не должен забывать.
Ну, как тут не выпить за силы морские, за нас за всех и нашего юбиляра
и всех вместе взятых. Танцы и дым коромыслом в маленькой комнате
мне почему-то надоели. Я незаметно оделся и взял обратный курс на
училище.
На улице было темно, и я побрел по аллее скверика Большого проспекта
в сторону училища в одиночестве.
- О, боже! Зачем же я так нажрался? – думал я, рассматривая собственную
мечущуюся по асфальту тень от уличных фонарей. Она, слегка качаясь из
стороны в сторону, то появлялась впереди меня, то убегала куда-то назад,
а я шёл и, глядя на метания своего асфальтового двойника, собирался с
силами, в голове стучала только одна мысль: 'Не залететь на КПП.'
Как обычно, перед заходом на КПП собрал в кулак свой организм и
миновал проходную без задержек. Но, когда поднимался по лестнице
на третий этаж, мои военно-морские силы почему-то оставили меня
насовсем, и я уснул, повиснув на перилах лестницы второго этажа.
Именно в такой позе меня и застали на трапе возвращающиеся с
Юркиного юбилея друзья. Они отдали мою увольнительную дежурному
по роте и уложили меня почивать на свою койку.
В общем, юбилей прошёл без замечаний.
- Сима, ну ты был бесподобный, когда мы тебя нашли на трапе. Как
только ты так умудрился заснуть? Рукой обхватил перила и висел на одной
руке, а сам спал самым натуральным образом, - с хохотом рассказывал
мне утром Юрка. – А что ты с Мокушкой, не поладил, что ли?
- Юр, у тебя подруги матерятся почище питерских забулдыг. Я, когда
услышал их разговорчики, то у меня уши в трубочку свернулись. О чём
тут ещё и ладить-то? Где ты их только откопал? Подруг таких, - в свою
очередь пытался я образумить Юрку.
- Зря ты, Сима. Это обычный рабочий класс, другого у нас нет. Эта
Танюха меня на вокзале подобрала, когда я там скитался без жратвы и
денег. Напоила, накормила. Так что я ей многим обязан, - поведал мне
Юрка.
- Ну, так в чём же дело? Женился бы на ней и все дела. В знак благодарности за доброту, - тоже пытался острить я.
-Мужики они завсегда гуляют с одними, а вот женятся на других, -
выдал своё заключение Юрка.
С Зиной я никаких контактов не налаживал, так как понял, что меня
послали.... А мы ведь народ гордый! По этой причине всё свободное время
я посвящал учёбе и серьёзно без помех готовился к сессии.
- Мужики! – завопил благим матом, как всегда блестя глазами, Рарик,
влетая в класс на самоподготовке и приземляясь на стул за столом
дежурного по классу.
- Я сорока-белобока Рара, - застрекотал Сашка голосом лесного
обитателя и своими движениями длинным носом и губами, сложенными
в трубочку, обратил их в клюв.
Вытянутая вперёд шея и вращающиемя округлённые глаза весьма
удачно дополняли образ пернатой сплетницы. Мы притихли и догадались
о начале очередного спектакля доморощенного актёра.
- Здравствуйте, мои дорогие детишки! Послушайте, пожалуйста, наш
новый выпуск радио-газеты 'Вести из леса'. А помогать мне будет наш
ёжик Моня.
Славка моментально сориентировался на очередную придурь нашего
пародиста и подкатился, усевшись рядом в Сорокой.
- Моня, ты чего щёки надул? Думаешь, так умнее выглядишь... А ну
выплюнь эту гадость изо рта, а то опять картавить будешь и ребятки не
поймут твою дикцию.
- И чего она там всё качается, как заведённая? - обеспокоенно вопрошала
Рара, обращаясь к притихшей аудитории.
- Это ты про кого? - промямлмл ёжик, выплёвывая из-за щеки свою
барбариску.
- Вон, на суку ворона сидит. Не видишь, что-ли? Чего она всё
раскачивается? Ненормальная какая-то...
- Ворона-Ворона! Ты чего там с ума-то сходишь? У тебя что пуговица
от сопливчика оторвалась?
- Кар-р, кар-р! Пуговица оторвалась, - гнусил теперь уже за ворону
Рарик.
- Ну, так слетай вниз и ищи свою пуговицу на земле. Вот дура!
- Да разве можно так работать!? Дятел, а ну вали отсюдова. Доктор
хренов, от твоего стука уже голова болит.
- Ну, да ладно... Слушайте наши лесные новости.
Вчера наш лось рогатый то-ли с перепою болотной воды, то-ли от
охотников спасаясь драпал, но галопируя между двумя соседними
соснами так увлёкся побегом... Что проскочить в просвет меж деревьев
- проскочил, а вот рога-то не вписались. А он бедолага рванул дальше уже
без рогов. Рога ему как бритвой срезало и рухнули они на земь.
Во! Скотина! Рога потерял и даже не заметил.
- Ёжик, сгоняй, рога подбери. Негоже нам лесными богатствами
разбрасываться!
И откуда только пёр из Рарика этот артистизм настоящего пародиста?
Наверное мальчик Саша любил слушать детские передачи по радио.
Но в этой новости про лося и его рога был явный намёк на нашу недавнюю эпопею с причёсками.
- А теперь самая потрясающая новость! - сорока изобразила
сенсационную паузу и обвела глазами заслушавшихся детишек.
- К нам в лесную парикмахерскую прибыла на работу симпатичная
девчонка. Приглашаю устроить смотрины.
Обычно Рарик всегда творил свои шедевры в провокационных целях
и сотворял многие вещи с подковыркой, от него можно было ожидать
всякой пакости.
Но мы с Лёхой всё же пошли в парикмахерскую поправить свои причёски
перед экзаменом. На экзаменах мы всегда должны были выглядеть по-уставному. По-уставному - значит с короткой и аккуратной причёской.
Пока две парикмахерши стригли своих клиентов, мы с другом
устроились на стульчиках и, просматривая журнальчики, дожидались
своей очереди. Стараясь не быть назойливыми, мы одновременно поверх
журнальчиков из-под тишка посматривали на новую работницу службы
быта.
Девчонка была ничего. Блондинка, с кудрями и милым кукольным
личиком по-деловому подстригала сидящего в её кресле клиента и мы с
Лёхой перемигнулись, дескать, баба вроде ничего.
Но, как только она открыла рот и начала рассказывать пожилой коллеге,
щёлкающей ножницами за соседним креслом, о своих жизненных
невзгодах в семье, мы с Лёхой едва удержались от смеха.
- Маманька пришла с работы, а папанька сидит на кухне пьяный.
Маманька схватила сковородник и как даст ему по башке. За то, что он
весь дикалон выпил. Папанька брык на пол и сознание потерял. Но потом
ничего - очухался.
Такая правдивая история, рассказанная на чисто псковском диалекте
нашей парикмахерши, начисто отбивала желание познакомиться с ней,
пусть она хоть и с кукольным личиком.
Вот Рарик - сволочь, опять из нас придурков разыграл. Но несмотря
на эту обиду, я в красках рассказывал на самоподготовке под дружный
гогот одноклассников про маманьку с папанькой и дикалон, который он
выпил.
В этот раз экзаменов было шесть, и среди них был 'Радиоэлектроника
и вычислительная техника'. Для Феди это был тёмный лес, тут без знания
основ физики делать нечего. Наши сумасброды договорились, чтобы на
этом экзамене Федьке не помогать ни на словах, ни шпорами.
Так уж получилось, что почти все экзамены я сдавал в первой пятёрке.
Это были так называемые 'камикадзе'.
Безрассудные смельчаки, жертвующие собой ради других, потому что
первой пятёрке помощи ждать было бесполезно. Ну, почти бесполезно,
и в ней собирались все самые магистры наук. Меня тоже наша
общественность занесла в этот список, и я все сессии выполнял свою
миссию первопроходца, причем весьма удачно. По этой причине я Федьке
на экзамене при всём своём желании помочь никак не мог.
Тут и загадывать не стоило – Юрка получил два балла, на большее
пороху у него не хватило.
Получить двойку на экзамене – это значит, что впереди тебя ждёт 'академия'. То есть все уезжают после сдачи экзаменов в отпуск, а ты
в составе группы академиков продолжаешь подготовку к пересдаче
экзамена, и пока ты его не сдашь, в отпуск тебя никто из начальников не
отпустит. Закон суров, но справедлив.
После экзамена мы все рванули в увольнение. Чукмасов, видя Юркино
совсем уж подавленное состояние, пошёл ему навстречу и тоже отпустил
его в город к своей будущей невесте Але.
Когда Федька пришёл из увольнения, в кубрике уже был погашен свет,
и мы все лежали на своих койках и изображали вид безмятежно спящих
крепким сном.
По не уверенной походке было видно, что Юрка залил своё
экзаменационное горе горькой жидкостью и был здорово поддавший. Он
завалился на койку, прямо не раздеваясь, и я услышал скрип зубов и тихое
мужское рыдание в подушку. Жалко было его, но никто не подавал виду,
что слышит этот стон раздавленной человеческой души.
Утром мы увидели поломанные металлические прутья на спинке его
кровати. Это ж как нужно было сжать пальцами рук железо своей кровати,
чтобы поломать места сварки прутьев. Да, силища в руках у Юрки была
неимоверная.
- Простите меня, мужики! Я был не прав, но теперь я всё понял. Раз
попал в волчью стаю – вой по-волчьи. Против коллектива не попрёшь!
Коллектив – великая сила, - просил прощения у нас, у карасей, Юрий
Фёдорович Соколов, когда мы после завтрака собрались все в класс на
самоподготовке.
Все сразу оживились и стали жать ему руку в знак прощения и обещали
на оставшихся экзаменах тянуть его изо всех сил.
Преподаватели у нас в училище были патриотами своих предметов и
таких понятий, как подкуп или взятка, у нас вообще не существовало. Но
иногда мы пытались повлиять на сам ход экзаменов простыми и наивными
способами, казавшимися нам беспроигрышными.
На экзамен по теоретической механике мы сбросились и на последние
деньги на стол экзаменационной комиссии поставили графин с пивом и
кулёк с папиросами 'Беломор'. Пиво по своему цвету вполне сходило за
традиционный чай, который обычно наливали в графин на экзамены.
Два пожилых преподавателя по фамилиям Провоторов и Допкин были
непревзойдёнными знатоками своей науки со всеми её кориолисовыми
ускорениями, моментами и центростремительными и центробежными
силами, но были огромными любителями ленинградского пивка.
Экзамен шёл своим чередом, и я ответил, как обычно, в первом заходе
на пятёрку. На этой исторической фотографии высоченный Провоторов
пытает меня, как заправский Мюллер, выведывая мои знания по своему
любимому предмету.
Покончив со мной, точнее с моим билетом, Провоторов, испытывая
полнейшее удовлетворение моим ответом, налил в стаканчик содержимое
графина и пригубил его.
Реакция на его лице была неописуемая. По-моему, это был понедельник.
Он наклонился к Допкину и на ушко шепнул ему хорошую новость. Тот
тоже моментально преобразился и отведал живительной утренней влаги из графина.
Провоторов знает своё дело туго
Теперь они сидели на экзамене с довольными физиономиями и
прекрасным настроением, посасывая пивко и покуривая любимый
настоящими ленинградцами местный 'Беломор', а экзамен пошёл у нас,
как по маслу. Когда на душе у человека светло и радостно, то ему тоже не
приходит в голову делать пакости другим людям.
Частые выходы преподавателей до ветру, стимулируемые содержимым
графина, мы тоже использовали в своих корыстных целях, доставляя
шпоры и подсобный материал заплывающим не в ту сторону товарищам.
И даже Федя со своими скромными познаниями этого предмета вырулил
на четыре балла.
Остальные экзамены Юрка с нашей и божьей помощью сдал, но в
'академии' всё же отсидел 10 дней, а экзамен пересдал на тройку.
С окончанием этой сессии за 2 курс у нас, наконец-то, закончились
все общие технические предметы, и мы навсегда распрощались с
теоретической механикой, сопроматами, всякими гидродинамиками и
прочей физикой, математикой и радиоэлектроникой.
С третьего курса уже начиналась переломная веха в нашей курсантской
жизни. Мы становились 'весёлыми ребятами' по местной классификации
и у нас начиналась специальность и все наши чисто минно-торпедные
предметы.
'Весёлые ребята' наверно потому, что увольнения теперь будут ещё и
в среду, а всяких хозяйственных нарядов и работ вообще не будет, только свои ротные наряды и иногда караулы, ну и патрули по городу.
В эту сессию ко мне на КПП пришёл мой брат Валерка. Мы встретились
у нас в комнате для посетителей, и он рассказал, что приехал поступать в
медицинский институт.
Когда он вернулся из армии, то сразу поступил на работу на свой
Электротехнический завод и в 11 класс вечерней школы. Тогда я не совсем
понимал его странный маневр, а вот сейчас до меня дошло.
У него на руках теперь было два аттестата о среднем образовании, и
он оформил и сдал документы для поступления сразу в два института:
в 1-ый Медицинский и во 2-ой Медицинский или просто Санитарно-гигиенический институт.
Это только сейчас стало доступным сдавать вступительные экзамены
хоть сразу в 10 вузов, а раньше это была крамола чистой воды. Пользуясь
льготами при поступлении в институт, как отслужившего в армии, ему
нужно было сдать экзамены хотя бы на тройки, этого было достаточно
для зачисления. Он даже сержантскую форму прихватил с собой, что бы
одним видом полинялой сержантской гимнастёрки бывалого служивого
выбивать сочувственную слезу у приёмной комиссии.
Люба, его теперешняя жена, пока осталась дома, чтобы не мешать
Валерке сдавать экзамены. Он рассказал о делах домашних и своём
новом видении своих перспектив, а потом заспешил в институт, где у него
должна быть консультация по химии. Валерка обещал ещё на следующей
неделе зайти и рассказать, как у него идут дела.
Жаль, но помочь ему я ничем не мог, и оставалось только надеяться
на его разворотливость и скромные знания, порядком растерянные за три
года службы в армии.
Сессия закончилась и в голове теперь звучала победными фанфарами
только одна мелодия 'Отпуск! Здравствуй отпуск'. Первое, что мы сделали
со своими друзьями - отпороли на белых форменках свои две курсовки и
пришпандорили по три галочки.
Долой этот знак 'без вины виноватых', да здравствует время 'весёлых
ребят'.
Отпуск для курсанта это, по-моему, самый-самый долгожданный и
любимый период во всём процессе обучения. Мы ж ещё были практически
пацанами, и все эти сражения с преподавателями за оценки шли
практически на детском уровне сознания. Не дай бог, получишь двойку
на экзамене и не увидишь маму с папой и своих друзей детства, вместе с
полной свободой на целых тридцать суток.
В то время мало кто думал о том, что эти знания нужны для дальнейшей
службы и какой-то карьеры. Лишь бы вырваться домой и на свободу.
В этот отпуск мы половиной нашего класса собрались провести
дикарями на Черноморском побережье в посёлке Джубга. Добираться
решили каждый по-своему, а мы с Лёхой договорились заехать сначала
ко мне домой, а уже из Армавира знакомым путём до Туапсе, а потом на
катере до места встречи на побережье.
Домой на поезде поезде через Москву ехали втроём, к нам добавился
Тит. В Москве между поездами было несколько часов свободного времени,
и Тит ничего лучшего не предложил, как сходить на Красную площадь и поглазеть на стойких оловянных солдатиков у Мавзолея.
Тит утверждал, что знает путь от Курского вокзала до Кремля, как свои
пять пальцев. Мы с Лёхой, ничего не подозревая, полностью доверились
ему, он же будущий штурман-гидрограф, ему и карты в руки.
На Красной площади было всё так красиво и торжественно, мы
шарахались по ней и как не старались, не открывать рты, но у нас это не
всегда выходило.
Величественность башен Кремля, храма Василия Блаженного и
памятника Минину и Пожарскому произвели на нас сильное впечатление.
А когда стрелки часов на Спасской башне приближались к 12 часам, из
ворот башни вышли три солдата почётного караула и, в тишине печатая
свой шаг, пошли к месту смены караула у Мавзолея. Тут уж мы точно
открыли рты от торжественности этого момента. Теперь вся эта картина
воспринималась глазами военных.
Они с такой чёткостью и изящностью, пристукнув по граниту своими
прикладами карабинов, произвели смену часовых у входа в Мавзолей, что
создавалось впечатление, что это вовсе и не люди, а какие-то роботы. Но
мы-то, в отличие от обывателей, знали, сколько пота и крови скрывается
за такой слаженной отработкой этих строевых приёмов и такой завидной
строевой выправкой.
Куранты пробили неумолимо бегущее вперед время, и нужно было
двигать на вокзал, на поезд. Мы привыкли в Питере, что почти все улицы
там идут параллельно и перпендикулярно друг другу, а то, что Москва
строилась по иным принципам, нам было как-то невдомёк.
Тит, исполнявший роль нашего гида, тоже думал так же и повёл нас по
улице Куйбышева, которая внезапно превратилась в улицу Чернышевского.
По моим интуитивным наблюдениям улица постоянно, но незаметно,
сворачивала в левую сторону, всё дальше уводя нас от Курского вокзала.
- Слышь, ты, Сусанин хренов, ты, куда нас ведёшь? – намекнул я Титу,
что улица сворачивает все влево и влево.
В наших стройных рядах стала приближаться паника, поскольку
времени до отправления поезда оставалось полчаса, а мы тут не могли
даже определиться, куда завёл нас самостийный штурман. Путём опроса
местного населения мы выскочили на улицу Чкалова и, как кони, понеслись
в сторону Курского вокзала.
До отправления поезда оставалось одна минута, когда мы мокрые
и злые на Тита влетели в свой вагон. Мы с Лёхой позорили Тита и его
штурманские способности, на чём свет стоял. А я ещё и ногу натёр
своими новыми ботиночками, кто знал, что придётся столько ходить и
бегать по родной столице. Эта саднящая боль на правой пятке придавала
мне уверенности в своей правоте, и я понёс на нашего отличника учёбы.
- Ну, Тит! Ну, штурман! Да я с таким штурманом, не то, что в море
выйти, в чисто поле на квадратный километр срать больше не сяду ни за
какие коврижки. Отличник хренов! – не стеснялся я в выражениях чувств
к своему другу.
Но, так или иначе, поезд тронулся, он бы и без нас точно так же
тронулся, но мы чудом успели его оседлать и держали путь к родному
Армавиру.
В Армавир мы прибыли к вечеру и вошли во двор нашего дома, почти
как покорители Антарктиды.
После сессии и всех дорожных передряг, а ещё и после плотного
материнского ужина, мы с Лёхой вырубились на кроватях в домашней
тишине и проспали ровно сутки. Уснули вечером и проснулись вечером,
только долго не могли сообразить, сколько же мы проспали. На что мама
сказала:
- Я уже испугалась за вас. Подойду к вам, посмотрю, спят. Ну, думаю,
пускай спят, измотались детки. А уж к вечеру думаю, сколько же можно
спать, не евши ведь целые сутки.
На следующий день мы пошли втроём вставать на учёт в комендатуру,
которая располагалась на проходной аэродрома. По своей глупости, чтобы
попугать народ, как положено, надели форму.
Аэродром имел чисто учебные цели, с него взлетали и садились
на истребителях курсанты нашего училища лётчиков. У проходной
аэродрома стоял памятник в виде самолёта МиГ-21 и мы втроём, разинув
рты, разглядывали настоящий истребитель, установленный на вечную
стоянку для украшения или устрашения народа.
Оригинальность способа крепления самолёта на постаменте создавала
полное впечатление, что МиГ действительно летит и рвётся в облака
небесного простора. Как человек, проживший своё детство среди этих
красивых и стремительных машин, я не мог не обратить внимания на этот
грациозный самолёт уже нового поколения.
Мимо проходил неприметный капитан и мы, сделав вид, что заняты
обозреваемым экспонатом, не отдали ему честь. Можно, конечно, было
использовать своё самое надежное курсантское оружие - это ноги. Обычно
мы так и делали, ноги в руки и нас не догонишь. Но здесь, у себя дома мы
посчитали этот крайний вид обороны неуместным.
МиГ-21 в вечном полёте
Так вот этот франтоватый капитан в блестящих сапогах завёл нас в свой кабинет, на дверях которого было написано 'Комендант', и мало того, что
он отодрал нас за не отдание воинской чести офицеру, так этот нехороший
человек исписал нам своими замечаниями для истории обратную сторону
отпускных билетов. А мы, как последние лохи, стояли и выслушивали
высказывания в свой адрес нехороших страшилок про гауптвахту.
А что поделаешь – маленький, но начальник. Ну, обошёлся бы устными
изречениями из устава, так нужно было обязательно написать, чтобы его
нехорошие изречения могли прочесть наши командиры рот в училище, и
ещё и наказали нас.
Боже мой, ну кто такой капитан у нас в училище, да там просто таких
и званий то нет, потому что все преподаватели начинаются с капитана 3
ранга и выше.
Однажды в училище я нёсся, сломя голову, по коридору - опаздывал на
занятия, там ведь есть простор, где можно разогнаться до максимума.
При резком повороте за угол коридора я с ходу врезался в контр-адмирала Шабалина, аж дважды Героя Советского Союза. Это была
ходячая гордость нашего училища, наш знаменитый катерник, который
на своих торпедных катерах потопил несметное количество вражеских
кораблей и транспортов.
Бедный дедок чуть не упал от внезапной встречи вместе со мной,
летящим как торпеда, выпущенная во вражеский эсминец. Я каким-то чудом успел его подхватить и не позволил адмиралу растянуться на
паркете, стал извиняться за свою неосторожность.
Так вот целый контр-адмирал сказал мне ласково и добродушно, что я
запомнил на всю жизнь слова дважды Героя:
- Сынок, ты бы поосторожнее носился по коридорам, а то неровён час
погубишь старика, выжившего в Великую Отечественную войну.
Короче говоря, этот капитан испортил нам всем троим радужное
отпускное настроение. Теперь мы, памятуя о таких нехороших людях,
которые иногда встречаются здесь в Армавире в летном училище, не
стали больше надевать форму и лишний раз светится перед такими
'сапогами'.
Мы с Лёхой сгоняли в пункт проката на Сенной и взяли двухместную
палатку, купили билеты на поезд '500 весёлых' до Туапсе, и только теперь
я выложил матери свои планы. Она, конечно, очень расстроилась, думала,
что мы побудем дома, а мы вдруг… -Мам, да мы только на две недельки, позагораем и вернёмся. У нас там
ещё ребята, человек 10 приехали, они уже нас ждут. Только они комнаты
там снимают, а мы в палатке на берегу будем жить.
На самом медленном в мире поезде '500 весёлых' мы всё-таки
добрались до Туапсе и утречком на катере добрались до Джубги.
Посёлок Джубга находился, как раз сразу за Новомихайловским,
в котором мы отдыхали после 9 класса, а с ним у меня связано много
хороших воспоминаний. Как только я увидел незабываемый пляж и
висячий мостик через речушку Нечепсугу, передо мной, как наяву,
всплыли лучшие моменты из жизни нашего 9-в класса и моего школьного
романа.
- Лёха, вот тут мы после 9 класса дикарями отдыхали. Вот было время! Море, солнце и первая любовь! Никаких тебе забот, рядом корейшая
подруга. Хочешь, загорай, а хочешь, на танцы в студенческий лагерь
иди. Вон там за мостиком под деревьями у нас стояли три палатки, - с
нескрываемой тоской делился я нахлынувшими воспоминаниями своему
другу, глядя на проплывающий мимо знакомый пляж.
В Джубге местность, на которую мы десантировались с Лёхой в
точности напоминала посёлок Новомихайловский. Здесь также протекала
маленькая речушка Джубга, и через неё был тоже переброшен висящий
на тросах на высоте 3-х метров воздушный мостик.
Мы поставили палатку на правом берегу речушки в пятнадцати метрах
от моря. Слева от палатки в 5 метрах протекала Джубга, а справа от нас
была гора под названием Ёжик. Она и действительно со стороны походила
на этого безобидного зверька, так как лысый нос выдавался в море, а
деревья на горе в точности сходили за ёжиковы иголки.
Лишние вещи нам мешали, а прятать их было некуда, места в двухместной
палатке и для нас то было маловато, а тут ещё два чемодана. Путём опроса
местного населения мы установили дом, в котором проживали наши
курсанты, и завалились с чемоданами в этот муравейник.
Моня, Рарик, Попов и фантомас наш Вася проживали здесь на птичьих
правах в самом настоящем курятнике, срочно переоборудованном
предприимчивым хозяином в трехместное жильё для неприхотливых, а
главное малоимущих курсантов.
Но, как не маскируй курятник, он всё равно остаётся курятником.
Куринным пометом высшей пробы от него несло за пять метров, запах
в курсантском нумере стоял весьма специфический. Кроме маленького
столика и стула на земляном полу в их аскетическом жилье стояли
раскладушки, и на этом набор платных услуг заканчивался.
Мы рассказали ребятам, где поставили свою палатку и пригласили
вечером заходить на новоселье, а свои чемоданы со шмотками и формой
поставили им под раскладушки. Так будет надёжнее, чем хранить
чемоданы в палатке.
Моня поведал о своей весёлой жизни в этом курином котухе и
пожаловался, что всё время хочется жрать. Хозяйка их не кормит, а в
столовой харч настолько отменный, что уже через час хочется повторить
заход.
Очереди из отдыхающих в столовой тоже нужно отстоять, поэтому
они закадрили себе подружек-пэтэушниц из столовой, которые утроились
туда работать на курортный сезон. Они им по вечерам любовь, а те в ответ
подкармливают отощавших курсантов.
- Ну, что, проглоты, отощали тут от любви и подножного корма. Тащите
вечером пару пузырей, а жратву и закусь мы вам с Лёхой гарантируем.
Накормим вас, а то, что это за любовь у вас такая получится на голодный
желудок, - взбодрил я своих коллег.
Дикарь на море это самый лучший вид современного отдыха. Ведь
только слившись с природой, человек полностью отключается от мирской
суеты и своих постоянных забот, висящих над ним дамокловым мечом.
Здесь же остаётся только одна извечная проблема - что мы сегодня жрать
будем. Да, ещё одна забота отхожего места, чтобы тебя не заметили, когда ты торопишься в кусты на Ёжик по большой естественной нужде, с малой
справлялись гораздо проще.
Загорали и купались мы с другом сколько хотели, на нашем биваке это
всё было. Правда, в магазин за продуктами сгоняли в местный 'центр' и
закупили в расчёте на неделю крупы, картошки и консервов. Пришлось
купить кастрюлю и котелок. Лёха по этой части был великий мастер, и к
вечеру у нас была готова каша перловая, салат и консервы в виде кильки
в томатном соусе.
Первым на наше новоселье прибежал Моня и принёс настоящую
курицу, которой он свернул голову в своём хозяйском курятнике.
Бедная бездомная курица по старой привычке зашла на своё старое
обиталище и попалась в цепкие Монины ручонки, а дальше уже дело
простое.
Мы быстренько ощипали бедную животину и забацали из неё такое
душистое варево, что соседи–дикари, обратив взоры в нашу сторону,
бесплатно вдыхали ароматы курятины, исходящие от костра возле нашей
палатки.
Когда спустилась ночь, на наше стойбище прибежали, клацая зубами
от голода, наши остальные гости: Гого, Вася и Рарик. Новоселье
отметили по высшему разряду, если не считать, что стаканов у нас с
Лёхой было только два. Поэтому пить тосты приходилось по очереди, но
нас это обстоятельство абсолютно не смущало. Какая разница чокаться
одновременно или по очереди со всеми большими пальцами гостей по
донышку стакана, означающему у подводников пожелание успешного
всплытия.
Когда голодные друзья утолили свой вечный голод, то, почувствовав
силу и уверенность, разбежались по своим пэтэушницам
А мы с напарником, как последние скупердяи, посчитали, во что нам
обошёлся праздничный вечер на нашем новоселье, и сразу смекитили,
что такой симбиоз нам очень выгоден. Они бутылки, а мы закуску.
Смешного мало, когда на всё про всё в кармане лежали 60 рублей
материнских денег, которые были оторваны от скромного семейного
бюджета ради двухнедельного отдыха на море своего младшего чада. У
Лёхи была тоже примерно такая же сумма, а ему ещё нужно было ехать
домой в Киров.
Мы кроме купания и загорания ничем другим не занимались, и, в
основном, всё остальное время проводили около палатки, готовя себе
опостылевшую жратву. Мы ж привыкли к распорядку дня и трехразовому
питанию. Конечно, постоянное употребление в пищу макарон и каши,
которые нам уже в училище надоели, нам тоже быстро набили оскомину.
Но походы в столовую убедили нас в том, что мы всё-таки стоим на
правильном пути. Уж лучше жрать то, что приготовили сами и то, что у
нас есть, чем втридорога, да в огромной шумной толпе стоять в очереди.
А потом за минуту проглатывать обед, приготовленный пэтэушницами,
который совсем не отличался кулинарными изысками. Те же макароны
или рис, но только с жидкой приправой, называемой подливкой.
Среди бела дня, в самую жару мы пошли с Лёхой за продуктами на
базар. Чтобы не терять время зря разделили свои обязанности. Лёха двинул на базар, а я в магазин за более прозаичными продуктами, хлебом
и консервами. Место встречи было у хлебного магазина.
Я вышел с авоськой из ржаного аромата крохотного магазина и стоял,
ждал Лёху с базарными покупками.
Минут через пять ко мне во всю прыть несётся главный заготовитель
с сумкой через плечо. Глаза, как полтинники, весь мокрый по пояс и
кричит:
- Сима! Полный атас и полундра! На базаре рухнула стена, и весь базар
смыло в реку. Бабы там попрыгали на свои прилавки, и всё равно стоят в
воде. Рвём когти к нашей палатке, её ведь тоже может смыть в море.
- Лёха, это вот эта-то сраная речушка такого переполоху наделала?
Неужели такое может быть? Это же нужно воде подняться метра на три,
чтобы смыть базар, - всё не укладывалось в моей голове состоявшееся
стихийное бедствие.
- Бабы на базаре говорят, точнее визжат, что где-то севернее прошли
сильные ливни, и речушка мгновенно отреагировала своим уровнем, -
выдавал на бегу Лёха свои разведданные с местного базара.
Мы проскочили по мосту через Джубгу, пока его ещё не успело снести,
и побежали по её правому берегу, заросшему высокой травой, к своей
палатке, до которой было километра два. В это время речушка на глазах
разливалась в ширину и затапливала всё подряд.
Навстречу по лугу, продираясь сквозь траву в человеческий рост,
ускоренным маршем двигались три солдата. Выцветшая форма одежды
на них была мокрой по грудь.
- Мужики, что там уже глухо, что ли? Можно как-нибудь проскочить?
– спросил я у запыхавшихся служивых.
- Берите ещё правее, тогда, может быть, и пройдёте, а здесь уже всё
затопило, - ответил мокрый сержант, и они побежали дальше.
- Хреновые наши дела! Лёха, чего теперь торопиться, один чёрт палатку
уже в море смыло, - раздосадовано высказал я свои предположения о
судьбе нашего жилища.
Мы взяли курс ещё правее и, как могли, понеслись к морю со своими
полными котомками. Пробегая мимо висячего мостика, мы заметили,
что все доски с него снесло водой, а от мостика остались одни троса.
Через нижние два троса переливалась несущаяся с огромной скоростью
грязная вода нашей речушки. Стальные тросы резали этот поток грязи,
набегающий на них, и вибрировали от сумасшедшего напора стихии.
Мокрые и взмыленные мы прибежали к нашей палатке и обалдели от
увиденного пейзажа. Наша маленькая зелёная палаточка в целостности и
невредимости стояла на своём месте. Она стояла такая маленькая и родная,
как ни в чём не бывало, на том самом месте, где мы её водрузили.
- Мама мия! Нам с тобой несказанно повезло, - обрадовано заорал Лёха,
и мы, как папуасы, начали скакать в непонятном танце дикой радости.
Проведённая разведка на местности позволила нам сделать целые
научные выводы из области гидродинамики.
По всем законам этой науки река, текущая в русле с крутыми берегами,
подняла свой уровень и вышла из берегов в узком русле, а в месте
впадения реки в море русло было широкое, и ширина в этом месте была намного большая, чем в верховье. Поэтому уровень в устье реки почти не
поднялся, а только речушка разлилась немного в ширину.
- Лёха, ты прямо гений, что выбрал именно это место нашей стоянки
для палатки, - хвалил я за осмотрительность своего кореша.
Вид на море был бесподобный! Мутная вода потока нашей грязнухи
ворвалась в чистую прибрежную полосу моря и оно пестрело всеми
цветами радуги на фоне принесённой грязи.
Содержимое прилавков базара теперь было в наших руках, точнее у
моря. Весь прибрежный район пляжа с обеих сторон речки был завален
плавающими в воде арбузами, дынями, яблоками, грушами, абрикосами,
персиками и прочими деликатесами, которые мы по своей нищете до этого
не покупали, так как считали, что дорого. А теперь вот они на халяву
приплыли сами, бери сколько хочешь!
А поток гостинцев всё прибывал и прибывал, словно речушка решила
накормить целое Чёрное море дармовыми овощами и фруктами.
Мы срочным порядком принялись собирать на мелкоте дары природы
и сносить их к своей палатке. Особо-то мы не жадничали и сделали
скромные запасы прямо в кустах у палатки, всего понемногу. Но нам
хватило и этого.
Теперь наши челюсти без устали принялись за уничтожение нежданно
свалившихся нам на голову богатых даров кубанской земли. Ели всё
подряд, пока на следующий день на нас не напал страшный, выражаясь
медицинским термином, понос.
