Байки и рассказы

По чуть-чуть

Текст: Леонид Лялин


На гвардейском эскадренном миноносце "Безумном", постройки середины двадцатого века под флагом Командующего эскадрой с чудесами флотской организации в море шли безумные учения. Эсминец, этот плод сумеречного гения отечественного судостроения надо было давно отправить на "иголки". О капремонте здесь мечтали все, даже комингс в гальюне.
Учения на корабле шли сурово и весело. Если говорят, что ученье - свет, то морские учения - это конец света! Приему очередной курсовой задачи очумелой проверяющей комиссией эскадры не мог помешать даже штормовой враждебно-суровый норд-вест с ароматом флотского ненастья.
Эсминец в хрипе и лязге железа острым форштевнем резал грязные воды Балтийского моря, которое ежеминутно показывало свою беспощадную власть над людьми. Старый корабль борозды не портил, правда и пахал не глубоко.
Бушующее родное море, позабыв, что оно родное, дышало штормом. За бортом корабля было холодно и отчаянно, и казалось, что сам крепкий ветер, болезненно бьющийся о надстройки корабля, озяб и рвался в боевую рубку погреться. В реве густеющей морской стихии как бы слышался сумасшедший смех капитана Летучего Голландца. Седые гребни волн яростно разбивались друг о друга и рассыпались алмазной крошкой, залепливая толстые иллюминаторы хрустальными брызгами.
Бесконечное море роптало и гудело с затаенной угрозой. Небо было низким и соленым. Дикий ветер холодили душу. Шторм будто обижался, что люди на корабле не замечали его добросовестных усилий. На ум приходила благородная вязь сонетов из "Лузиады" португальца Камоэнса.
Порывы ветра были так страшны,
Что погребли б средь яростного лона,
Горой вздымающейся глубины,
Огромнейшую башню Вавилона…
Командир потрепанного эсминца капитан 2 ранга, по прозвищу Флинт, зябко ежившись от вида погоды, вкрадчиво, как кошка шагал по палубе слабо освещенной боевой рубки и периодически смотрел в окуляры бинокля. О его удали ходили легенды, а проделки в базовом ресторане "Зеркальный" разбирались на парткомиссии флота.
Кавторанга был небольшого роста крепким сорокалетним мужиком, привыкшим к морю, любившим свое дело и океанские просторы. Корабельная служба, разделенная на морские походы, хорошо проехалась по его нему, отняв здоровье и оставив седые отметины. Грубоватое и в то же время философски-спокойное лицо Флинта становилось все более напряженным и сосредоточенным по мере того, как тяжелые волны все чаще и чаще перекатывались через борт эсминца, подбираясь к ходовому мостику.
Все мысли командира сводились к учениям. От него исходили сила и вдохновение. Служил он с такой одержимостью, с какой игрок играет, а пьяница - пьет. Он радовался, когда нервы были до предела натянуты, и надо было принять одно единственно, но правильное решение.
Власть на корабле, этой частички Родины, кэп имел неограниченную. Если что, мог без суда и следствия от имени Верховного Совета и Советского Правительства за невыполнение своего приказания любого расстрелять и выбросить с колосниками на ногах за борт.
Суровый на вид, Флинт в душе был романтиком. Мог говорить о своем корабле восторженно, с любовью, как иные говорят о хороших женщинах. Романтика на флоте, что триппер, пока не переболеешь – не успокоишься. Зато когда мужика охватывал гнев, то он мог наступить на свое мужское естество и поджечь корабль для выполнения поставленной боевой задачи. Орал тогда кэп на подчиненных как ревун, не имея ограничителей и меры. Глотка у него была луженая. Мог перекричать не только свой экипаж, но и шторм.
Чесоточно поскрябавши спину о стойку локатора, капитан 2 ранга некстати вспомнил инструктаж в штабе эскадры перед походом, где флагманские специалисты лезли во все его дыры с отеческой "помощью". Друзья, что хуже врагов были готовы от "любви" к нему расцеловать до крови его маковку. Командир провел ладонью по лицу, словно стирая дурные видения, и про себя выругался.
На забытый богом и людьми корабль с наглухо задранными люками и броняшками обрушивалась вся сила напряженно дышащей стихии. Качало так, что шпигаты окунались в море, и забортная вода не успевала скатываться за борт. Трещали леера. Плохо закрепленная мокрая парусина на шлюпке правого спардека, подхватываемая ветром громко хлопала, как голая задница боцмана о банную лавку.
