Важное
Главное в военных СМИ за неделю: перестановки на верфях ОСК, робот-эвакуатор для передовой, закладка танкера проекта 23630
Опыт диверсификации 
|
На юг. Часть IIИЗ КНИГИ “Тихоокеанский флот”, (Воениздат, М.,1966 г.,стр.220)В 6 час. 25 августа (корабли, прим.авт.) подошли к причалам военно-морской базы (Отомари, прим.авт.) и приступили к высадке десанта... К 10 час. военно-морская база Отомари была занята. Ее гарнизон численностью 3 400 солдат и офицеров сложил оружие и сдался в плен... К полудню 25 августа освобождение Южного Сахалина от японских захватчиков было завершено. Мне решительно не нравятся слова “освобождение” и “захватчики”. Это нарочитые, неправильные слова. В 1905 г. Россия проиграла войну и вынуждена была платить. В 1945 г. Япония проиграла войну и также вынуждена была платить. Закон есть закон: кто проигрывает, тот платит. А кому, сколько и чем - это уже другие вопросы. Кстати, во всех наших военных документах той поры для выражения действия, состоящего в занятии территории противника безо всякого стеснения употреблялось слово “оккупация”. И правильно, это точное слово. Я привел последнюю выдержку из книги “Тихоокеанский флот” не для того, чтобы поговорить о правильности слов, использованных в ней, а, главным образом, для того, чтобы показать, что мы все время опаздывали. “Гижига” - в Николаевске-на-Амуре, а наши корабли уже в Маока, мы - в Маока - а наши уже в Отомари (т.е. в Корсакове). Наверное такая информация, получай мы ее своевременно, очень бы нас огорчала. Но мы ничего не знали, мы были простыми исполнителями приказов, может быть и не всегда корректных, но приказов, которые не имели права не исполнять. Утро 27 августа началось с того, что в 8 ч.45 мин. мы снялись с якоря и пришвартовались к молу. Пожары в городе продолжались, все небо было черным от копоти и с него постоянно что-то сыпалось - хлопья сажи, клочки бумаги, кусочки соломы... Но с рассветом стало не так - скажу кощунственно - красиво и не так страшно, так как ослаб эффект зарева. Нас, всех без исключения, поразил порт Маока, который мы, наконец, разглядели: довольно широкий бетонный мол, мы прекрасно смогли подойти к нему бортом; внешний ковш, внутренний ковш - и все капитально построенное, из бетона, все очень аккуратное и надежное. Такого даже в Советской Гавани нам видеть не приходилось, не говоря уже об Александровске-на-Сахалине и других сахалинских портах, где нам случалось бывать. Там все было деревянное, сделанное, по большей части, “на живую нитку”. И когда мы интересовались почему такие плохие причалы, почему, сплошь и рядом, нет доступных подходов к ним даже для нас, имеющих такую небольшую осадку, обычно отвечали: не позволяет грунт, нет условий для строительства или что-либо в этом роде. Увидев причалы в Маока, я, да и многие, убедились, что при желании и при умении и на наших побережьях все можно было бы давным-давно построить. Просто никто этим не хотел по-настоящему заниматься, все было общее, но, в итоге, ничье. Так, между прочим, обстояло дело со многим, например, с овощами, которые в августе 1945 г. хлынули во Владивосток из Кореи. До того существовало глубокое убеждение, что ни овощи (включая картофель), ни фрукты в Приморье не растут. А в Корее, которая непосредственно граничила с Приморьем, и овощей, и фруктов было, как говориться, навалом. Просто корейцы занимались их выращиванием и умели это делать, а мы не хотели заниматься и не умели. Проще было убежденно твердить, что в Приморье ничего не растет. Когда восхищение молами и ковшами порта Маока несколько улеглось, мы обратили внимание на зеленоватую, очень прозрачную воду, позволявшую детально рассмотреть дно. На этом дне, почти по всей протяженности причальной