Животы болели не переставая, и съеденное добро выскакивало из нас
с периодичностью 30-40 минут. Мы по очереди со страшной скоростью
выбегали из палатки и неслись к спасительному Ёжику.
Добежать до Ёжика сил хватало, а вот бежать ещё и вверх, и там
прятаться в зарослях, чтобы сделать своё грязное дело, уже было
невмоготу, поэтому мы сокращали свой маршрут, как только могли.
- Лёх, помнишь, Чукмасов драл нас на крейсере за общий котёл? А
мы ещё смеялись над его страшилками. Вот теперь, наверняка, настал
момент истины, о котором он говорил, - вспомнил с тоской я своего
командира роты и принял низкий старт, пролезая через двери палатки,
для очередного броска на Ёжик.
Лёха на следующий день не выдержал этой изнуриловки и сбегал
в аптеку, уложившись в отведённые организмом 30 минут. Он купил
каких-то таблеток и, как настоящий доктор Айболит, лечил меня от этой
страшной диареи.
Таблетки сделали своё дело, и мы значительно повеселели, но теперь
уже побаивались прикасаться к своим запасам, на случай рецидива.
По ночам мы подолгу сидели у собственного костра и вели долгие
беседы с другом или нашими одноклассниками, заскочившими к нам на
огонёк. По этой самой причине по утрам мы просыпались уже совсем не
с первыми петухами, а гораздо позднее.
Солнце уже выползало над высоким восточным берегом и начинало
тщательно прогревать нашу палатку. В ней становилось невыносимо
душно и вот в эти моменты начиналось наше утро. Мы выползали в узкую
щель двери и вприпрыжку неслись к прохладе моря.
Я заплывал метров на сто от берега и украдкой наблюдал за одинокой
фигуркой молоденькой девочки, сидящей на пляже недалеко от нашей
палатки.
Она приходила сюда каждое утро и в одиночестве загорала, сидя на
своем большом махровом полотенце. На вид ей было лет 15-16, она была
прекрасно сложена и внешности была тоже привлекательной. На спине
и животе у неё резко выделялись большие коричневатые пятна какой-то
кожной болезни, то ли проказы, то ли лишая.
Она тоже разглядывала мои одинокие дельфиньи кувыркания на глади
спокойной воды, но вся её поза и вид словно передавали мне её огромное
горе одиночества. Получалось, что я, как влюблённый дельфин, исполнял
свой брачный танец перед русалкой, сидящей у воды.
Желание заговорить с ней и познакомиться было огромное, но какой-то маленький детский чур заставлял меня обходить её стороной. Проказа
и лепрозорий для меня было чем-то страшным с детства.
- Лёш, такая красивая девочка! - восхищался я перед другом после
своего очередного утреннего танца на воде. - А вот не повезло с этой
заразой.
- Она сюда, наверное, лечиться и приехала. Может и повезёт ещё, -
успокаивал меня мой личный доктор.
Наши соседи, две какие-то девушки, видя наш аскетический образ
жизни, вечером предложили прогуляться по берегу. Мы любезно
согласились, благо животы уже пришли в свой меридиан.
Тогда, прогуливались по берегу девчонки показали нам, на что способна
человеческая алчность, и какие несметные запасы фруктов лежали у
некоторых палаток, стоящих на побережье.
Предприимчивые граждане не стеснялись в своих пороках жадности и
выкладывали целые горы дармового продукта у своих временных жилищ,
а потом мешками отправляли, кто, как мог, по своим домам и квартирам.
- Давайте понадкусываем все яблоки вот из этой кучи. Вот пускай утром
этот жадина переживает, что продукт попортился. Куда ему целые горы
яблок, - внесла своё предложение одна из подруг.
- Да тут не есть, а только надкусывать нам четверым всю ночь придётся,
и то не уложимся, - удержал я от дурной идеи всех остальных. – Я только
подумаю об этом, у меня сразу схватки в животе начинаются после
перенесённых недавно страданий от поноса. Будь он неладен, всю жизнь
отравил.
На берегу, у самой воды валялся дохлый дельфин. Он был такой
маленький, около метра длиной и жалкий, что грустно было смотреть на
это прекрасное животное, которое, очевидно, попало под винты катера.
Море своей волной выталкивало его труп на гальку берега и не забирало
к себе, словно показывая, что это люди виноваты в его смерти.
Я раньше никогда не видел дельфинов, но много читал об этих умных и
грациозных млекопитающих. А вот пришлось увидеть, но только в таком
горестном виде.
Огромное багряное солнце медленно заползло за горизонт, и почти
моментально земля окунулась в парное молоко темноты южной ночи с
мириадами звёзд на чёрно-синем бархате небосвода.
Тут уж нас с другом прорвало, и мы начали величать свою эрудицию
перед соседками в области познания созвездий и планет.
Мы как раз в училище только начали изучать мореходную астрономию
и знания прямо пёрли из нас. Ну, а если и соврали самую малость, обозвав
что-то не так, то ведь здесь авторитеты только мы сами, и никто нас не
поправит.
Подружки-соседки с нескрываемым интересом слушали наши басни и
старались даже запомнить, где какое созвездие и как его можно найти на
звёздном небе по небесным ориентирам.
Девы, конечно, были не фонтан, то есть не в нашем вкусе, а потому
мы только скуки ради провели с ними вечер, и на этом наши ночные
похождения закончились.
На следующее наше утро мы, как обычно, на карачках выползли в
узкий лаз палатки, и я сразу заметил, что нет моей русалки на привычном
месте.
Мы наперегонки рванули к воде, но мне показалось, что в мире что-то
не так.
- Лё-ха-а-а! Нет моей русалки! - с грустью завопил я другу.
- Да, тяжёлый случай, - констатировал неунывающий напарник. - Не
кому тебе теперь исполнять свои рапсодии из личной жизни дельфинов.
Пора и нам сматывать удочки.
Мы прекрасно загорели, вдоволь накупались и наплавались в тёплом
море. Но две недели пролетели, как одна, и мы договорились с Лёхой, что
пора и меру знать, да собирать свои манатки, ведь дома ждут матери.
Матери ведь тоже хотят посмотреть на своих сыновей, а ещё больше
покормить их своими домашними кулинарными творениями. Для них
сидеть и смотреть, как поглощает тарелку за тарелкой их ненасытное чадо
- это, как я понял, наивысшее выражение материнских чувств, заложенных
инстинктами самой природы.
В 4.00. мы поднялись, как по тревоге, срубили свою палатку и уложили
свой скарб в рюкзак. Поскольку воздушный мостик был разрушен водной
стихией, и восстанавливать его никто не собирался, нам пришлось, как
циркачам-эквилибристам или канатоходцам, переходить на другой берег
речушки по оставшимся тросам. За верхний трос держишься руками, а по
нижнему - только успевай переставлять ноги.
Нам нужно было забрать свои чемоданы из Мониного котуха, где
мы их оставляли на хранение. Мы, как два воришки, тихо и бесшумно
вошли в калитку дома и пробрались в курятник. Все спят и даже собаки
не гавкают.
Что за чудеса!? На Мониной раскладушке спала какая-то девочка, а
на двух других - тоже какие-то совершенно незнакомые женщины. Тихое
замешательство; где ж теперь искать наши чемоданы, поскольку под
раскладушками их мы не обнаружили.
Пришлось нарушить мирный сон девчушки. Спросонья она долго
ничего не могла сообразить, хорошо хоть не напугалась нас, и нам
пришлось несколько раз повторять один и тот же вопрос:
- Девочка, а где ребята, которые здесь жили?
Наконец до неё дошло, что грабить их никто не собирается, а ищут всего-навсего бывших жильцов, и она ответила:
- Ваши дяденьки уехали на три дня в Сочи, а хозяин пустил нас на это
время пожить здесь. Ваши вещи находятся у хозяина, - наконец-то внятно
пролепетала она, то, что нам нужно было, и снова захрюкала своим
безмятежным сном.
Катер отправлялся от причала в 06.00. и времени на поиски хозяина
этого Шанхая оставалось совсем немного. Мы постучали в окно веранды
и на встревоженный сонный голос с кавказским акцентом:
- Каво нада? – спросили, где найти хозяина.
- Нэ знаю, он где-то в домэ, - последовал ответ, и мы пошли дальше.
На наш стук в двери дома долго никто не открывал, а когда дверь
потихоньку отворилась, то за ней стояло всё перепуганное население
этого табора. Всего человек 10, конечно, кроме хозяина.
- Вы только нас не бейте, мы мирные люди. Нам срочно нужен ваш
хозяин. У него наши чемоданы с вещами, - как можно поласковее
задабривали мы встревоженный муравейник отдыхающих.
- Хозяин живёт на чердаке, - ответила нам женщина и пропустила в
дом.
- Лёха, вот жиды-то где! Сам даже на чердаке ночует, а с остальных
метров деньгу зашибает. Сверхпредприимчивость! – мимоходом буркнул
я Лёхе.
С лесенки чердака, как дядька Черномор, в тельняшке и с седыми
всклоченными кудрями и усами уже спустился хозяин этого приюта и
начал нам канючить:
- Мне ваши ребята обещали тельняшку подарить. Давайте тельняшку!
- У нас катер через полчаса отходит! Отдай наши чемоданы, и мы
побежали на причал. А тельняшку тебе не мы обещали, так что с них и
спрашивай, - упёрлись мы.
Пошёл он на фиг, устроил нам тут целую встряску, а мы ему ещё и
тельняшку подавай.
Черномор открыл огромный сундук, в котором в беспорядке были
свалены все наши и ещё какие-то вещи, и стал по одной шмотке
вытаскивать, а мы опознавали среди них свои и укладывали их в пустые
чемоданы.
Эта сортировка заняла почти 20 минут, и мы уже с Лёхой начали
мандражировать, что опоздаем на катер. Наконец мы выудили из этого
амбарного сундука все свои пожитки и, сложив всё в чемоданы, даже не
попрощавшись, понеслись на причал.
Катер уже стоял под парами, дизель потихоньку бухтел, и мы едва
успели запрыгнуть на его борт.
- Лёх, секи момент, - толкнул я Лёху и показал на берег.
Там из калитки своего дома вырулил Черномор в семейных по грудь
трусах, но уже без тельняшки. Он степенной хозяйской походкой морского
владыки вошёл в море около причала.
Катер отошёл, а мы всё смотрели на медленно заходящего в воду
капиталиста. Усы и седые кудри развивались на утреннем ветерке и
это придавало картине сказочную окраску. Действительно, как дядька
Черномор, но только без витязей прекрасных. Когда он погрузился по шею в воду, то окунулся с головой и взял обратный курс на берег.
Выйдя из воды, он, не стесняясь проходившего мимо катера с полной
палубой пассажиров, сверкая своей белой задницей, снял свои огромные
трусы, отжал их и вытерся ими словно полотенцем, затем, облачившись в
них, направился в свою калитку.
- Сим, я вижу в этом образе твое пенсионное будущее. Выйдешь на
пенсию, купишь себе такую же холобуду на берегу моря, и будешь обирать
отдыхающих граждан со всего Советского Союза. Чем не занятие для
бывшего флотского офицера, - фантазировал друг мой Лёха, пока катер,
набирая обороты, ложился на нужный курс в сторону Туапсе.
- До пенсии ещё дожить надо. Да и нет у меня жилки коммерческой. Не
могу я смотреть людям в глаза, если нужно их обдирать или обманывать.
Я лучше сам отдам, чем у кого-то что-то отобрать, - пытался я доказать
несостоятельность Лёхиной разработки.
- Да, знаю я! Я так, брякнул просто от скуки, - зевая от недосыпа,
согласился со мной друг.
Лёха почти сразу по приезде ко мне домой, собрал свои шмотки и уехал
на перекладных поездах к себе домой. Наконец-то мать успокоилась, что
я загорелый и здоровый буду почти 10 дней до конца отпуска дома, рядом
с ней.
В доме напротив нашего, но на другом конце квартала, тоже на четвёртом
этаже, жила Танька Подшиваленко. Далековато для прямого общения, но
видно её балкон и кто на нём. Я утром вышел и просемафорил ей руками,
она увидела меня и тоже помахала в ответ, семафор был принят. Теперь
местные аборигены-одноклассники уже знали, что я приехал восвояси.
В этот раз летом в городе оказалось много наших одноклассников,
и я, как обычно в каждый свой отпуск, старался собрать их в кучу и
пообщаться на воле южной природы. Так в будни им, видите ли, некогда
встретится, у всех свои дела и заботы, а при мне вроде бы появляется
причина для рандеву.
Я совершил целый рейд по знакомым адресам и ценой невероятных
усилий сумел вытащить своих занятых друзей на встречу одноклассников
к Вечному огню, в скверике на улице Кирова.
На встречу пришёл Славка Лебедев, Сашка Слепенчук, Лариска
Сташкевич, Наталья Бучинская, Татьяна Подшиваленко, Сашка Максимов,
Тома Демьяненко и даже, откуда он только взялся, Малышев Виталька.
Мы ещё на выпускном вечере когда-то в школе договаривались каждый
год встречаться у Вечного огня, и вот встретились хоть в таком усечённом
составе.
Я сразу заметил, что им приятно видеть знакомые физиономии своих
недавних одноклассников и поделиться своими изменениями в жизни, и
узнать как дела у других.
Вот такой толпой мы завалились в летнее кафе 'Молодёжное' на
площади Ленина. На улице жара и париться за стеклом аквариума ни у
кого не возникало ни малейшего желания.
Сдвинули два столика на летней веранде и уселись все вместе, как
смогли. Леба сгонял в гастроном и купил несколько бутылок вина, нам
больше и не надо было.
Мы сидели, как самые настоящие бедные студенты, на свежем
воздухе веранды кафе и закусывали провозглашённые тосты местными
пельменями и каким-то салатом.
Сразу на всех нахлынули школьные воспоминания, всем наперебой
хотелось высказать свою ностальгию по ушедшему в историю детству. На
мгновение мне даже показалось, что мы и вовсе никогда не расставались,
а вернулись с летних школьных каникул.
Наш всё такой же рыжий и лопоухий Леба учился в медицинском
институте в Калинине. Славка подсел ко мне и, заговорщицки улыбаясь,
спросил:
- Вов, а ты не желаешь подзаработать денег в своём отпуске? Я знаю,
что вам там одни копейки платят. Сейчас есть такая возможность.
- Это как и каким способом? Опять вагоны разгружать? – навострил я
уши.
- Пошли со мной в бригаду трупики формалинить, - не моргнув глазом,
выдал Леба.
- Чего, чего? Это что такая за бригада? – несколько поразился я
предлагаемой работой.
- В морге, чтобы покойничек не разлагался его нужно наформалинить.
Берёшь такую большую иглу, всаживаешь в определённое место жмурику,
и насосиком таким покачал немного и дальше - в другую точку. Работа не
пыльная, но нужно иметь привычку общения с товарищами, - с издёвкой
поведал про ужасную работу студент.
- Нет, Слава, качай сам свой насосик с формалином. Я эту жуть не
перенесу. Это не для меня, - напрочь отказался я от такой работы.
- Володь, это ж хорошие деньги. Ты сразу не отказывайся, подумай, -
продолжал настаивать будущий медик.
- Нет! Слава, и не уговаривай. Ищи себе другого компаньона для
таких работ, - окончательно подвёл итог я не совсем застольной темы
разговора.
Лариска сидела рядом со мной и как бы между прочим начала задавать
вопросы о ленинградской жизни, и не встречал ли я там Кольку.
- Не только встречал. Я и бывал у них несколько раз в общежитии на
улице Зайцева, в Автово. Они там с Виталькой живут в одной комнате.
Мы даже на танцы с ними ходили в их студенческий клуб. Может быть,
это и не клуб, а просто фойе на первом этаже. Посмотрел, как живут
студенты.
- Хорошо живут студенты! У них там полнейшая демократия, в отличие
от нашей казарменной системы. Хочешь, спать ложись, а хочешь, песню
пой или задания выполняй. Чертежей у них там полно всяких. Сейчас
на первом курсе им достаётся крепко. Работают люди, как негры в поте
лица, осваивая точные науки. Всё что-то чертят и чертят, когда только
успевают. Факультет у них ну очень серьёзный – приборостроительный,
- обстоятельно рассказывал я Лариске про наших ленинградских
одноклассников.
- А что такое приборостроительный факультет? – пытала меня дальше
Лариска.
- В каком-то смысле они мои будущие коллеги. Они, в принципе, будущие конструкторы нашего доблестного военно-морского оружия.
Оружия, которым нас учат стрелять и поражать подводного и прочего
противника под водой и на воде. Торпеды, ракеты и морские мины вот
чем они будут заниматься в перспективе, - как мог популярнее пытался я
ответить на Ларискин вопрос.
- Ужас! Тихий ужас! Вы же потенциальные убийцы людей! Столько
оружия против человека, а они ещё и изобретать его будут, - ударилась в
пацифистские рассуждения Лариска.
- Какие убийцы людей? Лариска, ты посмотри на меня, я что, по-твоему, похож на убийцу? Ты рассуждаешь, как настоящий пацифист.
Долой войну! А там хоть трава не расти, - немного задело меня Ларкино
сравнение меня с убийцей.
- Нас учат применять оружие против кораблей и подводных лодок, но
не как не против людей. Конечно, в этих кораблях сидят люди, но это ведь
не те простые смертные, которых ты имеешь в виду. Это тоже офицеры и
матросы, обученные воевать и исполняющие волю своего правительства.
Здесь всё решается просто: если не ты их, то значит они тебя… Вопрос
только, кто первый. До тех пор пока существует угроза со стороны США
превратить нашу страну в сырьевой придаток своей могучей державы,
нужно и оружие и мощные вооружённые силы. А вот, может быть, когда
политика у них там поменяется, то и оружие и мы не нужны будем.
Но такого никогда не произойдёт. Всем нужна нефть, газ и природные
богатства, которых у нас в стране несметные количества. Капиталу нужны
рынки сбыта и сырье. Все хотят жить хорошо и ещё лучше, - шпарил я
Лариске прямо, как на семинаре по общественным наукам в училище.
Ночь стояла тёплая и тёмная, и все решили сходить на кубанский мост,
где мы встречали рассвет своего первого взрослого дня после выпускного
вечера.
На мосту всё было без перемен, Кубань текла всё в том же направлении,
и всё так же носились машины, обдавая прохожих своими выхлопными
газами. Вот только Кубань после Невы мне показалась узким позорным
ручьём, чего раньше я не замечал.
Леба откуда-то достал гитару и начал величать своё песенное искусство.
И тут вдруг полились такие романсы и дворовая лирика.
Ах, Катя, Катя, Катя!
Катя - Катерина!
Жить с тобою, Катя,
Ну, одна малина!
Ты не сумлевайся, Катя,
Я тебя не брошу.
Катю, Катю, Катю!
Я такой хороший.
Я одену Катю.
Катю в пан и бархат.
Будет моя Катя
Не хужей Тамарки.
Ты не сумлевайся, Катя,
Я тебя не кину.
Катю, Катю, Катю,
Катю - Катерину.
Правда, только Кати среди нас не было, была только Тамарка. И кому
посвящал свою лирику наш удалой гитарист было не совсем понятно.
Но пел он настолько проникновенно и артистично, посвящая свой номер
всем нашим одноклассницам, что Лариска вдруг вспомнила былое.
Вспомнила, что Колька чем-то её обидел, а она и до сих пор не
может простить себя и его тоже, что они так нелепо расстались с ним.
У неё началась самая натуральная истерика. Видимо знакомые места
растревожили в ней былые чувства, а тут ещё и Славка своей песней
подсыпал соль на рану, и заставил болью вспомнить свою первую
любовь.
Девчонки пытались её успокоить, но она всё выкрикивала агрессивные
лозунги, что 'Колька идиот и сволочь!' и она ему никогда этого не простит.
Наташка, Танька и я втроём отвели Лариску к воде и девчонки умыли её
размазанные глаза кубанской водой. Прохладная вода сделала своё дело,
и всхлипывания вместе с лозунгами постепенно прекратились. Кое-как
успокоив Лариску, все срочно двинулись в обратный путь.
В скверике у Вечного огня мы шли вместе с Лариской, и она вдруг снова
начала ругать Кольку и плакать по своей несчастной несбывшейся любви.
Выпили то мы совсем немного, но видимо нервы у неё были натянуты,
как те же струны на её скрипке, и короткий экскурс в недалёкое прошлое
наводил на воспоминания о счастливых временах нашего беззаботного
прошлого.
Девчонки снова начали её уговаривать, но тут уже вступился я и
попросил их:
- Вы посидите вон на той лавочке, я её сам успокою.
Мы сели с ней на соседнюю лавочку, и я стал вспоминать и рассказывать,
как я в 10 классе несколько раз мирил их с Колькой по каким-то мелким
поводам их ссор. Приходилось сводить их в одном месте, а самому
потихонечку скрываться, чтобы оставить их наедине. Они вроде бы
находили общий язык, и ссора на некоторое время утихала.
- Если по каким-то мелким поводам вы с Колькой постоянно ссорились,
что же это за любовь у вас такая была. Помнишь, как я вас мирил и назначал
тебе встречу, и приводил Кольку? Ну и что толку, вы всегда находили
какие-то другие причины для своих раздоров. Чего вам делить-то было?
– недоумевал я, высказывая свои соображения плачущей Лариске.
- Я его так любила, а он, гад, уехал в свой Ленинград, и я теперь его,
наверно, вообще никогда не увижу, - продолжала всхлипывать Лариска,
беспомощно положив голову мне на плечо. - Спасибо тебе Вовочка. Ты у
нас всегда выступал, как миротворец и посредник.
Терпеть не могу, когда красивая девчонка плачет и размазывает свои
глаза. Было бы из-за чего, а тут прошло два года, а она вдруг вспомнила.
Я стал успокаивать её и гладил по щеке, только бы она прекратила свои
всхлипывания, а потом взял и поцеловал её прямо в находившиеся рядом губы. Странно, но я почувствовал, что Лариска ответила мне ответным
поцелуем.
- Ну, Ларис, не плачь ты, а то и я с тобой вместе сейчас начну рыдать.
Успокойся, всё будет хорошо! Ты такая славная девчонка. Ты ведь мне
уже давно нравишься, ещё с 7 класса. Но я всегда считал тебя гордою
недотрогой, увлечённой только музыкой. Потом была Алка, потом вы с
Колькой дружили, и я помалкивал – ты ведь была подругой моего Кольки.
А сейчас я тебе это говорю, потому что считаю, что должен тебе всё
сказать, - наконец-то, успокоил я Лариску.
Она перестала судорожно вздыхать и как-то внимательно сквозь свои
очки по-новому посмотрела на меня.
- Это ты сейчас мне все такие хорошие слова говоришь и целуешь,
потому что мы немного расслабились, а завтра ты будешь думать совсем
по-другому, - тихо и как-то очень грустно произнесла она.
- Ладно, пошли, я тебя домой отведу, уже поздно и родители наверно
начали метать икру. Завтра будет завтра, и я тебе всё повторю, если ты
этого захочешь сама, - подал я ей руку, и мы пошли домой, кивнув на
прощание друзьям, сидящим на лавочке неподалёку.
Я взял её теплую руку в свою, и мы быстро дошагали до её дома.
К себе домой я уже летел, как на новых крыльях. До меня только сейчас
дошло значение свершившегося. Я всегда смотрел в школе на Лариску, как
на идола, но не в жизни бы не решился оказать ей своё внимание. Уж больно
она была серьёзной и целеустремлённой в своих музыкальных стараниях.
Только и занималась своей скрипкой и музыкальным образованием, даже
казалось, что она и живёт в каком-то ином, музыкальном мире. А потом
их дружба с моим другом Колькой....
Я не смог дождаться вечера. Вырядился в свою белоснежную форменку
и внимательно оглядел себя в зеркало. Вроде нормальный вид!
Как лихой гусар, сверкая золотом якорей и шевронов, я прибежал
домой к Лариске. Я присел перед ней на одно колено, взял её руку и,
честно глядя ей в глаза, как преданная собачонка, произнёс:
- Ларис, ты помнишь, что я тебе вчера говорил? Тебе всё повторить?
Она обхватила мою голову руками и, прижавшись к ней, сказала:
- Вовочка, можешь не повторять, я верю. Я ведь тебя не первый день
знаю. Мы с тобой знакомы уже больше 5 лет, и я всегда выделяла тебя среди
наших ребят. Я знаю, что ты всегда был очень порядочным мальчишкой.
Только вот где же ты раньше был? – задумчиво спросила она.
- Раньше был в училище имени Фрунзе, - в тон её вопросу ответил я.
– А сейчас в отпуске и у твоих ног. Лар, какая разница, где я раньше был.
Главное, что мы наконец-то нашли друг друга. Одно плохо, что от отпуска
осталось всего 10 дней, и через 8 суток мне нужно будет возвращаться в
Ленинград.
- Ну почему? Ну почему, так несправедливо устроена жизнь? Всего
восемь дней! А дальше что? – капризным голосом возмущалась Ларка.
- А дальше… а дальше для тебя родная, есть почта полевая. А мы
пойдём в море на практику. Кстати, ты знаешь, что означает твоё имя
- Лариса. Лариса с греческого - это чайка. У тебя вполне морское имя.
В море наш корабль всегда сопровождают чайки. Их за кораблём летит обычно целая туча, попробуй, разбери, какая из них будешь ты. Правда,
по другой легенде чайки – это души погибших моряков, которые всегда
кружат над морем и над людьми, - стараясь делать как можно более
беззаботный вид, успокаивал я Лариску.
Ужас предстоящей разлуки уже тоже сидел в душе, не хотелось даже
думать о том, что скоро нужно садится в свой скорый поезд под № 21.
Лариска всегда ходила в очках, у неё была близорукость. Очки ей
очень шли, но они своими стёклами немного уменьшали глаза, отчего
настоящих красивых глаз никто не видел.
- Ларис, сними хоть ненадолго свои очки. Они уменьшают и искажают
твои глаза, а мне всегда очень хочется смотреть в настоящие. И запомнить
их хорошенько, - упрашивал я Ларку.
В нашем Армянском скверике, как обычно была темнотища, не приведи
господь, поскольку все лампочки на фонарях были побиты местными
хулиганами из рогаток и воздушек ещё в те времена, когда я учился в школе
и вставлять новые никто не решался. Всё равно разобьют на следующий
же вечер. Лучшего места для уединения от назойливых людских глаз и не
придумаешь.
Мы с Лариской все наши вечера проводили на лавочке напротив огромной
клумбы. Когда-то там в центре стояла целая скульптурная композиция
из сказки Бажова 'Каменный цветок', выкрашенная в малахитовый цвет.
Данила-мастер с хозяйкой Медной горы у сработанного им каменного
цветка. Выло время там и вода журчала, но кому-то помешал этот
старомоднаый фонтан, и его убрали, осталась только большая цветочная
клумба.
Мы сидели в сплошной темноте под ветвями единственной в этом
сквере берёзы, а может быть и во всём городе, потому что берёзы в
Армавире - настоящая редкость.
Пользуясь возможностью, отчаянно целовались и шептали друг другу
хорошие и добрые слова так, словно пытались наверстать упущенное
время и достать будущее. Только светящиеся в темноте стрелки моих
'Командирских' часов напоминали нам о том, что мы всё ещё живём на
Земле, а ни в каком не раю.
А на рай точно похоже! Тишина, теплынь, на небе вызвездились все
созвездия северного полушария, как на ладони, и висят совсем-совсем
низко и близко. Эта божественная южная ночь придавала блеск звёздам
и женщинам.
- Ларис, вон видишь, на небе самая яркая звезда горит, - показывал я
Ларке на большую звезду. – Знаешь, как называется? Арктур. Из созвездия
Волопаса. Эта звезда больше звезды нулевой величины, то есть самая
яркая на северном небе.
- Ты что все звёзды на небе знаешь по именам? – удивилась Лариска.
- Ну, все не все, но много знаю. У нас в училище мореходную астрономию
преподаёт однофамилец нашей Наташки Бучинской. Маленький такой
капразик, чёрненький с лысинкой на голове. Он настолько вежливый и
культурный товарищ, что можно только завидовать ему. Так вот у нашего
Бучинского подпольная кличка 'Волопас'. Он, конечно, никаких волов не
пасёт, но так случилось, что ушлые курсанты окрестили его за беззаветную любовь к астрономии.
- В училище есть свой небольшой планетарий. Когда Бучинский на
занятиях опрашивал курсантов, указывая на ночное небо своей светящейся
звёздной указкой, то произошёл такой анекдот:
- Ну, вот вы, товарищ курсант, назовите мне, пожалуйста, это
созвездие?
- Волопас! - без тени смущения отвечает курсант.
Хотя это, разумеется, какое-то совсем другое созвездие.
- Неправильно! А вот, вы, товарищ курсант, назовите мне вот это
созвездие, - и показывает своей стрелкой уже другое созвездие.
- Волопас! – опять следует неверный ответ.
Третий раз показывает, и опять всё Волопас.
- Товарищи курсанты, что вас всех зациклило на Волопасе. Я Волопас!
Я Волопас! Вот он перед вами! А это Возничий, Лебедь и Геркулес! –
срывался Бучинский, соображая, что это просто тихий заговор против
него.
- Вовочка, а кто такой капразик и что такое нулевая величина звезды?
– интересовалась моей терминологией Ларка.
- Капразик - это уменьшительное от капраза, то есть сокращенно
маленький ростом капитан 1 ранга. Ниже идут капдва и каптри – капитаны
2-го и 3-го рангов. Тебе интересно, что такое звездная величина?! -
удивлялся я её вопросам.
- Уж-ж-жасно интересно! Ты так всё хорошо рассказываешь, что я
готова тебя слушать и слушать, хоть всю жизнь, - откровенничала Ларка
и приготовилась слушать дальше.
- Звёздная величина – это такая хитрая характеристика светил, что я и сам
точно не могу сказать, как её можно пощупать. Но, что интересно, она никак
не характеризует сами размеры звезды, а определяется освещённостью,
создаваемой ею на Земле. Лучше будет сказать, что это блеск звезды.
Самые яркие звёзды имеют отрицательную звёздную величину. Ну, к
примеру, Сириус, Арктур, Солнце и Луна, а дальше идёт нулевая и первая
величина. Самые слабые звёздочки имеют шестую звёздную величину.
Это не очень-то интересно. Астрономия, она ведь очень древняя наука и
эти хитрые астрономы запутали всё так, что обывателю без бутылки не
понять. Короче, чем ярче светит звезда, значит её величина ближе к нулю.
Когда будешь скучать обо мне, ты смотри почаще на звёзды, а я тоже буду
смотреть на них и будем вместе, - как неважнецкий лектор читал я свою
занудную лекцию.
- Вовочка, а разве Луна это звезда? – спросила Ларка.
-Да нет, конечно. Но раз она отражает солнечный свет и сама становится
как бы источником света, то и ей условно соответствует своя звёздная
величина. Понятно, что здесь много условностей и запутано всё до
невозможности, - пытался я объяснять, как можно попроще.
- Вов, а зачем вам, военным морякам изучать астрономию, - наповал
сразила меня Лариска.
- Вопрос, конечно, интересный! Далеко-далеко в море, вне видимости
берегов нужно постоянно знать свои координаты, то есть где же ты
плывешь. А поскольку ориентиров кроме наших светил нет, то мы и пользуемся небесными услугами. Небесная механика движения настолько
стабильная и точная, что можно заранее, на несколько лет вперёд,
рассчитать положения всех основных светил. Вот мы и пользуемся этими
талмудами астрономов, которые называются 'Морской астрономический
ежегодник' и есть ещё ряд таблиц. С помощью древнего инструмента
секстана определяется высота светила над горизонтом и по таблицам
рассчитывается место корабля на момент замеров. Сейчас это уже
анахронизм, поскольку существуют различные радиолокационные и
радионавигационные системы определения места корабля. Но в военное
время или в аварийных случаях эти системы, скорее всего, не будут
работать и тогда остаются только дедовские методы.
- Как всё сложно, - сделала свой вывод Ларка.
- Да ты не забивай себе голову этой чепухой. У меня ведь в школьном
аттестате по астрономии стоит 'тройка'. Чёртов Сидор - 'Иван в квадрате'
со своим занудным преподаванием этого предмета, начисто отбил у меня
интерес к этой науке. Вот сейчас бы я ему с радостью навтыкал по этому
предмету, - вспомнил я нехорошими словами своего бывшего учителя
астрономии.
- Давай договоримся, какая звезда на небе будет нашей. Ты смотришь
на эту звезду с корабля, а я у себя в Краснодаре, - предложила Ларка
приемлемый выход на время разлуки.
- Арктур! Самая яркая звезда в созвездии Волопас! Теперь по ночам,
как лунатик, буду смотреть на нашу звезду и думать о тебе. Жаль только
погода на Балтийском море совсем не похожа на здешнюю. Там чистое
небо осенью бывает не часто, - утвердили мы нашу небесную спутницу.
Теперь мы были взрослыми и могли сидеть в темноте сквера хоть до
утра. Но Лариска беспокоилась за своих родителей, и поэтому мы позже
часа ночи никогда не гуляли по ночному Армавиру.
Родители Лариски - Лидия Николаевна и отец Вадим нам никогда и
нисколько не мешали, они понимали наши чувства перед приближающимся
расставанием на целых полгода и старались нас приободрить. И только
младший брат Игорь, белобрысый и шустренький малый мог влететь
в любой момент в Ларискину комнату и затевал со мной какую-нибудь
возню детских игр, не обращая внимания на то, что сестре не до игр.
Лариска была тонкой и впечатлительной натурой, одним словом
настоящий музыкант. После моих ночных уроков астрономии её любимая
песня стала тоже с астрономическим названием - 'Луна'.
