Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Секреты безэховой камеры

Зачем нужны
исследования
в безэховой камере

Поиск на сайте

На славном корабле

Эта канонерская лодка имеет героическое прошлое, которым может по праву гордиться.

В октябре 1917 года император Вильгельм второй пытался оказать помощь своему двоюродному брату, императору Николаю второму. Флот кайзера направился было к Петрограду для захвата столицы и усмирения «взбунтовавшихся русских».

На пути кайзеровского флота встали корабли нашего Балтийского флота. В Рижском заливе начались упорные бои. В числе русских военных судов? сражавшихся много дней подряд, была и канонерская лодка «Храбрый». Особенно памятен следующий эпизод. Противник намеревался прорваться в рижский залив узким проходом — Соэло-Зупдом, между островами Эзель и Даго.

1 октября 1917 года двадцать два неприятельских эсминца начали форсировать Соэло-Зунд. С нашей стороны позицию защищали эсминцы «Гром», «Победитель», «Константин», «Забияка» и канлодка «Храбрый». Вскоре после начала боя, «Гром» получил тяжелые повреждения, остальные эсминцы под натиском явно превосходящих сил противника начали отходить к востоку.

Но тогда ринулся в бой «Храбрый». Один против двадцати двух! Существует предание, что между командиром канлодки и старшим артиллеристом произошел такой разговор:

— Вот ваш бенефис, — заявил командир артиллеристу, — либо вы их потопите, либо мы все возьмем холодную ванну!

— Бенефис принимаю, — ответил артиллерист, — купаться не желаю! И, умело используя преимущества калибра своих пушек, артиллерист «Храброго» отогнал противника.

— Да, а мне вот не дает бенефиса погода! — досадливо говорит мне старший лейтенант Фридман и подымается с кресла.. — Пойду наверх, посмотрю — нет ли надежды на улучшение.

Фридман выходит из командирского салона.

Мы сидим одетые, в полушубках, валенках, не снимая меховых шапок. Поход был назначен на восемь часов утра, сейчас уже одиннадцать. Последний семафор из штаба таков: «Ждать улучшения погоды», — а эта последняя...

Разговор опять возвращается к воспоминаниям. Корабль ведь с богатейшей историей.

— Здесь был когда-то замечательный пес, звали его «Буржуй», — говорит один из молодых командиров. — Я его помню, еще когда курсантом на канлодке плавал. Этот «Буржуй» лежал обыкновенно вблизи камбуза и терпеть не мог лишнего беспокойства, суматохи. Раз как-то его все-таки уговорили съехать на берег, промяться. «Буржуй» выскочил из катера, брехнул раза два, повернулся, поскреб задай лапами береговой песок в знак презрения и снова забился в катер. Вытащить его оттуда не смогли. Терпеть не мог ходить гулять на берег.

— Чего отнюдь нельзя сказать о... некоторых, — лукаво прищурившись, заметил старший помощник командира.

— А все-таки как погода? — безнадежным топом опросил кто-то из угла.

— Не погода, а яблочный кисель, — отозвался штурман. — Пойти посмотреть, что ли?"

Ярко освещенный командирский салон был отделан дубовыми панелями. Большие бюсты Ленина, Сталина, Ворошилова придавали салону особо торжественный вид. И казалось непростительной небрежностью то, что люстры салона были «разоружены» — сняты абажуры и колпачки, вывинчены частично лампочки. Шуткой выглядели и белые крестообразные полосы, намазанные на плоскостях зеркал особою пастой.

Но дело в том, что корабль давно уже и надолго был приготовлен к бою, что боя того нетерпеливо ждали, a выйти к месту боя... мешала погода.

— Да что же все-таки погода?! — сказал командир канлодки, — пойти посмотреть!

Проход из салона в носовую часть корабля через теплые, уютные помещения вызывал почему-то воспоминание о станциях метро. Так же чисто, ровный свет, ровная температура и такое же чувство укрытости от любых атмосферных невзгод.

Но еще до того, как ступить на трап, чтобы подняться на мостик, испытываешь неприятное ощущение прикосновения к лицу, всей пятерней, мокрой и холодной пурги.

В гавани не видно чистого места — мелкий битый лед, снег, оседающий на поверхность воды и сейчас же таящий, — все это сливается в одну мутно-серую массу.

Кронштадта не видно, — словно наброшено на него гигантское маскировочное полотно с миллионами клочьев ваты.

Штурман был прав: ветер бьет в лицо наподобие загустевшего киселя. Выходить в море, право же... нет как будто никакой возможности. Но командир составляет какой-то длинный семафор в штаб, получает разрешение, и через пятнадцать минут канлодка, заревев сиреной, минует ворота.