Ситуация лишний раз доказывала флотскую аксиому - в шторм вечером боишься, что умрешь, а утром стоя перед старпомом жалеешь, что не умер вечером.
В боевой рубке было разлито штормовое благолепие. Болезненно стонал компас, нервно ему подвывал в штурманской загородке автопрокладчик. Чуть заметным кладбищенским сиянием светились лампочки пожарной сигнализации. В пульсирующем сумраке радиолокатор гудел нечеловеческим голосом что-то нечленораздельное с оттенком мата.
Штурвальное колесо в руках рулевого матроса недовольно издавало звуки несмазанной телеги, а корабельная холодильная установка сексуально стонала в низах. Пахло электричеством. Вытяжная вентиляция в отсеках крыла всех так, что порой было неслышно ни шума моря, ни человеческого голоса.
Злые наплывы тревоги пробивались через стекла иллюминаторов. В клюзах корабля жалобно скрипели и терлись друг об друга ржавые якорные цепи, закрепленные стопорами по-походному. Надувшиеся ветром параболические антенны на мачтах, скрепя решетками с жалобным плачем гнулись к бортам в ритм качки.
Палуба ходила под ногами, как живая. Мокрый флаг Командующего эскадры на гафеле стальной фок-мачты трепетался бесполезным гневом, как его уставшее сердце. Сотрясая грозовые тучи, эсминец трубно ревел любовную песню боевой подготовке, с трудом отталкиваясь от своего кривого кильватерного следа.
Штурман корабля, а по-старинному - шкипер с безумными глазами в своей выгородке затаился, как корабельная крыса в кармане. Он был готов в любую минуту слинять от большого начальства на крыло мостика. На переборке весел веселый плакат "Штурман! Помни! Корабль у стенки - штурман на берегу! Корабль на берегу - штурман у стенки! "
Лампочка над небольшим штурманским столиком, словно робея и не веря в свои силы, источала слабый свет. Кривая, будто пьяная линия штурманской прокладки, воплощала собой тоску и печаль. Лежа животом на небольшом штурманском столике, освещенным магическим кругом с пришпиленной на нем морской картой штурман нервно почесывал циркулем за ухом.
Он озадачено нюхал лоцию Балтийского моря и пытался по счислению найти место корабля в бушующем море, но ему мешали склонение, девиация и очередная овуляция.
Вахтенный начальник, молодой лейтенант с неиспользованным презервативом в кармане стоял рядом с командиром на ГКП, главном командном пункте и судорожно ковырялся в своих мозгах, вспоминая статьи Корабельного Устава. Он с гордым лицом нервно пытался вспомнить силуэты иностранных кораблей, порочно листая страницы потрепанных ППСС—правил предупреждения столкновения судов в море, но кроме баб из базового ресторана "Дельфин" в голову ему ничего не лезло. В боевой рубки тонкий аромат потных мужских тел пьянил его больше чем кружка спирта.
Шторм веселил уставшее сердце корабля. В море без перерыва на обед шла война. Война погоды с морской стихией. Со шведского острова Готланд мерзопакостно дул темный ветер, который морщил потные иллюминаторы. Из проливной зоны, отделяющий Скандинавский полуостров от Европы дул мерзкий сквозняк.
Черное вспухшее водой небо погрязло в свинцовых радиоактивных тучах жидкого ненастья. По нему нервно неслись тяжелые низкие клочковатые облака, цепляясь за буруны волн. Палуба, щедро политая соленой водой балтийских волн, предательски вибрировала, как грудь корабельного химика во время его оргазма.
Топы мачт вместе с антеннами выписывал в воздухе различные петли и немыслимые тульские кренделя. Тонко всхлипывала неспособная двигаться переборка, плескались и нетерпеливо рвались в задраенные иллюминаторы буруны соленых волн. Шторм трепал корабль, как заяц барабан и готов был трясти не только эсминец, но и берега нашей Советской Родины.
Начали подавать признаки жизни не принайтованные вещи, и слышался жалобный плач чугунных кнехтов, которые от всеобщего напряжения гнулись в дугу. В них звучал призыв о помощи. Пустая бутылка из-под выпитого спирта, как живая, каталась взад и вперед в каюте начальника РТС.