Эту песню своим изумительным голосом пел Валерий Ободзинский.
Он её пел так проникновенно, что эта мелодия даже мне самому сильно
запала в душу.
Ларка часто ставила пластинку на проигрыватель и мы, обнявшись,
танцевали и слушали слова о том, как 'море целуется с Луной' и про
'лунную дорогу, которой никто не шагает' и 'девчонку, с которой танцевал
я'.
Трагизм звучащего голоса исполнителя, как нельзя совпадал с нашим
настроением душ, и мы думали о предстоящей разлуке и возмущались
несправедливостью земной жизни. Только нашли наконец друг друга
и признались в своих чувствах, а тут уже вот она разлука на горизонте замаячила. И не на несколько дней, а на целых полгода мирской жизни.
В последний день, в день своего отъезда я привёл Лариску к себе
домой и познакомил с мамой, отцом и сестрой. Она увидела висевшую на
стене скрипку отца и, настроив её как положенно, сыграла пару каких-то
мелодий, берущих за душу своей грустью.
Отец сидел и слушал, как завороженный, Ларкину игру, словно впервые
слушал звуки своей скрипки, но в руках профессионала. Действительно
скрипка в её руках даже звучала совсем по-другому. Ему очень понравилась
её исполнение, и он задавал ей какие-то вопросы о смычке и настройке
скрипки.
На вокзальном перроне у поезда я обнимал и целовал свою Лариску
на глазах у родителей, мы ведь прекрасно понимали, что это последние
мгновения, последняя возможность перед разлукой и поэтому совсем не
стеснялись.
Проклиная в душе этот противно визжащий своим гудком оживший
поезд и сдерживая свои порывы, я заскочил в тронувшийся вагон и ещё
долго махал стоящим на перроне моим самым родным людям.
Раньше я очень любил этот скорый, а сейчас мне так хотелось,
чтобы у него невзначай отвалилась колёсная пара и он остановил свой
ускоряющийся бег. Хоть на 10 минут!
Здесь, в стенах училища я так остро почувствовал огромную душевную
пустоту и потерю своего любимого человечка, на которого готов был
молиться и днём и ночью. Но поезд ушёл, и нужно было набираться
терпения и ждать, ждать и ждать...
Чукмасов, прочитав послания военного коменданта Армавира в наших
с Лёхой отпускных билетах насчёт воинской чести, влепил нам по горячим
следам по одному месяцу без берега со своим напутствием:
- Чтобы вы у меня в следующем отпуске пробегающую мимо мышь за
версту видели, а не только капитана, да к тому же ещё коменданта! Вы же
уже не дети, на третий курс перешли и соображать должны, что гордость
тут не к чему. Лучше лишний раз рукой махнуть, чем потом в комендатуре
париться строевыми занятиями.
Да бог с ним, с этим берегом! Всё равно завтра вечером уезжаем на
поезде в Ригу, а оттуда в Лиепаю на практику. А с корабля в увольнение
много не набегаешься, итак целый месяц не будут отпускать. Так что
мы с Куншиным особо не расстраивались, всё пройдёт, но армавирского
капитана мы запомним надолго.
А вечером следующего дня поезд нёс на своих стучащих колёсах
целых два вагона курсантов в сторону Балтийского моря и столицы
Латвии. Вагон был набит нашим братом по самое дальше некуда. Если
нормальные люди размешались в вагоне в количестве 50 человек, то нас
было около ста. Так что размещались везде, где только можно упасть,
разве, что кроме потолка.
Вот повезло-то проводникам, заполучившим в свою временную опеку
такую толпу развесёлых молодых и деятельных пассажиров. Уже через
несколько часов путешествия вода в туалете вагона закончилась и не
только в умывальнике.
Дальше мы добирались до Риги в сухо-безводном варианте, от которого распространялись совсем не гигиеничные запахи от мест
общего пользования, а всё мусорные баки были завалены пустой тарой от
напитков всевозможного разлива.
В Ригу мы прибыли 1 сентября рано утром и до следующего поезда
у нас был свободным целый день. Чтобы как-то скоротать время Чук
устроил нам экскурсию по городу.
Чукмасову раньше часто приходилось бывать в Риге, и он успел
её изучить не хуже любого экскурсовода. Мы бродили по Старой Риге
организованной толпой, а командир роты исправно исполнял роль нашего
гида.
Чукмасов в роли экскурсовода по старой Риге
Особое внимание Чук уделил Домскому собору Старой Риги. Мы
стояли около этого старинного и своеобразного строения, построенного
в готическом стиле, которое сохранилось в первозданном виде ещё с 13
века. Сколько минуло всяких войн и передряг, а его словно это никак
не коснулось. Он стоял на небольшой площади уложенной каменной
брусчаткой, по которой хаживало минимум как 20 поколений людей.
Чукмасов сообщил нам и уникальность этого собора. Там стоял первый
в нашей стране старинный орган, ещё той исторической постройки и
здесь до сих пор устраивают мессы с исполнением органной музыки
произведений Баха.
Мы, понятное дело, привыкши к халяве, рванулись на вход, но это ведь
был не музей, в который военнослужащих пускали за символическую
оплату, а действующий собор. Там как раз раздавалась органная музыка и
пение, видимо, шла месса, и я послушал его необычное звучание, но стоя
около открытых дверей.
Музыка меня потрясла, казалось, звук исходит откуда-то из-под земли и его объёмное звучание здорово давило на сознание. Мне сразу почудилось,
что там внутри собора находятся крестоносцы в своих доспехах и белых
плащах с крестами, которые усердно молятся перед походом на Русь. Тут
ведь до Пскова и Новгорода совсем недалеко.
У Домского собора Старой Риги
Конечно, в Ленинграде нигде такого старинного готического стиля в
строениях не найти, поэтому для нас были удивительными эти тянущиеся
в небеса остроконечные строения.
Потом нас занесло в Парк выставки скульптуры. Нам очень понравилась
сидящая Ева с яблоком в руке, и мы с Юркой сделали вид, что подхватили
её на руки и уносим с собой на поезд, а Лёха запечатлел этот момент, и
получилась неплохая фотография.
Латыши были в первых рядах авангардного искусства в области
скульптуры и керамики, и только у них можно было увидеть обнажённую
женскую натуру, созданную в камне и других материалах.
Похитители 'Евы'
Попробовали мы здесь и газированное вино из пивных бокалов, которое
продавалось в киоске, как обычное пиво. Пиво то гадость приличная, а
здесь еще и кислое вино, да с углекислым газом.
Может быть, мы чего-то не понимали, в чем же заключалась изюминка
этого напитка, но лично мне совсем не понравилась эта латышская
новинка виноделия, бьющаяя по голове своим винным газом.
На причале Городского канала в Лиепае нас ждал уже знакомый
буксир МБ-157 'Первомайский'. Он, лихо дымя своей единственной,
но огромной трубой, доставил наш несколько полинявший от поездок в
поездах контингент вместе со всеми морскими чемоданами и рюкзаками
на тот же крейсер 'Комсомолец'.
Морские чемоданы были набиты ящиками с секстанами и прочей
астрономической справочной литературой, которую заботливо подготовил
для нашей практики всё тот же Волопас-Бучинский. Морские чемоданы -
это, на всякий случай, такие брезентовые мешки, имеющие форму ящиков
с ручками и шнуровкой, длиной до полутора метров, в которые можно
набивать груз, ну а в пустом виде он сворачивается и занимает совсем
немного места.
'Комсомолец', как на картинке, вырисовывался своими огромными
трубами и стволами главного калибра на фоне молов аванпорта, благо
погода на удивление была солнечная и тёплая.
Знакомые запахи разогретого палубного железа и приятный запах свежего хлеба, исходящий от пекарни корабельного камбуза, смешанный с
запахом сгоревшего мазута, напомнили прошлогодние морские страдания
в штормовых условиях.
Правда теперь мы уже были не те салаги, и форма уже не сидела на
нас кулём, по которой любой матрос мог определить, что мы впервые
шагнули на палубу настоящего корабля и нас можно прикупить на любой
мелочи морского жаргона.
На этот раз мы уже прекрасно ориентировались в помещениях и боевых
постах крейсера, да и боцман нам теперь был уже не страшен в своих
бесшумных дырчатых тропических тапочках.
Мы уже ориентировались по корабельным склянкам крейсерской
рынды (колокол) и даже знали, что такое рында-булинь, которая крепилась
к языку колокола. Это и была самая короткая снасть в такелаже любого
корабля.
Крейсер выполнял свои задачи, и мы ему в этом абсолютно не мешали.
Он совершал переходы между Лиепаей и Таллином и в полигонах боевой
подготовки выполнял артиллерийские стрельбы и прочие задачи.
В такие моменты мы во все глаза и уши, которые приходилось
затыкать лампочками, смотрели, как лупят орудия главного калибра
по артиллерийскому щиту, невидимому простым глазом из-за большой
дистанции стрельбы. На стойках щита стояли уголковые отражатели,
с помощью которых радиолокационная станция отслеживала цель и
выдавала целеуказание на стрельбовую станцию.
Грохот 152-милиметровых орудий был внушительный, в коридорах
и кубриках, расположенных в носовой части корабля иногда лопались плафоны лампочек освещения, и осыпалось пробковое покрытие со
старинных переборок в отсеках.
Мореходная астрономия под главным калибром
Как только на переходе морем появлялось солнышко к нам в кубрик,
как по тревоге, прибегал капитан 1 ранга Бучинский и заставлял, да
скорее упрашивал, нас выходить на верхнюю палубу на бак или ют для
тренировок с секстанами. И мы 'качали солнышко', то есть тренировались
в замерах высоты Солнца.
Волопас своё мореходное дело знал туго, и он вежливо, но настойчиво,
объяснял и показывал, как нужно совмещать Солнце с горизонтом, и как
правильно покачивать секстан для касания Солнышка с горизонтом. На
вот такой-то тренировке меня и заснял неизвестный фотограф.
Хуже дело обстояло ночью, когда вдруг из постоянной завесы облаков
открывалось чистое небо, и на нём вырисовывались звёзды. Тут Волопас,
как заведённый, бегал по спящим кубрикам и корректно поднимал нас
с коек на ночные бдения с секстаном и работой со звёздным глобусом.
Он был неутомим в своих преподавательских способностях и пытался
всеми фибрами души передать нам свои знания звёздного неба со всеми
его созвездиями и планетами вместе.
Но курсант есть курсант и потревоженный его ночной сон требовал
своего – доспать и досмотреть свой сон любыми путями. Выйдя на палубу
с секстаном в руках и на несколько минут изобразив перед Волопасом
прилежную работу, все эти прилежные ученики постепенно втихаря
рассасывались по шхерам, которых на корабле было предостаточно. Ну, а
там, ясное дело, кто как мог, пытался опять вступить в связь с Морфеем и
переключить канал на недосмотренный сон.
В итоге бедный Волопас оставался с двумя-тремя самыми ярыми
поклонниками астрономии и в недоумении произносил:
- Товарищи курсанты, как же так! Вдруг завтра не будет такой
возможности потренироваться и порешать задачи. Терять такую
возможность! Я не понимаю, как можно равнодушно спать, когда на небе кружит целый хоровод звёзд!
'Качаем солнышко' в секстане. Федя - главный секстанёр
После стрельб крейсер заходил в Купеческую гавань Таллина, как
геройский корабль, так как все полотна щитов для стрельбы были
продырявлены нашими меткими пушкарями, которых на корабле
частенько называли 'рогатыми'.
На следующий день было самое настоящее увольнение в город. Первый
раз командиры рот разрешили увольнение по увольнительным запискам,
а это уже не экскурсия, но нам с Лёхой Чук напомнил про 'месяц без
берега' и пожелал наводить порядок в кубрике в качестве дневальных.
Обидно слышать от командира такое нехорошее напоминание и сидеть в
железе, когда другие пошли на уже знакомый берег.
В глазах тоска и зависть гложет, что всё наше хулиганьё сбежало на
берег, а ты тут, как белый пудель, сидишь в тишине кубрика. От тоски по
Лариске и дому вдруг сами собой в голове стали рождаться некие подобия
стихов.
Дневальный по кубрику
Записал, и получилось нечто похожее на философию несчастного и
обделённого судьбой. Конечно, это были корявые строки, я ведь далёк от
поэзии и искусства, но сочинил, как мог и от всего сердца.
Если б земные люди,
На год, а лучше на два,
Забыли бы все-все в мире
И даже любви слова.
Потом, если люди вдруг снова
Вспомнили все слова.
Стали весомей вдвое
Значения их тогда.
Я почти через день строчил письма Лариске в Краснодар и только иногда
домой матери. Но сюда в море ответные письма пока не приходили, ведь
свой адрес я написал только в первом письме, поэтому стихи мои долго не получали должной оценки человека, которому они собственно были
посвящены.
В одну из экскурсий по Таллинну мы с Лёхой и Юркой зашли в
магазинчик сувениров на Ратушной площади.
Столько здесь было всяких безделушек, сувениров из различных
камней и янтаря, керамики, кожи, металла и дерева, что просто глаза
разбежались. Какие-то брелки, статуэтки, подсвечники, вымпелы городов,
кожаные портмоне и кошельки всяких расцветок, косынки и флаги, чего
там только не было.
Но я выбрал небольшую очаровательную деревянную куколку, одетую
в эстонский национальный наряд. Кукла была сделана очень примитивно,
но наряжена с таким вкусом и изяществом, что даже не было заметно, что
представляла она собой всего лишь стойку с перекрестием и деревянным
шариком головы. Всё это прикрывала и украшала яркая одежда эстонского
национального наряда и головной убор. Я решил, что это будет скромный,
но отличный подарок на день рождения своей Лариске, который был 8
ноября.
В Лиепае огромное озеро Лиепаяс, оно вытянулось с севера на юг, и
его протяженность составляла километров 12-15 при средней ширине
примерно чуть больше километра. Еще Петр 1 заставил в своё время
прорыть два канала: Городской и Военный, которые соединяли озеро с
морем.
Кораблю можно было с моря войти в один из каналов и через озеро
выйти в другой канал, а там уже снова в море, но другим путём. Петр был
великий стратег и сделал это очень грамотно и удобно.
Но в наше время это никому особо не нужно было, и через Городской
канал построили нераздвижной бетонный мост, озеро обмелело, а
фарватер в нём никто сто лет не чистил и постепенно этот проход перестал
существовать.
А через Военный канал немцами был построен Воздушный мост,
который раздвигался не так как питерские мосты. Половинки моста
горизонтально расходились в разные стороны, освобождая пространство
для прохода кораблей в средней части моста.
Поскольку весь наш флот в исторические времена был сплошь
парусным, то и внимание на флоте парусной подготовке уделялось особое.
Каждый офицер должен был досконально знать весь корабельный рангоут
и весь набор стоячего и бегучего такелажа на корабле до последней
рында-булины и стеньги. А это только больше сотни одних замысловатых
названий типа 'крюйс-бом-брам-стень-штаг' и так далее.
Ну, а нам уже, можно сказать, повезло больше, и мы служили в век
атомоходов и авианесущих кораблей, где из всего этого парусного
хозяйства остались только небольшие шлюпки.
За мостом в Городском канале находился плавпричал шлюпочной базы,
у которого стояли несколько шлюпок. Вот сюда-то мы и приходили, где
усердно тренировались в плавании на них под парусами.
Если управлять этим небольшим плавсредством на веслах мы уже
умели, то до парусов на Неве у нас дело не доходило. А здесь на озере
простор широк и есть место для исправления ошибок при выполнении поворотов. Паруса - это уже далеко не весла и здесь ошибки могут
привести к овер-килю, проще к перевороту вверх килём.
На раздутых парусах по Лиепайскому озеру
Шлюпка она отличается тем, что не имеет большого и тяжёлого киля,
как у яхты. Поэтому при достаточном крене на борт шлюпка может
просто-напросто перевернуться со всеми вытекающими последствиями.
А нам никому не хотелось оказаться за бортом в воде, да ещё осенью, и
даже если на тебе спасательный жилет.
Командирами шлюпок у нас были наши преподаватели и наш Чук, который лихо и все точно по 'Командным словам' по-уставному шпарил
нам команды, а сам рулил шлюпкой, сидя на кормовой банке с румпелем
в руке.
Командир шлюпки капитан 3 ранга Чукмасов.
- К повороту форде-винд! – командовал Чук, сидя на корме в своей
пилотке и шинельке. - Кливер раздёрнуть!
Как только нос шлюпки пересекал линию ветра, то кливер начинал
трепетать на ветру и командиру следовал доклад:
- Кливер полощет!
- Шкоты на левую! – четко командовал рулевой, и шлюпка, перевалив
носом линию ветра, ложилась на новый галс, и неслась полным ветром,
бороздя просторы Лиепайского озера.
К концу нашей практики мы уже сами знали все действия и команды и
умели управлять шлюпкой не хуже наших отцов-командиров. Ну, бывали,
конечно, ляпсусы, но без них никак в жизни не бывает.
Ну, посадил я шлюпку на мель, желая выполнить лихой поворот у самого
берега, а там оказалось совсем мелко. Дал команду своему экипажу:
- Весла на укол!
И с помощью упора веслами в илистое дно сняли шлюпку с мели и
продолжили своё плавание. Навигационной карты озера у нас не было и
где, какие глубины мы не знали.
В Лиепае нас уже в увольнение самостоятельно не пускали, устраивали
экскурсии по городу, а это почти то же самое увольнение.
Чук приводил нас в центр города к универмагу 'Курземе' и отпускал
на все четыре стороны, но с условием прибытия к месту сбора через три
часа. И мы уже действовали по своим планам, хотя какие там у нас могли
быть планы в незнакомом городе и без денег в карманах.
Поэтому мы обошли все центральные торговые точки, где с интересом
разглядывали местные сувениры и товары.
Федя есть Федя, ему вдруг срочно захотелось испить именно водки, а
не местного яблочного вина под названием 'Аболу винс'. Но оказалось,
что это совсем не просто. Водку здесь днём с огнём не найти.
Незадолго до нашего прибытия здесь прошёл сильный ураган и
навалял много деревьев в лесах. Чтобы убрать поваленные деревья, сюда
в Лиепайский район съехались несколько больших бригад лесорубов из
Белоруссии, и вот тут-то и началось.
Все бригады вкалывают по расчистке леса, а одна ездит по району
и скупает водку, всю подряд. И работа пошла в полном масштабе.
Днём работают, а в остальное время горькую пьют. Так что местному
народонаселению оставалось только вино и коньяк, да ужасные
слухи, ходившие по городу, о всяческих нехороших подвигах пьяных
лесорубов.
Федя путём заигрывания шутками и прибаутками с местными
продавщицами, можно сказать, добыл две бутылки 'Кристалла', но с
ужасной переплатой. Если бутылка стоила около 3 рублей, то он отдал 20
рублей за две штуки.
На красивом пляже с белыми песочными дюнами в городском парке мы,
как последние лесорубы из той же Белоруссии, злоупотребили местный
'Кристалл', закусывая молочными сырыми сосисками, и довольные эффектом пошли осматривать достопримечательности парка.
Лиепая, Приморский парк. / Ресторан 'Банга'. 21.09.68 г.
Прямо рядом с пляжем, у пивного павильона, в котором продавали
хорошее чешское пиво, а наши знатоки после водки очень высоко оценили
его качество, мы сфотографировались на память. К нам с Лёхой и Юркой
откуда-то примазался и Глобус.
Посещение городского парка закончилось рестораном 'Банга' и деньги,
которых у курсантов никогда нет, как не странно, нашлись на скромное
употребление латышского пива под названием 'Сенчу алес' и по сто
граммов местного экзотического 'Рижского бальзама'.
За столиком, на веранде ресторана Чернавских, Анциферова и меня
наш Лёха запечатлел, как гуляющую в 'Банге' морскую братву. А Цубер,
который никогда в жизни не курил, вдруг от избытка чувств, навеянных
такими напитками, задымил, как паровоз, вонючей 'Примой'. Погуляли
хорошо, но маловато.
Весёлой и весьма раскованной компанией мы прибыли на причал, где
стоял наш буксир. И уж, тут на борт буксира залезали кто, как смог. У
всех во рту торчали сигареты, и дым от двух сотен наших курсантов стоял
выше, чем дым, исходящий из трубы мощного морского буксира.
Так уж случилось, что в городе, в магазинах которого практически
отсутствовала продажа спиртных напитков, все жаждущие удовлетворили
свой интерес к Бахусу и оказались в меру выпившими. Недаром говорил
наш Чук, что нормальный курсант он завсегда грязи найдёт.
Когда же буксир пришвартовался к плавпричалу, стоящему у борта
крейсера, то руководитель практики целый капитан 1 ранга Кукушкин
поручил мне, как самому трезвому амбалу, стоять на страховке своих
товарищей при выгрузке с борта буксира.
Воодушевлённый таким высоким доверием своего командования, я
первым лихо сиганул с буксира на плавпричал. От такого молодецкого
прыжка моя белоснежная бескозырка неожиданно сорвалась с головы и,
прокатившись колесом несколько метров, остановилась, и легла именно
в пятно мазута на палубе. По всем законам подлости она и легла в мазут
верхом белоснежного чехла, превратившись в головной убор непонятного
цвета.
Но, несмотря на понесённый ущерб, свои обязанности на страховке я
исполнил до последнего товарища, неуверенной поступью прыгающего с
буксира на палубу причала. И только благодаря моим стараниям ни один
из них не оступился и не свалился за борт.
На корабле дневальный по кубрику вручил мне сразу несколько писем
от Лариски, которые долго странствовали, пока не отыскали наш крейсер.
Но всё же нашли и дошли до адресата. У меня на душе был настоящий
праздник.
Лариска писала такие нежные и тёплые письма, что мне только и
оставалось брать в руки ночью секстан и бежать замерять высоту нашей
звезды Арктур на радость нашему звездочёту Бучинскому.
Не знаю, как на это бы отреагировала Лариска у себя в Краснодаре,
а Волопас точно записал бы меня в поклонники своей мореходной
астрономии.
В предпоследние дни практики у нас состоялся зачёт по управлению
шлюпкой под парусом, и мы все успешно прошли это испытание.
После окончания практики, уже в училище нам выдали настоящие
'Удостоверения на право самостоятельного управления шлюпкой',
которые давали нам полное право командовать экипажем шлюпки на
веслах и под парусом.
В училище нас ожидали небольшие, но очень важные для нас изменения
в командовании нашей ротой.
Чукмасов!!! Наш легендарный острослов и мореман, к которому мы
успели прирасти душой, как к родному отцу, пошёл на повышение. Это был человек, который научил нас выживать в суровых условиях нашей
системы, это он научил нас и подчиняться.
Куликов Анатолий Алексеевич
'Прежде чем командовать людьми будущий офицер должен сам
научиться подчиняться и уметь подавлять в себе глупые ненужные
амбиции'. Эти его слова надолго запали в наши души и помогали в
дальнейшем нормально служить на кораблях.
Он уходил от нас в преподаватели на какую-то кафедру 1-го факультета
и попрощался с нами, а вместо него нам представили нового командира
роты.
Это был небольшой ростом ходячий шкаф, в прошлом штангист,
капитан-лейтенант Куликов Анатолий Александрович. Он действительно
по своей фигуре напоминал невысокий шкаф, поскольку его накачанное
тело имело тенденцию вширь, нежели в высоту или полноту.
Попасть в звании капитан-лейтенанта в Питер, в старейшее училище
командиром роты – это тебе не в командиры кораблей записаться, для
этого нужна очень волосатая и надежная рука или какая-то очень весомая
причина.
А старшиной роты стал мной уважаемый мичман Серёга Моргунов.
Лично я был этому очень рад, так как Моргунов раньше был у нас
командиром отделения, и я превосходно знал все его положительные
качества, а он знал нас, как облупленных. У него было симпатичное и
мужественное лицо подрастающего морского волка, в общем, нравился
мне этот человек.
6 октября у нас состоялось комсомольское собрание класса, которое
я проводил, как секретарь организации. На этом наиважнейшем форуме
комсомольцы отчитывались в выполнении своих социалистических
обязательств и достигнутых показателях в учёбе и дисциплине в связи с
ленинским зачётом, посвященном юбилею училища и приближающемуся
100-летию со дня рождения Ленина.
Почему это был ленинский зачёт я так до сих пор не понял. Если б наш
зачёт принимал он Сам, тут нет вопросов.
А вот обязательства все, разумеется, выполнили и с хорошими
показателями. Ну, как не выполнить, раз сам на себя их брал.
Достаточно посмотреть на эту историческую фотографию, на которой
Кеша Яблочков со своими социалистическими обязательствами в
собственных руках яростно доказывает нам, как он успешно выполнил и
перевыполнил все намеченные планы и показатели в учёбе.
Бедный Лёха, исполняющий роль секретаря, аж ручку в рот засунул от
таких успехов наших рядовых комсомольцев.
- Товарищи комсомольцы! Поактивнее! У кого есть вопросы к
комсомольцу Яблочкову? – спросил я уважаемое собрани после того, как
Кеша успешно отстрелялся своими успехами.
Поскольку Кешина фамилия была последней по списку, то и
затянувшееся собрание на нём можно было закрывать.
- Только один вопрос! Когда свадьба состоится? – за всех и, как всегда,
не по делу выступил Рарик.
- Ещё не скоро, но наверно после Нового года, - застеснявшись
неожиданно поднятой темы, уверовал нас Кеша.
Курсант Яблочков Ленинский зачёт сдал
Яблочков часто хвастался фотографией своей красавицы Наташи,
и только поэтому возникали такие глупые вопросы. Ну, а Рарику, того
хоть хлебом не корми, только дай хоть как-нибудь подколоть наивного
жениха.
Народ начинал окончательно мужать и некоторые стали думать или
уже надумали жениться.
- На том и порешили! Ленинский зачёт у комсомольца Яблочкова считать
принятым, а обмывание откладываем до свадьбы. Кто, за? - подвёл я итоги
собрания, и мы закончили приём ленинских зачётов.
В этом году исполнялось ровно 50 лет советского периода нашего
Краснознаменного училища - настоящий юбилей. По этому поводу были
чествования и торжественные построения всего училища. Этой круглой
дате был даже посвящён специальный Ленинский зачёт, о котором я не
случайно напомнил.
На торжество в училище приехали дремучие деды с палками, которые
когда-то в древние времена заканчивали наше училище.
Мы с тоской и нескрываемой жалостью смотрели на этих последних из
могикан. Мы ведь и представить себе были не в состоянии, что пройдёт
лет тридцать-сорок, и мы будем такими же одуванчиками в пахнущей
нафталином, но бережно сохранённой форме офицеров ВМФ.
Только наград на нашей доблестной военно-морской груди никогда не
будет столько, сколько висело и перезванивалось у этих ветеранов, им
досталось суровое военное время.
В аудитории нашего класса 9 октября у нас была встреча с первыми
выпускниками училища и одним из представителей морской династии
Бутаковых. Мы с интересом слушали их рассказы о зарождении Рабоче-Крестьянского Красного Флота, о тех трудностях первопроходцев, которые они достойно вынесли на своих плечах. Это они создавали флоты
и флотилии на базе каких-то полуразваленных буксиров и пароходов.
Встреча с пионерами Красного Флота 09 октября 1968 г.
Ленин был большим противником строительства новых боевых
кораблей, стоящих баснословных денег. Поэтому правительство деньги
на строительство кораблей и не помышляло выделять. В состав флота
входили даже шаланды, которые могли ещё держаться на плаву.
Старые и бородатые ветераны флота рассказывали с таким задором
и энтузиазмом, что порой казалось, что эти люди были действительно
какие-то железные или двужильные.
На Парадном дворе был установлен памятник в виде стелы с надписью:
'Фрунзенцам героически павшим в боях за свободу и независимость нашей
Родины'. На строительство этого памятника собирали деньги со всего
преподавательского состава, курсантов и служащих нашего училища,
а также мы своим горбом зарабатывали деньги, разгружая вагоны на
овощных базах и выполняя другие хозяйственные работы в гарнизоне.
Училище выпустило на Ленинградской ювелирной фабрике юбилейный
значок в честь этого знаменательного события, а с нас курсантов,
желающих увековечить на своей груди эту дату, содрали по 2 рубля 50
копеек.
Значок получился по тем временам красивый и оригинальный, но
носить его на форме запрещалось, поскольку это всего лишь юбилейный
значок. Скромная цифра 1701 значила, что училищу вообще-то не 50 лет, а
целых 267 лет, но в тот период истории дань уважения всем царствующим
династиям прошлого отдавать было немодно, и обходились только новой
историей.
Кстати, этот значок повисел на моей форменке всего-то месяца три
и какой-то, прямо скажем, нехороший человек свинтил у меня из моего шкафчика этот шедевр в свою пользу. Пришлось по новой клянчить и
выпрашивать в училищном музее, платить уже три рубля, чтобы вновь
заиметь себе этот нынешний раритет.
Памятный знак в честь 50-летия советского периода училища
В субботу на перерыве между парой ко мне подошёл старшина класса
Красновицкий и сообщил новость:
- Сима, после этого часа сразу рви в роту. Поедешь на Серафимовское
кладбище.
- Чего я там не видел на этом кладбище? – удивился я такому
указанию.
- Там дедок-ветеран богу душу отдал, будете салют давать на похоронах,
- уточнил предстоящую работу Славка.
Куликов сам возглавлял наш салютный взвод, состоящий из 15 человек,
и нас на автобусе доставили на кладбище.
Над вырытой могилой стоял кумачовый гроб, в котором лежал седой,
как лунь, и худой усопший капитан 1 ранга. Многочисленные красные
подушечки с орденами и медалями говорили о больших заслугах этого
человека перед Родиной. Шёл траурный митинг и народ, заполнивший
всё свободное пространство рядом с гробом, в скорбном молчании
выслушивал речь какого-то адмирала. Рядом с холмом свежей земли росла
огромная берёза, на которой ещё желтели последние осенние листья.
Куликов выстроил нашу шеренгу в трёх метрах от берёзы и роздал
по три холостых патрона. Чёрные бушлаты и бескозырки нашего
салютного отделения ярко вписывались в осеннюю желтизну природы и
вполне соответствовали этой торжественной церемонии. Мне лично не
приходилось участвовать в таких прощальных ритуалах погребения, но
он напомнил мне похороны наших лётчиков там, в далёком карельском
детстве.
- Приклад упираете в правое плечо под углом 45°. По команде 'Заряжай'
- передёргиваете затвор, по команде 'Залп' - нажимаете спусковой крючок,
- дал последний инструктаж Куликов и мы забили патроны в рожки.
После тянущей за душу мелодии траурного марша воцарилась
необыкновенная кладбищенская тишина, отчего был слышен даже шорох
листвы на берёзе. А когда гроб стали опускать в последнее человеческое
пристанище, оркестр грянул Гимн и настало наше время.
- Залп! – скомандовал командир роты и резко опустил поднятую руку.
Залп получился стройным и грянул 15-ю стволами автоматов
одновременно. Дым пороховых газов полетел в берёзовую крону, а с неё
от грохота осыпалась листва, посыпая могилу и людей своим прощальным
жёлтым салютом.
- Заряжай!
Я рванул рукоятку затворной рамы, но по звуку понял, что она не встала
на место. Очевидно, перекосило патрон, и он не вошёл в патронник.
Мгновенную растерянность и желание передёрнуть затвор ещё раз были
подавлено мной чисто автоматически.
Дружный второй залп прозвучал без моего участия, но зато со стороны
никто ничего даже не заметил, кроме Куликова.
Когда я передёрнул затвор для последнего выстрела, мой недострелянный
патрон вылетел в кладбищенскую траву и больше его никто не видел.
В автобусе мы молча ехали в училище, настроение у нас после
увиденных прощальных церемоний было подавленное.
- Молодец, что не растерялся, - подбодрил меня Куликов. – С холостыми
патронами такое бывает часто. Потому, что он без пули и его длина короче,
чем у боевого патрона.
'Осень настала..., холодно стало...' и Вовка Хромеев начал готовился к
своей предстоящей свадьбе. Человек окончательно решил поменять свою
личную жизнь. Мы одобряли действия своего друга и помогали ему, чем
могли.
Вчетвером: я, Куншин, Цубербиллер и сам виновник хлопот отправились
в очередном увольнении по магазинам. Нужно было закупить водку и ещё
какие-то продукты. Ядерный чемоданчик в руках у Анциферова уже был
наполнен под завязку дюжиной бутылок и мы, поёживаясь от холодного
октябрьского ветра вышагивали по 7-ой линии.
На углу 6 линии и Среднего проспекта, недалеко от входа в метро
'Василеостровская' в маленьком полуподвальчике разместился магазин
с нежным названием 'Белочка'. Только от одного его присутствия в этом
месте стоял незабываемый аромат шоколадных конфет.
Когда мы, как голодные гончие, на это благоухание спустились
с друзьями в источник блаженного аромата детства, то мои глаза
разбежались в разные стороны от пестроты красок конфетных фантиков,
а запах, стоящий в помещении, просто кружил голову.
Стеклянные витрины были разделены на ячейки и в каждой из них
непривычными большими горками были разложены несметные количества
'Белочек', 'Кара-Кумов', 'Буревестников', 'Ласточек', 'Радия' и прочих
аппетитных сладостей.
Голодный курсантский глаз провинциала взирал на это пахучее
изобилие любимого лакомства, и возникало непреодолимое желание
сожрать всё это. Но… приходилось, полюбопытствовав на этот райский
уголок и сглатывая обильную слюну, покидать его ни с чем.
Вместе с Куликовым у кинотеатра 'Балтика'
В курсантскую смету такие расходы не укладывались, но мы всё равно
при каждом удобном случае заглядывали в этот магазинчик и даром
нюхали шоколадные запахи, унося с собой этот запах за пазухой.