стенки, на боку, поблескивая никелированными деталями, лежали велосипеды. Их было очень много - считать не имело смысла - и было совершенно непонятно, откуда они тут взялись: впечатление было такое, что их специально сбрасывали со стенки в воду. Позже кто-то мне говорил, что это наши пьяные десантники катались по молам на велосипедах и падали в воду. Десантников вылавливали, а велосипеды оставались в воде. Все это очень могло быть, но я лично такого не видел, так что утверждать не могу. Я видел другое. Вскоре после того, как мы пришвартовались к стенке мола и приступили к разгрузке первого трюма, я попросил разрешения командира сойти на берег и пройтись по городской улице в районе порта. Он разрешил с условием, что я пойду не один. Все корабельные офицеры были заняты. Я пригласил в компаньоны капитана, командира батареи из Астрахановки, с которым за время плавания от Николаевска успел подружиться. Он согласился. Мы сошли на стенку и двинулись по ней в сторону города. На причалах ничего не горело, пожары были довольно далеко в городе, справа и слева. Выйдя на первую из городских улиц, идущую вдоль берега, мы повернули вправо и прошли между уцелевших, но опустошенных одно и двухэтажных домиков с выбитыми стеклами и разбитыми рекламами. Узкая проезжая часть была усыпана слоем деловых бумаг, писем, открыток, а в одном месте, возле довольно основательно построенного двухэтажного дома - слоем бумажных денег разного достоинства. Никто из людей нам не встретился, ни японцы, ни наши, ни живые, ни мертвые. Было ощущение промчавшегося урагана. Капитан сказал: - Да, поработали здесь изрядно. - Около двухэтажного домика с разбитым фонарем и искареженной витриной, на которой сохранилась пара женских фотографий, мы на минуту остановились и дружно решили повернуть обратно. Но на причал мы не пошли, а продолжали двигаться по этой же улице в другую сторону. Миновав поворот на причал, метрах в двухстах от него мы увидели справа маленький одноэтажный домик с палисадником. В палисаднике рядом, один возле другого, на боку лежали два трупа - старого японца и старой японки, в темных одеждах. Было очевидно, что оба, находясь в палисаднике, были срезаны одной автоматной очередью. Зачем? Ведь они не имели никакого оружия и по всей видимости мирно что-то делали возле дома. Было желание вернуться на корабль, но впереди виднелось какое-то высокое странное, похожее то ли на сарай, то ли на элеватор, здание. Решили: дойдем до него, посмотрим и - повернем. Зашли внутрь помещения. Почти все его занимал огромный чан, метра три высотой и метров пять в диаметре. Снизу к борту чана вели две металлические лесенки, напоминающие наши скоб-трапы. Расстояние между лесенками было небольшое, и мы, не сговариваясь, полезли наверх, каждый по своей лесенке. Забравшись, мы увидели, что чан почти до краев наполнен какой-то жидкостью, и в этой жидкости плавают два утопленника в красноармейской форме. Картина была довольно жуткая. Каюсь: спасать утопленников мы не стали. Мы спустились вниз и молча вышли на воздух. Я не могу использовать эпитет “свежий”, так как воздух был пропитан гарью. Мы так и не узнали, с чем был чан и что это было за предприятие: склад? завод? Спирта или саке? Вернее всего, что это был склад саке - рисовой водки и что наши военные поплатились жизнью за свою алчность. Впечатлений у нас с капитаном было достаточно, и мы повернули на мол. До корабля оставалось каких-нибудь метров 150. И тут, впервые за все время нашего путешествия, навстречу нам двигались два человека, в родной армейской форме, с автоматами, висящими на шее. Они шли в обнимку и, безусловно, оба были пьяны. Один, более черный и широкоплечий, как говорится, “в дребезину”, а его белобрысый приятель чуть-чуть