Тоска, словно триппер разъедала боевую рубку – сердце корабля, а так же барбеты артиллерийских установок и трубы торпедных аппаратов. На баке эсминца зябко ежилась носовая артиллерийская башня, а с пусковой установки зенитного ракетного комплекса капали слезы. Слезы счастья предстоящего боя. На корабле оружия для смерти было много, а вот условий для жизни - мало.
Водная гладь старинного, темного и тяжелого моря кипела, как чайник. Волны шумно, нагоняли друг друга и рассыпались в виде пены от шампуня. В небе на низкой высоте, как ни в чем не бывало, гадили чайки и альбатросы, по приданию символизирующие души погибших моряков.
Качка ощущалась приличная. Было ощущение, будто погода гонялась по морю за кораблями и злобно рвала их борта, но экипаж советского эсминца на своих боевых постах этого не видел, а "звал ихтиандра", то есть, попросту блевал.
Рев природной стихии сливался со звуком трубного голоса Командующего эскадрой, который добрым матом периодически подправлял нервные действия командира. Ходовая рубка жирная от служивого пота, как банка тушенки, ходила ходуном и была пропитана элементами военного юмора и здоровым флотским матом.

Адмирал, развалившись в командирском кресле с угрюмым видом и массивной вставной челюстью, которая говорила о его твердом и неукротимом характере, периодически зло комментировал эволюции командира, который служил не по логике, а по парадоксу.
Жилистый, как бы сказали женщины хлесткий Флинт моргая ушами, олицетворял собой капитана пиратской шхуны. Он твердо стоял в рубке, как скала в бушующем море. Было ощущение, что он невольно подпирал переборку рубки корабля, как бы помогая ему перевалить через очередную волну.
Широко расставив ноги и уверенно держась за ограждение потного эхолота, хмурый как "очко" в гальюне капитан 2 ранга пристально всматривался в бинокль. Живые серые глаза, прищурясь, в очередной раз быстро и требовательно окинули небо и горизонт. На лице офицера застыла маска твердого энуреза, и чтобы её как-то сгладить командир скомандовал.
- На румбе!
- Есть на румбе! - стоя у штурвала, тут же не свистя ухом, отрепетовал возбужденный штормовой погодой рулевой.
От водяных валов, стоящих водопадом вокруг боевой рубки было страшно жутко, но, завязав свой мандраж морским узлом, матрос потными ручонками твердо вцепился в штурвальное колесо.
- Курс?
- Курс девяносто! - чуть не падая в обморок от обожания командира, доложил рулевой, тревожно вглядываясь в круглую картушку компаса, разделенную на румбы и градусы.
Матрос, пытаясь слиться со штурвальным колесом, слегка пошевелил для приличия рукоятки, косясь на вахтенного начальника зарождающейся плешью. Ему чертовски хотелось забыть всё, послать всех к чертовой матери. От крутой качки поблевать в гальюне, а потом с чувством исполненного долга забраться в теплую койку и лечь спать.
- Вправо не ходить, растяпа! – не по-уставному одернул командир рулевого металлически-звучным голосом с напористыми командными интонациями полового неудовлетворения.
- Есть, вправо не ходить! - стараясь щегольнуть своим баском, быстро откликнулся рулевой, раскачиваясь как ведро в проруби в такт качке.
- Так держать, мамкина сиська!
- Есть, так держать!
Экипаж корабля состоял отнюдь не из молокососов. Это были еще те прохиндеи, у каждого из которых за плечами был ни один боевой поход в открытом море. Эсминец с трудом полз наверх очередной водной горы и, накренившись, падал в пустоту, сотрясаясь каждой броневой плитой от ударов волн и зарываясь носом в водяной стог.
Море бурлило от ударов лопастей винтов. Борта, побитые морем и потные переборки, перед выходом в море впопыхах покрашенные по ржавчине ядовитым алым суриком дребезжали от работы "движков" корабля, как стекла во время дождя. С них капала вечность.
В боевой рубке корабля продолжал стоять, как болт в стакане, стойкий вонючий запах вечных недостатков и не устраненных замечаний. Счетчик лага, отплясывая "Яблочко", показывал температуру пота тещи командира. Тахометры дизелей, сияя голубым фосфором, предательски дрожали. Нактоуз дремлющего компаса похотливо стонал, будто обиженный на людей.
- Боцман!
- Есть боцман!
- Проверить штормовые крепления!
- Есть проверить штормовые крепления! - боцман с раздавленным службой лицом, квакает кадыком, будто проглатывает команду.