Ба! Знакомые лица! Навстречу, перекрывая половину тротуара своими
мощными плечами, с невозмутимым спокойствием на лице шёл из
училища на станцию метро 'Василеостровская' наш Куликов.
Мы ещё плохо знали нашего ротного шефа, но остановили его и
попросили сфотографироваться с нами на память. Нужно же было
заговорить ему зубы, а то ещё, не дай бог, спросит или проверит, что у нас
в таком большом портфеле. А там... Леха чётко сработал за фотокора и
заснял нас четверых прямо на улице недалеко от кинотеатра 'Балтика'.
Свадьба у Вовки состоялась, но не как у питерского еврея - в пятницу,
а в будний рабочий день. Это была одна из первых наших курсантских
свадеб, и поэтому опыта у нас в таких мероприятиях ещё не накопилось.
Жениха-то командир роты отпустил на целых три положенных для таких
торжеств дня, а нас во Дворец бракосочетания не пустили, а на свадебное
застолье дали добро только после 18 часов.
Мы завалились своей дружной толпой домой к невесте только в 19
часов, и на всё про всё из свадебного торжества у нас было ровно 5 часов
времени, так как добро на свадебный выгул действовало ровно до 01 часа
ночи.
Кэп - почётный гость на Вовкиной свадьбе
Хромкины родственники, приехавшие из Смоленской области, радушно
встретили нашу шумную компанию и, не долго думая, усадили нас за стол,
и начали править бал. Бабульки и родственные тётки своими заботливыми
руками подкладывали и подливали, даже не спрашивая нас.
Я смотрел на наших молодожёнов и не мог налюбоваться. Вовка и
Галина были такие красивые и счастливые, что эта свадьба для меня
показалась апогеем их земного счастья. Невеста была в фате и белом
платье, может быть и не в таком модном, как это бывает теперь, но оно
подчёркивало её счастливое лицо и добрую улыбку.
Ровно через два тоста у меня вдруг резко начало сужаться поле зрения,
и я видел в тумане только то, на что смотрел.
Но мне упорно стало казаться, что на месте невесты восседает моя
Лариска, а кто на месте жениха я так и не разглядел толком. То ли водка
не соответствовала ГОСТу, то ли молодой замученный учёбой организм
резко окосел от выпитого и начал проявлять инстинкты самосохранения,
заложенные матушкой природой.
Совсем неожиданно для меня на торжество собственной персоной
пожаловал Куликов. Оказывается, жених пригласил его, но нам ничего
об этом не сказал. Резкое оживление в среде торжествующих и возгласы
хромкиных родственников в честь командира роты вскоре прекратились,
и новый гость занял почётное место рядом с молодыми, от меня всего-то
через два человека.
От неожиданного появления шефа и соответствующей реакции на
старшего начальника я несколько отрезвел, но как оказалось ненадолго.
Я поймал, пробегающую мимо одну из вовкиных родственниц, бабульку
Ивановну, приобнял её за талию и громко пояснил ей, что это наш КЭП
и ему нужно налить штрафную чарку за опоздание и несвоевременное
прибытие на наш бал.
- Штрафную кэпу, - руководил я обслугой свадебного стола.
Куликов поздравил молодых и выдул штрафной фужер, нисколько не
поморщившись, и даже не крикнул обычного в таких случаях 'Горько!', а
скромно сел на своё место и начал закусывать.
Меня почему-то не удовлетворило такое поведение шефа, и я громко
свистнул, а уж свистеть я умел и без пальцев в рот, и с пальцами.
На мой свист подбежала Ивановна и, наклоняясь ко мне, спросила
'Чего желаете?'
- Наливай кэпу! - выдал я руководство к действию Ивановне, и, как мне
казалось, шёпотом произнёс:
- Ива-а-но-вн-а-а, споить кэпа!
- Будет сделано, - совсем по-военному ответила моя напарница.
Она налила Куликову водки в фужер и понеслась дальше обслуживать
дорогих свадебных гостей.
Кэп, не моргнув глазом, выпил и эту порцию за здоровье жениха
и невесты, но никаких изменений в его застольном поведении не
отмечалось.
При очередном свистке Куликов удивлённо и в то же время сурово
посмотрел на меня:
- Дугинец, хватит свистеть! Ты же не в лесу...
Счастливые молодожёны засмеялись и подтвердили моё право на
посвистывание.
- Да пусть дурачится! - смеялась Галина. - На то она и свадьба!
Мои посвисты стали раздаваться всё реже и реже, и я уже не видел
в алкогольном мраке ни кэпа, ни гостей за столом. Организм, ещё не
привыкший к таким порциям водки, просился на свободу и пытался
избавиться от вредных веществ.
Я вскочил из-за стола и ускоренно, как только мог, проследовал в
направлении туалета, но успел дойти только до кухни. Сама утроба в
этот раз опередила меня и низверглась не дожидаясь моих дальнейших
указаний по этому поводу.
После такой реакции организм освободился от выпитой гадости и
мной овладела страшная слабость. Я засыпал, стоя на подгибающихся
ногах, но всё же они надломились, и я упал в надёжные Юркины руки.
Он, как Геракл, перебросил меня борцовским приёмом к себе на спину
и аккуратно уложил на какую-то подстилку на кухне рядом с раковиной.
Здесь я забылся богатырским сном, а буйствующая свадьба меня уже
вовсе не интересовала.
Санька Светлов тоже не долго пробился в свадебном экстазе гитариста.
Он всё пытался завладеть вниманием свадебной публики, исполняя на
повышенных тонах свой гитарно-лирический репертуар, но на 'Солдатах
группы Центр' его резко повело вниз, где он замер в наркотическом сне
физиономией об стол.
Юрка повторил свой силовой приём и доставил очередного врага
алкоголя ко мне под бок. Мы лежали в кухонном углу и мирно спали,
никому не мешали, но, однако, нашёлся и здесь шпион.
Витька Карнилов учился в 331 классе, но попал на свадьбу по причине
своих выдающихся успехов в фотографии. Он у нас был свадебным фотокорреспондентом на весь факультет, и не было свадьбы, на которую
бы его не приглашали. Хорошие фотографии и практически бесплатно.
Так вот Корнилов и на кухню сунул свой покрасневший от натуг нос и
зафиксировал на своём 'Зените' лежбище на полу.
Как уж Юрке удалось вывести нас со Светловым из этого летаргического
сна, я не знаю, но видимо опыт у него был большой и он знал какой-то
секрет по этому поводу.
Свадьба завершилась, и жених с невестой, выпроводив дорогих гостей,
занялись личными делами, а наша шумная и нетрезвостоящая на ногах
компания под чутким руководством шефа двинулась на Васильевский
остров.
Пока мы долго тряслись на трамвае №40, у меня в голове несколько
прояснилось, и я смог сам переставлять свои неуправляемые ноги при
входе на КПП училища. В итоге свадьба прошла без происшествий, а
уставший Куликов не поехал домой и тоже устроился на ночлег в своём
кабинете.
Утром я проснулся по команде 'Подъём' совершенно трезвый и с
горечью вспомнил о том, что я почти ничего не помню о самой свадьбе.
Помню, как пришли, как поздравили молодых, сели за стол. Помню, как
пришёл наш кэп, и даже вспомнил, как несколько раз присвистнул, а
потом... сплошной провал.
На соседней койке проснулся Юрка и, увидев мою мечтательную
физиономию, начал хохотать:
- Сим, ну ты точно джапа ч рачкачтач! Ты мне только скажи, где ты на
свадьбе умудрился макарон нажраться?
- Каких ещё макарон? Не было на свадебном столе никаких макаронных
изделий, - недоумевая к чему он клонит, ответил я.
- Я, когда убирал совочком твой блевонтин на кухне, обратил внимание,
что он состоит из настоящих флотских макарон, - смеялся сосед по
койке.
- А... Дак это мы с Лёхой перед походом на свадьбу на ужин сходили,
- вспомнил я про макаронные изделия.
- А я вчера сижу и думаю, откуда тут макароны взялись. Ты вчера ещё и
плащ Куликову заблевал. Хорошо бабульки вовремя заметили и застирали,
а то не миновать тебе скандала с кэпом, - открыл мне страшную тайну
Юрка.
А через два дня меня наповал убил наш свадебный фотограф-
шпион Карнилов. Он напечатал фотографии и подарил мне и Светлову
обличительную фотку нашего наркологического сна на кухне. На неё
было противно смотреть.
Там, на кухонном полу лежали два полутрупа, с бледными и
вытянутыми вбок физиономиями. Моя нижняя челюсть отвалилась вместе
с подбородком куда-то в сторону и поэтому казалась такой огромной и
устрашающей. Я не мог хранить у себя такой компромат и через несколько
дней всё же порвал этот позорный документ своей биографии.
Определенно нам не везло со старшинами роты. Если Шура Изотов
застрелился сам, то Моргунова постигло другое тяжкое несчастье. У него
пропала его жена. Я видел её только один раз и то мельком, когда она
встречала Серёгу около училища.
Красивая и молодая женщина, да и главное, что Моргунов её очень
любил. Её нашли убитой через несколько дней после пропажи под одним
из мостов через Неву. Какие-то подонки позарились на красивую женщину
и надругались над беззащитным человеком.
Я с ужасом смотрел на бедного мичмана, который моментально постарел
и потерял интерес к жизни. Я представлял себе, как он нашёл пропавшего
любимого человека не дома, а в морге под белой простынёй. Это, какие
же чувства должен был испытать Серёга, увидев такую картину в этом
жутком казённом заведении. Становилось страшно, но мы, к сожалению,
ничем не могли помочь в таком деле своему старшине.
Моргунов недели три ходил сам не свой, появилась седина на висках
и залысины, но всё-таки он справился с этим горем и постепенно стал
тем же старшиной, но только с невыразимой грустью в глазах и более
серьёзным отношением к жизни.
В этом учебном году мы встали на путь освоения своей
будущей специальности противолодочника и изучения торпедного,
противолодочного и минно-трального оружия и вооружения.
Сплошные новые предметы и новые преподаватели. Начальник кафедры
капитан 1 ранга Денисов принял нас, как родных, на своей кафедре и,
чтобы ошарашить нас многообразием и сложностью своей техники,
устроил нам в первый же день занятий целую экскурсию по кабинетам и
тренажёрам.
Чего мы здесь только не увидели. И действующая разрезная модель
парогазовой торпеды, разрезные электрические торпеды, приборы
управления торпедной и бомбовой стрельбой, уникальный тренажёр 'Потан' и тренажёр групповых атак подводных лодок.
Начальник кафедры ПЛО
капитан 1 ранга Денисов И.Г., капитан 2 ранга
Колышкин М.М.
Перемещаясь по многочисленным аудиториям и кабинетам кафедры, мы
увидели самую настоящую новейшую реактивную бомбовую установку
РБУ-6000, которая была самой последней разработкой этого грозного
реактивного оружия для кораблей ВМФ.
На её фоне старая, одна из первых, пусковых установок РБУ-1200 и
даже бомбомёт БМБ выглядели полнейшим анахронизмом.
Настоящий вращающийся, как на корабле, пятитрубный торпедный
аппарат калибра 400-милиметров, окружённый панорамой моря на стенах
помещения, вообще создавал полную иллюзию нахождения на торпедной
палубе сторожевого корабля.
Капитан 2 ранга Колышкин, знакомивший нас с торпедным оружием,
дал команду запустить макет действующей торпеды.
Лихой мичман-лаборант, демонстрировавший нам запуск, подал
грозную команду совсем похожую на авиационную:
- От винта!
Мы затихли в ожидании невиданного чуда, а вдруг сейчас взлетит….
При подаче воздуха, который имитировал парогазовую смесь, раздалось
громкое шипение и хлопок, а из разрезного корпуса торпеды вырвался
столб пыли и в разные стороны полетели окурки, бумажные обрывки
и фантики от конфет. Допотопная паровая машина эпохи изобретателя
Александровского задвигала своим латунным поршневым механизмом, а
гребные винты пришли в движение.
Торпеда, конечно, никуда не взлетела, но зашумела винтами и
завибрировала на своём стеллаже.
Добрейшей души человек-Колышкин, удручённый этим фейерверком,
укоризненно посмотрел на главного торпедиста и выдал ему:
- Позорище! Что ж не подготовили-то, как следует, матчасть к
демонстрации.
Это старшекурсники, занимавшиеся в этой аудитории, прятали в
корпус торпеды, как в урну, всякое барахло и мусор. Но эффект получился
отменный, когда во все стороны от работающей торпеды летели пыль и
мусор, то грозное торпедное оружие выглядело совсем по-домашнему. И
уж ни за что не подумаешь, что эта торпеда запросто может потопить
целый эсминец или какой другой корабль.
Теперь на втором этаже над кабинетами нашей кафедры у нас было своё
классное помещение, окна которого выходили на тихую и безлюдную 11-ю линию. Да и вообще класс находился на отшибе и мало кто из дежурной
службы знал наше помещение, а поэтому и редкий дежурный ходил
проверять нашу самоподготовку в вечернее время. Практически мы были
самостоятельными в вопросах дисциплины и поведения у себя в классе.
Тишь и безлюдье на 11-ой линии мы тоже использовали в своих целях,
когда нужно было кого-нибудь срочно десантировать со второго этажа
на простор города. Делалось это очень просто – по пожарному шлангу,
выброшенному за окно.
Наша первая попытка использования этого нелегального канала прошла
не очень удачно. Первым испытателем системы самоволок типа 'шланг'
был Моня. Он напросился сам и изъявил желание сбегать на пару часиков в город по очень срочному делу. Ну, раз срочно нужно, то значит можно.
Мы спустили Моню на конце шланга на городской асфальт и
договорились, что ровно через два часа, то есть в самый конец
самоподготовки он подойдёт под наше окно, где мы его примем в родные
пенаты.
Но прошло два часа, а Моня не появлялся под окнами. Только через
15 минут после назначенного времени мы заметили какого-то субъекта,
который шарахающейся из стороны в сторону походкой в темноте
приближался под наши окна. Это и был наш десантник пьяный в умат и
бормотавший почти нечленораздельные слова.
Шланг-то мы сбросили в окно, но, как он будет держаться за него
руками в таком скотском состоянии, не подумали. И здесь Моня проявил
чудеса находчивости и изобретательности.
Он просто зажал гайку на конце пожарного шланга между ног и,
обхватив его обеими руками, как ствол берёзы, указал своим перстом
направление, куда бы ему хотелось подняться.
- Мужих-и-и, вира помалу! – при этом он ещё и большим пальцем
показывал 'вира'.
Мы вчетвером тянули шланг с мертвым телом на конце и с ужасом
думали, как его такого переваливать через подоконник окна. Моня стукался
головой о наружный выступ окна и мычал при этом, как недоенная корова,
но на большие действия его уже не хватало.
Позвали на помощь ещё ребят, кто за что смог похватали появившегося
рядом с окном Моню и, как куль с мукой, перевалили его на свою сторону
окна.
- Моня, ёшкин кот, где же ты так быстро успел нажраться? – удивлённо
выспрашивал старшина класса Красновицкий нашего полуживого
десантника, который представлял собой настоящее чудо в перьях.
Вся гражданская куртка, в которую он вырядился перед высадкой,
была до неузнаваемости выделана в желтоватой побелке стены, которую
он обтирал при его подъёме на шланге.
- Мужихи, вы не об...тесь. Я только пивка с рабочим классом попил, а
они, оказывается, пили его с водкой. Я больше не буду, - мямлил Моня,
почти ничего не соображая.
Отчитывать Моню за такое неэффективное использование нашей
системы 'шланг' было бесполезно, ему уже всё было до лампочки.
Резервный способ переправки в самоход был отработан, несмотря на
незначительные шероховатости в его исполнении. Но зато мы теперь
знали, что совсем мёртвое тело снаружи уже не затащить, нужны руки,
которые могут держаться за шланг и подоконник окна.
Почему это был резервный способ? Да потому, что основной у
нас был более простой, но не всегда доступный. Это был совершенно
безопасный выход в город через окно кафедры спец.электротехники и
электрооборудования корабля.
Начальник кафедры профессор капитан 1 ранга Яблочков был отцом
нашего Кеши Жильцова. Вопрос почему у них разные фамилии нас мало
интересовал, что тут небывалого.
Потом Кеша исправил эту ошибку и изменил свою фамилию на правильную, и тоже стал Яблочковым. Так действительно легче было
прожить и служить в дальнейшем, с такой фамилией, а то, поди, объясняй
всем, что я сын профессора Яблочкова, но у меня несколько другая
фамилия.
Так вот: Кеша после окончания работы кафедры являлся полным
хозяином ключей от всех кабинетов и даже решёток от окон, которые
были установлены на окна всего первого этажа. Стоило погасить свет в
кабинете и маленьким волшебным Кешиным ключиком открыть решётку
окна, потом само окно в мир и с подоконника спрыгнуть вниз. И все дела
– ты уже на набережной Лейтенанта Шмидта.
На кафедре мы изучали электротехнику и разные электрические
двигатели, генераторы, электромашинные усилители, сельсины, и прочие
вращающиеся трансформаторы. Наука сложная, но на корабле очень
нужная.
Профессор Яблочков применял все и всяческие самые прогрессивные
методы обучения и, в частности, разработанную им систему тестового
опроса курсантов.
На столах кабинета на каждом рабочем месте стояли небольшие
устройства-пультики с тумблерами. По выданной каждому курсанту
карточке с тестами нужно было поставить в нужное положение эти
переключатели, что соответствовало правильному или неправильному
ответу на данный тест. Так, за каких-то 15 минут профессор ежедневно
опрашивал знание материала по предмету сразу у всего класса.
С помощью Кеши и схемы данного новшества мы быстро разобрались,
на каком месте и какие тумблеры соответствуют правильным ответам, а
уже дальше было проще.
Составили схему с нумерацией посадочных мест за столами и
расшифровку, какой ряд, и каких тумблеров нужно включать вверх, а
какой - вниз. Поэтому, профессорское тестирование, которое для других
классов представляло настоящий камень преткновения, для нас было
плёвым делом.
Мы, конечно, тоже не лыком были шиты и всегда на один или два теста
включали неправильные ответы. Ну не может же весь класс проходить всё
тестирования только на 'отлично', поэтому и создавали искусственные
ошибки в наших идеальных познаниях сложного предмета.
Если же лаборант вдруг менял схему ответов, то на эти случаи у нас
был Кеша, который срочно корректировал нашу систему ответов. Весь
курс сложной Спецэлектротехники мы прошли по этой системе почти без
единого сбоя.
Кроме канала выхода в город, на этой кафедре в подвале были целые
мастерские с полным парком станочного оборудования, слесарными
тисками и инструментами, и здесь можно было выточить на станках и
изготовить любую деталь или какой-нибудь шедевр для дома и семьи.
Ну, а уж изготовить дубликат ключа от любой аудитории труда для
нас не составляло. Нас ведь ещё на первом курсе обучили работе на всех
станках, но только на другой кафедре.
Изучение специальности у нас началось с основной науки минеров
всего мира - Основ физических полей корабля.
Оказывается, что поле - это не то место, где растёт овёс или пшеница,
и даже не то, где пасутся коровы.
Физическое поле - это участок пространства, в котором по определённым
признакам можно обнаружить наличие корабля. Оказывается, любой
корабль настолько следит в море, что по его следам очень просто
обнаружить его или его недавнее присутствие в определённом участке
пространства.
Корабль шумит своими агрегатами и винтами и создаёт акустическое
поле, которое в водной среде распространяется на огромные расстояния.
Сам корпус корабля отражает акустический луч гидроакустической
станции корабля, и отраженная посылка свидетельствует о наличии цели
в точке, до которой можно измерить дистанцию и пеленг.
Наличие металлического корпуса приводит к изменению естественного
магнитного фона Земли и уже появляется изменение магнитного поля в
пространстве – вот тебе и магнитное поле.
Сам корабль из-за наличия на нем массы всяческих электрических
агрегатов, обмоток и излучающих устройств является источником
электромагнитного поля. Он окружён целым коконом этого поля, который
всюду выдаёт наличие внутри его носителя.
Движущийся корабль толкает с собой массу воды, тем самым создавая
в воде разницу давлений впереди, под кораблём и за его кормой. По
разнице этих перепадов можно точно выбрать место, соответствующее
середине корабля. Это уже гидродинамическое поле.
Кильватерный след, оставляемый винтами корабля, создаёт огромную
массу воздушных пузырьков и мизерную разность температур в этом
следе, которые сохраняются в воде более четырех часов. По этим
возмущениям водного пространства можно определить не только факт
прохождения корабля, но и сторону его движения. Это, считай, уже
тепловое и локационное (гидроакустическое) поле корабля.
Корабли с ядерными энергетическими установками создают в
кильватерном следе ещё и разницу радиоактивного фона, что вполне
фиксируется приборами и свидетельствует о прохождении в данном месте
атомохода. Это уже радиационное поле.
Ну, а если смотреть из-под воды на проходящий по поверхности
корабль, то появляется оптическое поле из-за наличия тени от корабля на
поверхности воды.
Вот сколько всяких полей, на которые могут реагировать придуманные
человеком поисковые системы и чувствительные датчики, установленные
на взрывателях хитроумных торпед и мин.
Сама задача поражения подводной цели торпедой уже не сводится
к тому, чтобы просто запулить её в цель, как прямоидущую, а она на
прямом ходу попала. На больших дистанциях стрельбы такое уже давно
невозможно.
Нужно доставить торпеду в определённую расчётную точку встречи, а
дальше торпеда аппаратурой самонаведения сама должна захватить цель
и навестись на неё до дистанции срабатывания взрывателя, реагирующего
на какие-то определённые физические поля цели.
Теоретические основы этой сложной науки у нас вёл профессор капитан 1 ранга Рогальский. Он только что приехал из длительной командировки
во Вьетнам, где был советником по военно-морским делам.
Очень редко, но иногда, его словно прорывало и он рассказывал о своих
впечатлениях об этой крупнейшей потасовке с американцами, в которую
они втянулись, расчитывая на бескровную и быструю победу. Самое
главное, его всегда поражали упорство и высочайший патриотизм этих
маленьких и щуплых вьетнамцев, абсолютно бывших не подготовленными
к этой величайшей агрессии против них.
С каких-то утлых и маленьких джонок они вручную ставили морские
мины старинных образцов, в основном наше старьё. Загрузка мин на
носители производилась практически в ручную, а с покровом темноты
эти бесшумные лодчонки ставили минные заграждения под носом у
американцев.
Тут американцы оказались в затруднительном положении, поскольку
нужно было тралить эти районы Южно-китайского моря, а средств
уничтожения для такого старья у них уже не было, они давно отошли
от этих анахронизмов, и всё тральное вооружение было рассчитано на
борьбу с современным минным оружием.
В джунглях вьетнамцы устраивали американцам всевозможные
замысловатые ловушки, как на диких зверей. Рыли различные
замаскированные сверху звериные ямы с острыми деревянными кольями
на дне. Ставили самострелы с самыми примитивными стрелами,
отравленными ядом, устанавливали устройства типа капканов. При
попадании ноги в ямку капкана, первая и инстинктивная реакция солдата
– побыстрей выдернуть ногу из ямы, а при таком рывке все мышцы ноги
оставались на хитроумно изогнутых заострённых крючьях капкана.
Партизаны рыли потаённые норы типа лисьих и ходы под землёй, из
которых они внезапно нападали на американцев в том месте, где их, ну
никак, никто не ожидал.
Когда американцы, преследуя вьетнамцев, натыкались на эти узкие
лазы-норы, то они просто не могли в них протиснуться, а если и пролезали
вслед за исчезнувшим вьетнамцем, то оказывалось, что нора внизу
заполнена водой. Ушлые вьетнамцы проныривали это водное заграждение
и дальше выползали уже в сухую нору.
Вот почему у американцев от своего бессилия начались ковровые
бомбометания и применение напалма и прочих средств массового
уничтожения против патриотов. Бессилие и страх породили у них
небывалую жестокость в отношении к этому строптивому противнику.
Вьетнамцы употребляли исключительно растительную пищу и их
организм значительно отличался от европейского.
Вьетнамский офицер-лётчик испытывал на нашем МиГ-19 такие
нагрузки при полёте и виражах, что возвращался из полёта полуживой.
У бедолаги из ушей, носа и даже из под ногтей выступала кровь от
перегрузок, действующих на его ослабленный организм.
Приходилось вьетнамских лётчиков сажать на усиленную мясную
диету и несколько месяцев откармливать по полной программе питания
нашего летного состава. После таких диет маленькие и шустрые пилоты
набирали вес и силу, а в воздухе проявляли чудеса героизма и отваги на наших самолётах.
Война войной, но наши советники, как на полигоне, там, во Вьетнаме
набирались опыта и совершенствовали тактику применения оружия.
Здесь впервые американцы применили свои новые ракеты 'Шрайк'
против средств ПВО.
Эти коварные ракеты с поразительной точностью направлялись
прямо по лучу радиолокационной станции точно в станцию управления.
Естественно от станции оставались только воспоминания и материальный
ущерб.
Поэтому и была применена тактика отключения высокого напряжения
передатчика в момент обнаружения запуска ракеты с американского
самолёта или полного выключения станции с быстрой сменой позиции
на новую.
Во Вьетнаме, как на учебном полигоне, встретилось оружие двух
сверхдержав. Вот почему Рогальский говорил, что американцы не
смогут выиграть это противостояние, поскольку на силу нашего
оружия накладывается самоотверженность и фанатичный патриотизм
вьетнамского народа, который от мала до велика встал на защиту своей
страны от обнаглевших вконец 'хозяев мира'.
Слушая такого маститого преподавателя, невольно проникаешься
уважением к нашему грозному оружию и науке, которую он нам
преподносил, передавая свой богатый опыт.
Но иногда становилось совсем невмоготу слушать и соображать в этой
науке с применением в расчётах двойных и тройных интегралов и прочих
элементов из высшей математики.
В такие моменты у меня вдруг само собой рождались стихи, навеянные
природными явлениями и рассказами о вьетнамской войне. Одно из таких
появилось точно на занятиях по физическим полям, в начале настоящей
зимы, которая пришла в Питер 23 ноября.
В окно кабинета, где проходили занятия, был прекрасно виден стоящий
напротив, на набережной памятник Ивану Фёдоровичу Крузенштерну.
Прекрасная гордая выправка мёрзнущего на улице адмирала наводила на
патриотические мысли и я их записывал вместо лекции Рогальского.
Река сковалась тонким льдом,
Как будто спит сейчас Нева.
Покрылся снегом каждый дом,
За Питер принялась зима.
Стоит над спящею Невой
Лишь гордый Крузенштерн один.
С покрытой снегом головой,
Он бывший наш гардемарин.
Ему не страшен лютый холод.
Он был ведь русский человек.
С тоскою смотрит он на город,
Жалея, что уж прожит век.
И многие прохожие любуясь,
Осанкой гордой моряка,
Уверенны за Флот и за Россию,
Что мы разим врагов наверняка.
Разумеется, что эти стихи, да и другие, я никому из своих друзей
никогда не демонстрировал, и первым их читателем была одна Лариска.
В письмах я писал ей свои сочинения, и только она была критиком и
оценщиком моей писанины. Она была натура тонкая и, как она утверждала,
ей было важно, что эти стихи помогли ей получше раскрыть и познать мою
душу, а стиль и прописные правила поэзии для неё были малозначимы.
Главное, что почти все стихи были посвящены ей и для неё.
Мой брат Валерка поступил-таки в Санитарно-гигиенический институт
и теперь учился на первом курсе, а проживал в пригороде, в Саблино со
своей Любашей. Там они снимали комнату в частном доме, так было
гораздо дешевле, чем снимать комнату в самом Питере.
Когда брат сдавал вступительные экзамены сразу в два института,
то в 1-ом Медицинском его, как малого школяра, взяли на экзамене с
поличным, точнее со шпаргалкой. После чего, несмотря на солдатскую
форму и имеемые льготы при поступлении, вкатили два балла по химии,
и выдали документы на все четыре стороны. Ну, а Сангике он кое-как на
тройки проскочил все экзамены и был зачислен в этот институт.
Теперь в увольнении я мог поехать к брату в Саблино и проводить
время в кругу родных людей. Мы иногда ходили вместе с ними в кино
или в цирк.
У Любы было просроченное удостоверение моряка дальнего плавания,
она же раньше работала радисткой на танкере 'Житомир'. Вот по этому
удостоверению она запросто и без очереди через администратора
кинотеатра покупала билеты на любой сеанс, чем мы частенько теперь и
пользовались.
Во многих кинотеатрах города шёл красивый французский фильм
'Анжелика маркиза ангелов' по роману Анн и Сержа Голон. Эти романы
у нас в СССР пока никто не издавал, но наш любознательный советский
народ знал о них откуда-то из под полы.
Одни огромные афиши, развешанные на улицах Питера с красивым
личиком Мишель Мерсье, чего только стоили.
Яркие краски и непривычные эротические моменты в фильме,
бесподобные по своей красоте французские актеры поднимали народ
на это зрелище в широком формате. Короче народ гужом валил в
кинотеатры и часами простаивал в очередях за билетами на этот впервые
демонстрировавшийся фильм, хотя снят он был ещё в 1964 году.
Мы подошли с Любой и Валеркой к кинотеатру 'Великан' у станции
метро 'Петроградская' всего за 20 минут до начала сеанса. Народ гудел и
жаждал зрелища, но билеты уже давно закончились.
Мы вальяжно проследовали к маленькому окошку 'Администратор',
продираясь через толпу, стоящую на всякий случай в кассы за билетам.
Любча нахально просунула в это оконце своё удостоверение и попросила три билета на ближайший сеанс. Никаких вопросов из окошка
не последовало, и билеты были у нас в руках. Со всех сторон нас окружили
жаждущие зрелища и предлагали любые деньги за лишний билетик.
Фильм ошарашил меня своими красками и красотой старинной
Франции, костюмами и бесподобной игрой артистов, исполняющих роли
Анжелики и Жоффрея де Пейрака. Словно сам побывал в средневековье
и этой обстановке придворных интриг Людовика 14.
Когда вышли на улицу, то всё ещё казалось, что ты находишься в том
романтичном времени старинной Франции. Только мокрый снег, идущий
на улице в начале декабря, возвращал в действительность огромного
города с толпами народа, спешащего в метро.
Прямо в сквере у кинотеатра двое молодых людей, обуреваемых
впечатлением от просмотренного фильма, создали из снега прекрасный
образ Анжелики. Толпы зрителей любовались двухметровым
бюстом красавицы Мишель. Надо отметить, что сделан он был очень
профессионально и вполне походил на саму героиню фильма. У ребят,
безусловно, был талант скульпторов.
Меня всё больше поражал и удивлял народ, живущий в Питере.
Одни вкалывают на работе, и ничего кроме работы не видят вокруг. Я
его спрашиваю:
- А ты был в Русском музее?
- А чего я там не видел? – отвечает вопросом на вопрос.
- Ну а в Музее истории Ленинграда? Ты ведь коренной ленинградец.
- А что там смотреть? Я и так всё о Ленинграде знаю больше, чем в
музее найдёшь.
Вот и весь разговор на эту тему.
Другие пьют горькую по-чёрному, и больше их тоже ничего не
интересует кроме пива и водки.
А вот временные приезжие и студенты вместе с небольшим слоем
творческой интеллигенции, проживающей здесь, наоборот, только
культурно образовываются. Это они и толкают вперед авангардную
культуру и ничего кроме авангарда признавать не хотят.
До Саблино на электричке с Московского вокзала нужно ехать примерно
40 минут. В первую свою поездку к брату я случайно зашёл в первый
вагон электрички.
Вот тут-то действительно был какой-то Содом и Гоморра. Дым стоит
коромыслом, кто водку жрёт, кто пиво, а кто в карты дуется или в домино.
Странный народ из породы настоящих гопников, кто уже еле живой
отдыхает, свернувшись калачиком на полу или сидении, а остальные в
полном смысле слова ударялись в разгул.
Эти мазурики, увидев в вагоне свежую личность, сразу предложили
мне сыграть в 'очко' и уже с детства знакомую 'трынку'. Я, разумеется,
культурно отказался, а потом и вовсе ретировался из этого сумасшедшего
вагона в соседний, где сидели обыкновенные люди без вредных привычек
и дурацких приставаний сообразить на троих и так далее.
Уже потом меня Валерка предупредил, что в первых вагонах электричек
собирается вся пригородная шушера и лучше туда, во избежание
неприятностей, никогда не садиться.
В середине декабря уже поздно вечером я возвращался от Валерки из
Саблино в училище. Было воскресение, и народ возвращался в город из
загородных поездок.
От вынужденного безделья, которое заполнить было нечем, я сидел,
надвинув форменную шапку на глаза, и, изображая из себя дремлющего,
потихоньку разглядывал людей, едущих на электричке в одном со мной
вагоне.
Позади меня на соседней лавочке сидела молодая мамаша с мальчиком
лет 4-х. Они видимо уже давно ехали в электричке, и мальчуган от скуки
и безделья всё время ёрзал по скамейке, словно у него было вставлено
в заднее место шило. То он вдруг начинал носиться в проходе вагона и
мешать пассажирам, то начинал канючить перед матерью. Мне не было
их видно, и я слышал только их диалог.
- Сядь на место и не вертись, - пыталась успокоить своего отпрыска
мамаша.
Но пацан не слушал её и продолжал свои шалости.
- Сядь, я тебе сказала, - повторила мать. - Будешь баловаться, я тебя с
собой спать сегодня не возьму.
- А я и не хочу с тобой спать. Папа сказал, что у тебя попа холодная,
- ответил сынок.