меньше. На расстоянии двадцати шагов, заметив нас, черный сказал белобрысому: - Смотри-ка, подозрительные личности! Давай кокнем! - Одновременно он освободился от объятий своего друга, взял автомат двумя руками и, не снимая его с шеи, навел на нас. Признаюсь, у меня при этом душа ушла в пятки и больше не от страха, а от обиды, что так глупо, в ста метрах от корабля, на причальной стенке этот вояка нас сейчас ухлопает. О чувствах капитана не знаю, не спрашивал. - Дурак, да ты что, не видишь, что это свои, морские офицеры, - отреагировал немедленно белобрысый, схватив правой, освободившейся рукой ствол автомата своего приятеля и пригнув его вниз. У меня сразу отлегло. Дистанция между нами сокращалась и составляла уже шагов десять, когда черный вырвал ствол из руки белобрысого и снова навел на нас почти в упор, повторив при этом: - Нет, подозрительные личности, давай кокнем. Моя душа опять, было, ушла в пятки, но белобрысый вновь схватил ствол приятельского автомата и нагнул его почти до земли, сказав при этом: - Наши это, наши, дурак пьяный. - Тем временем мы благополучно разминулись и опасность миновала. Но она была вполне реальной, и мы с капитаном сразу вспомнили японца и японку, лежащих в палисаднике около своего домика. На корабле вовсю продолжалась разгрузка. Оказывается, поступило приказание на берег никого не пускать. Однако, через некоторое время я снова вышел на стенку, не собираясь больше никуда уходить, но желая побродить возле корабля, размять ноги. Рядом с нами, по нашему носу, ближе к берегу, так же, как и мы, лагом, был пришвартован большой охотник БО-309, американской постройки. И, не веря глазам своим, я заметил на его палубе своего самого близкого друга, не только однокашника по классу в училище, но ленинградца, с которым мы учились в соседних школах и даже, как выяснилось уже в училище, имели в школе одного общего друга. Он сначала учился в одном классе со мной, потом - с ним, а потом - погиб на фронте. И это нас сблизило еще больше. Так вот, я заметил на палубе БО-309 лейтенанта Ланского Бориса Федоровича, как и полагается на корабле, пришедшем из Америки - в куртке-канадке, скрывающей его погоны. Протерев глаза и убедившись, что это точно, он, я заорал: - Борис! Увидев меня, он тоже заорал: - Игорь! и выскочил на стенку. Мы обнялись и расцеловались. Ведь расставшись в апреле во Владивостоке, мы ничего не знали друг о друге. Оказывается он, как и многие другие мои совыпускники, был зачислен в спецкоманду и отправлен в Америку. Там он попал в экипаж БО-309, где стал помощником командира, участвовал в приемке корабля, пришел на нем во Владивосток, конвоировал транспорта, идущие из Владивостока в бухту Владимир, потом из Владимира в Советскую Гавань, оттуда - снова во Владивосток и, наконец, сюда, в Маока. Он стал звать меня к себе в гости, но я не мог уйти с корабля без разрешения, и мы договорились, что я зайду к нему сегодня же, но несколько позднее. Около 18ч. я к нему пришел. У него была отдельная каюта с широкой пружинящей койкой, покрытой кремовым шерстяным одеялом, на котором в ногах чернели буквы USN - флот Соединенных Штатов. В каюте был отличный вентилятор, сейф или, даже, два сейфа с кодонабирателями и еще много чего. К отдыху каюта располагала. Но в ней не было очень важного для меня предмета - письменного стола с двумя тумбами. Вместо него была конторка, которую можно было поднять или опустить. Умственной работе конторка не способствовала. Каждое государство диктует свой образ жизни, подумал я. Моя каюта, несмотря на отсутствие сейфов и широкой койки с шерстяным одеялом, устраивала меня больше. Посидев и поболтав часа два, мы перебрали в памяти многое - и Ленинград, и школу, и родных, и любимых...