— Нас ждут на фронте, — говорит командир. — Пока дойдем к «нашему другу», погода, может быть, и догадается исправиться...

«Наш друг», как вы знаете, это десятидюймовая батарея противника. Канлодка уверенно взрезает молодой лед, раздвигающийся по обе стороны форштевня. Штурманы уже прочертили линию курса и теперь спокойно разглядывают в бинокли белую муть...

Кроншлот остался позади. Сейчас справа будет Толбухаиский маяк. Слева - рейд Краснофлотский.

— Слева вешка! — докладывает сигнальщик.

Штурман отвечает «Есть!» и ворчит про себя: «Странно было, если б она не оказалась на месте».

Боцман кончил возиться с якорным устройством, потоптался на месте, посмотрел на мостик и вдруг, очевидно что-то вспомнив, пошел к полубаку.

Вот он поднимается на мостик. Идет ко мне...

— Сергей Иванович! — деловито-озабоченно говорит боцман, и я удивленно отстраняюсь... — Боцман—старинный, хороший мой знакомым и соплаватель. Он мог бы так обратиться ко мне много лет назад, когда я был командиром корабля и непосредственным начальником боцмана, но сейчас... В чем дело? Боцман придвигается ближе, говорит тоном допрашивающего:

— А вы открепительную бумажку взяли?

— Какую бумажку?

— А, — как будто очень довольный, что поймал меня в неисправности, повторяет боцман, — открепительную от своего избирательного участка? Завтра, двадцать четвертое декабря, голосование будет... А я председатель избирательной комиссии! Вот.

Странно, конечно... Но мне становится чертовски приятно. Придя на свой бывший корабль, я чувствовал себя неловко среди сплошь новых и очень молодых командиров и бойцов, сменивших тех, которые когда-то плавали и дрались с врагами Советской республики бок о бок со мной, и во время съемки с якоря подсознательно ощущал я какую-то обиду, что пот боцман, мой боцман, черт возьми! никакого внимания на меня не обращает, слушает команду другого командира. Обидно было, что у меня о боцманом нет больше, не осталось никаких деловых связей. А вот нашлись всетаки... И я заторопился, расстегивая полушубок, чтобы достать удостоверение.

Боцман покровительственно остановил меня:

— Не надо. Потом зайдите в ленинскую каюту, там у меня избирательная комната... Зарегистрироваться...

«Каюта», «комната» — это было уже совсем весело, и с чувством искренней признательности я ответил:

— Спасибо, старина... Зайду обязательно. Корабль выходил на кромку льда, и ветер как будто усиливался. Видно было, как на чистой поверхности моря ходила невысокая, черная с ярко-белым гребешком волна... Старуха в трауре и с кружевной наколкой на голове... А злость у этих «старух» особенная.

Насыщенная холодом, такая волна бьет в борта корабля с силой мокрого цемента. Ломает шпангоуты, вдавливает листы стальной обшивки. Если такой волне удается забраться на палубу, в ростры — дикие разрушения творит она среди деревянных шлюпок, выбивает люки, двери...

— Да, болтанет! — оказал командир канлодки и послал своего помощника проверить — все ли убрано, закреплено по-штормовому. Пурга и шторм. Определенно нехорошая комбинация. Но ведь нас ждет фронт! Едут бойцы Карельского перешейка. А канонерские лодки для того созданы, чтобы действовать совместно с армией.

Качка началась без предупреждения и сразу с больших размахов. После длительного перехода во льдах, сдерживавших волнение, эта качка показалась каким-то недоразумением, досадной случайностью.

Как же так: шли-шли спокойно и вдруг «ни с того, ни с сего» разболтало градусов на тридцать в каждую сторону? Действительно, кое-где в люках высовывались головы удивленных людей: в чем дело? Откуда качка? Впрочем, скоро все поняли: кончился лед, и поход стал нормальным морским походом. Пурга проходила южным берегом, а на севере виднелось как будто ясное небо. Значит, можно было надеяться, что и морская авиация сегодня еще успеет поработать вместе с нами.

Настроение всех улучшилось, несмотря на то, что канлодку все еще изрядно трепало. Итак, все шло хорошо. Так думали на мостике, так думал и старший механик Федор Иванович Кондаков.

Качка ощущалась, конечно, и в машинном отделении, но люди хорошо обучены —в этом совершенно уверен механик, — и с работой они справятся в любых, самых трудных условиях. Механик с удовлетворением смотрит, как уверенно стоит на своих постах боевая вахта — лучшие специалисты его боевой части и его ученики. Старшина группы машинистов Ладонцев, командир отделения машинистов Смолыюв, машинисты Иван Смирнов, Тихонов, Кочкин и Квочка,

Из-за кочегарки вполне спокоен механик: там стоят сейчас котельные маглинисты Глазунов, Сафонов, Шарапов.