Одна треть вагона пассажиров прыснула со смеху, потому что
произнесённая фраза была сказана повышенным ребячьим дискантом и
была слышна далеко. Тут уж и я оглянулся на эту пару.
Приятная внешне и модно одетая молодая женщина резко переменила
цвет лица на багровый из-за такого откровенного комплемента в свой
адрес и, грубо схватив своего сынишку за руку, потащила его на выход
в соседний вагон, где ещё никто не догадывался о её физиологических
особенностях. Народ пошептался по данному случаю и постепенно
затих.
А я продолжал своё разглядывание и доразглядывался. В Колпино в
вагон зашли двое молодых людей и с ними девушка. Они сели невдалеке
от меня на другую сторону вагона.
Один из этой троицы молодой и симпатичный, одетый в элегантное
распахнутое пальто и пушистый мохеровый шарф, был изрядно выпивший.
Он всё суетился и поочередно стал болтать какие-то гадости своим
ближайшим соседям, несмотря на протесты сидевшей рядом спутницы.
Не удовлетворившись соседями, он заметил мой пристальный взгляд из-под моей шапки и перекинулся на меня.
- Чего вылупился? По роже, что ли захотел? Так пошли, выйдем… -
жестикулируя руками, как это делают итальянцы, предложил мне
разговорчивый товарищ и оттолкнул руку девушки, которая пыталась его
угомонить.
Народ, которым был полон вагон, навострил уши в ожидании развязки.
Я встал и, ни слова не говоря, вышел в тамбур, в котором не было не
единой души.
Мужик оказался повыше меня ростом и пошире в кости и, когда он
вышел вслед за мной, то я с грустью подумал, что справиться мне с ним
будет тяжеловато. Но раз назвался груздем, то отступать было некуда. Единственное, что я понял, что это никакой не отморозок, а обычный
загулявший парень.
Он протянул мне руку и представился, а я-то, дурень, тоже протянул
ему в ответ свою. Тот резко схватил мою ладонь и хотел бросить меня
через плечо, как в детстве мы часто использовали этот наивный приём.
Места в тамбуре для таких разворотов и бросков было недостаточно,
и я машинально перевёл свою руку через его голову и, опустив вниз,
резко дёрнул на себя. От этого неожиданного рывка его развернуло, и он
со всего маху всей своей фигурой в красивом модном пальто треснулся
спиной об пол.
Он сильно ударился головой и, ничего не соображая, мутными глазами
смотрел на меня снизу. Ошалело вращая зрачками, он никак не мог
понять, почему лежит на полу. Пока он соображал, что с ним произошло,
я придавил его сверху коленом в грудь ближе к горлу и, посмотрев в
глаза, понял, что он находится в тяжёлом нокауте. Для острастки я ему
пригрозил:
- Ещё пикнешь в вагоне, я тебя падлу воще пришибу!
'Ну вот, даже и помахать руками не пришлось', - промелькнула
радостная мысль в голове. Я зашёл в вагон и, как ни в чём не бывало, сел
на своё место. Потом почему-то стало жалко этого мужика, и я сказал
девушке:
- Вы там заберите своего друга, а то ещё простудится.
Среди местного населения вагона пошёл одобрительный гул типа:
- Вот молодец курсантик! Один на весь вагон нашёлся такой и успокоил
этого придурка!
У меня, конечно, тоже подрагивали колени от возбуждения, а может
быть и от страха, но я, как американский ковбой, надвинул шапку на глаза
и опять изобразил вид задремавшего в пути.
Уже на перроне Московского вокзала в Питере, когда я вышел из вагона
и шёл в сторону метро, то снова услышал сзади угрозы в мой адрес от
этого модного дебошира.
Он всё ещё никак не мог успокоиться, каким-то образом пытался
устроить мне реванш и, не смотря на уговоры своих друзей, бубнил мне
вслед что-то не хорошее.
Откуда ни возьмись, возникли трое наших курсантов с политфака тоже
с третьего курса и, подойдя ко мне, спросили:
- Тебе помощь не нужна? А то мы этого фрайера сейчас быстренько
уработаем и надолго.
- Спасибо, мужики! Это он никак не может мне простить свой нокаут в
тамбуре. Ничего не надо, всё нормально! – поблагодарил я своих коллег за
предлагаемую помощь, но был весьма тронут проявленной солидарностью
со стороны наших политработников.
Я шёл по безлюдному Большому проспекту вдоль нашего училища, и
вдруг из-за угла 12 линии мне навстречу появилась чем-то очень знакомая
фигура.
По мере приближения прохожей, которая одиноко вышагивала
навстречу мелкими быстрыми шажками, я разглядел неизвестно откуда
взявшуюся здесь Зинулю. Она была одета в чёрную модную шубу и меховую шапку. Она, правда, опередила меня с опознанием и подбежала
ко мне сама, припав к моей грубой шинели:
- Вовуля, здравствуй, родной!
- Привет! Откуда ты тут появилась? – недоумённо спросил я.
- На танцах у вас в училище была, думала тебя там найти. Я тебя уже
давно ищу, хотела встретить. Но тебя не так-то просто разыскать. То ты в
отпуске, то на практике в море. Никак тебя не найдёшь. А тут вот надо же
прямо повезло, - обрадовано затараторила Зинуля и с такой нежностью
смотрела на меня, что у меня где-то внутри начал таять тот самый камень
обиды на неё.
- Чего меня искать, я никуда специально не прятался. А на танцах я,
кстати, уже давно не бывал. Делать там нечего. Слушай, мне в училище
надо спешить, времени уже много, - спохватился я, что уже осталось всего
15 минут моей свободы.
- Вовулечка, не обижайся на меня! Я тебе тогда наговорила глупостей, а
сейчас всё время жалею об этом. Прости меня! Я сама никогда не думала,
что может так всё получиться. Давай встретимся в субботу в 19 часов под
нашими часами у редакции. Придёшь? – нежнее нежного лепетала мне
Зина.
- Приду. В субботу, в 19.00, - ответил я Зине и побежал на КПП
училища.
Когда лёг спать, то в тишине спящего кубрика долго не мог заснуть, и
всё осознавал двурушничество своего положения.
А как же Лариска? Она же меня любит и ждёт моего отпуска и нашу
встречу. Правда, в последнее время в её письмах начала проступать какая-
то едва заметная между строк неуверенность в своих чувствах, но оно
ведь так и должно быть. Прошло уже четыре месяца, как мы расстались,
и всё это время кроме писем ничего другого нет. У меня даже фотографии
её не было. По каким-то непонятным женским суевериям она не дала мне
своё фото.
Мне всё чудились её красивые глаза, во взгляде которых было полно
укора и грусти, и тут же перед глазами стояло видение красивого тела
женщины, которая была первой в моей юности. Тело Зинки, которое так
и манило к себе своей доступностью и теплотой. А в ухо настойчивый и
какой-то подленький голосок твердил, что Лариска далеко, а тут рядом
настоящая женщина со всеми её ласками и чудным телом.
Как я только не обзывал себя в душе. И подлецом, и ловеласом, но
меня тянуло, как магнитом, на встречу с Зинулей. Сомнения ещё долго
мучили мою юную разрывающуюся пополам душу, но видимо инстинкты
тоже никуда не денешь и против них трудно устоять.
Конечно, я пошёл в субботу под знакомые часы, и мы встретились с
Зинулей, и уже никаких недомолвок и противоречий, как не бывало. Как
будто не было этих полгода, которые мы даже не виделись с ней.
Мы снова носились с ней по театрам и представлениям ленинградских
богоугодных заведений и где только можно было прижимались и
целовались, словно наверстывая упущенное время.
По вторникам у нас в училище работала театральная касса, где мы
обычно на свою скромную зарплату уже в 15 рублей покупали билеты.
Билеты продавали тоже хитро. Если покупаешь на какой-то нашумевший
в народе спектакль или какое выступление иностранных артистов, то в
придачу тебе нужно было купить билет на неходовой товар, то есть не
пользующееся в народе популярностью представление типа народного
хора Бурятии или ещё что-то в этом роде.
Когда покупал билет на венский балет на льду 'Айс ревю', то мне
подсунули в нагрузку билеты на белорусского эстрадного певца Виктора
Вуячича. Я слышал его мощный мужественный голос, но большого
желания сходить и послушать его в концертном зале почему-то не
возникало. Кстати, два билета на Венский балет стоили 6 рублей, а на
Виктора Вуячича всего 2 рубля.
Но раз билеты были, то мы с Зиной и поехали в Театр Эстрады.
Троллейбус подъехал к остановке у Казанского собора, и мы с подругой
выпорхнули из него и нос к носу столкнулись с Колькой Негодовым и
Малышем, стоящими на остановке.
- Ба! Вот это встреча! Никогда не думал, что в Питере вот так можно
запросто встретить хоть кого-то из своих знакомых, - оторопело пролепетал
я от неожиданной, да, в общем-то, и нежелательной для меня встречи.
Мы дружески поздоровались, и мне ничего не оставалось, как
представить школьным друзьям свою спутницу:
- Ребята, познакомьтесь! Это Зина! Мы тут собрались в Театр
Эстрады.
- Вов, ты чего к нам не заходишь? Уже давно у нас в общаге не бывал.
Заезжай, не забывай старых друзей, - пригласил меня на прощание друг
мой Колька.
Когда мы расстались с одноклассниками и шли с Зиной к театру по
улице Желябова, я вдруг представил себе возможную картинку событий.
Малыш приезжает домой в Армавир на зимние каникулы и рассказывает
о нашей неожиданной встрече на Невском кому-нибудь из одноклассников,
у него не заржавеет. Он хуже базарной бабы. А тот кому-то другому и так
'сарафанное радио' сработает и дойдёт до Лариски.
С какой же рожей я должен буду смотреть ей в глаза при нашей встрече.
Ужас! Ничего страшнее нарочно не придумать.
Оказывается теория вероятности, которую мы так досконально
изучали на втором курсе, всё это только наука. Вероятность встретить
знакомого человека в многомиллионном городе, тем более, когда их пути
практически не пересекаются, по этой науке составляет тысячные доли
процента. А вот в жизни всё так запросто: вышел из троллейбуса, а он
тебя уже ждёт на остановке.
Пока в зале театра бушевал и давил своей мощью голос Вуячича,
исполняющего свою лирико-патриотическую тематику эстрадного
жанра, все эти два часа я сидел и переживал свою сложную жизненную
ситуацию.
- Вовуля, ты чего такой серьёзный вдруг стал, - шептала мне на ухо
Зина, прижавшись тёплым плечом ко мне и ухватившись за меня двумя
руками.
- От таких песен станешь серьёзным и задумаешься раньше о Родине, а
потом о себе, - отшучивался я, пытаясь успокоить подругу.
Короче жадность опять фраера сгубила. Я не хотел потерять ни ту, ни
другую. Зина была моя первая женщина, с которой я познал все прелести
настоящей взрослой любви. Вот она тут, вот рядом, протяни руку и вот
она настоящая женская грудь, настоящее красивое тело. А Лариска, моя
давняя юношеская мечта и тонкая интеллектуальная натура, красивая,
как богиня, и любящая меня, там далеко в краю нашего детства.
Покорил я себя, покорил за малодушие и дурацкое двурушничество и
покорился судьбе. Да будь, что будет. Менять я ничего не буду.
Новый год мы встречали с Зинулей вместе, как и прошлый год, но
только на этот раз с нами была ещё её подруга, которую мы впрочем, не
особо стеснялись и вели себя вполне непринуждённо.
Когда утром к 10 часам 1 января я прибыл в училище, то нам сообщили
ужасную новость о смерти нашего курсанта с 1 факультета.
В параллельном классе с Титом учился кореец по фамилии Тхор. Он
отмечал Новый год в компании своих земляков-корейцев в столовой
'Ленфильма'.
Никто сначала и не заметил его состояния, он сидел на стуле за столиком
и вроде бы спал. Когда стул случайно задела танцующая пара, Тхор
упал с него на пол, но был уже мёртв. Врачи ничего сделать не смогли и
констатировали смерть от передозировки алкоголя.
Видимо, корейцу по сравнению с нами немного нужно было для
смертельной дозы. Оказалось, что всё-таки действует в жизни точное
правило 'что русскому хорошо, то корейцу смерть'.
Пришёл Новый 1969 год, а потом и очередная сессия, а уж за ней опять
каникулы и долгожданный отпуск в феврале с выездом на Родину.
Я приехал домой, и уже на следующий же день выпросил у матери
денег на дорогу в Краснодар. Мать, конечно, совсем не так представляла
мой отпуск, но пошла мне навстречу и я полетел к своей Лариске.
Я летел на крыльях любви в форме биплана самолёта АН-2 в Краснодар,
где ни разу не бывал и толком, где и что, совсем не представлял.
'Кукурузник' трясло, совсем как торпедный катер при его выходе на
редан. Вдобавок он проваливался в какие-то затяжные воздушные ямы,
отчего казалось, что я сижу на своём крейсере в носовом кубрике и жду,
когда вот-вот подкатит момент брать бумажный пакет и повторять те же
действия, которыми занимались окружающие меня пассажиры.
Особенно тряска и качка усилилась, когда старый видавший виды
лайнер оказался над новым Краснодарским морем.
Переблевались все 10 человек из 13 пассажиров. Выдавали - кто во
что горазд: кто в своё родное полотенце, кто в пакет или иную посуду.
Глядя на окружающий народ, беснующийся в предсмертных судорогах,
я тоже позорно ждал этот приближающийся момент, но видимо совсем
маленькая флотская закалка позволила мне не опуститься до уровня
укачавшегося салажонка.
А тем более я летел в Валеркиной модной чёрной куртке, из-под
которой была видна тельняшка и курсантская форма. Может быть, только
поэтому я продержался до самой посадки, но флот не опозорил.
Поплутав по Краснодару я всё же нашёл частный дом на улице
Селезнёва, в котором Лариска снимала комнату со своей сокурсницей по музыкальному училищу, и ждал её у калитки этого дома.
Когда я увидел Лариску с подружкой, то здесь никаких раздвоений
личности и душевных смятений уже не испытывал.
Конечно Ларка! Куда мои бесстыжие глаза только смотрят. Какая может
быть Зинуля! Но оказалось не так всё просто в этой жизни.
При встрече от наших нежных былых чувств не осталось никакого
следа. Обычные отношения бывших одноклассников и не больше. И ту я
понял, что произошло что-то ужасно непоправимое в наших отношениях.
Я со страхом подумал о той самой теории вероятности и сарафанном
радио. Неужели всё так и произошло с моими опасениями!?
- Ларис, что случилось? Я тебя совсем не узнаю. Скажи, что произошло
за эту неделю, - пытался я прояснить обстановку.
- Вовочка, я тебе потом всё объясню. А сейчас пошли к нам домой.
Переночуешь у нас, а завтра полетишь домой, - совсем ошарашила меня
своим бескомпромиссным заявлением Лариска.
- Я тебя полгода не видел, а ты меня уже завтра домой отправляешь.
Что так скоро? Объясни, в конце концов, что случилось? – продолжал
настаивать я для прояснения её непонятного поведения.
Девчонки завели меня в свои апартаменты, которые состояли их
чердачного помещения над комнатами хозяина. Было просторно, но
чердак есть чердак и его конусом сходящаяся крыша ограничивала
пространство у стен. Они меня чем-то кормили, но я уже существовал
в состоянии непонятного безразличия, перемешанного с ожиданием
смертного приговора.
Своей настойчивостью я всё-таки вынудил Лариску объяснить
положение дел, и она рассказала мне целую историю.
Буквально за 10 дней до моего прилёта в Краснодар они собрались
своей студенческой компанией и отмечали какою-то дату. Лариска была
вообще слаба для алкоголя, а здесь её же друзья музыканты-лабухи
намешали какой-то коктейль типа 'Северного сияния' и напускали в него
ещё и сигаретного дыма. Лариска мужественно приняла на грудь этот
эликсир и отключилась из этого пространства.
После такого напитка богов любой обалдеет, а не только опьянеет. Они
видимо хотели использовать беспомощное состояние Лариски в своих
мужских забавах. Что можно сделать с невменяемым человеком? Да всё,
что угодно, тут тебе никакого сопротивления она не окажет.
Вот в такой момент нашёлся хороший парень Серёга, и он увёл
Лариску из этой шумной компании, от этих придурков. Отвёл к себе
домой, уложил спать и тем самым предотвратил возможное унижение со
стороны загулявших музыкантов.
И вот Лариска влюбилась в этого спасителя по имени Серёга Коваль и
души в нём теперь не чает. Он был под тот самый стандарт её понятий о
мужском идеале - и статен, и ростом высок, да и коллега по профессии.
Лариска рассказывала всю эту историю настолько правдоподобно,
что у меня рассеялись опасения своей вины. Но, где-то там, в далёких
подкорках у меня всё же закралось сомнение. Сомнение в том, чего я
больше всего боялся в своей жизни. Вот и вся любовь наша закончилась
так, словно её и не было вообще.
- Вовочка, ты такой славный и хороший мальчик! У тебя ещё будет
впереди, большая настоящая любовь и всё у тебя будет в жизни хорошо.
Прости меня, если можешь. Да я для тебя уже старая, я ведь старше тебя.
А ты найдёшь ещё себе молоденькую и хорошую девочку, - пыталась хоть
как-то загладить свою неловкость в нашем разговоре Лариска.
Я сидел и слушал это бормотание дорогого мне человека, но даже в
мыслях у меня не было каким-то образом противиться случившемуся.
Что я мог?
А утром я в дюже подавленном состоянии летел обратно в Армавир, на
том же самом 'кукурузнике', только мне уже была и бортовая, и килевая
воздушная болтанка по фигу, я совсем её не замечал. И совсем не заметил,
как прошли 40 минут не комфортного полёта на историческом лайнере 20
века под простонародным кубанским названием. Так его прозвали за то,
что на этих самолётах держалась вся агрохимия необъятных кукурузных
полей Краснодарского края.
Чтобы не сойти с ума от постигшей меня потери, я поехал в станицу
Родниковскую к своему деду с бабушкой. Там, не смотря на непролазную
весеннюю почти по колено грязь, тишина и покой. Постаревшие старики
очень обрадовались моему приезду.
Первое, что бросилось мне в глаза в их неухоженной комнате, над
кроватью деда висел мой портрет, увеличенный с обычной фотографии.
На этой фотографии я в курсантской форме и очень похож на своего отца.
Такого почёта к своей персоне от моего деда я, ну, никак не ожидал.
Первый совсем неожиданный вопрос задал мне дед:
- Ты где работаешь и какую пенсию получаешь?
- ? – не понял я.
Положение этого странного зазеркалья выручила бабушка:
- У него развился склероз, и он местами ничего не помнит, так что он
тебе ещё не такой вопрос задаст. Если ещё ноги носят, а руки что-то могут
делать, то голова совсем варить отказывается.
Точно, ровно через 10 минут, дед, собравшись с мыслями, повторил
свой вопрос в несколько другом варианте:
- Ты откуда приехал и кто ты такой?
После этого вопроса я понял, что у деда совсем не осталось памяти, а
ведь была такая, что можно было просто завидовать. Он же помнил все
даты исторических событий по всем учебникам истории.
Бабушка рассказывала о дедовских заскоках - вроде и смешно, но тут
уж было явно не до смеху.
По утрам в 5 часов дед обычно вскакивал с постели и начинал бриться
и одеваться.
- Отец, ты куда собираешься? – спрашивала его бабушка.
- Как куда? В школу! Дак у меня сегодня три урока в шестых классах, а
потом педсовет школьный, - как ни в чём не бывало, отвечал дед.
- Ложись спать! Педагог старый! Ты уже 12 лет как на пенсии, а тут про
уроки вспомнил, - ставила его на место бабушка, и дед обычно ложился
спать.
А однажды она ему высказала своё обычное утреннее наставление,
но не посмотрела, лёг ли он на кровать, да и сама уснула. Дед оделся и ушёл из дому. Бабушка утром ругала себя и ждала деда, но он так и не
появился.
Пропал дед Митрофан с концами. На другой день она заявила в
милицию о пропаже, но только на четвёртый день дед появился сам. Он
был весь грязный и небритый, но живой и невредимый.
- Отец, где тебя носило? Я уже здесь всю милицию поставила на ноги и
сама от страха за тебя еле жива, – обрадовано спросила бабушка блудного
деда.
- Я в Кропоткин к сестре ездил. Да так её и не нашёл, - расстроено
ответил дед.
- Твоя сестра погибла ещё в 1905 году. Она похоронена там, в
Кропоткине. А как же ты доехал до Кропоткина и обратно? - удивлялась
бабушка. – Ведь у тебя денег-то не было.
- Как? На автобусе! Люди добрые на вокзале помогли и подали на
билет, - нисколько не тушуясь, отвечал путешественник на казавшиеся
ему странными вопросы.
С тех пор бабушка закрывала дверь на ключ и убирала его на ночь под
подушку, чтобы, не дай бог, не повторился подобный утренний побег деда
на работу или ещё куда-нибудь подальше.
Помощник из него тоже уже был никудышный. Посылая его в магазин,
бабушка писала ему в блокнот перечень необходимых продуктов и клала
блокнот в его карман. Через час дед появлялся во дворе с пустыми руками
и заявлял, что совсем забыл, что ему нужно было купить.
- Я ж тебе в карман положила блокнот, и в нём всё написала, - доставая
блокнот из дедовского кармана, отчитывала его хозяйка.
- Я про твой блокнот совсем забыл, а в магазине покрутился у витрин и
так ничего и не надумал, - оправдывался по-своему дед.
Бабушка закладывала дедов палец на нужной странице блокнота и
дед, держа его в руках, шёл по новой в магазин. В таких случаях дедов
заход в сельпо заканчивался удачно, и он, довольный до безобразия своей
помощью, прибывал домой с требуемыми покупками.
Отопление у них было газовое и теперь не нужно было заботиться
о дровах. Благодать - повернул краник на трубе, зажёг газ в печке и
обогревайся.
Дед краник повернул, а газ зажечь забыл. Когда через несколько минут
он вспомнил и зажёг его, то взрывом разворотило всю печку и деда чуть
не пришибло осколками кирпичей. Поэтому и благодать иногда может
быть опасной для некоторых.
После таких рассказов на душе становилось ещё тоскливее. Ладно, я
потерял свою Лариску, но ведь по другой причине, а здесь родные люди
теряют здоровье и ориентацию во времени, а это практически жизнь. Что
может быть ещё более страшным для человека в наше время? Я с ужасом
думал, что такое может приключиться с любым человеком и старость
никого не жалеет.
Дай бог хоть бабушке подольше здоровья, а то, не ровён час, они тут
два старых обессилят и со склерозом своим совсем сгинут с этого света.
Теперь уже и пчёлы никому не нужны, да и огород осиливали только с
помощью моего отца, приезжающего к ним на выходные дни.
Только в училище в кругу своих друзей и преподавателей я отошёл от
своей хандры. Тут и думать о своей несчастной любви было некогда.
Я был настолько зол на себя и частично на незнакомого мне Серёгу
Коваля, которому так неожиданно повезло, что совсем никого не хотел
видеть из представителей женского пола и больше не появлялся у Зинули.
Пошли они все к чёрту.
Учёба в напряженном темпе помогала забыть всех подруг, тут только
успевай улавливать знаний ценный груз и выполняй задания и курсовые
работы.
Начались настоящие флотские науки. Теперь мы по полной программе
изучали кораблевождение, технические средства кораблевождения,
артиллерийское оружие, а по специальности теоретические основы
торпедного, минного и противолодочного оружия, тактику ВМФ. Ну
и, само собой разумеется, марксистско-ленинскую философию и кучу
других наук.
Камнем преткновения для нас была Тактика ВМФ. Начальник кафедры
этого непреодолимого для нас предмета капитан 1 ранга Цветков приходил
на занятие с каменным лицом, как у настоящего морского волка Ларсена,
и хриплым басом начинал с коронной летучки. Дежурный раздавал
засекреченные листки, преподаватель вопросы и понеслось…
Письменный 15-ти минутный опрос по тактико-техническим
характеристикам кораблей, самолётов и оружия вероятного противника
показывал наши ужасно низкие знания в этой области. Никто не получал
за эти летучки оценки выше 3 баллов, а основная масса наших бойцов
имела по 2 балла и даже ниже.
Когда мы на следующем занятии рассматривали свои ответы на
поставленные вопросы, то они были сплошь подчёркнуты красным
цветом ошибок и неточностей и почти у всех красовались приличной
величины двойки, подчеркивающие своей величиной значимость этого
предмета для будущего офицера.
Цветков сразу после таких небывалых урожаев звонил нашему
командиру роты Куликову и во всех красках расписывал нашу убогость в
знаниях вероятного противника, и, естественно, просил принять жёсткие
меры к неуспевающим. А неуспевающих-то - почти весь класс!
Куликов приказывал мне срочно собрать комсомольское собрание и
пригласить на него замполита факультета и преподавателя кафедры.
На собрании мы сидели, как подопытные кролики, под тяжёлым
взглядом того же Цветкова и пытались выразить мнение коллектива о
предвзятости преподавателя к нашему классу, и только этим объясняли
такое ужасное положение по этому предмету. Ну, по остальным предметам
ведь у нас успеваемость была хорошая, а вот только с тактикой у нас
нелады.
Цветков, возмущенный нашей круговой порукой и детскими
рассуждениями, брал слово и костерил нас, на чем свет стоит.
- Учиться надо военному делу настоящим образом, а не спихивать свои
недостатки на преподавателя! Для меня вы все одинаковые, все вы мои
дети! Но только с той разницей, что вы будущие морские офицеры. Без
знания нашего предмета офицеру на флоте делать нечего. Чтобы бить и уничтожать врага нужно знать его способности и возможности, а для этого
нужно сесть и выучить все ТТД кораблей, самолётов и оружия, как это
делают все остальные курсанты. Правильно я говорю, товарищ Моргунов?
– спрашивал он нашего старшину роты, который тоже присутствовал на
таких авральных собраниях.
- Так точно! Только зазубрить эти данные, иного выхода не остаётся,
- делился своим опытом старший товарищ.
На собрании решили теперь каждый вечер на самоподготовку заказывать
справочники по кораблям и самолётам иностранных государств и,
разбившись на пары, терзать друг друга вопросами по характеристикам
ненавистного противника.
А справочник, кроме того, что был секретный, представлял собой
толстенный гроссбух, которым можно и убить бедного курсанта, если
хорошо приложить им к забубённой головушке.
Уже через две недели в классе на летучках у Цветкова не было почти ни
одной двойки, и наши баллы постепенно начали расти на радость нашим
отцам-командирам.
У нас теперь словно от зубов отскакивали характеристики всяких
там 'Лафайетов', 'Поларисов', 'Скайхоков', 'Старфайтеров' и прочих
'Фантомов' и 'Бофорсов'.
Оказалось, что нужно было просто выучить эти сложные для
запоминания значения тактико-технических характеристик и все дела.
Отношения с Цветковым выправились, и на его семинарах мы уже
теперь могли не прятаться от него, как от прожорливого удава огромной
величины, а разговаривать с ним на равных.
В начале марта, а точнее 2 числа, произошёл кровавый инцидент на
китайской границе на острове Даманский.
Потом, конечно, как всегда с большим опозданием, наши руководители
поняли, что так и всю Россию китаёзы могут захватить и дали добро
на применение более серьёзного оружия, чем автоматы Калашникова,
которые только и были у погранцов.
Остров распахали установками залпового огня типа 'Град' и от
китайских захватчиков остались одни воспоминания. Их там полегло
около тысячи. Это здорово охладило воинственный пыл китайских вояк,
и больше попыток сунуться на остров они предпринять не решились.
Что тут началось у нас в училище и в самом городе! Вот он где
взыграл, настоящий патриотизм простых пацанов. Возмущениям такой
наглостью со стороны бывших братьев-китайцев, которым мы надарили
массу оружия и вооружения, готовили их военные кадры в своих военных
училищах и академиях, не было предела.
Мой отец как раз служил в авиационном полку, который был выведен
в начале 50-х годов из Китая. Они оставили китайцам половину своих
самолетов типа МиГ-15 при передислокации на новый аэродром около
города Кемь.
Я же сам слышал от своей учительницы Марии Васильевны Медведевой
столько лестных отзывов об этом трудолюбивом и добром народе. Куда
же эта доброта и наши добрососедские отношения подевались? Ведь
великий кормчий Мао сам неоднократно клялся и божился в дружбе на века с нашим народом.
У нас в училище все как один, горя желанием хоть чем-то помочь в
такую лихую годину своей Родине, написали рапорта с просьбой отправить
нас служить на китайскую границу. Никто никого не заставлял писать эти
признания в любви к своей стране и народу.
Это сейчас всё опошлили и считают, что мы были оболванены
пропагандой и доблестными политработниками. Совсем не так! Мы
хотели просто защитить своих родных и близких от посягательств нахалов
и захватчиков.
Может быть, те, кто просидел всю свою жизнь в городах, и не
представляют о том, какая у нас большая и красивая Родина. А для меня
она была теперь и в Смоленске, и в Карелии, и в Армавире, и уже здесь, в
Ленинграде. Поэтому Родина моя была и там - на Даманском.
Я не мог допустить даже мысли, что какой-то там китаёз пытается
посягнуть на наши границы. И в тот момент я нисколько не сомневался,
что повёл бы себя там, на границе так же, как сержант Бабанский и наши
ребята-погранцы.
Конечно, нам в просьбах было в культурной форме отказано, и просто
объяснили, что и без нас там сил хватит, а нам нужно учиться и уже
квалифицированными военными выполнять это дело на кораблях, а не на
сухопутных границах.
Уже потом позднее к нам в училище приезжал Герой Советского Союза
Юрий Васильевич Бабанский. В Зале Революции, где проходила эта
весьма интересная встреча, не было свободных мест. Все преподаватели
и курсанты хотели послушать и посмотреть на живого непосредственного
участника этих приграничных баталий.
Бабанский был всего на три месяца старше меня, он родился 20 декабря
1948 года, и мы с интересом рассматривали на сцене своего ровесника, у
которого на груди блестела высшая награда Родины.
Только в то время это был уже не сержант, он был в лейтенантской
форме и по его словам обучался в Военно-политической академии. Он
рассказывал долго и всё в красках простого недавнего солдата на понятном
нам молодым курсантам языке.
Как только на морозе вставал лёд на реке Уссури, китайцы начинали
свои систематические провокации с переходом границы по льду и
размещением своих бойцов на острове Даманском.
Обнаружив на территории острова нарушителей, начальник заставы
высылал всю свою заставу на вытеснение нарушителей с нашей
территории.
Застава вставала в шеренгу и, взявшись за руки, вытесняла мелких
и низкорослых китайский хунвейбинов на их территорию. Личному
составу было запрещено применять оружие, да и физические приёмы,
направленные против конкретной личности, тоже запрещались.
Но насмотревшись на этих орущих на своём непонятном языке чахлых
узкоглазых догматиков, которые яростно размахивали цитатниками с
изречениями самого Мао и выставлявшими портреты своего кормчего
на передний план, солдаты невольно проникались 'братской любовью'
к своим соседям. Среди этих нарушителей большинство составляли местные жители прибрежных районов. Их, одурманенных новыми
веяниями 'культурной революции', голодных до изнеможения, чётко
использовали в своих провокационных целях китайские вояки.
Эти провокации случались довольно часто, и пограничники стали
набираться опыта в проведении таких мероприятий. Если молодые
солдаты боялись нарушать запреты командования, то дембелям было уже
всё равно, что о них подумают китайцы и начальники.
При следующей встрече на острове с соседями, трясущими портретами
своего вождя, старослужащие заголяли свои крепкие зады и разворачивали
свою 'артиллерию' в сторону портретов.
Эта самодеятельная акция имела 100% успех. Китайцы прятали
портреты своего любимого Мао и отступали, они не могли себе позволить
такого унизительного оскорбления в адрес своего кумира и учителя.
А дальше пошло ещё проще. Дембеля одевали свои дембельские
перчатки и, как в кулачном бою на Руси стенка на стенку, крушили
ненавистные китайские физиономии направо и налево. Получив такую
тычку, китаец стремился уйти от следующей, и уступал место другому
желающему. Следующий получал затрещину и уходил в задние ряды
захватчиков. Хунвейбины даже не пытались вступать в кулачные поединки
с нашими физически сильнейшими пограничниками, и их боевой дух
постепенно убывал и шёл на спад.
Но, зато в следующей своей провокации они уже чётко знали каждого
старослужащего в лицо и лезли в те звенья шеренги пограничников, где
стояла молодёжь. При прорыве нашей цепи в ход вступали дембельские
кулаки, и постепенно порядок восстанавливался, а нарушители
возвращались на свои исходные позиции.
В ночь на 2 марта 1969 года, пользуясь темнотой и снегопадом, на
Даманском залегли в засаде около батальона китайских солдат.
Утром с поста технического наблюдения наши пограничники
обнаружили на льду Уссури около 30 китайских военнослужащих.
Начальник погранзаставы старший лейтенант Стрельников и особист
старший лейтенант Буйневич вместе с шестью пограничниками
направились к нарушителям, чтобы, как это бывало и прежде, заявить
протест и потребовать покинуть советскую территорию. Когда они
подошли к китайцам, по нашим пограничникам был внезапно открыт
автоматный огонь. Расстреляли в упор всех восьмерых.
Командир отделения младший сержант Юрий Бабанский взял на себя
командование группой оставшихся на заставе пограничников, и смело
повел их в атаку. Маоисты обрушили на горстку отважных ребят огонь
крупнокалиберных пулемётов и гранатомётов, миномётов и артиллерии.
На протяжении всего боя младший сержант Бабанский умело руководил
подчинёнными, метко стрелял, оказывал помощь раненым. А когда
противник был выбит с нашей территории, Бабанский более 10 раз ходил
в разведку на остров.