Но ... надо было расставаться. И так судьба весьма щедро подарила нам эту встречу, и мы узнали друг о друге... Я вернулся на корабль в девятом часу вечера, к вечернему чаю в кают-компании. В 22 ч.30 мин. окончили разгрузку трюма N 2 и в 23 час.50 мин. - трюма N 1. На борт прибыли пассажиры - 5 армейских офицеров и 18 красноармейцев. После этого, наконец, я добрался до своей каюты, где на верхней койке уже сладко посапывал подселенный ко мне еще в Советской Гавани старший лейтенант из особого отдела. Это словосочетание произносилось тогда с трепетом, и я не был слишком счастлив от такого соседства. Но что поделаешь? В 5 ч.10 мин. утра, во вторник 28 августа, отошли от мола и вышли из ковша для следования по назначению. В 8 ч.55 мин. прошли ворота между волноломами, ведущие к причалам города Хонто (Невельск, прим.авт.), в 9 ч. пришвартовались правым бортом к городскому пирсу и в 10 ч.15 мин. уже начали разгрузку бензина и продовольствия и приемку воды. Бетонные молы, ковши и все прочее нас уже не удивили. Мы поняли, что это - Япония, и в ней все так и есть: не как у нас. Едва мы пришвартовались, как мой пассажир пошел к командиру и порекомендовал ему организовать комендантский патруль, причем была ли сама комендатура, он не знал. Командир не стал с ним спорить и вызвал меня. - Вот, что, Смирнов, - сказал он мне, - рекомендуется организовать комендатуру. Тебе сейчас все равно делать нечего - набирай команду и действуй.- Я тоже не стал спорить, тем более, что побродить по городу, не охваченному пожарами и, как видно, не разграбленному мародерами, мне хотелось.
По городу мы ходили часов шесть. Он казался совершенно пустым, хотя заходя в дома - а мы несколько раз туда входили, увидев помещения, похожие на магазины - мы встречали там людей с виду испуганных, покорных и постоянно кланяющихся. Это было неприятно. Мы, как могли, старались объяснить людям, что не собираемся причинять им никакого вреда, что несмотря на военную форму мы очень мирные люди и т.д. Японцы улыбались, кланялись, и мы поспешно уходили. Никаких приемников ни у кого мы не обнаружили. Несколько позднее (уже не в Хонто) мне рассказывали о коварстве японцев, которые, низко кланяясь при встрече, затем втыкали нож в спину. Называли факты. Я не могу отрицать эти факты, но сам лично ни с чем подобным не встречался. Кроме того, я думаю, что коварство все-таки не свойство нации, а свойство отдельных людей в любой нации. Так, мирно бродя по городу при оружии, мы добрались до окраины, на которой стоял длинный двухэтажный дом с огромным бетонированным плацем перед ним. Поднялись сразу на второй этаж. Везде было пусто. Вдоль стен, в специальных стояках, похожих на те, в которых в казармах размещают винтовки и называют почему-то пирамидами, стояли палки, круглые гладкие палки длиною с нашу трехлинейку вместе со штыком. Сначала мы не очень поняли, что это за палки и зачем они. Помогли фотографии, которые сохранились на некоторых стендах: это были модели винтовок для всевозможных упражнений. А здание и плац перед ним, без сомнения, принадлежали пехотному училищу: на фотографиях плац был заполнен людьми, то делающими всевозможные упражнения, то сидящими на бетоне на корточках и, при этом, бьющимися в бетон лбами (молитва что ли?), то стоящими на коленях. Мы вдруг ощутили, что армию (а значит и флот!) Япония готовила к войне серьезно, что эта страна, действительно, очень воинственная, и нам как-то не жалко стало японцев, которые только что нам улыбались и кланялись. Как быстро может измениться настроение и даже отношение к людям, вероятнее всего совсем непричастным к причине изменения настроения. К семи часам вечера я со своим патрулем был уже на корабле. Доложил командиру о результатах патрулирования. Он только головой кивнул и сказал: - Готовься, скоро будем выходить в Отомари... В каюте меня встретил изрядно поднабравшийся где-то старший лейтенант особого отдела.
