Как утверждают современники, первый фонтан был
пущен мной в 1944 году прямо в лицо хорошенькой
учительнице. Она опрометчиво сделала мне «гули-гули», наклонившись над ложе новорожденного.
Смотрины тем и завершились.
В войну с мужиками в Приполярной Югре было скудно и
некоторое время удавалось быть в авторитете. Но вскоре не
без помощи своей мамаши я подался на Юг… Западной
Сибири. Там и попридержался у бабушки на молоке и
баранине без хлеба, но с картошкой и деревенскими
частушками. Всё указанное производилось и содержалось
без посторонней помощи. Бабушка была добрая, но глухая и
безграмотная. В отличии от меня она верила в бога,
совершенно игнорируя любые формы гностицизма. Грамоте,
танцам в луже и мату меня выучили пришедшие с войны
фронтовики. За хорошую дикцию поощряли звёздочкой от
пилотки, а то и настоящими погонами.
Годам к пяти философские начала от фронтовых гуру мне
пресытили и я записался в библиотеку при клубе. Это тут же
отразилось на удалении помёта кур и вывозе навоза на огород
зимой. А летом частенько бабушка без особого успеха искала
меня с хворостиной. После «напоминания» я искал
пришедшую с пастбища, но разбредшуюся невесть где
скотину. Нарастал скандал. И книжки пришлось прятать.
- Валерка, ить порублю я эту нехристь! Отышшу и
порубаю! Ну никакого сладу нету! Читат и читат… - скорее
для самой себя сетовала моя благодетельница.
Сказки Пушкина, русские народные и братьев Гримм,
сказки Востока и прочие сказы Бажова вскоре отошли на
задний план. А я отпросился в школу. Бабушка отговаривать
не стала, заведомо чувствуя, что по её не будет. Так что
читал я уже легально, но у печки с лучиной. Уроки иногда
делал при лампе, когда моя визави пряла пряжу «штобы
карасир зря не жечь».
Учеба в нашей деревне, да и не только в нашей, - была
многопрофильной. Вначале с первого по пятый классы, а
годом позже - со второго по шестой и так попеременно все
шесть лет. Процесс шел в двух хатах - мазанках рядом с
клубом. Первый, третий и пятый классы - это в первый год
(для первоклашек и иже с ними) и они же на следующий год
становились чётными, то есть вторыми, четвёртыми и
шестыми. Деревенские ограничивались чаще пятилеткой.
Шли в школу с 9-12 лет. Сидели по классам в три ряда: по
классу в каждом. Уроки делали разве что с первого класса и
едва до четвёртого. Дядя Петя, безногий герой-лётчик «вёл»
пение со своим баяном и обязательной чекушкой в кармане.
Пели в основном мы с Мишкой Подольниковым по вольному
репертуару на военные темы. Любимой у дяди Пети была
песня: «Подвесивши бомбы, в кабину он сел…улетел чужие
громить самолёты». Тут он плакал и пил самогонку из
плоской трофейной фляжки. Немецкий, рисование и труд
преподавал бывший пленный немец-баварец Шлея с
академическим образованием. Этот учил не в пример даже
нынешним педагогам. Случалось, что кое-кому из девчат в
шестом классе справляли свадьбу. Сам гулял на такой. Не
понравилось: незнакомые взрослые целуются, курят самосад
и орут. И мы шли на горку кататься.
А когда в библиотеке из непрочитанных книг остались
бухучёт и труды Сталина, то тётя Зина сказала: «Валерик,
дуй-ка в город, там я слышала твоя тётка Анна живёт с мужем.
Да и Татьяна где-то там. Видно твоих родителей не сыскать!
А тебе учиться надо!»
Запала мне эта мысль в голову. И, однажды зимой,
разругавшись вдрызг с бабушкой, опять же на конфессионной
ниве, я ушёл на лыжах в райцентр к дядьке Николаю. А с его
подачи на санях и в тулупе уже был доставлен к тётке Нюре
(она же Анна). Та работала учительницей, муж преподавал
прикладную физику и попутно поколачивал беременную в
третий раз женушку. Наверное, на почве антагонизма
предметов или кому утром одевать тапочки. Но уже через неделю я твёрдо уверовал в необходимость изучать
испанский язык и переехал к Татьяне Петровне, где в
соседской школе его преподавали. Та работала судьёй и к
семье была лояльна.
Мне перешила портки её мужа дяди Димы и сводили в
баню. А к лету успешно приняли в комсомол и купили
сатиновые шаровары. А заодно юридически подкованная
тётка намекнула, что я вполне уже могу трудиться по четыре
часа в день. К осени моя милость стала столяром-
краснодеревщиком на участке глухонемых Омского
мебельного комбината. Как тут не помянуть добрым словом
Шлея - «тьфуй»: это он научил тех, кто хотел, ладить табуреты
и лыжи-самоделки. Он беспрестанно кашлял и смешно
негодовал: «Тьфуй!». И любовь к рисованию, к природе, к
красоте труда - тоже он привил, наш незабвенный бывший
пленный «немец-перец-колбаса».
А глухонемые были как никто доки в столярном деле.
Так что к окончанию вечерней школы начальник участка
Козлов прочил мне карьеру инженера деревообработчика
и давал путёвку в институт за счёт фабрики. Увы, но меня к
этому времени уже упорно тянуло в космос. А проще - в
авиационный институт на факультет №2. Там преподавали
ракетные двигатели, а это вам уже не Жюль Верн!
Ох, уж эти книги! Всё было интересно, жизнь казалась
бесконечной. Да и отказаться от космоса во имя физики
твёрдого тела, либо морских путешествий казалось делом
малоперспективным. Ещё моя незабвенная бабушка
говаривала: «Планы-то наполеоновы, токмо своды
Ваньки-печника!». Так что после третьего курса вечернего
загудел я на четыре года с гаком на атомную субмарину.
«Гак» добавился из-за неугомонного характера матроса по
званию, но спеца 1 класса по дозиметрии, кем удалось
стать за эти годы. Сюда же вошла кругосветка Николаев-Камчатка вокруг Африки на плавбазе для тех же субмарин.
Демобилизовавшись, я почувствовал некий зов
природы к продлению рода, скорее всего - бабушкиного.
Других примеров не удалось разыскать, сколько не
пытался. Как ныне говаривают, - «по жизни». Так что к
окончанию уже политеха в моей семье был трёхлетний
наследник. Завершить по-нормальному аспирантуру не
дала Родина в лице Министра обороны. Так что банкет по
случаю обмывки учёной степени пришлось перенести в
Тихий океан.
Получалось, что ничего из замышленного толком и в срок
не получалось. А уже на очередном витке поиска
жизненного кредо, стало доподлинно ясно: я, оказывается
уже давно в центре жизненного водоворота. И на зов
Камчатки ответил взаимностью. Завлекло, увлекло и стало
приносить удовлетворение! Да так, что последующие
четверть века было отдано этой земле. Без малейшего
сожаления, между прочим. Сюда же приобщились борьба за
живучесть и автоматика с телеметрией, да прочие системам
боевых кораблей. В большей части - субмарин. А научные
изыски завершились рождением дочки и идеей посвятить
доставшиеся от Бога годы журналистике. А в итоге
задумался: неужто всё свершившееся мало соответствует
тем, детским и юношеским замыслам? И на поверку
получалось, что жизнь сама указывает рациональный путь.
Если не больше. Хотя, куда уж больше!