Это он с поисковой группой нашёл расстрелянную группу Стрельникова
и под дулами автоматов и пулемётов противника организовал их
эвакуацию. Это он со своей группой в ночь с 15 на 16 марта обнаружил
тело геройски погибшего начальника погранотряда полковника Леонова и вынес его с острова.
Тем временем китайцы продолжали концентрацию воинских частей в
районе острова. Наша сторона предприняла аналогичные действия.
Днем 14 марта вооруженные китайские военнослужащие вторглись на
остров, но были вытеснены нашими пограничниками.
Но уже на следующий день, 15 марта в 9.45. утра крупный отряд
китайских солдат под прикрытием артиллерии и поддержке двух
танков вторгся на южную оконечность острова и атаковал советских
пограничников. К этому времени в районе Даманского была развернута
мотострелковая дивизия со всеми полагающимися ей средствами огневой
поддержки и ряд других армейских подразделений.
Схватка 15 марта за Даманский была еще более напряжённой и
ожесточённой, чем 2 марта. Бой длился с перерывами более 9 часов.
Остров несколько раз переходил из рук в руки. Ребята гибли, а приданные
силы стояли и ожидали решения Верховного.
Позор конечно, но так случилось, что в этот момент отсутствовал на
месте не только министр обороны СССР маршал Гречко, пребывающий за
рубежом, но и генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев, следовавший
в те часы поездом в Венгрию. Оставшиеся же у руководства партийные
и военные чины отдать такой приказ откровенно боялись, кивая друг на
друга.
В полдень, наконец-то, удалось связаться с Брежневым, и тот после
напряжённых раздумий дал разрешение ввести в бой армейские части.
Это и предопределило исход схватки.
Причём армейская ствольная и реактивная артиллерия распахала остров
и смела всё живое не только с острова, но и на китайской территории
на глубину до 7, а по фронту — 10 км. По последним опубликованным
данным со 2 по 21 марта в том советско-китайском конфликте погибло на
всей границе 58 человек, ранено 94 человека. А китайцев погибло более
800 человек. После боя наши саперы заминировали подходы к острову со
стороны Китая и покинули обезлюдевший остров.
По Соглашению между СССР и КНР о советско-китайской границе ее
восточной части от 19 мая 1991 года граница была проведена по фарватеру
реки Уссури, и остров Даманский отошёл Китаю.
Вот и всё наше геройство, проявленное в боях за этот никому не нужный
в нашем руководстве страны островок на реке Уссури. За что же погибли
наши ребята?
В ленинградских вузах не осталось ни одного китайца, все вернулись
к себе на родину продолжать дело великой 'культурной революции'.
А наши патриоты в лице подвыпивших работяг вымещали свой гнев и
возмущение уже на лицах похожих на китайцев.
На остановке трамвая я видел сам, как уставший после рабочей смены
пожилой работяга, костерил и в бога и в душу мать девчонку, скорее всего
казашку, но по внешности похожую на китаянку:
- Чего вы тут, бл..., понаехали! Убирайтесь в свой Китай и передайте
своим земелям, что мы их в порошок сотрём, если будете нам мешать
жить. Шиш вам, а не остров!
Бедная девчушка, не зная куда деваться от народного гнева пролетария, покрутилась на остановке и убежала пока скандал не набрал полные
обороты.
А наш весьма серьёзный патриотический порыв был во время
остановлен нашими начальниками, и нам оставалось только продолжать
свою учёбу и дальнейшее освоение своей специальности.
В сущности своей мы всё ещё оставались детьми, но только большими.
А дети любят играть в войну. Поэтому самыми интересными для нас были
учебные атаки подводной лодки с применением всех видов оружия.
Главный командный пункт тренажёра был оборудован всеми
корабельными приборами, начиная от рулевого устройства и командирского
прибора управления оружием, до прибора 28 для ввода глубины взрыва
во взрыватели глубинных бомб.
В общем, всё было в точности как на гипотетическом корабле какого-то усреднённого проекта.
Класс преподавателем разбивался на боевые посты, и мы по очереди
исполняли обязанности всех номеров боевого противолодочного
расчёта.
Все наши действия по маневрированию корабля и применению оружия
отражались визуально на большом горизонтальном планшете, который
располагался в соседнем помещении и обслуживался лаборантом.
Этим самым лаборантом оказался знакомый ещё по лагерю
мичман Никишин, бывший у нас некоторое время командиром взвода.
Оказывается, он был тут на кафедре большим докой в наших тренажёрах
и, как говорится, был большим мастером военного дела.
На этом столе-планшете, как на ладони, было видно свой корабль и
цель, куда ты выпустил свои торпеды или бомбы и навелись ли они на
цель, и, в конце концов, потопил ты лодку или нет.
Так вот мичман Никишин был самой главной фигурой во всех этих
учебных атаках. Потому, что именно он по заданию преподавателя
устанавливал все исходные данные начала атаки, и он всегда знал, где
находится вражеская подводная лодка и даже на какой глубине она идёт.
Для того чтобы быстро ориентироваться на мостике корабля в
постоянно меняющейся обстановке, выступая в роли командира корабля
и управляющего огнем, нужен большой опыт. Понятно, что мы такого
опыта как офицер, проплававший на корабле несколько лет, не имели, и
для нас всё это в начале было довольно-таки сложно и непривычно.
У нас был и штурман, который вёл боевую прокладку и можно в
любое время заглянуть к нему на планшет и представить всё, как оно
есть на самом деле. Но каждый из нас пытался работать своей головой,
а не смотреть подсказки на штурманской прокладке. Данные штурмана
были его данными, а командир в ходе атаки должен иметь свои и, в
крайнем случае, только сверить их совпадение и утвердить элементы
движения цели, то есть курс и скорость подводной лодки уже перед самой
стрельбой.
Ты знаешь курс своего корабля и скорость, но акустик тебе через каждые
полминуты долдонит новый пеленг и дистанцию до подводной лодки.
Эти величины постоянно меняются и нужно в голове прикинуть, куда что
меняется и представить себе как идёт цель относительно твоего корабля и как лучше занять позицию для применения по ней своего оружия. Проще
говоря, в этой скоротечной обстановке нужно на полную задействовать
своё абстрактное мышление и шурупить побыстрее мозгами, если они
есть.
Для нас в то время это всё воспринималось как интересная мужская
игра, а мы в ней пока неопытные игроки.
Мы с лёгкостью палили свои торпеды и бомбы направо и налево, лишь
бы накрыть негодяя-противника. Что нам жалко, что ли какую-то торпеду
или 12 бомб в одном залпе.
Акустик за пультом гидроакустической станции начинал обследование
горизонта подводного пространства и, получив отметку на экране
индикатора от подводной цели, докладывал на мостик:
- Эхо-пеленг 270, дистанция 15 кабельтовых. Предполагаю контакт с
подводной лодкой. Эхо чёткое, тон эха выше тона реверберации.
Обнаружение подводной лодки противника на такой небольшой
дистанции уже предполагает, что противник атаковал тебя торпедой, и
она вот-вот влепит тебе в борт и разнесёт тебя в пух и прах.
Эту дистанцию торпеда противника проходит за 2 – 3 минуты и у тебя
на всё про всё остаются всего-навсего эти 2 минуты. Поэтому нужно
срочно применять противоторпедный манёвр уклонения и лупить в лодку,
как можно побыстрее, своё оружие.
И тут на мостике начиналась настоящая кутерьма. Каждый выполнял
свои действия, а я, как хладнокровный командир, командовал:
- Боевая тревога! Атака подводной лодки с комбинированным
применением противолодочного оружия с малой подготовкой. РБУ
(реактивные бомбовые установки) №1 и №2 к стрельбе приготовить.
Число бомб в залпе полное! Торпедный аппарат к стрельбе 2-х торпедным
залпом приготовить. Глубина хода торпед 70 метров.
Здесь, конечно, много тонкостей и всяких ограничений в применении
оружия. Если стреляешь сначала из РБУ, то взрывы бомб образуют
колоссальное возмущение водной среды и огромную массу пузырьков
газа, которая сама по себе уже представляет помеху для аппаратуры
самонаведения торпед. Эта масса пузырьков газа отражает ультразвуковой
сигнал, посылаемый аппаратурой наведения торпеды, и система
самонаведения может принять это отражение за цель или вообще не
сможет идентифицировать настоящую цель на фоне этого огромного
облака возмущённой водной среды.
Поэтому нужно атаковать тем оружием, которое быстрее сможет
воздействовать на цель. А это реактивные бомбы, их скорость полёта
более 300 метров в секунду и они быстрее, чем торпеды достигают до
цели. Пусть они и не попадут точно в цель, ведь вероятность поражения
полного залпа из 12 бомб всего-то 12%, но зато взрывы на глубине окажут
колоссальное моральное воздействие на живых людей, управляющих
лодкой и оружием, обращённым против тебя.
Взрыв под водой на глубине, где на корпус лодки уже воздействует
огромное гидростатическое давление в практически несжимаемой жидкости, бьёт по корпусу лодки с такой силой, что могут расходиться
швы прочного корпуса подводной лодки, а уж люди и подавно крепче
стали не бывают. Главное опередить противника и не дать ему атаковать
тебя раньше, захватить инициативу и тогда победа будет за нами.
Уже через минуту я выпустил полный залп из реактивной установки.
А это значит, что всего через 10 секунд мои бомбы начнут рваться у цели
и обязательно либо попадут в неё, либо своими взрывами напугают и
причинят вред противнику, пытающимуся уничтожить нас.
Я выждал 3 минуты и определил курс и скорость, которыми двигалась
цель, и пальнул в неё две драгоценных торпеды.
Только я пальнул свои торпеды в надежде попасть в неприятельскую
лодку, а нехороший человек - мичман Никишин уже строит свои козни. В
этот момент он всего лишь ввёл изменения курса и скорости цели, да ещё
и прибор помех поставил.
Мои торпеды, естественно, захватывают ложную цель и наводятся на
эти самые ГПД, то есть приборы гидроакустического противодействия, а
сама лодка уклонилась.
Никишин был мастер на эти уклонения. Ведь его задача была сохранить
лодку и показать нам возможные способы действия противника в этом
бою.
- Торпедный аппарат к стрельбе двумя торпедами приготовить. Стрельба
2-х торпедным залпом, - командую я своим коллегам, в новой попытке
достать неуловимую подводную лодку. А вдобавок решил долбануть ещё
и бомбами:
- Стрельба из РБУ №2, число бомб в залпе полное. Взрыватель ударно-дистанционный. Глубина взрыва 70 метров. РБУ №1 перезарядить.
По данным акустика и штурмана определил новый курс цели и
выстрелил ещё две торпеды. А спустя три минуты, чтобы торпеды успели
захватить цель, добавил ещё и залп 12-ти реактивных глубинных бомб.
На планшете было чёткое попадание и бомб и торпед. Куда она денется
от меня! Теперь ей дорога только на дно морское.
Тренировки на тренажёре постепенно становились для нас всё
интереснее и мы, набравшись опыта, стали переигрывать любые козни
мичмана Никишина и нашего преподавателя. А к концу учебного года
3 курса мы уже запросто громили в пух и прах все цели, которые так
заботливо подсовывал лаборант Никишин
Тренировки по атакам надводных целей торпедами у нас проходили на
другом тренажёре под название 'Потан'. Руководил этими тренировками
обычно капитан 2 ранга Киттель В.В.
Кандидат военно-морских наук Киттель с гордостью носил настоящую
флотскую фамилию. Своим немного картавым голосом он вносил некую
струю спокойствия в неразбериху атак на корабельном мостике. Этот
человек всегда отличался очень порядочным отношением с простыми
курсантами и вёл себя с нами на равных, а своим безупречным внешним
видом он был для нас настоящим примером флотского офицера и флотской
культуры в общении с подчинёнными.
На этом тренажёре, за что мы его и любили, была создана полнейшая
имитация нахождения на мостике боевого корабля. Мостик при повороте корабля на новый курс вращался, а нарисованная панорама моря на стенах
помещения и появляющиеся на горизонте цели иностранных кораблей,
создавали полнейшую иллюзию плавания на настоящем эсминце.
Капитан 2 ранга Киттель В.В.
Мало того что цель могла изменять свой курсовой угол и скорость, всё
это происходило в относительном движении, что было вообще фантастикой
для нашего времени. Для укрытия цели преподавателем использовалась
имитация дымовой завесы и помехи в работе радиолокационной
станции.
Хорошо, когда на борту у тебя в торпедных аппаратах были торпеды 53-65к. Это было последнее достижение советской торпедной мысли наших
конструкторов, и эти умные торпеды наводились на корабль противника
по его кильватерной струе.
Огромная масса воздушных пузырьков, оставляемых винтами
корабля в воде, создавала неоднородность водного пространства и эта
неоднородность лоцировалась излучателем системы наведения торпеды.
Торпеду не обязательно нужно было наводить на саму цель. Нужно
было просто выпустить торпеду с таким расчётом, чтобы она прошла
по корме атакуемого корабля, а на самой торпеде установить борт цели,
которым она идёт относительно нашего корабля.
Да в принципе, и это только ускоряло процесс атаки. Если и не
установил борт цели, торпеда всё равно сама определяла сторону, в
которую движется корабль. Правда, для этого ей требовалось несколько
раз пересекать кильватерную струю и, сравнивая её ширину в местах
пересечения, определять сторону движения цели.
После определения стороны движения цели торпеда зигзагообразными
движениями догоняла врага, удерживаясь в пределах кильватерного следа,
то выходя из кильватерной струи, то снова заходя в неё, и, двигаясь за
целью такой змейкой, попадала прямо в винты корабля.
Ну, а, если корабль хитроумно давал 'стоп' машинам, то умная
торпеда, выйдя в конец кильватерного следа, переходила на расширенную циркуляцию в районе возможного нахождения цели и уже тут ловила
корабль на сужающейся спирали.
Так что агрессору от такой умной торпеды деваться некуда, а для нас
было огромным удовольствием стрелять таким чудо-оружием, которое
всё само понимает и делает своё дело на отлично.
Устройство и правила эксплуатации торпедного оружия и торпедных
аппаратов преподавали нам тоже замечательные педагоги: очень скромный
кандидат военно-морских наук капитан 2 ранга Колышкин М.М. и капитан
2 ранга Родионов Г.М.
Капитан 2 ранга
Родионов Г.М., капитан 2 ранга
Мищенко В.П.
Родионов это только с виду такой сердитый, а на самом деле он был
очень положительный человек и грамотный мужик. У него в нашем быту
действовала кличка 'Родька'. Он написал целый учебник по устройству и
эксплуатации торпедного аппарата.
А ещё он был знаменит тем, что отказался от наследства, которое
оставила ему какая-то богатая родственница в Канаде. Мы очень долго
обсуждали эту злободневную тему.
Не такой уж он и богач, чтобы отказываться от таких деньжищ, случайно
свалившихся на него из-за кордона. А с другой стороны, попробуй
он согласись принять это наследство от человека, проживающего в
капиталистической стране. Что было бы дальше нам и то всем было
понятно. Партбилет на стол, погоны долой и гуляй на свободе со своим
наследством в кармане.
На экзамене по торпедному оружию мне попался билет по устройству
торпедного аппарата надводного корабля. Когда я начал отвечать свои
вопросы Родионову и сказал, что давление в трубе торпедного аппарата
при выстреле торпеды из аппарата, которое создается пороховым
выбрасывающим зарядом, достигает 250 кг/см2, то у Родионова
округлились глаза и он остановил меня:
- Ты представляешь себе силу такого давления. 250 килограммов! Да твой торпедный аппарат разнесёт в клочья, даже если он будет сделан из
титана!
- Товарищ капитан 2 ранга, такая величина давления написана в вашем
учебнике, - чётко доложил я источник своих знаний, поставленных под
сомнение педагогом.
- Я такую ересь в своём учебнике написать не мог! Неси сюда учебник
и покажи мне, где эта ерунда написана. Если ты прав, то я ставлю тебе за
эту новость бутылку коньяка, - сам предложил компромисс Родионов.
Я, конечно, сбегал за секретным учебником, и принёс его своему
экзаменатору. Полистав учебник, открыл на нужной странице, где чёрным
по белому было написано всё то, что я только что ему доложил.
Удивлению моего преподавателя не было предела и он, охая и ахая от
такого ляпсуса в своём труде, согласился со мной:
-Пять лет по этому учебнику обучаются все курсанты, и только один
человек осмелился поспорить со мной. Всё, бутылка коньяка за мной! Я
проспорил и поднимаю руки вверх! А давление в трубе аппарата всего то
12 кг/см2.
Конечно, я получил за ответ отличную оценку, но хотелось бы и
обещанный коньяк заодно. Но ни какой коньяк он мне ни после экзамена,
ни потом не поставил, но факт остался фактом, что иногда и в учебниках
бывает написана ересь.
Теорию и устройство противолодочного бомбового оружия и вооружения
нам преподавал тоже кандидат военно-морских наук Мищенко В.П.
Виктор Петрович, кроме его внешней мужской обаятельности и
большого ума, был ещё и великолепным спортсменом. Это был лучший
волейболист нашего училища, Мастер спорта.
Мы частенько бегали в спортзал посмотреть и поболеть за сборную
нашего факультета по волейболу. А когда в команде играл наш мастер, да
ещё Толя Прилищ, то мы с особым восторгом аплодировали их красивой
и смелой игре.
Это был настоящий волейбол, и наши удары, вколачиваемые этой парой,
обычно не брались игроками на противоположной стороне площадки.
В общей сложности только на нашей кафедре противолодочного оружия
нас обучали 23 преподавателя вместе с начальником кафедры капитаном
1 ранга Денисовым И.Г. и несколькими мичманами-лаборантами.
Предмет по основам приборов управления стрельбой вёл маленький
ростом капитан 1 ранга доцент, кандидат технических наук Седов Н.А. и
капитан 2 ранга Успенский Г.В., тоже кандидат технических наук.
Седов был настолько скромным, что ни разу не повышал голоса в
любых ситуациях, он был всегда сосредоточен на своих сельсинах, за что
и получил между нами подпольную кличку 'Сельсин'.
Стоя за кафедрой, из-за которой торчала только его голова, он
монотонным голосом, прямо-таки проповедовал нам эти 'передовые'
мысли человеческого прогресса, отчего становилось тоскливо на душе и
хотелось писать стихи именно на его лекциях.
Оказалось, что все наши системы управления стрельбой построены
на допотопных электромеханических элементах: синусно-косинусных
вращающихся трансформаторах, сельсинах, каких-то рамочных графопостроителях и прочих элементах.
Капитан 2 ранга
Успенский Г.В., капитан 1 ранга
Седов Н.А.
Каждый из таких трансформаторов имел приличный вес и габариты,
и от этого стойки наших счетно-решающих приборов приобретали вид
огромных шкафов неподъёмной тяжести с множеством шкал и тумблеров.
Для такой техники требовалось особое питание с частотой в 400 герц,
а это, значит, требовались дополнительные преобразователи питания,
которые тоже имели огромные веса и габариты.
В общем, у меня создавалось впечатление, что научно-технический
прогресс обошёл наши приборы стороной и не имел к ним никакого
отношения, и вся техника застыла на определённом этапе своего развития
и до сих пор, по-моему, мало что изменилось.
Переведи наши приборы на новую элементную базу современного
набора процессоров и микросхем, и наши неподъёмные шкафы и ящики
приборов управления стрельбой занимали места столько, сколько занимает
большой системный блок современного компьютера. На всё нужны
деньги – это понятно, но заводы ведь продолжают выпускать допотопные
и тяжеленные стойки этих систем и никого нисколько не смущает такая
картина.
Гордостью нашей кафедры была новейшая по тем временам реактивная
бомбовая установка или проще РБУ-6000, которая совсем недавно была
смонтирована в одном из кафедральных помещений. Устрашающее
название системы 'Смерч-2' вызывали определённое восхищение этой
техникой.
Установка была полностью действующей и оборудована настоящим
постом наводки. Она с визгом и дрожью вращалась, когда это было нужно,
и с непривычки наводила странное ощущение живого, рогатого организма.
Находясь в посту наводки, её можно было даже заряжать макетом
реактивной глубинной бомбы РГБ-60 и тренироваться в выполнении
обязанностей боевых номеров по обслуживанию при стрельбе. Правда,
она не была подключена к приборам управления стрельбой на тренажерах
и поэтому при учебных атаках подводной лодки не использовалась.
Реактивная бомбовая установка РБУ-6000
Впервые увидев эту 12-ти ствольную установку, казавшуюся каким-
то несуразным рогатым чудищем из-за откинутых передних скоб, я и
предположить себе не мог, что ровно через два года я буду палить из этих
установок на своём корабле и в течение половины службы мне придётся
только и заниматься стрельбами из этого чудовища и даже настоящими
боевыми бомбами.
При стрельбе это рогатое безобразие, кроме ужасного рёва вылетающей
бомбы, обдавало надстройку корабля форсом огня, работающего двигателя
и краска на надстройках напрочь выгорала. Так что после таких стрельб
всегда приходилось подкрашивать обгоревшее покрытие на самих стволах
установки и надстройках.
Преподаватели у нас были почти все отличные и замечательные
специалисты своего дела и учили нас так, чтобы мы, придя на корабль,
чувствовали себя довольно уверенно среди своего сложного и опасного
оружия и вооружения.
В первых числах июля у 5 курса был выпускной вечер, и мы после обеда
таскали столы и расставляли их для банкета. Хотелось хоть одним глазком
посмотреть, как это всё в жизни происходит и что это за лейтенантский
банкет такой.
Но нам нужно было готовиться к экзаменам, и мы сидели в своём
классном помещении и со скрипом грызли гранит наук.
Открытые окна класса, выходящие на 11 линию, находились почти над
воротами Минного двора. В одно из окошек в класс залетел небольшой камушек. Мы с Моней подошли к окну, посмотреть кто это там так
шалит.
Под окном стояли две девицы странного размалёванного и полупьяного
вида, но с огромной претензией на светских львиц.
- Как пройти к вам в училище на выпускной вечер? - задала вопрос
одна из подруг, когда увидела в окне наши физиономии.
- Очень просто! Только нужно проходить через КПП на 12 линии, а эти
ворота закрыты, - ответил я.
- Там требуют пригласительные билеты, а у нас их нет. Откройте нам
эти ворота. Потом мы с вами трусами рассчитаемся, - сделала одна из дам
обескураживающее предложение.
- Про трусы я согласен, но эти ворота не открываются, - заухмылялся
довольный предложением Моня. - К сожалению, ничем помочь не могу.
Подруги посовещались меж собой и приняли единственно верное
решение - штурмовать ворота самым натуральным приступом. Сначала
тёмненькая и чем-то похожая на цыганочку девица попыталась залезть на
ворота, чтобы протиснуться в щель над воротами.
Не получилось. Узковата щель. Тогда решили штурмовать нижнюю
щель под воротами. С пьяных глаз им казалось, что они смогут пролезть
через неё. Но уж, если тощий курсантский зад через неё ни разу не
пролезал, то им со своей богатой кормой и тем более не прошмыгнуть.
Бедные бабы! Они растрёпанные и грязные по очереди ложились под
ворота и, ёрзая всем телом по горячему асфальту, на полном серьёзе
пытались протиснуться под них, вытирая собой всю пыль.
Желание преодолеть эти ворота у них было весьма велико. И только
когда в окна повысовывались все двадцать наших физиономий, и с хохотом
наблюдали эту неравную борьбу, они что-то сообразили и, матерясь
почище, чем боцман на крейсере, стали отряхивать друг друга от пыли.
Так и ушли в сторону Большого проспекта, ругаясь на ходу.
- Видал, Сима! Как бабы рвутся к лейтенантам на бал? - хихикал
Моня.
- Да! Никогда и подумать не мог, что из-за нашего брата тётки даже
железные ворота штурмовать будут, - удивлялся я разыгравшейся на
наших глазах трагедии.
Оказывается, не только я хотел посмотреть на лейтенантский выпускной
вечер.
Кроме специальных наук мы изучали и науку всех наук - марксистско-ленинскую философию.
Марксистско-ленинская философия на кафедре марксизма-ленинизма
считалась основной наукой среди всех общественных дисциплин. Но в
возрасте 19 лет изучать такие фундаментальные науки, по-моему, ещё
бессмысленно.
Может быть, поэтому у нас этот предмет шёл сначала тоже на уровне
тактики ВМФ, и на семинарских занятиях мы частенько показывали узость
нашего мышления и неправильное толкование некоторых философских
вопросов. Писать уйму конспектов первоисточников по философии тоже
было великим трудом.
Писать конспект трудов великих философов, в которых ты мало что соображаешь – это просто пустая трата времени, но мы занимались и
этой писаниной.
Во избежание возможных слабых оценок в эту летнюю сессию было
решено сдавать экзамен по философии с помощью радиосистемы. Мы
уже к этому времени изучили радиоэлектронику и много других нужных
наук и были способны создать простенькую систему беспроводной связи,
действующей на небольшом расстоянии.
Суть её проста и надёжна. Под плинтусом по периметру классного
помещения протягивался виток простого медного провода, концы которого
подключались к 'выходу' магнитофона, находящемуся в соседней
аудитории.
На примитивный приёмник, вмещавшийся в маленькую мыльницу
и лежавший в кармане, можно было принимать информацию, которую
тебе диктовали из соседнего помещения, но только находясь внутри этого
витка.
Недостаток заключался только в том, что приходилось соблюдать
очередность передачи сообщений. Сначала первому, потом второму и уже
дальше, как получиться.
Наш радиотехнический самородок-Кеша смонтировал 4 маленьких
приёмничка, которые в кармане брюк были абсолютно незаметны.
Я шёл сдавать философию, как всегда, в первой четвёрке подопытных
камикадзе. Получив свой билет, я сел за стол рядом с Толей Рыковым и в
итоге оказался между двумя Анатолиями.
На пальцах в сторону стеклянной двери просемафорил номер билета
и стал с задумчивым видом подпирать голову рукой, прикладывая к уху
наушник, спрятанный в обшлаге рукава.
А там, в местном эфире, как назло, тишина и полный покой, кроме
небольшого потрескивания и фонового шума. На фотографии мы,
естественно, сидим как порядочные и законопослушные, но фотограф это ведь тоже отвлекающий манёвр для преподавателя.
Философия - наука всех наук
Конспиративные знаки были продуманы, но, как оказалось, не до конца.
Задумчивое почёсывания макушки головы, если звук слишком слабый, а
почёсывание уха означало, что звук слишком сильный, ну, а когда звука
вообще нет – такой вариант условного сигнала даже не оговаривался.
Ситуация создалась безвыходная. Я ужимками и мимикой показывал,
что я ничего не слышу, но что там, за стеной поняли, я ведь не мог
угадать.
Пришлось напрячь свои извилины, внимательно изучить Программу по
курсу марксистко-ленинской философии и из неё выуживать наводящие
вопросы по своему билету и отвечать на них самому.
Вот тут у меня впервые и возник настоящий философский вопрос.
Почему марксистско-ленинская философия является партийной наукой?
Наука, если она действительно наука, то она никак не может выражать
интересы определённых классов в обществе. Получается, что математика
тоже наука, и она должна быть в социалистическом обществе одна, а в
условиях капитализма другая. Какой-то абсурд получался.
Я вспомнил все слова преподавателя по этому вопросу и понял, что
нужно отвечать, так как учил он, а иначе спор на экзамене к добру не
приведёт. Господа политработники могут закатать меня в оппортунисты
и уж 'академии' мне точно не избежать.
Короче, я с помощью Программы набросал себе план ответа и уже
потерял надежду услышать по нашей системе слова из учебника. Но вдруг
из наушника прорвался голос Серёги Попова:
- Сима, быстро повторяю ответы на твои вопросы.
И он, думая, что я уже ранее всё записал, быстро и через пень колоду
вкратце зачитал мне ответы на три моих вопроса билета. Я внимательно
прослушал это запоздавшее сообщение, отключился от молотившего
дальше текст Серёги, и сразу же вышел отвечать.
Я отвечал по своему подготовленному плану и на первый вопрос
о партийности науки философии отвечал, так как было нужно
преподавателям, а не так как бы мне хотелось. В общем, я ответил на все
вопросы и получил 5 баллов.
Когда я, разгорячённый и взволнованный своим же красноречием перед
тремя преподавателями, выскочил из аудитории, то стал костерить наши
'учёные черепа', которые обеспечивали работу системы.
- Ну, вы, Штирлицы хреновы! Кеша, ты же не переключил магнитофон в
режим 'запись' и поэтому я почти ничего не слышал из ваших шпионских
сообщений. Как же вы могли целых полчаса разбираться с такой мелочью,
- ругался я на нашего основоположника системы беспроволочного радио
профессорского сынка Кешу Яблочкова.
- Симочка, прости, забыли! Вот из-за этой мелочи опозорились. Ну,
дальше всё должно идти, как по маслу. Ты у нас один оказался подопытным
кроликом. Мы на тебе всё отработали. Слышно-то ведь прекрасно и
никаких помех нет, - успокаивал меня Кеша.
Даже косноязычные и вечно шпорящие на экзаменах Федя, Гого и
другие наши вечные троечники сдали экзамен нормально. Весь наш класс
проскочил по этой системе экзамен с поразительными результатами.
В конце экзамена в класс один за другим прибегали политработники,
начиная от начальника Политотдела училища, и все поражались
результатами сдачи экзамена. Только одна или две тройки на весь класс.
А ведь ожидали от нас совсем противоположных баллов, надежд на наши
успехи возлагалось мало.
Эту сессию мы с Лёхой сдали отлично и решили отдохнуть у него
дома в Кирове. Там как раз планировалась свадьба у его сестры Галки,
а до свадьбы мы договорились попутешествовать по Вятке на шлюпке.
Мечта о парусах не давала покоя, а тут как раз Права на управление
шлюпкой жгли своим бездействием наши морские души. Что мы зря что
ли научились управлять парусами?
Мы прилетели в Киров 16 июля на самолёте ИЛ-18. Полёт на этом
самолёте мне пришёлся по душе, сплошной аэрофлотовский сервис и
удобства, и даже засушенное крыло пожилой курицы удалось отпробовать
на высоте 9000 метров, а вся дорога заняла всего-то 4 часа.
Первые дни нас с Лёхой родители Пётр Васильевич и Елизавета
Петровна откармливали, и мы просто отдыхали. Прекрасные добрые
родители и родственники Лёхиной семьи всё время старались сделать для
нас что-нибудь хорошее и доброе.
Съездили и в молодой город химиков под названием Кирово-Чепецк,
где у Лёхи проживал дядька.
Молодой и весёлый дядька - Юра Васенин везде возил нас на своём
'Жигулёнке', демонстрируя достопримечательности своего действительно
красивого и молодого города. Мне очень понравился этот город, в котором
средний возраст жителей чуть переваливал за 35 лет. Одна молодёжь и
дети кругом.
Юра работал на химическом комбинате каким-то итэровцем, и у нас
возник вопрос, как это ему удалось заработать на 'Жигули'. На что
Васенин поведал целую историю о шабашниках.
Он сколотил бригаду из своих друзей и в свободное от работы время,
по субботам и воскресениям они вкалывали на правах свободных
подрядчиков.
Покрасили местному попу церковь - купили одному машину. Построили
коровник в колхозе - вот тебе машина второму члену бригады. И так за
три года вся молодёжная сборная этой бригады разъезжала на личных
автомобилях.
В то время во всех городах и посёлках существовало Добровольное
Общество содействия Армии, Авиации и Флоту или проще ДОСААФ.
Учебная база этого общества была богатой и молодёжь в клубах занималась
моделизмом, парашютным спортом, автоспортом, радиоспортом и греблей
на шлюпках и многими другими делами, подготавливающими молодых
ребят к службе в армии.
Мальчишки и даже многие девчонки с великим желанием занимались в
клубах, осваивая парашюты, автомобили, самолёты и другую современную
технику. Эти занятия были настолько популярными среди молодёжи, что
у них не оставалось времени на всякие глупости праздно шарахающихся
по улицам и дворам бездельников.
Мы с Лёхой и зашли в морской клуб ДОСААФ, у которого была своя шлюпочная база. С заведующим клубом мы договорились за чисто
символическую оплату взять на неделю шлюпку Ял-6.
Мы показали свои удостоверения на 'Допуск к управлению шлюпкой',
и нам никто никаких препятствий не учинял, так что целая шлюпка с
парусом и вёслами была в нашем полном распоряжении.
Только одна проблема вставала перед нами: вдвоём мы со шлюпкой
справимся, но лучше было бы хотя бы 4 человека для работы на вёслах.
Куншин срочно сколотил команду из своих бывших одноклассников,
у которых были два выходных дня. И в субботу утречком мы решили
отчалить от причала шлюпочной базы на простор речной волны.
Погода выдалась тёплом и солнцем, и ничто не предвещало её ухудшение.
Мы с другом оделись в белые курсантские робы с голубыми гюйсами
(синие форменные воротники) и тельняшки. Эти робы мы специально
простирали в хлорном растворе, чтобы отбелить их и выглядеть бывалыми
мореманами, обветренными и просоленными океанскими штормами.
Команда нашего судна прибыла на причал с рюкзаками, пакетами с
провизией и бутылками в таком количестве, словно, мы собирались в
экспедицию в суровый далёкий край, по крайней мере, на целый месяц.
В начале плавания пришлось немного покрутиться у причала, обучая
наших сухопутных друзей командам и способам их исполнения, а
также элементарным действиям по работе вёслами. Студенты попались
толковые, и краткая предпоходовая подготовка пошла им на пользу.
Отвалив от причала на вёслах, работа которыми нашей неслаженной
командой получалась вразнобой, мы, чтобы не позорить наш экипаж
развернули свой парус и рванули под попутный ветер.