Больше я об этой истории никому не рассказывал. Хотел “по дружбе” поделиться с Захарьяном, в 19 ч. сменившимся с дежурства по кораблю, но раздумал. Незадолго до нашего ухода из Хонто туда подошли два малых охотника и торпедные катера. На малых охотниках я обнаружил своих совыпускников, с которыми в апреле направлялся в Советскую Гавань на военном транспорте “Лейтенант Шмидт” - лейтенантов Германа Олюнина и Самуила Поташова. Оба они были помощниками командира, первый на МО-24, а второй - на МО-25. Оказывается эти МО входили в 3-й отряд МО ОВР СГВМБ и участвовали в высадке десантов в Эсутору и Маока. Оттуда они шли с десантом в Отомари, но не дошли. Шторм завернул их в Хонто, и теперь они тут несут охрану порта и рейда. На одном из торпедных катеров я также увидел знакомого - лейтенанта Голяхова, который был выпущен из училища на год раньше нас, в 1944 году. Обстоятельно поговорить ни с кем не удалось. В нашем распоряжении было 15-20 минут. Но после встречи с однокашниками, с которыми вместе шел в Советскую Гавань, как-то стало легче, неприятный осадок от исповеди моего постояльца несколько растворился. В 20 ч.45 мин. снялись со швартовов, отошли на рейд и встали на якорь в гавани, а в 22 ч.55 мин. снялись с якоря и пошли по назначению, в порт Отомари. На ходовую вахту заступил помощник старший лейтенант Тимашевский. Малые охотники и торпедные катера некоторое время нас сопровождали. Голяхов даже устроил тренировку - выходил на “Гижигу” в торпедную атаку, конечно учебную. ИЗ АРХИВОВ (ЦВМА, ф.2450, оп.4, д.143(12),л.5) Шифрограмма командующего ТОФ адмирала Юмашева командующему СТОФ вице-адмиралу Андрееву. N 12146 от 28 августа 1945г. Совместно с командующим 16 А 2ДВФ оккупировать острова Итурупп и Кунасири, создав на них плацдарм для оккупации островов Малой Курильской гряды. На острова перевезти 355 стрелковую дивизию 87 СК 1ДВФ, 113 СБр и пушечный полк. Погрузку частей произвести в порту Отомари. Из состава 355 СД два полка высадить на остров Итурупп, один полк - на остров Кунасири. После оккупации этих островов частями 113 Сбр осмотреть и оккупировать острова Малой Курильской гряды: Сусио-Сима, Акиюри-Сима, Юру-Сима, Харакару-Сима, Сибоцу-Сима, Тараку-Сима и Тодо-Сима. Для проведения операции дополнительно выделяются: СКР типа “Ф” N 6, ТЩ ТЩ типа “АМ” NN 273,274, два ДС для пехоты, три ТДС, транспорта “Всеволод Сибирцев”, “Сталинград”, “Находка” и “Новосибирск”. Командование операцией возлагается на Вас. Вам необходимо: установить связь с командиром 87 СК и решить все вопросы; перевезти выделенный отряд из Маока в Отомари, обеспечив надежную проводку за тралами; закончить операцию к 3 сентября 1945 г. Не ведая об этой шифрограмме, мы шли в Отомари. В 4 ч. 29 августа вошли в пролив Лаперуза. Около пяти часов утра, когда начало светать, увидели в разных местах пролива несколько утлых японских лодок, в основном гребных. Это японцы переправлялись с Сахалина на Хоккайдо. Мешать им не стали. В 7 ч.10 мин. на воду опустился довольно густой туман, видимость упала кабельтовых до трех, и мы очень опасались столкновения с одной из таких лодок. Нам бы, разумеется, ничего не было, мы бы даже этого могли не заметить и не ощутить, а лодка утонула бы и люди бы погибли. Так что, когда через час видимость улучшилась, мы вздохнули с облегчением: трагедий не хотелось. В заливе Анива было спокойно. Безо всяких приключений в 