Сразу отсыревший он с молчаливой обреченностью вразвалочку уходит на насквозь продуваемую дождливым ветром верхнюю палубу, чтобы от шпиля до кормового флагштока осмотреть и подтянуть крепежные снасти, узлы и талрепы.
По соседству в строю ордера солидно шел флагманский краснознаменный крейсер
"Октябрьская революция", эта легендарная "Октябрина", которая неожиданно загудела так громогласно, что сигнальщик покачнувшись, чуть не упал из "вороньего гнезда" - сигнального мостика корабля. Спасло его то, что он успел схватиться за фалы сигнальных флажков.
Принимал учебно-боевую задачу сам Командующий эскадры. У огромного, как горный утес саблезубого контр-адмирала, любимое выражение было "чтобы понять море, надо им жить!" Он был мужиком решительным, крутым и самобытным, знающим корабельную жизнь не по учебникам, а по морям и океанам, где прошел ни одну тысячу миль.
Адмирал был с "кнехтом" в голове, требователен, и служить с ним было нелегко. Он любил с людьми как следует разбираться, а потом наказывать, кого попало. Вид у него был надменный и шикарный, как помесь ньюфаундленда с попугаем. Это, наверное, про него Баратынский писал в свое время: "Была ему звездная книга ясна и с ним говорила морская волна".
Вожачок, так все звали Командующего, постоянно всем повторял при случае и без оного: Пока все узнали, что я в лейтенантские годы упал с ходового мостика крейсера "Пожарский" я стал адмиралом.
На корабле была ситуация, как в трамвае, когда у кого-то сперли кошелек и все хором обезумевши, кричали во весь опор: "Держите вора!". Все были испуганно задумчивые, но бегали, будто их клюнул в задницу баклан, стараясь рассосаться по кораблю, как кровоподтек.
Одни, "шхерелись" от комиссии по укромным уголкам и пайолом, другие с умным лицом отбрехивались на своих боевых постах перед проверяющей комиссией всякого рода бумагами и документацией. Отчитывались. Все старались сделать умный вид готовности выполнить любую чумную вводную командования.
События происходили в легендарные времена, когда главным на флоте было не боевая подготовка, а наличие оправдательных бумаг. Чем больше бумаг – тем чище что? Правильно – интимное место! Главный лозунг боевой подготовки был "Противника бумажками затрем!" В ходовой рубке хватало бездельников из штаба эскадры, которые решили "проветриться" от штабной пыли, а так же получить справку на надбавку за "морские".
Адмирал с истомленным и осунувшимся лицом, отдающей синевой непогожего дня обходил командные пункты. Подойдя к кормовому спаренному зенитному пулемету спрашивает морского служителя. Так называли триста лет назад матросов.
- Сынок! Какую боевую задачу поставил тебе командир, какое напутствие дал?
- Не прое..… просри пулемет, фуфел! – четко отвечает моряк.
Вот написал с некоторой иронией о приеме очередной курсовой задачи на корабле и подумал, а ведь корабельные офицеры – это необыкновенные, с детской чистотой сердец люди, соединяющие хладнокровную отвагу с житейской мудростью!
Сами посудите. Месяцы без берега и нормальной половой семейной жизни в замкнутом ограниченном пространстве корабля в небольшом человеческом коллективе, где каждый прыщ на лице товарища становится, как родной. На военном корабле каждый знает друг о друге всё - характер, семью и любовницу, увлечения и триппер, горести и радости. Кто что ест, пьет, кого и как "любит".
Недостатки и маленькие слабости каждого не замечаемые в обычной жизни в походе в сто крат преувеличиваются и становятся командирскими проблемами. Люди, как спички, чуть заденешь – они и вспыхивают. В походе экипаж постоянно сопровождают одни и те же боевые посты с ограниченным жизненным пространством и шкалами приборов, напоминающие человеческие лица, и лица похожие на старые изношенные приборы.
Вахты четыре через четыре при спокойном и штормовом море, когда твердь палубы уходит вниз в бездну, а борщ, съеденный за обедом, наоборот пытается лезть наружу через уши и нос, посмотреть, мол, что это делается на белом свете. Плюс к этому куча заморочек от неуёмного начальства.
Тревоги, авралы, учения и тренировки и опять тревоги, авралы, учения, тренировки и "вечные приборки", сдачи курсовых и специальных задач. Все называется учебным, но люди действуют как в настоящем бою. Об учебном режиме знают только на главном командном посту.