Паруса мы никому из новых друзей не доверяли и с удовольствием
управлялись с ними сами.
Поскольку погода стояла настоящая летняя, то на местном городском
пляже было полно загорающей молодёжи. Ну, как тут не потрясти
воображение местных пляжников своими тугими парусами!
На полном ходу под полными парусами Лёха заложил левый поворот и
развернул шлюпку курсом на пляж. С разгону мы подошли совсем близко
к берегу и на глазах у всей удивлённой нашим появлением публики,
возлежащей на песке, врезались в мель.
Конфуз был налицо, но определённо фурор своим появлением на
тихом пляже мы точно произвели. Нас сразу окружили пацанята и стали
разглядывать наш фрегат. Под этот шумок мы, спрыгнув в воду, столкнули
шлюпку с мели и двинули дальше вниз по Вятке.
Среди этой благодати речного простора совсем неожиданно поднялся
шквальный ветер и закапал небольшой дождь. На бывшей глади водной
поверхности стали подниматься полуметровые волны, а брызги воды
вместе с дождём нещадно поливали наш экипаж. Грот надулся огромным
пузырём и шкот, удерживающий парус, звенел словно натянутая струна.
- Лёха, полнейший атас! – орал я кормчему, пытаясь перекричать шум
ветра в парусах. – Рули к берегу.
- Не дрейфь, Сима, прорвёмся через фронт! – уверенно держал наш
курс рулевой по фарватеру реки.
Мы неслись на полных парусах полнейшим фордевиндом, то есть ветер дул нам в корму, да ещё вниз по течению, которое добавляло свои
5 км/час.
Такая бешеная скорость нашего судёнышка воспринималась необычно,
так как неслышно было ни одного работающего механизма, никто не
работал вёслами, а вся команда притихла на рыбинах (решётках) днища
шлюпки, но шлюпка сама летела по воде. Только свист ветра в парусах, и
хлюпающий шум воды за бортом.
Только тут за рулём, держа ветер в парусах и румпель (съёмная рукоятка
руля) в руках, чувствуешь своё превосходство над стихией, которую
способен обуздать и заставить работать на себя человек.
Шлюпка под сильными порывами ветра неслась, словно реактивная
и крен на борт достигал критических значений. Порой казалось, что вот
сейчас черпанём бортом воду и нам конец.
- Мужики, переползай на правый борт! – руководил я нашей командой,
откренивая шлюпку, когда уже казалось, что она переворачивается. Так
перемещая балласт собственных тел с борта на борт, нам удавалось
избегать овер-киля.
Ветер постепенно стихал, и мы снова ворвались в полосу хорошей
погоды, или, может быть, просто убежали от непогоды, которая осталась
далеко позади.
Лёха сидел за рулём, исполняя роль лоцмана, и правил в незнакомое
мне место, где нас уже ждали ещё трое его старых друзей. Сколько
километров водного пути мы проскочили на такой скорости почти за 4
часа плавания я, конечно, не представлял, так как карты у нас не было, и
штурманскую прокладку мы не вели, но километров 50 с гаком уж точно
пролетели.
На левом берегу среди деревьев показалась маленькая палатка, и кэп,
заложив крутую циркуляцию влево, скомандовал:
- Прибыли в пункт назначения! Руби паруса и вёсла на валёк!
Приветствуем наших друзей на берегу.
Мы с неким подобием флотского шика срубили на ходу паруса, и, взяв
'вёсла на валёк' во флотском приветствии, пристали к дикому берегу,
где нас уже встречали, приветственно размахивая руками, два пацана и
девушка.
На берегу мы поставили две палатки и, кое-как разместившись со
своим скарбом, разожгли костёр и стали готовиться к вечернему пиру.
В основном готовила единственная девушка в нашем коллективе, а
мы только помогали и, сглатывая обильную голодную слюну, ждали с
нетерпением, когда же, наконец, можно будет чем-нибудь поживиться. Уж
очень хотелось кушать.
Пока не стемнело, мы гоняли в футбол, купались и загорали. Тишина
кругом и благодать, только вот девушка была всего одна, да и то она была
женой одного из друзей.
В сумерках мы разожгли наш пионерский костёр пожарче и сначала
утолили свой вечный голод, а уж потом начался целый фестиваль песенного
творчества с фуршетом, как и положено в творческих коллективах.
Было две гитары и переносной радиоприёмник, так что музыкального
сопровождения хватало. Водки и вина тоже было в достатке.
Подогреваемые бесконечными тостами за знакомство и новую дружбу,
мы, умиротворённые тишиной вятского леса, близостью природы и
костра, перенеслись в похабщину песенного жанра и частушек местного
кировского пошиба.
Здесь я впервые услышал песню, которую исполнитель посвятил нам
с Лёхой. Она называлась 'Садко в путь собирается', а доморощенный
исполнитель пел её с таким задором и азартом, что даже не обращал
никакого внимания на сидящую рядом жену и тучи комаров слетевшихся
на свой ночной шабаш.
Потом понеслись 'Школа танцев', какие-то битловские напевы и
песни Владимира Семёновича. Ну, а кировские комары были настоящие
кровососы. От них не было никакого спасу, везде стоял вампирский звон
этих маленьких злодеев, которые так и норовили всадить тебе в любую
открытую точку тела свой длинный вездесущий нос.
Утром мы проснулись с опухшими и покусанными комарами
физиономиями и долго хохотали над неузнаваемыми личиками друг
друга, над которыми потрудились за ночь одуревшие от нашей хмельной
крови комары.
В воскресение наши друзья все вместе собрали свои туристские
причиндалы и шумной толпой пошли на автобус. Всем в понедельник
нужно было по своим делам и на работу, а у нас впереди ещё четыре дня
свободы в комарином раю. За эти два дня мы сдружились с кировчанами
и расставались уже, как близкие друзья.
- Слушай, как же мы теперь с нашей шлюпкой будем добираться домой?
Мы с тобой будем вынуждены грести, если не будет ветра, против течения,
а это настоящий Сизифов труд. С такой скоростью мы будем добираться
дня два, - выдал я Лёхе свои весьма пессимистичные соображения, когда
мы проводили своих друзей и остались вдвоем на этом необитаемом
берегу.
- Сим, да доберёмся как-нибудь. Давай, сейчас сгоняем в деревню на
той стороне Вятки. Купим там винца и чего-нибудь пожрать, а то у нас,
кроме каши, все запасы на фестивале слопали. Заодно и на деле проверим
свои возможности вёсел на двоих, - предложил друг мысль, подкупающую
своей новизной.
Поставив паруса, мы поплыли на другой берег в деревню. Лёха тут
все эти места знал хорошо по своим туристическим походам в былые
времена, так что я был спокоен за своего проводника.
В маленьком зачуханном деревенском магазинчике, в котором были
полупустые витрины и полки, мы купили трёхлитровую банку красного,
как кровь, портвейна с красивым названием 'Рубин' и хлеба с консервами
на все 4 дня. Обратно шли на вёслах.
Да, уж! Такой нелёгкий труд, как плавание на двух вёслах
на шестивёсельном яле, явно оказался малопривлекательным и
малопродуктивным. Вверх по реке мы действительно еле-еле перегребали
течение и двигались с черепашьей скоростью. С такими темпами мы
должны были грести целые сутки, чтобы преодолеть эти 50 километров.
Оставалась одна надежда на паруса и на попутный ветер в день нашего
возвращения.
Оставшиеся дни мы провели в постоянных заботах о хлебе насущном,
а после приёма пищи валялись на солнцепёке и купались в реке в надежде
загореть, как в прошлом году на Чёрном море. Тут уж не особо приходили
в голову фестивальные песни и частушки.
Мы, сидя у костра, больше философствовали на различные темы
бытового характера и отчаянно боролись с гнусом, который теперь всем
своим миром свалился на нас двоих.
Утром в пятницу мы помахали рукой на прощание своему былому
пристанищу и, водрузив паруса, легли на обратный курс. Ветер, как назло,
был слабенький и дул нам навстречу. Из-за такого направления нашего
основного энергоносителя нам приходилось двигаться по собачьей
локсодромии, то есть постоянно менять галсы и хоть и медленно, но
продвигаться вверх по реке. За час мы смогли пройти всего то 3 - 4
километра, а потом ветер вообще стал стихать и мы перешли на весла.
Мы отчаянно наваливались на вальки вёсел и, как два сушённых
Геракла, молотили ими вятскую воду в великой надежде одолеть течение
и вырваться из его противодействия.
Получалась картина подобная бегу белки в колесе в местном
зверинце. После часа такой изнурительной гребли, вёсла казались нам
неподъёмными брёвнами, мы были мокрым от пота, а ладони горели от
намечающихся мозолей.
- Лёха! Филькин труд. Мы сейчас только вымотаемся до предела и
ничего толком не добьёмся. Давай, сейчас причаливаем к берегу и самым
надёжным бурлацким способом мы будем продвигаться к дому гораздо
быстрее, - измотавшись в доску, предложил я свой резервный вариант.
Мы разделись до плавок, а свои недавно бывшие белоснежными робы
со следами копоти вечерних костров аккуратно уложили в шлюпку. Лёха
положил свои пожитки в нос шлюпки под брештук, а я под заднюю банку
в корме шлюпки. Я закрепил кормовым фалинем (веревка для крепления
шлюпки к причалу) румпель руля на левый борт, благодаря чему при
движении шлюпки её всё время отводило от берега.
Мы размотали носовой конец и, перебросив его через свои могучие
плечи, впряглись в эту буксирную лямку. Пусть и с малой скоростью, но
теперь мы уверенно шли по суше, а наша шлюпка тащилась за нами на
привязи в расстоянии 3 метров от берега. Уже завтра должна состояться
свадьба, а опаздывать на это важное мероприятие мы просто не имели
права.
Берег он хоть и твердь, но по пути нам приходилось форсировать
маленькие протоки, впадающие в Вятку. Иногда приходилось заходить в
воду и по мелководью обходить разные поваленные деревья и кустарники,
росшие у самой воды. Теперь мы в полной мере ощутили важность и всю
тяжесть труда бурлаков, которые в далёкие репинские времена тянули
баржи с купеческими товарами и самими хозяевами на борту.
Ветер как будто бы издевался над нами, а вскоре вообще наступила
странная и подозрительная тишина. Даже птицы перестали чирикать и
распевать свои обычные трели.
- Это что за затишье такое внезапное? Перед бурей что ли? – спросил я
соседа-бурлака по общей верёвке.
- Да. Похоже, сейчас что-то будет нехорошее, - сказал напарниик, глядя
в небеса.
И точно. Из-за леса вдруг выскочила огромная свинцовая туча, и закрыла
небо и солнце, а в полнейшей тишине ударил настоящий ливень.
Капли дождя стояли сплошной стеной так, что мы почти ничего не
видели за несколько метров впереди. Дождь полоскал наши мокрые от
пота и распаренные тела, но был удивительно тёплым и приятным. Мы с
Лёхой, как два полоумных придурка, стали выплясывать под этим душем
устрашающие танцы диких племён Африки.
Дождь, несмотря на наши неистовые пляски и дикие весьма
нелестные выкрики в адрес небесной канцелярии, ниспославшей нам эту
неожиданную купель, не прекращался и шпарил с прежней силой.
Ждать его прекращения нам было нельзя – была дорога уже каждая
минута драгоценного времени. И мы под этим ливнем решили двигаться
дальше.
Спотыкаясь и оскальзываясь на размокшей грязи, испачканные
по колени местным 'чернозёмом', мы двигались вперёд с завидным
упорством.
Дождь немного дал слабину, впереди в сотне метров я увидел стоящий
и уткнувшийся прямо носом в берег большой исторический колёсный
пароход. Мы с удвоенной прытью потащили свою 'баржу' и вприпрыжку,
как только могли, понеслись к этому чуду.
Точно! Воткнувшись носом в заросли на берегу, стоял крупный пароход
с огромными колёсами по бортам. На палубе, поливаемой потоками
дождя, не было ни души.
Понятно, что в такой видимости капитан судна не решился продолжать
свой путь по реке, и, во избежание возможного столкновения на фарватере,
выбрал наиболее надёжный вариант – переждать неожиданное ненастье
у берега.
Один только вид этого старинного колёсного чуда 19 века напомнил
мне кадры из михалковского киножурнала 'Фитиль'.
Было дело... там колхоз построил такой же пароход под названием
'Иван Кузьмич'. На презентации председатель колхоза перед всем
населением села произнёс торжественную речь и скомандовал:
- Давай гудок! Да так, чтобы в области слышали!
Капитан потянул за верёвку клапана и раздался сверхмощный гудок,
который наверно услышали даже Там.
- Полный вперёд!
Из люка машинного отделения вылез замызганный механик и
крикнул:
- Хода не будет! Весь пар в гудок вышел!
Сейчас таких пароходов уже почти не бывает, разве что только в фильме
Никиты Михалкова 'Последняя жертва', где он заснял этот антиквариат
в первозданном виде.
- Сима Дугинец! Ну, ты точно везунец! Это наше единственное спасение!
Что же мы зря что-ли костерили всевышнего в три господа Босфора,
Дарданелла, Магеллана, Васко да Гама мать, – заорал от радости Лёха,
когда поближе рассмотрел это чудище.
- Теперь осталось только уговорить капитусю, чтобы он позволил
нам продолжить наше путешествие на его борту. И что б у этого 'Ивана
Кузьмича' весь пар в гудок не вышел! - с оптимизмом заверещал я,
предвкушая близкий конец нашим бурлацким мучениям.
Лёха забежал по трапу на пароход, а я тем временем нырнул в воду и,
забравшись на шлюпку, на вёслах подвёл её к самой корме. Срубил мачту
и уложил паруса в чехол. Потом подал носовой конец напарнику на корму
парохода и снова вплавь на берег.
Когда я прибежал на пароход, Лёха уже надёжно закрепил конец за
кормовую леерную стойку, и мы были готовы к дальнейшему плаванию.
На похожем снаружи на 'летучего голландца' безлюдном пароходе,
в надстройке нашли какого-то мужика, и он представился помощником
капитана. Мы ему выложили суть своей просьбы – отбуксировать нас до
Кирова. Мужик заартачился и сказал, что такие вопросы решает только
капитан.
Побежали в каюту к капитану, как были голые и мокрые. Двигаясь по
коридору, мы обнаружили целые толпы детей, которыми был населён этот
с виду казавшийся безлюдным пароход.
Капитан несколько удивился нашему неожиданному визиту и особенно
нашей просьбе, взять шлюпку на буксир и дотащить её до Кирова.
- Поднимайте шлюпку на борт - тогда нет проблем. А так буксировать
её за кормой я не могу, вдруг её оборвёт. У меня полон пароход детей из
пионерских лагерей, а тут ещё за вашу шлюпку отвечать, – ну никак не
шёл на встречу нашим просьбам и уговорам чёртов капитуся.
- Това-аа-рищ капитан! Если шлюпку оторвёт, то мы следом за ней
прыгнем за борт, и дальше будем добираться сами, - не унимались мы
в уговорах. – У нас положение безвыходное. Мы сегодня обязательно
должны быть в Кирове. Завтра свадьба у Лёхиной сестры. Свадьба!
Поймите!
Кэп повторил своё условие и дал понять, что разговор на этом окончен.
Раздосадованные такой неудачей, мы вышли на ют, но не стали отвязывать
шлюпку, а поднять на борт тонную махину без грузовой стрелы мы,
естественно, были не в состоянии.
Совсем неожиданно из-под брюха парохода раздался скрип несмазанной
телеги и вслед за этим мерное чавканье колёсных лопастей об воду. 'Иван
Кузьмич' завибрировал и запыхтел, дав малый ход назад, отвалил от
берега, и, немного развернувшись, взял курс вверх по реке.
Дождь совсем прекратился, открывая видимость на реке и доступ к
навигации. Мы с другом голые, как папуасы, в одних плавках стояли на
корме, дрожа от холода, и следили за своей шлюпкой.
Эх, сейчас бы горяченького чайку с французской булкой. Можно и без
булки... и без сахара!
На ходу трос натянулся, нос шлюпки задрался, и она, как маленький
торпедный катер, разрезая воду килём, неслась вслед за нами.
Вся вода, которую вдоволь набухал в неё дождь, устремилась в корму
и залила мою робу, которую я пристроил там под кормовой банкой.
В кармане робы лежал мой военный билет и отпускной, и я с ужасом
подумал, во что же они превратятся за время нахождения в воде.
- Ну, как у вас тут? Всё нормально? – спросил подошедший к нам на ют
капитан.
- Вы не волнуйтесь за нас. Если что... Мы сразу прыгаем за борт и
на шлюпку. Нам эту шлюпку ещё сдавать в клуб ДОСААФ, мы там её
на прокат брали, - обрадовано успокаивали мы на всякий случай вдруг
раздобревшего капитана.
- Там в коридоре камбуз. Сходите, вам там чаю нальют, а то я смотрю,
вы уже основательно продрогли, - дружелюбно сказал нам пожилой кэп и
пошёл на свой мостик.
Помощник принёс нам какие-то две куртки и мы, попив горячего чая с
сахаром, закутались в них и совсем размякли, страшно потянуло в сон.
Только теперь я почувствовал, что устал, устал, словно настоящий
бурлак после тяжкого непосильного труда буксировки баржи. Нам уже
было не до детей, которые толпами выходили на палубу и расспрашивали
нас что-то про нашу шлюпку, болтающуюся за кормой на крепком
поводке.
Как только пароход поравнялся с причалом шлюпочной базы, мы в
знак благодарности помахали руками в сторону мостика. Всё-таки нам
помогли коллеги - речники.
Лёнька отвязал конец шлюпки от лееров, и мы, под ободряющие
визги пионерок, прямо на ходу попрыгали с кормы в воду. Забравшись
в шлюпку, я первым делом вытащил из-под задней банки свою мокрую
робу и убедился воочию, что все мои документы и часы в кармане три
часа плавали в воде. Но как ни странно документы хоть и были мокрые,
но паста шариковой ручки не разошлась, и все надписи сохранились в
первоначальном варианте.
На вёслах наконец-то догребли до причала и сдали по описи шлюпку
с её инвентарём дежурному по причалу. Только теперь мы почувствовали
свою свободу от этой огромной обузы, висевшей на наших плечах и из-за
которой мы столько страдали в этот ненастный день.
Когда уже на улице стало темнеть, голодные, мокрые и продрогшие
мы добрались до дома. Мокрая роба холодным колом прилипала к телу и
вызывала мелкую дрожь на зубах.
Пётр Васильевич и Елизавета Петровна, всплеснув руками от нашего
неказистого внешнего вида, обрадовано спросили:
- Вы там на своём острове Буяне не забыли, что у сестры завтра
свадьба?
- Мам, конечно, не забыли. Поэтому и спешили любой ценой добраться
именно сегодня. Мы даже на колёсном пароходе спешили к вам. Так что
мы прямо с парохода на завтрашний бал прибыли. Поставь-ка утюжок!
Тут нужно документы Вовкины просушить, - смеясь и вспоминая наши
мытарства, успокаивал Лёха родителей.
Жених - Вовка Метелёв был каким-то секретарём в горкоме комсомола,
а может быть и в обкоме, и поэтому на свадьбе кроме многочисленных
родственников с обеих сторон было много молодёжи из комсомольского
актива.
Приехал в отпуск Валерка Константинов, тоже фрунзак, но он учился
на курс младше нас. Мы в своей курсантской форме изображали охрану её Величества Невесты Галины Петровны и всюду следовали втроём за
белоснежной фатой новоиспечённой пары.
На торжестве, проходившем в просторном и светлом кафе, Лёха от
нашей тройки взял слово:
- В этот торжественный день мы дарим вам талисман на ваше светлое
будущее. Пусть он охраняет вас, и да сбудутся требования, изложенные
на рукоятке этого стрелкового оружия, изготовленного нами по всем
правилам хулиганского мастерства, - при этих слова он вручил молодым
рогатку внушительных размеров, на рукоятке которой красовалась
надпись: 'Даёшь сына!'
Дальше свадьба шла по столетиями выработанному сценарию и после
отчаянных криков 'Горько!' и прочих пожеланий начались танцы народов
мира и окрестностей.
У невесты на свадьбе было много подруг-комсомолок. Среди шумного
веселья и разряженных гостей я сразу обратил свой взор на Валю.
Её очень стройную и нарядную фигуру подчёркивала толстая подруга
Татьяна, которая всё время крутилась рядом с ней. Эта полублондинка
на своих красивых строевых ногах, заканчивающихся тоненькими
шпильками, казалась немного повыше меня, но это меня нисколько не
смущало.
- Лёх, помоги! Нейтрализуй эту толстую подругу, а я пошёл на прорыв,
- попросил я друга.
Мы с ним ангажировали двух подружек, и все танцы крутились с ними
в вальсах, танго и прочих хореографических миниатюрах.
Валя Субботина, с которой я познакомился, была комсомольским
работником и работала со своей подружкой в горкоме комсомола.
Комсомольские деятели оказались совсем не такими, какими казались
мне раньше в моём сложившемся о них стереотипе. Я представлял
их занудами и с головой набитой лозунгами и цитатами из собраний
сочинений классиков марксизма-ленинизма, позволяющих им быть
учителями нашей молодёжи.
Когда молодые убыли на ночлег и гости начали расходиться, то мы
пошли провожать своих подружек. Сравнительно тёплая ночь и огромные
звёзды на небе толкали наши одичавшие на дикой природе души на
романтику и любовь.
Мы медленно, но верно, шагали по ночному городу, в котором все
нормальные люди уже видели третьи сны и, развлекая своих дам, читали
стихи и несли какие-то были и небылицы про суровые морские походы и
прочую белиберду про курсантскую жизнь.
- Валь, ты сказки любишь? – спросил я свою спутницу.
- Конечно, но только со счастливым концом. Где 'они стали жить
поживать и добро наживать', а не 'умерли в один и тот же день'. А при
чём тут сказки? – вопросом ответила Валя.
- Помнишь такую сказку 'Пале один на свете'? В ней маленький
мальчик Пале утром проснулся и понял, что он остался один на всём
белом свете. Он, конечно, был маленьким жмотом и поэтому начал
шарахаться по безлюдным магазинам, выбирая себе разные игрушки, ел на
халяву мороженое целыми килограммами, катался на трамваях и другом транспорте. А что бы мы с тобой делали, окажись в таком положении?
Представь хотя бы на миг: Луна и звёзды светят только для нас, и никого
с нами рядом нет, - вдруг понесло меня пофантазировать.
- Что бы мы делали...? Наверное, целовались бы на во-о-н той лавочке,
- подумав, несмело ответила Валя.
И точно! На этой первой попавшейся на пути лавочке мы с Валентиной
уже целовались, и я бесстрашно бросился в омут её серых глаз. Нас
уже совсем не интересовали ни звёзды, ни соседство друзей и чем они
занимались в наше 'отсутствие'.
Мы целовались с таким упоением, как будто больше в жизни никогда
ничего другого и делать не умели. Как будто боялись, что вот-вот что-то
может нас разлучить навсегда и эти последние наши мгновения в жизни
нужно обязательно использовать до самой последней секунды.
- Эй, молодежь! Вы там ещё живы? Вы же так задушите друг друга! -
возвращали нас из глубокого улёта Лёхины позывные с соседней лавочки.
- Домой надо топать, а то уже шестой час утра.
Мать честная! Уже стало светло, и на улицах погасли огни, а мы всё
ещё никак не могли добраться до Татьяниного дома.
Уже у дома мы с Валентиной никак не могли расстаться, и я сел на
бетонные ступеньки, а её посадил к себе на колени, и мы на прощание
снова растворились в объятиях друг друга.
Наконец Лёха вернул нас на грешную Землю:
- Ну, вы что совсем с ума сошли!? У вас ещё всё впереди. Так что
прощайтесь и пошли по домам, а то родители уже наверно с ума
посходили.
И посидел-то я на холодных бетонных ступеньках всего каких-то
20 минут, а уже при подходе к Лёшкиному дому почувствовал что-то
неладное в своём организме. В самом центре тела, но только сзади, мне
что-то стало мешать ходить, и появилась какая-то непонятная боль в том
месте, на котором я совсем недавно сидел на ступеньках.
Дома у Лёхи мы сразу повалились спать. Несмотря на усталость
бессонной ночи, я не смог проспать и двух часов.
Вздувшаяся шишка в том самом месте не давала никакой возможности
не только уснуть, но и просто лежать. Словно сотня больных зубов
прорастала сквозь центр моего тела, а точнее, как молодой бамбук на
китайской казни, вот-вот появятся его первые побеги, проросшие сквозь
меня.
Лёха, как профессор кислых щей, посмотрел на мою бедную задницу и
выдал первоначальный диагноз:
- Сим, да у тебя просто геморрой выскочил!
- С чего он вдруг на ровном месте выскочил? – недоумевал я,
сомневаясь в правильности такого диагноза. – Вот этого мне только не
хватало до полного счастья. С такой фиговиной в борту уже не до любви
становится.
Я мучался целый день. Хотелось спать после ночных похождений,
но проклятая боль не отпускала ни на мгновение, и я проваливался на
какие-то минуты в полузабытье и снова возвращался в эту невыносимую
китайскую пытку.
Видя мои нечеловеческие страдания и кислую физиономию, уходящего
на тот свет смертельно больного, срочно был собран совет старейших.
Консилиум, в который подключился Пётр Васильевич, повторил
неутешительный диагноз и Лёха был командирован в аптеку.
Пётр Васильевич присел ко мне на кровать и поделился своим
жизненным опытом:
- Со мной во время войны такая же история приключилась. Молодой
был, как и ты сейчас. Шел пешком по железнодорожному пути на какую-то станцию. Устал и присел на рельсу, отдохнуть. А была осень и рельса
холодная оказалась. Я ведь тогда тоже ничего этого не знал. Посидел минут
15, а когда встал и пошёл, то у меня вдруг такая же помеха образовалась.
Ох, и помучался я с этой хреновиной. Ты, должно быть тоже где-то на
холодном посидел и застудился. Сидел где-нибудь?
- Сидел на бетонных ступеньках около дома, когда девчонок провожали,
- пришлось признать свою вину.
- Болезнь неприятная, но не смертельная, - сделал свой вывод из
богатого жизненного опыта отец.
Лёха примчался и принёс из аптеки какие-то свечи, которые мы сразу
окрестили торпедами. Заполучив из умелых Лёхиных рук пару торпед в
свою корму, я почувствовал облегчение, боль временно утихомиривалась,
и я впал в спячку.
В воспалённом болью и бессонницей мозгу чётко, как наяву, вдруг
всплыла наша интернатовская столовая в Карелии. Очередная жертва,
в которой я узнал себя, поскользнувшись на порции сливочного масла,
размазанного по полу, с грохотом пятой точкой об пол растянулась между
столами.
- Геморройное масло! Геморройное масло! - с визгом орал мне прямо в
ухо разноголосый хор моих карельских интернатовских коллег.
- Чего орут придурки, - пронеслась мысль в спящем мозгу. - Ведь это
так больно, а эти гады ещё и издеваются.
Но проходил час моего беспокойного сна, и это ужасное чувство
прорастающего сквозь меня бамбука вновь возвращалось, хоть на стены
прыгай и бегай по потолку. К тому же поднялась температура, и выглядел
я достаточно квёлым.
Утром консилиум, состоящий всё из тех же лиц и наблюдавший мои
мучения, постановил вызвать 'скорую помощь', а я уже не сопротивлялся
выставлять себя на этот всеобщий позор.
В больнице, куда меня доставили, в коридоре у кабинета хирурга
была большая очередь, и я застыл у стены в ожидании своей дальнейшей
участи.
Вышел пожилой врач в роговых очках и спросил:
- Кого тут на 'скорой' доставили? Проходите!
После позорной позы и осмотра места происшествия, хирург вдруг
спросил меня:
- Вы, вообще-то, кто такой? У вас нет никаких документов.
-Я приехал из Ленинграда на свадьбу к своим друзьям. У меня только
военный билет есть. Учусь в военно-морском училище на третьем курсе,
- лепетал я красный от смущения и перенесённого унижения.
- Ну, пацаны! Ну, неженки! Да, ты, знаешь, что 70% советского народа
страдает таким заболеванием и трудится с этими неудобствами, а он тут
на 'скорой помощи' разъезжает. Да не переживай ты так. Пройдёт твоя
болезнь, только принимай вот эти лекарства и пей поменьше на свадьбах,
да после не сиди на холодном, а то могут быть обострения в дальнейшем,
- отчитывал меня суровый хирург.
После таких экзекуций и такого словесного позора у меня даже боль
поубавилась, и захотелось жить дальше. А что значит жить дальше,
конечно, снова потянуло на любовь.
Уже на следующий день я уговорил Лёху сходить к Валентине на работу
в горком комсомола. Сначала мы зашли в военкомат, где я снялся с учёта,
а потом завалились к подругам на работу. Так хотелось после пережитых
страданий и стрессов увидеть свою новую подружку.
Валентина зашла в этот зал для заседаний, где мы её дожидались, и я
прямо воспрянул, увидев эту стройную фигурку и её глаза.
Но разговор сразу не заклеился, и пришлось выяснять резко
изменившиеся отношения. Она позволяла целовать себя в этом казённом
заведении, но выглядело это как-то принуждённо, совсем не так, как было
несколько дней назад.
- Вовочка! Ты на меня не обижайся, но у меня совсем другие планы на
жизнь, – мне показалось, что это я уже когда-то однажды слышал в своей
жизни.
- Если не секрет, какие же у тебя планы? – мне сразу хотелось прояснить
эти планы.
- Ты очень славный, хороший мальчик! Спасибо тебе за тот вечер, я его
буду помнить всю жизнь. Я думаю, что ты меня поймёшь правильно. У меня есть парень. У нас скоро будет свадьба, и я не могу вот
так всё сразу бросить и изменять свою жизнь. Ты скоро уедешь в своё
училище, а мне что делать. Он ведь будет здесь рядом со мной. Да и
старше я тебя на целых три года, - выслушивал я до боли знакомую по
недавнему прошлому исповедь, но уже не музыканта, а комсомольского
работника.
'Ну, вот опять чуть не влез в чужую жизнь и не переломал все планы
хорошему человеку. И чего это мне так не везёт на любовь в последнее
время', - с огромным сожалением и потухшим взором думал я, выслушивая
Валин монолог.
- Лёха! Что же это такое? Куда не кинь свой взгляд – везде клин. А ты
всё мне говорил, что я везунец. Какой там к чёрту везунец! Ты то, что не
знал, что у неё есть жених? Не мог мне подсказать и вовремя остановить
меня? Такие девы и все уплывают мимо моих расставленных рук, -
плакался я 'в жилетку' другу, когда мы покинули это негостеприимное
здание горкома.
- Как же! Тебя остановишь! Ты, как только её увидел, словно офонарел.
Где уж тут тебя остановишь! - оправдывался Лёха на мои претензии.
- Не переживай, Сима. Пошли лучше в кабак сходим на прощание.
Посидим, музыку послушаем, - успокаивал меня друг.
Вечером мы зашли в ресторан на железнодорожном вокзале. Чистый и
уютный вокзальный кабачок был недорогим, но пользующимся спросом,
заведением у местной молодёжи. Приглушённо играла музыка и в зале
стоял лёгкий туман табачного дыма, вкусно пахло жареным мясом,
какими-то закусками.
Мы слегка привели себя в умиротворённое состояние несколькими
рюмками водочки и вели спокойный разговор, закусывая это дело мечтой
голодного курсанта - отбивной с жареной картошкой.
- Сима, ты чего сюда жрать пришёл? - намекнул мне друг. - Ты особо не мельтеши челюстями, а то ведь вся закусь скоро закончится.
По-интеллигентнее орудуй ножичком с вилочкой.
Неожиданно на импровизированную эстраду заведения вышли местные
лабухи и рванули на своих инструментах, и даже тромбоне, модную
мелодию 'Синий, синий иней…'. Ноги сами зашевелились и требовали
разминки.
За столиком напротив меня сидела красивая блондинка в окружении
трёх молодых и здоровых ребят, одетых в тёмные костюмы. Девушка
мило улыбалась мне и подмигнула одним глазом.
Я ответил поочерёдным морганием глаз, указывающим сторону
движения и, так уж случилось, что она поняла и восприняла этот сигнал,
как призыв 'Выходи'.
Она встала и медленно пошла в проход между столиками, где уже
начали танцевать несколько пар.
- Лёха, секи момент! Я пошёл, - сообщил я соседу свои действия.
Я подошёл к ней, и мы, объединившись в пару, стали танцевать под
этот 'Синий иней'. Она грациозно положила свою голову мне на плечо, и
я был слегка шокирован такой раскованной непринуждённостью.
Я незаметно разглядывал свою партнёршу и отметил про себя её
множественные достоинства женской красоты и многочисленной
бижутерии. Блеск золотых украшений и запах дорогих духов говорили
сами за себя, и мне было понятно, что передо мной не бедная студентка.
При поворотах её несколько раз заносило не в ту сторону, и я догадался,
что моя незнакомка крепко вдаривши. Её звали Натали.
Лёгкий водочный кайф в голове и чувство сытости, модная и громкая
музыка в ушах, а тёплое податливое тело в твоих руках, от которого исходит
запах настоящей женщины, с щекочущим прикосновения белокурых
локонов в районе шеи, просто уносили в заоблачную высь… Я даже имел
наглость не обращать внимание на реакцию личностей, которые остались
сидеть за столиком моей неожиданной незнакомки.
- Откуда вы тут появились, такие славные мальчики? – прошептали её
губы у самого моего уха.
- Из Питера, - многозначительно выдохнул я в её ухо.