11 ч.57 мин. пришвартовались к стенке гавани Отомари и начали разгрузку продовольствия. Молы, пирсы и ковши нас уже не удивляли. На одном из пирсов, будем называть его Северным, находилось внушительное здание Морского вокзала и огромный крытый пакгауз, доверху набитый всевозможными тюками и тючечками - это было имущество японцев, жителей Южного Сахалина, свезенное сюда из различных мест для переправы на Хоккайдо и застрявшее здесь. В момент нашего прихода оно все было целехонькое, хотя, как уже отмечалось, Отомари был занят нашими войсками с 10 ч. 25 августа. Некоторые из моряков попытались познакомиться с содержимым упаковок, но это было немедленно пресечено. Правда, от политического начальства из Советской Гавани, оказывается, были настоятельные просьбы добыть для Политотдела хорошие стенные часы и краску в неограниченном количестве, чем наш замполит при пособничестве командира и занимался, хотя это было уже на другой день. Строевое начальство никакими просьбами нас не обременяло. Возник повод поговорить в кают-компании о степени моральной устойчивости тех и других. Старший лейтенант из особого отдела к тому времени уже убыл с корабля по своему назначению. Во второй половине дня 29-го августа в Отомари прибыло еще несколько кораблей и пара транспортов. На транспортах команды (особенно их женский состав) оказались слишком любопытны и падки на чужое имущество. Они попытались, как выражались наши военные моряки, пошуровать в нем. К вечеру пришлось выставить вооруженную охрану. Это несколько умерило пыл жаждущих. Однако пакгауз не освещался, и под покровом темноты были попытки в него проникнуть и чем-то поживиться. Что пытались взять - самим “несунам” было не видно, главное было - взять. Весь день 29-го разгружались. Сначала разгружали продовольствие у Северного пирса. В 22 ч. перешвартовались к Южному. В 9 ч.50 мин. 30-го августа перешвартовались к причалу Морского вокзала и опять разгружали продовольствие, а затем - бензин. К 19 ч.30 мин. разгрузку окончили, и к левому борту подошел сторожевик “Зарница”, на котором в Отомари из Маока прибыл штаб командира высадки десантов на Южный Сахалин и Южные Курилы капитана 1 ранга Леонова Ивана Степановича, начальника отделения подводного плаванья СТОФ, вместе с ним самим. Пришли из Маока еще пять транспортов - “Всеволод Сибирцев”, “Находка”, “Новороссийск”, “Ногин” и “Сталинград”, две десантные баржи, две танкодесантные баржи, два больших охотника - БО-309 и БО-313 и два сторожевых корабля типа фрегат - ЭК-4 и ЭК-6. Увидев БО-309, я сразу вспомнил о встрече в Маока с Борисом Ланским: - вот и он здесь! На фрегате ЭК-4, я уже знал это от кого-то, командиром БЧ-I был мой совыпускник лейтенант Железняк Шая Аронович - душа курсантской самодеятельности, а командиром БЧ-II - не только совыпускник, но и одноклассник, бывший старшиной нашего класса, лейтенант Карагодин Тимофей Ильич. Наверное и на ЭК-6 были совыпускники, но кто - я тогда не знал. Только значительно позднее, на какой-то из ветеранских встреч, выяснилось, что командиром БЧ-I там был Николай Ховрин, впоследствии – адмирал, командующий Черноморским флотом. У пирсов и на рейде стало тесновато. А пакгауз привлекал все большее и большее внимание, и тюки в нем постепенно приобретали взъерошенный вид.  Селение Торо на Южном Сахалине, 1946 г.  «Гижига» в Торо возле угольной эстакады, 1946 г. Вперед Содержание Назад
|