Вся жизнь на "железе" в различных электрических и магнитных полях, после чего заворачиваются не только мозги в трубочку, но и "гвардеец" начинает смотреть на полшестого, а мужские "колокольчики-бубенчики" звенят, как будильник. А как вам понравятся вводные командира, когда не знаешь плакать или смеяться? Это только маленькая толика того, что донимает моряка в плавании. Здесь нужен бетонный характер.
Службу на флоте можно сравнять с многомесячным полетом космонавтов черти знает, где и куда. Тем и другим выйти с корабля нельзя и спрятаться друг от друга не куда. Надеется не на кого, кроме, как на себя и своего товарища по экипажу. Все свое ношу с собой! Но, что парадоксально – космонавтам почет, уважение и любовь начальства, а моряков начальство ежедневно дерет как мочало в бане.
На одном голом романтизме это мужское дело не вытянуть! Здесь надо быть просто до безумия чокнутым или влюбленным до самозабвения в свое дело, не показывая это другим и самому в это не веря. Морская служба офицеру дает минутное наслаждение, возлагает на него большие обязанности и пожизненные неприятности. Корабельный офицер – это не специальность, а диагноз! "Корабелы", военные моряки плавсостава - это святые люди, обладающие всеми качествами Иисуса, только разве что босиком не бегающие по поверхности моря…
2
- Справа, курсовой сто сорок по компасу вижу НПО! Дистанция примерно… - докладывает вахтенный командиру, стараясь придать своему голосу уверенный тон
- Вахтенный! Не умничай, ты пальцем покажи! - сразу же приготовившись к воинским страданиям, Флинт делает замечание офицеру и переспрашивает. - Чего видишь?
- Курсовой сто сорок, вижу неопознанный плавающий объект! - с жизнерадостным лицом дауна расшифровывает салага и чешет в своей сразу вспотевшей промежности.
- Не понял?! - недовольно реагирует командир, так как ничто не портит его настроение, как умничанье подчиненных и присутствие на мостике большого начальника. - Классифицировать цель!
- Крейсер неизвестной национальности! - не на секунду не задумываясь, докладывает лейтенант, впиваясь нервными окончаниями глаз в окуляры бинокля, и радостно добавляет.
- Пеленг идет на корму! Удрать хочет, сука! - не по-уставному докладывает вахтенный и смотрит на командира, будто он персонально виноват в происходящем.
- Ага! Крейсер? - удовлетворенно хмыкает Флинт, тоже вооружив глаза стеклами бинокля. - Посмотрим, что за пробл..дь там шляется.
Он хочет, как на пиратской каравелле скомандовать "На два локтя вправо!", но, посмотрев через плечо на нахохлившегося Адмирала, командует рулевому.
- Право на борт!
- Есть право на борт! Руль право на борту!
- Курс сто сорок! Полный вперед! - командир чувствует себя охотником, идущим по следу зверя, такой же азарт и охотничье вдохновение.
- Сей секунд! - не по-уставному брякает рулевой с вспотевшими подмышками, но, опомнившись, репетует. - Есть курс сто сорок!
Матрос делает свое лицо на сто сорок градусов, лихо закручивает штурвальное колесо вправо и через некоторое время докладывает.
- Курс сто сорок!
В его действиях чувствуются восторг и радость. Чему радуешься, баклан? - мудро думает командир и грустно улыбается. Он то знает, что сейчас многим на корабле небо покажется в овчинку. Море дает просраться всем. Идут доклады об обнаружении "противника" на эскадру, потом на флот. Подойдя к компасу, командир нетерпеливо следит, как движется его картушка.
- Сигнальщики, еб-ть!
- Есть, сигнальщики!
- Усилить наблюдение!
- Есть усилить наблюдение!
Командир снова берет в руки бинокль, прилипает к окулярам, пытаясь сам рассмотреть в сырой мгле "крейсер неизвестной национальности". Барометр продолжает падать в бездну. В кэпе начинает подниматься раздражение.
- Объявить боевую тревогу! Ход самый полный! Докладывать пеленг через тридцать секунд! Рассчитать дистанцию до цели! - лихо командует Флинт, разгоняя кровь подчиненным, и по мальчишески радостно подмигивает вахтенному офицеру.
- Ну что? Понеслась звезда по кочкам?