- А что в Питере… Студенты?
- Нет. Курсанты.
- Какие курсанты? – спросила она и вся как-то насторожилась, приподняв
голову и разглядывая мою личность.
- Из Фрунзе, третий курс, - прошептал я ей в лицо.
- Боже мой, фрунзаки! – совсем по-нашему произнесла она это прозвище и в голосе звучала непонятная мне истома по каким-то воспоминаниям.
– У вас там такие хорошие ребятки учатся!
Она вообще разговаривала со мной, как учительница со своим
школьником, отчего я сообразил, что дама вполне зрелая и
самостоятельная.
Когда музыка отзвучала своей синевой, она обняла меня и, уткнувшись
мне в лицо своими ароматными локономи, манерно растягивая слова
приказала:
- Всё... Сегодня ты идёшь меня провожать. Жди меня у выхода, когда
оркестр закончит свою работу.
- Сима, ты посмотри на этих амбалов, которые сидят с ней за столиком.
Опять тебя несёт куда-то не в ту степь, - выдал мне друг, когда я,
одухотворённый танцем, приземлился на стуле рядом.
Оркестранты уже уложил свои инструменты в футляры и собирались
расходиться, а я занял свою неуверенную позицию у выхода из ресторана
и нервно курил.
Сквозь стеклянные двери я видел, что к выходу приближается моя
Натали в сопровождении своих амбалов. Я уже и сам стал понимать, что
меня несёт куда-то не в ту сторону, но отступать было поздно.
Как только она вошла в вестибюль, а сопровождающие её лица
увидели у выхода мою фигуру, два амбала взяли её под руки и повели на
выход. Я с тоской наблюдал эту печальную картину. А что я мог в такой
неординарной ситуации?
Натали забрыкалась в крепких руках своего сопровождения и,
вырвавшись со скандалом из-под опеки, подошла ко мне не совсем
уверенной походкой и виновато произнесла на прощание:
- Прости дружочек, меня муж не отпускает. Чао!
Тут же ко мне подлетел Лёха и, взяв по локоток, понёс свои
наставления:
- Сима, хорош дурака валять. Пошли отсюда побыстрее, пока нам по
рожам не настучали.
Лёха – он и есть Лёха. Он всегда прав. И мы рванули как, зайцы,
подальше от вокзала. Благо, что его дом был совсем недалеко.
А уже на следующий день я уехал на поезде к своим родителям
в Армавир, увозя с собой незабываемые впечатления о добрых и
гостеприимных кировчанах и Лёхиных родителях.
Дома в нашем дворе произошло множество изменений. Наши дворовые
девчонки, с которыми раньше гоняли мяч в волейбол и играли в другие
детские игры, повыходили замуж за наших местных курсантов авиаучилища
и стали неузнаваемыми дамами, а некоторые уже и мамами.
Женька Пудовкин и Игорь Протасов теперь учились тоже в этом
училище, да всех изменений и не перечислить.
На площади Ленина я случайно встретил Алку. Она стояла около
скверика и кого-то ждала. Сразу завибрировали коленки и по голове
грохнули нежные воспоминания о первой школьной любви.
- Девушка! Вы случайно, не меня ждёте? – изобразил я откровенное
удивление такой неожиданной встречей.
И она тоже вышла замуж за Валеру Коба, сынка местного партийного работника. Когда она мне это сказала, я был настолько поражён этим
событием в её жизни, что не представляя себе последствий, напрямик
высказал всё что думал по этому поводу:
- Алл, что же ты наделала!? Я этого кадра прекрасно знаю. В детстве
приходилось сталкиваться. Это такое дерьмо, что ещё поискать такое
нужно. Он такой высокомерный и так много о себе мнит. Ты только на
меня не вздумай обижаться! Я ведь твой характер прекрасно знаю. Но,
как ты! Ты могла с ним на всю жизнь связать себя. Как ты с ним будешь
жить?
- Так и буду! Как все живут, так и я! Пока всё нормально. Живём в
его квартире. Мои родители получили квартиру в новостройках на улице
Новороссийской дом 90 квартира 27. Будешь в отпуске, заходи к ним и
через них можешь узнать обо мне. Вон идёт мой муж, я его тут поджидаю,
- показала она на приближающегося нарядного пижона.
'Вообще-то она знает, что я прямолинейная дубина и мог ляпнуть всё,
что угодно. Вот дурак-то, столько не виделись, а наговорил ей целую кучу
глупостей. Что она обо мне теперь думает', - опомнился я, когда мы с ней
уже расстались, поскольку к нам приближался её муж, а общаться с этим
человеком мне ну вовсе не хотелось.
Дома с мамой было хорошо, но вот только одна мысль о скором отъезде
не давала покоя. Чтобы уехать, нужны билеты на поезд, а Армавир - это
ведь промежуточная станция, и билеты летом на проходящие поезда
приходилось доставать с великим трудом.
Студент и друг мой Колька Негодов тоже оказался дома у родителей, и
мы с ним договорились вместе заказывать билеты.
Когда мы с ним подошли к зданию касс предварительной продажи
билетов на улице Мира, то были весьма поражены толпой народа,
прибывшей сюда с аналогичной целью. Вся эта толпа горела желанием
уехать на поездах.
- Да! Тут можно простоять до морковкиных заговений и ещё не известно,
чем всё это стояние закончится, - продираясь сквозь толпу, сокрушались
мы с Колькой, в поисках крайнего человека в этой неорганизованной
очереди.
Оказалось, что организация этой очереди очень чётко налажена. Нужно
записаться в бесконечно длинный список очередников и указать номер
поезда и дату отъезда, а потом периодически приходить и отмечаться в
этих списках для корректировки очерёдности.
Пока мы на жаре стояли, как пеньки, у этого важного для нас здания,
я как обычно рассматривал наш советский народ, в его едином порыве
ехать всё дальше и дальше. А что ещё можно было придумать лучшего в
это время вынужденного безделья.
И Хачики и Вачики, отдыхающие и работяги, домохозяйки и студенты,
вроде нас, все побросали свои дела, и все были прикованы к этому
важному процессу обилечивания, всем нужно было куда-то ехать и чем
быстрее, тем лучше.
Стоять на жаре под полуденным армавирским солнцем занятие не из
приятных, поэтому мы с Колькой кое-как укрылись в тени огромных
каштанов, растущих по соседству, среди множества таких же жаждущих уюта людей. В этой обстановке безошибочно можно было определить
местных жителей и тех кто приехал отдыхать.
Приезжих выдавали тёмные от пота пятна, как правило, в области
подмышек и спины, и наличие зонтиков или, в крайнем случае,
журнальчиков или газет, которыми они заботливо создавали тень для
своей драгоценной головы.
Мой взгляд исследователя неожиданно остановился на скромно
стоящих в общей массе путешественников двух девушках, которым, как и
нам с Колькой было невмоготу стоять на этом армавирском пекле и ждать
неизвестно чего. По неюжному загару и их поведению под горячими
лучами солнца я сообразил, что это девы неместного происхождения,
скорее из более северных широт.
Та, что была помоложе, уж очень напоминала мне недавнюю кировскую
подругу. Под простым коротеньким ситцевым халатом угадывалась
стройная, но уж никак не тощая, а скорее спортивная фигура и красивые
строевые ноги.
Я стал посматривать в их сторону и дождался момента, когда наши
взгляды встретились. Тут уж я не отводил своего взгляда, как бывало со
мной раньше. И мы постепенно всё чаще и чаще стали ловить взгляды
друг друга.
Колька заметил моё пристальное внимание, обращенное в их сторону,
и спросил:
- Вов, ты кого там всё высматриваешь? Твои знакомые, что ли?
- Да какие там знакомые. Первый раз вижу. Но девочка красивая, вот и
смотрю на неё. Интересно, долго мы тут ещё загорать будем? – надоела
мне эта бессмысленная трата драгоценного свободного времени.
Странно, но вскоре очередь дошла и до нас, и мы записались на скорый
поезд 'Кисловодск – Ленинград', но только на разные даты, и в принципе
на сегодня наша задача была выполнена.
- Коля! Пошли, подвалим к подружкам! Познакомимся, их ведь двое,
- предложил я своему другу.
- Не! Я потопал домой, а ты сам действуй по своему усмотрению. Выбор
одобряю. Ни пуха, ни пера тебе, - пожелал мне Колька удачи и пошёл в
сторону дома.
Я набрался наглости и подошёл к девушкам. Где это было видано, чтобы
у меня хватило смелости, вот так запросто, подойти к понравившейся
девчонке, да ещё прямо на улице. Наверно повзрослел и охамел за время
учёбы в училище.
- Девушки! Далеко собрались ехать? – спросил я, несколько смущаясь,
у подруг, которые, по-моему, уже нисколько не сомневались в том, что я
всё же подойду к ним.
Наверно поэтому они и отвечали мне так, словно мы уже были, по
крайней мере, знакомы:
- В Москву! А вам куда ехать?
- Жаль, что нам не по пути. Мне в Ленинград надо, скоро отпуск
кончается. А вам ещё долго ждать свою очередь? Можно я вас провожу
до дома? – совсем обнаглел я и выдал своё желаемое за действительное.
- Можно, но придётся подождать, - странно улыбнувшись и переглянувшись, ответила мне старшая из подруг.
Когда она пошла записываться в свою очередь я и вовсе осмелел и
спросил:
- А как вас зовут?
- Меня Надя, а мою сестру - Татьяна. А вы в Ленинграде где учитесь?
– в свою очередь задала мне вопрос моя новая знакомая.
- Да есть там одно учебное заведение. Вы ведь всё равно его не знаете.
Училище имени Фрунзе вам что-нибудь говорит? – с полной уверенностью
отрицательного ответа сказал я.
- Конечно, говорит! Это самое старейшее военно-морское училище в
нашей стране. У нас там один знакомый учится, - совершенно неожиданно
для меня показала свою осведомлённость Надежда.
Я был сражен наповал. Ну, надо же! Девчушка знает!
А у нас в Армавире кому ни скажи 'училище имени Фрунзе', никто ни
в зуб ногой. Все считают, что Фрунзе – значит обязательно сухопутное
училище, а что это детище Петра I вообще никто и не догадывается.
Фрунзе и военно-морской флот у нашего простого обывателя почему-то
никак не вязались между собой.
- Тебя пора убивать – ты слишком много знаешь! – совсем плоско
пошутил я, но шутка прошла незамеченной.
Татьяна записалась в свой московский список, и мы вместе пошагали
по улице Мира в сторону базара.
Когда пришли на автовокзал, то сёстры стали со мной прощаться и
сели в автобус. Я даже не обратил внимания на маршрут автобуса и вслед
за ними заскочил в отходящий автобус.
- А куда едем? – удивленно спросил я.
- В Новокубанку! Мы там, у родственников живём, - ответила
Надежда.
- Чего ж сразу-то не сказали!? Думали, я от вас отстану? Я в Новокубанке
ещё ни разу не бывал. Я с вами. У меня там, кстати, тоже какие-то
родственники проживают, но я у них ни разу не бывал, - уселся я на
свободное место позади сестёр.
Автобус выехал на дорогу за городом и, дребезжа своей стариной,
понёсся мимо с детства знакомого водохранилища, а дальше вдоль
Кубани.
- Вот тут, в этих самых лужах всё моё детство прошло, на этом самом
водохранилище и Кубани.
А вот на этих полях мы собирали патиссоны, и ещё свеклу, кажется,
когда в школе учился.
А вон там, за Кубанью на горе есть селение Форштад, где мы ломали
кукурузу. И из всей этой нудной работы я запомнил только то, что нас та-а-к накормили... Борщ наливали в такие огромные миски, что маленькие
тазики. Со свежим кубанским караваем и тремя кружками свежего
молока. В общем, мы после такого обеда уже и стоять-то не могли, а не
то, что работать. Расползались в лопухи на четвереньках, - рассказывал я
девчонкам свои воспоминания об этих местах.
Расстояние в 15 км до станицы Новокубанской автобус проскочил
минут за 20, и мы быстро оказались около их дома.
Нужно было как-то договариваться на будущее, но сестра Татьяна
стояла рядом, а я застеснялся при ней назначать рандеву.
Когда она отошла к дому, то я быстренько сориентировался и предложил
Надежде встретится завтра на этом самом месте. Она утвердительно
кивнула головой, и мы расстались.
А уже завтра я стоял в своей наглаженной белоснежной форменке
и в бескозырке у дверей этого дома. Нужно же было показать себя в
истинном обличии и заодно пофорсить своей красивой формой перед
моими знакомыми.
Я постучал в косяк открытой двери, завешенной тюлевой занавеской
от мух.
Хозяйка, высунувшаяся на стук, настолько была поражена видом гостя,
что только и произнесла:
- Сейчас! Сейчас, позову!
И хотя я не сказал, кого мне нужно, она позвала Надежду. Значит, уже
все знали, что к чему. Обрадованный предстоящей встречей, я стоял под
дверями, но вышла старшая из сестёр и, внимательно разглядывая мой
внешний вид, начала своё неожиданное давление на меня:
- Я, конечно, отпущу погулять Надю с тобой. Она меня сама об этом
упросила. Но ты знаешь, сколько ей лет? – спросила Татьяна и сама же
продолжала. – Ей всего тринадцать лет! Скоро четырнадцать будет. Она
ведь ещё совсем дитё. Смотри у меня, мореман! Ты мне за неё будешь
отвечать по полной программе!
'Ни фига себе! Тринадцать лет!' – пронеслось у меня в голове, но
ответил я совсем спокойно:
- Ну и что! Что она не человек, что ли? Да мне тоже всего только 20!
Неужто я похож на какого-нибудь маньяка? Обещаю, что ничего с ней не
случится. Как увёл из дому, так и приведу обратно. Не дрейфь, сестрёнка,
курсант ребёнка не обидит!
Ну, чудеса! Прямо шекспировскую Джульетту выбрал мой выпуклый
морской глаз среди огромной толпы потенциальных пассажиров железной
дороги, той тоже, по-моему, было 13 лет. Вот с кем про детские сказки
можно поговорить на полном серьёзе, благо я их все до сих пор помню.
После такого исчерпывающего инструктажа выпустили из дверей
невольницу. Надя, очевидно, была в курсе нашей беседы и поэтому,
несколько смущаясь, смотрела на меня, дескать, я не виновата, это всё
они - старшие решают за неё.
Мы бродили по берегу какого-то большого пруда, загаженного
огромными толпами домашних пернатых, барахтающихся в этой воде,
рядом с высокими исполинскими тополями.
Кубанский зной, тишина и покой станичного пейзажа, прерываемого
кряканьем уток и гоготом гусей, вечно занятых добыванием какой-то
пищи из тины дна этого водоёма, постепенно надоели, и я предложил
своей Джульетте:
- Я тут ничего не знаю. Пошли на Кубань загорать?
- Мне не разрешают ходить на Кубань. Там течение сильное, да и вода
грязная. Пойдем на канал! – как-то виновато своими ограничениями
предложила Надя.
Канал оказался всего в 50 метрах и представлял собой подобие
длинного крепостного рва шириной метров в 10 с высокими довольно
крутыми склонами, посыпанными щебнем. От желтоватой воды исходил
какой-то строительный запах, напоминающий запах бетона, но вода была
по сравнению с кубанской довольно-таки чистой.
- А тут люди-то вообще купаются? – засомневался я в обитаемости
этого водоёма.
Уж больно меня смущал этот железобетонный запах от воды.
- Приезжие многие купаются только здесь. У вас Кубань - страшная река.
Такое течение сильное, что многие просто боятся в ней купаться. Я, когда
увидела утонувшего мальчика на реке, туда больше не ходила. Страшно!
Аж мороз по коже! – доложила Надежда причины своего непонятного для
меня поведения.
Я быстренько разоблачился и со всего разбега классической рыбкой
прыгнул в воду, чем нарушил первый и устоявшийся канон тренерского
наставления: 'В незнакомый водоём никогда не прыгай сломя голову'.
Ну, нужно же было повыпендриваться перед подружкой, показать свою
удаль молодецкую и то, чему меня научил тот же тренер.
Я разрезал спокойную воду канала, как тот самый влюблённый
Ихтиандр, своим красивым 'дельфином' и свою задачу выполнил чётко.
Поскольку канал был узкий для моих способностей, то я пересёк его
поперёк всего за несколько взмахов. Потом проплыл по всей длине вдоль
и заметил лежащие на дне куски бетонных блоков с торчащими под
водой прутьями арматуры. Вот отчего вода имела свой специфический
запах, а этот строительный мусор мог стать причиной гибели мальчишек,
прыгающих с разбегу в воду.
Когда запыхавшийся от чрезмерного усердия в показательном плавании,
я подплыл к Надежде, стоящей на берегу, то не мог поверить своим глазам.
Передо мной стояла этакая грядущая Красавица-Нефертити в открытом
купальнике с формами тела, которым могла позавидовать даже она сама.
Какие уж тут 13 лет?!
Я, не отрываясь, обалдело смотрел на Надежду. Очевидно, смотрел с
восхищением на это прямо вызывающе красивое стройное тело, покрытое
слабым загаром. Разглядывал эту совсем не детскую грудь и стройные, но
совсем не худые ноги, что мне особенно нравилось.
Она поймала на себе мой изучающий взгляд и немного стушевалась, а
у меня само собой невольно вырвалось:
- Надя! А в каком классе ты учишься? Что тебе, правда, 13 лет? Может,
Татьяна решила пошутить надо мной?
- Да, всё это правда! Я перешла в восьмой класс. А весь ваш разговор с
Танькой я слышала. Я стояла за занавеской у двери. Она тоже интересная! Ей так всё можно! А я, что теперь должна,
сидя дома ждать, когда мне стукнет 16, а потом только они мне дозволят
знакомиться с парнями. Ты же сам захотел со мной познакомиться!? Я
ведь тут никакой инициативы не проявляла. Так чего же они бухтят на
меня, что мне ещё рано с мальчиками гулять, - с детской наивностью
качала свои права Надежда.
- Да ты не придавай такого обидного значения этим разговорам. Хотя она по-своему права. Она ведь у тебя старшая и родная сестра. Значит,
отвечает за тебя. Иди сюда купаться в вашем болоте, - затащил я её в воду.
– Только вон там, в конце канала не вздумай купаться. Там такие железяки
со дна торчат, что можно запросто остаться здесь, на дне. Вова, ты так здорово плаваешь. Научи меня также, я тоже так хочу,
- оценила мои способности девушка с красивою фигурой.
Мы барахтались и брызгались в этой воде, словно ровесники или
одноклассники, а потом я, как только мог, учил плавать несовсем
способного в этом деле ученика.
Она с детской наивностью и дурашливо повторяла мои движения, и
создавалось впечатление, что она всячески пытается спровоцировать
меня первого на поцелуй.
Наши лица были настолько близки, что вот только протяни губы, и они
сделают своё дело. Но какой-то стальной стержень типа 'облико моралиш'
заставлял меня вовремя останавливаться в нескольких сантиметрах от
опрометчивого поступка.
Тринадцать лет! Эта фраза вовремя тюкала по моей головушке, когда
я держал её за грациозную талию, а она молотила воду ногами, осваивая
движения ног при плавании.
Потом мы лежали рядом на берегу и загорали. Единственное, что мог
позволить себе я, так это прикоснуться головой к её пьянящему дурману
волос, хотя меня и от этого уносило в заоблачную даль.
Я украдкой разглядывал её нежные завитки волос и нежную кожу,
покрытую мягким пухом на шее, к которой так и тянуло прикоснуться
губами.
Её голубые глаза и белокурые волнистые волосы, по-моему, могли
свести с ума и не только меня одного. Сочетание голубого цвета глаз и
тёмных ресниц со светлыми волосами придавали ей внешность сказочной
феи, которая пока только учится делать добро.
Получалось совсем, как в басне Крылова: видит око, да зуб неймёт.
Она, очевидно, понимала мои мысли и в такие моменты выводила меня
из дурмана своими рассказами.
Теперь я знал, что живут они в Раменском под Москвой в семье
железнодорожника. Но когда она мне сказала свою фамилию, я даже не
поверил своим ушам. Субботина!
Всего неделю назад я распрощался с Субботиной, но только с
Валентиной, а тут теперь рядом, но уже Надежда. Да и имя-то, какое
славное! Словно есть на что надеяться в будущем.
Вот тебе снова происки теории вероятности, по которой такие
совпадения в жизни практически невозможны.
- Вова, а вы в море пойдёте на практику куда, если не секрет? – вывела
она меня из моих странных размышлений о мистике и прочей чепухе.
- Да какой там секрет! Планируется переход вокруг Европы. Из
Мурманска в Севастополь, а на каком корабле я сам пока ничего толком
не знаю. Знаю, что будем шарахаться по морям и океанам целый месяц
и будем заниматься только штурманией. Штурмания – это, попросту
говоря, кораблевождение. Мы первые две практики были на Балтийском
море, а тут целая Атлантика. Океан - это уже звучит гордо! Да и целый месяц плавания много значат, - размечтался я о своих будущих морских
походах.
- А тебе нравится такая морская жизнь и ваша военная дисциплина?
– вдруг совсем неожиданно для своих лет спросила меня Надежда.
Я и сам то особенно над этим не задумывался, а тут нужно отвечать на
не совсем детский вопрос.
- В общем-то, конечно, нравится. Но есть ряд и неприятных моментов в
такой суровой жизни, кроме романтики.
Там, вдали от берега, приходится всё делать самим. Там нет ни мам, ни
пап и даже женщин там не бывает. На военном корабле даже коки и врачи
всё те же мужики. А женщина на военном корабле – плохая примета.
Когда вокруг тебя постоянно мелькают одни и те же противные
мужицкие рожи, то и глаз-то не на ком остановить. Постепенно это
здорово раздражает, и даже безобидные шутки друзей кажутся смертельно
обидными.
А когда ещё несколько суток молотит шторм, и корабль качает, как
детские качели, да он ещё к тому же трещит и стонет, почти как живой, то
совсем не до романтики. Становится ужасно тоскливо и нужно обязательно
заниматься делом и работой. Иначе от этой качели можно и свихнуться.
Вот представь сама - целую неделю качаться на качели. Многие такое
выдержат? К дисциплине за три года уже привыкли. Кажется уже, что так
всё и должно быть. Чтобы командовать людьми в будущем, нужно сначала
самому научиться подчиняться. А в остальном, прекрасная маркиза, все
хорошо! Всё хо-ро-шо! Поэтому, наверно, все моряки настоящие бабники!
– неожиданно для себя сделал я вывод из всего монолога.
- А это как понимать? - наивно спросила Надя.
- Умеют по-настоящему ценить настоящую женскую красоту и
обаяние, ну и дорожат этими прелестями в своей жизни. Так, по-моему,
можно понимать это на первый взгляд вульгарное слово, - продолжал я
образовывать свою собеседницу не только в морской тематике.
Потом мы долго бродили с ней по станице и какому-то скверику, и она
делилась своими впечатлениями от пребывания на юге, а я рассказывал о
недавнем путешествии под парусами по Вятке.
Конечно, мы прекрасно понимали, что дома её ждут и волнуются
родственники и сестра. Ещё бы, отпустить маленькую девочку с
незнакомым местным армавирским уличным приставалой, как тут можно
быть спокойными.
Надежда, как смогла со своими знаниями местных красот, показала
мне достопримечательности станицы.
Я, конечно, был не в восторге. Станица, как станица. Пыль и жарища,
огромные старинные тополя и зелень, скрывавшая дома частных
построек за заборами, бегающие куры, гуси и утки по улицам и тишина
неимоверная.
- Пошли, я отведу тебя домой, а завтра встретимся в очереди за билетами.
Там родственники твои уже наверно с ума сходят, полдня отсутствуешь
неизвестно где, неизвестно с кем, - наставлял на путь истинный я свою
подружку.
- Пусть! Пусть посходят немного с ума, ничего с ними не случится. Они всё ещё думают, что я совсем маленькая и мне ничего самостоятельно
делать нельзя. Шагу не ступить без их указаний. Не хочу я домой,
ещё рано, - неожиданно совсем стала взрослой в своих заявлениях
восьмиклассница.
Пришлось выступать на защиту старшего поколения и утверждать, что
здесь она совсем неправа:
- Ну, ты прямо совсем взрослой стала. Чтобы по-взрослому рассуждать,
надо иметь самостоятельность. Независимость от взрослых и родителей
даётся не сразу и не только с годами. Ты меня тоже понять должна. Я тебя
увёл из дома, и я тоже чувствую свою вину перед твоими родственниками.
Поэтому слушай мою команду.
- Домой! Шаго-о-о-м! Марш! – и я за ручку повёл несознательное дитя
в направлении дома.
Надула губы и вроде как обиделась на мою бесцеремонность, мол, и
этот туда же – подавлять независимость. Но когда подошли к дому, всё
встало на свои места, ведь голод не тётка.
Из дверей за занавеской пахло свежим борщом и кубанским хлебом.
А кубанский каравай со своим бесподобным запахом нравится всем,
а в особенности приезжим. Я попрощался с Надеждой и, несмотря на
приглашение родственников пообедать или уже поужинать, уехал домой.
Теперь мы встречались каждый день и загорали и купались в местном
канале. Но дни летели так быстро, что незаметно подошёл и день
отъезда.
- Вова, а можно я тебе буду письма писать? - осторожно спросила
Надежда.
- Конечно, конечно! Наденька! Ты такая хорошая девочка! Только
об одном тебя прошу! Ты, пожалуйста, не расти больше! Не становись
взрослой! Не дай бог ещё вырастешь и будешь выше меня. Учись хорошо
и будь примерной девочкой, в жизни это тебе очень пригодится. Слушайся
родителей, а мальчики никуда от тебя не денутся, все будут твои. Если
хочешь, то пиши мне письма мелким почерком. Пока мы будем по морям
и океанам плавать, то письма нужно писать на войсковую часть, а какую
я сам пока не знаю. Поэтому пиши пока на адрес училища, а если успею
до отхода в море, то сообщу тебе адрес корабля, - как последний из зануд
просил и наставлял я свою юную подружку.
И только на прощание у дверей её дома я позволил себе поцеловать ее,
к тому же всё получилось по-детски несерьёзно и как-то неумело.
Я всё боялся напугать детскую душу неосторожными движениями,
но сам-то я видел, что ей не хочется расставаться, и уже это для меня
дорогого стоило.
В училище мы собирались в день прибытия, указанный в отпускном
билете до 24.00., поскольку каждый возвращался из отпуска на своём
транспорте. Только ленинградцам, как всегда везло, им не нужно было в
последний день шарахаться на поездах и самолётах.
Конец августа и каждый курсант тащил из дома какие-нибудь
родительские деликатесы и дары природы.
Только заботливый Коля Чернавских вёз из дома своего родного села
Щелкун Сысертского района Свердловской области полчемодана бутылок с лекарствами для 'родственников', которых у него здесь никогда не
было.
Колька был здоровый, как медведь, и ему не составляло огромного
труда таскать такой тяжеленный чемодан.
Полчемодана бутылок с самым настоящим первачом. Горлышки
бутылок были заботливо упакованы фольгой и даже с залитыми сургучом
пробками. На каждой из них красовалась бирка с названием лекарства,
а цвет содержимого лекарственных пол-литровых бутылок был от
коричневого до зеленоватого.
Когда Колька проходил через дежурную службу КПП, то неосторожно
зацепил чемоданом за перила лестницы, и из чемодана раздался знакомый
звон стеклотары, что привлекло внимание дежурного. Дежурный как
и положено, навострив уши, приказал открыть источник звона для
досмотра.
'Стенолаз', 'Конотоповые капли', 'От радикулита', 'Болиголов' и
прочие экзотические названия на бутылках даже дежурного по КПП при
проверке Колькиного чемодана поставили в затруднительное положение.
Поэтому на его глупый вопрос:
- Это что за бутылки?
Коля, даже не моргнув глазом, отвечал:
- Это лекарства. Знахарка просила передать своим родственникам.
Старики часто болеют, вот и приходится их лечить настоями на травах.
Ну, у какого же нормального советского человека поднимется рука
на то, чтобы конфисковать настоящее лекарство, так необходимое для
лечения пожилых старушек. И полчемодана бутылок с первоклассным
первачом перекочёвывали в наше ротное помещение.
В роте шум и гам, как-никак не виделись целый месяц, и у каждого
есть, чем поделиться с друзьями.
Вечером Коля пригласил нашу троицу на банкет по случаю возвращения
из отпуска. Место для тайной встречи мы выбрали самое экзотическое
– лекционный зал кафедры мореходной астрономии.
Правда, планетарий оказался закрытым, и мы устроились на столах в
зале. Дверь на стул и, не включая света для соблюдения конспирации, мы
начали дегустацию уральских напитков со 'Стенолаза'.
Колька продемонстрировал нам, что капля этой жидкости горит, не
угасая, синим пламенем, как и положено чистому спиртяге.
Ну и крепка же эта гадость! От такого первача точно можно полезть на
стену от переизбытка чувств, охватывающего его употребившего.
Закуски было навалом. Тут были посиневшие крутые яйца, сваренные
в дорогу, домашние пироги и сало, рубец, изготовленный по рецептам
деревенской уральской кухни и несколько видов колбас из различных
точек советской торговли.
- Волопас сейчас, наверно, дома икает во всю, - шутил Федька по поводу
помещения, выбранного для тайной вечери.
Когда мы добрались до 'Конотоповых капель', то стало совсем хорошо,
и в дружной весёлой компании забылись тоскливые минуты расставания
с родным домом и всеми подругами.
Моня в своём дурашливом амплуа затеял придумывать козни нашему Волопасу. Он каким-то образом вскрыл помещение планетария и под
куполом звёздного неба наставил на пол почти всю пустую тару от
'Стенолазов' и прочих оприходованных напитков.
- Во! Это будет наш подарок Волопасу, - ничего лучшего не мог
придумать Моня.
- Кстати, Волопас поедет с нами на практику. Там он нас окончательно
задолбает своими астрономическими задачами и секстаном, - сообщил
свои разведданные Юрка.
Потом Моня открыл окно, которое выходило на Парадный двор и, встав
в нём во весь свой метр с кепкой рост, как Геракл, направил свою струю
со второго этажа на асфальт парадного плаца.
На Парадном дворе одиноко по кругу наматывал километры какой-то заядлый спортсмен, и мы, как придурки, выставились на человека
занятого делом, не понимая, сколько же он может бегать, когда уже пора
ложиться спать.
- Мужики, пора и нам завязывать и разбегаться. Расходимся по одному
и никому никуда не ходить. Всем в роту, спать, - командовал Федя, как
настоящий руководитель конспиративного марксистского кружка.
Я только добрался до своего кубрика, как вспомнил, что у меня нет
конверта, а завтра нужно было обязательно отправить письмо Надежде
с рапортом об успешном прибытии в родное училище и обещанным
адресом.
Опросив своих друзей, я так и не нашёл ни у кого этой небольшой,
но иногда нужной в жизни мелочи. Я разделся и был уже в тельняшке,
трусах и ботинках.
У кого искать конверт? Конечно у первокурсников! Они завсегда пишут
письма целыми пачками своим родителям и друзьям.
Я и побрёл в роту первого курса в том виде, в котором был. У дневального
первого курса я раздобыл конверт и покурил с ним в гальюне. Он всё
интересовался, когда и куда мы едем на практику
По длиннющему коридору с конвертом в руке я шёл довольный находкой
в свой кубрик, когда дорогу мне преградил дежурный по училищу в
сопровождении дежурного по нашему факультету.
- Товарищ курсант! Вы откуда и куда? – задал мне совсем неожиданный
вопрос дежурный.
- Из гальюна возвращаюсь в свой кубрик, - ответил я и продолжил своё
движение дальше.
- Стоять! Уже 24 часа, а вы болтаетесь по коридорам. Что вы там делали?
– задал он второй вопрос.
Целый капитан 2 ранга с повязкой и с пистолетом в кобуре задаёт
вопросы один нелепее другого. Что можно ответить на такой вопрос.
Я показал ему конверт и в его же тоне ответил:
- Я там конверт искал!
- ? - последовало тихое замешательство дежурного.
-Николай, да не трогай ты его. От него водкой разит за версту. Они
сегодня только из отпуска вернулись, и все словно с цепи сорвались, -
заступился за меня дежурный по факультету.
- Товарищ курсант, следуйте в свой кубрик и ложитесь отдыхать! – наконец-то хоть что-то толковое высказал дежурный по училищу в мой
адрес.
В это время мы жили на третьем этаже в помещении бывшим когда-то
церковью кадетского корпуса и окна выходили на набережную Лейтенанта
Шмидта.
Высоченные потолки с огромным куполом посередине и простор этого
огромного кубрика был, по-моему, до самого потолка наполнен парами
настоящего амбре, исходящего от мертвецким сном спящих курсантов.
Концентрация алкоголя собиралась в воздухе от всех сразу и опять
делилась на всех поровну.
Открытые настежь окна не успевали выветривать этот стойкий
самогонно-водочный перегар, и сонный курсант при каждом вдохе
получал ещё одну порцию алкогольной интоксикации.
А под куполом нашей церкви ангелы, охраняющие покой воинского
братства, задыхались и пьянели от этого суррогата. Должно и им было
уже не до своих обязанностей.
А у фасада здания под нашими окнами темнели несколько больших
прорастающих сквозь асфальт кругов из недавних родительских
харчей, перемешанных курсантскими желудками в однообразную массу
блевонтина.
Оказывается, не только мы, но и вся рота, забившись по всевозможным
училищным шхерам небольшими корпоративными группами, отмечала
вчера вечером последний день свободы. Последний день перед суровым
и дальним походом.
Страницы 1 - 32 из 32
Начало | Пред. | 1 | След. | Конец | По стр.
Важное
.jpg)