И электрики на канлодке прекрасные: Мащенко, Пашков и Парфенков. Канлодка повалилась на правый борт, механик веялся за поручни, чтобы удержаться на месте, посмотрел на манометры. Усатый диск контрольного прибора был чем-то явно обеспокоен: стрелка не дрожала, как полагается у соответствующего деления, а прыгала нервными, спазматическими движениями. «Что у них там с котлом?» — подумал механик и уже потянулся было за телефонной трубкой.

По лоснящимся маслом железным щитам палубы, как балетный танцор, к механику подкатился машинист Ладонцев.

Товарищ механик! Авария с фильтром — решетки провалились!

Не отвечая, механик наморщил лоб и рассчитывал задачу: аврал, фильтр, сколько времени на исправление? Фильтр стоит на пути воды из теплого ящика в котлы. Фильтр представляет собой большой резервуар, в котором уложены решетки, служащие держателями губок. Проходя через эти губки, горячая вода освобождается от грязи и от всяких примесей перед тем, как поступить в котлы.

Котлы нельзя питать грязной водой: она может вскипеть. Так. Значит, надо останавливать машину... Ждать, пока остынет фильтр. Ждать? По телефону командиру на мостик сообщил механик о необходимости остановить машину.

Таким же пируэтом, как Ладонцев, приблизился машинист Смолыюв:

— Разрешите вскрывать фильтр, товарищ механик?

— Нельзя.

Инструкция требует ждать охлаждения фильтра перед тем, как начать в нем работать.

Но машинисты ждать не могут... Фронт не ждет! В раскаленном резервуаре началась работа. Надо было со дна выловить упавшие решетки и водворить их на место. Поставить новые губки...

Там, наверху, заметаемые пургой, промораживаемые на сквозь декабрьским ветром, стояли на мостиках, у орудий, у приборов — сигнальщики, рулевые, комендоры...

Всего в двух-трех десятках километров справа, в глубоком снегу двигались стрелки, гранатометчики, саперы—бойцы Красной Армии. В небе, туда же на север, сквозь пургу и заслоны лютого ветра прорывались красные летчики...

Машинист Ладонцев вышел из фильтра сварившимся раком. Кожа на пальцах свернулась, как у фиников, только что вынутых из компота.. Спины машинистов Смирнова и Смольнова имели цвет свежевыдубленной кожи... Ребята сказали:

— Можно давать ход.

Федор Иванович крикнул в телефонную трубку:

— Можно давать ход!

Доктор Исаак Маркович, разложив свой инструментарий на обеденном столе кают-компании, мирно читал какую-то толстую книгу. Выстрелов пока не слышно, значит, раненых ждать еще не приходится... Надо только обхватить ногами стул, да руками вцепиться в стол, чтобы не кататься от борта к борту — и тогда можно читать... Удобная, роскошная жизнь у «этик моряков!..

— Что вы делали? — изумленно спросил Исаак Маркович, увидев перед собой распаренную грудь машиниста. Тот пошутил:

— Брал горячую ванну, товарищ доктор... Доктор понял... И бей дальнейших разговоров начал делать перевязку. А на мостике в это время командир ободряюще сказал артиллеристу Фридману:

— Нет, бенефис не отменяется. Если и была задержка, то, честное слово, не по вине дирекции. Смотрите! Сначала девять, потом девятнадцать, потом девяносто девять... Потом мы перестали считать самолеты и начали считать свои залпы.

Над вражеским островам беззвучно поднялись густые черные клубы дыма самолеты сбросили первый стой «груз». Клубы вздымались все выше. На бомбежку выходила следующая эскадрилья... Первая — уже повернула на юг и шла полным ходом за новыми запасами.

Артиллерист быстро подсчитывал изменения дистанции, командовал установки, кричал «залп» в телефон и, не дождавшись «ревуна», торопился приложить бинокль к глазам.

— Помалкивают... Заткнули им глотку! — сверкнул глазами старший лейтенант...

Действительно, в небе не было ни одного характерного белого облачка от разрыва шрапнелей.

Артиллерийский огонь канлодки потушил зенитные батарея противника. Самолеты, как соколы, высматривавшие добычу, кружились над островом. Прилетали все новые и новые звенья. Теперь стал явственнее — сквозь вой ветра — слышен и грохот разрывов тяжелых авиабомб... Канлодки еще ускорили темп стрельбы.

— Прочесываем! — сказал Фридман.

Взаимодействие армии, флота и авиации развертывалось во всей своей боевой красоте.

Несколько сот наших самолетов одновременно гудели в воздухе. «Бенефис» артиллериста продолжался.

Небывалое бывает
Случай с машиной
Водолазная пехота
Касательно морских удобств


Главное за неделю