Командир, набрав в рот говна уже готов дальше подавать команду за командой, которые будут сыпаться из него, как "горох" из-под барана. Над кэпом незримо возникает святой дух адмирала Макарова, грозно гремя хрестоматийным девизом "Помни войну!"
Море продолжает вздыматься очередным каскадом свинцовых штормовых волн, хлестая борта эсминца солеными плетьми. Корабль, поворачиваясь на крутой волне, вздрагивает всем своим поношенным корпусом и ухает правым бортом вниз с ощущением летящего геморроя в пропасть. Кренясь и раскачиваясь, начинает, как боров неторопливо переваливаться с боку на бок, по принципу никто от нас никуда не денется - догоним и всех порвем на портянки. Остервенелый ветер пытается сбить топы мачт, безумствуя, как боцман на дучке гальюна при очередном запоре.
Корабль ложится на дугу большого круга и начинает играть со встречным ветром - кто кого. Стонут, как нервы ревматические шпангоуты, бимсы и переборки. Паротурбинная установка начинает надрывно стонать, будто при внематочных родах. Вовсю начинает фонить врубленная в активном режиме гидролокация, будто её насилует весь экипаж корабля.
Младший штурманенок, спокойный и тихий как катафалк, расставив свои крепкие ноги на вспотевшей палубе, разворачивает рукоятками аппаратуры тугие сетки антенн в сторону "противника". Собрав глаза в пучок, внимательно начинает следить за серебристой отметкой на экране спящего радара. Зеленоватая подсветка сонара делает его лицо, как у утопленника.
- Есть объявить боевую тревогу! - с выражением не рассуждающей преданности, репетует дискантом вахтенный офицер, хотя про себя думает. - Нам татарам все равно! Что наступать бежать, что отступать бежать! Все равно - бежать! Тревога, так тревога, мать вашу так!
Перед тем, как, не задумываясь объявить тревогу, лейтенант предваряет её тремя короткими тревожными звонками. Берет в руки "банан" КГС - корабельной громкоговорящей связи "Каштан" и на последнем выдохе ревуна приглашает всех на эшафот.
- Боевая тревога! По местам стоять! К бою приготовиться!
Командные слова грохочут, как призыв к Страшному суду. Громкость репродукторов, размещенных на переборках по всему эсминцу такая, что от звука динамиков начинают дребезжать плафоны в светильниках и отлетать слоями краска, словно жахает главный крейсерский калибр.
Команды из трансляции, жалят в задницу штурмана, склонившегося в своем ящике над автопрокладчиком. От неожиданности он чуть не разбивает последний на корабле секундомер.
Тревога тревожной ланью начинает скакать от юта до кормы по всем укромным уголкам и лабиринтам отсеков броневого корпуса корабля, раскачивающегося на похмельных волнах.
Подымая мертвых, приказ взрывной волной проникает во все отсеки. Очумело врывается в кубрики, где начинаются судорожная путаница одеваний матросов свободной боевой смены в чужие бушлаты.
Звучат хлопанье рундуков, задраивание иллюминаторов и гром мата старшин и мичманов. Не обходится без тумаков и синяков. Десятки людей, будто объевшись скипидара, бросаются по боевому расписанию к дверям, горловинам и люкам, взлетают по трапам вверх, падают вниз. Корабль вздрагивает от открывания и задрайки десятков дверей и люков.
Трещат трапы под ботинками матросов, которые чтобы не сломать друг другу шеи бегут в корму - по левому борту, а в нос – по правому, по правобортным трапам - вверх, а по левобортным – вниз. Грохот. Треск. Крики. Мат. Ура! Напряжение достигает пределов, как при оргазме. На ум приходят слова поэта из Каретного переулка.
Вот развернулся боком флагманский фрегат,
И левый борт окрасился дымами.
Ответный залп – на глаз и наугад,
Вдали пожар и смерть! Удача с нами!
Матросы включают боевую аппаратуру на своих постах в боевой режим. Башни артустановок начинают вращаться во все стороны с немым вопросом - Где эта проклять, что не дает служить спокойно? С корабельных постов на командные пункты начинают сыпаться пулеметной очередью доклады.
- Боевой пост... к бою готов!
- Группа управления... к бою готова!
- Боевая часть два к бою готова! – докладывает "бычок", который начинает пахнуть чертом, зная, что сейчас поступит с главного командного пункта очередная команда, думает о себе - Как пионер - всегда готов! Осталось только штаны снять!
- Корабль на боевом курсе! - поворачивая голову в сторону командира, радостно и уверенно докладывает рулевой.
- Старпома ко мне!!! - командир, которому от морской службы доставалось так же как службе от него выхватывает у вахтенного офицера "банан" "Каштана" и начинает грохотать, как залпы башен главного калибра крейсера.
- Всех командиров БЧ на мостик! - над боевыми постами повисает вязкой пеленой мать-перемать и начинается веселая русская кадриль.
- Радиометристы, ядрена корень! Что затихли, как опарыши? Сопли не жевать! Сопровождать цель.
- Есть сопли не жевать и сопровождать цель! – бодро отвечают командиру "короли эфира" и влипают своими "кошачьими" глазами в экраны радиолокационных станций.
- Механик! Увеличить обороты! – свирепо орет капитан 2 ранга, из-под пилотки, которой начинают капать жидкие мозги.
- Есть увеличить обороты! - голосом старого черта глюкает стармех корабля , а по старинному – "дед" с исполнительным выражением лица маремана, которому все по барабану.
Он берется за ручку машинного телеграфа, резко и решительно дергает её вперед. Стрелка, как ужаленная, звеня, бежит по желтому циферблату и прихватывает защелкой палец вахтенного, который, очарованно слушая командира, не следит за своими шаловливыми ручонками. Брызжет кровь как из-под поросенка.
Все в ступоре, не зная плакать или смеяться. "Раненого" измазанного до трусов в зеленке уносят на носилках, как получившего ранение на поле брани. Машинный телеграф приостанавливает свое движение на положении "средний" и с места коротким броском прыгает на риску "полный вперед". Корабль начинает преследовать "крейсер", как совесть убийцу.
- ГКП - акустик!
- Есть акустик! - слышится из гидроакустической рубки.
- Прослушать горизонт! Доложить пеленг и дистанцию!
- Есть прослушать горизонт! - акустик поправляет наушники и начинает с лаской щупать горизонт, как лобок любимой девушки.
- Дистанция до цели… Пеленг на цель… Пеленг не меняется! – вертясь во все стороны со скоростью лейтенантского сперматозоида, докладывает гидроакустик.
- Штурман!
- Есть, штурман! - кораблеводитель в штурманском ящике с циркулем в зубах опять вздрагивает, как от удара электрическим током и чуть не проглатывает циркуль, зажатый в зубах.
- Местонахождение! Опережение тридцать секунд! Время пошло!
- Есть, опережение тридцать секунд! - репетует штурман, и нервно одергивает темно-синий китель. - Минуту ждать!
- Рулевой! Держать курс сто сорок!
- Есть держать курс сто сорок! - и через пару секунд. - Курс сто сорок!
- Командиру БЧ два начать стрельбу!
- Носовая батарея! Правый борт тридцать! По цели… Снаряд… Заряд боевой! Товсь! - командует артиллеристам носовой батареи, по-старинному - плутонга "бычок", которого сразу же осеняет дух Ушакова и Сенявина.
Облаяв всех кого можно, он смотрит в желтый окуляр пеленгатора на черную визирную линию. Комендоры, оседлав стальные сидения артустановок, влипают в окуляры дальномеров, как мухи в сметану.
Артиллеристы начинают угадывать по разнообразным стрелкам и дискам приборов управления стрельбой направление и расстояние до цели. Они стараются удержать крестовины прицелов на "крейсере неизвестной национальности" - на шведском сейнере, с испуга, запутавшегося в своих рыболовных сетях.
Холодные артиллерийские стволы с тупыми дулами с любопытством смотрят на все это, и что из этого может получиться дальше. У одного из комендоров просыпается в душе червячок сомнения в принадлежности "крейсера". "Не тычи ты меня в попу соломэнкой", говорит он себе, что в переводе на общедоступный язык означает - "сомнения", которые матрос в разбросанных чувствах передает командиру башни.
- Туда, не туда! Скажут стрелять, значит стреляй! Завтра разберемся! - отбрехивается моряк, но запрашивает по громкой связи своего "бычка". - Центральный! Цель определили?
- Не забивай ерундой голову, не видно ни зги! Иди к черту и не поласкай нам мозги! - хриплым голосом динамика отвечают "сверху".
- Метристы! Дистанция?
- Сорок кабельтовых! Тридцать девять кабельтовых! - оживает радиометрист и в режиме девушки полонянки начинает отсчет до цели.
Тишина кончается на тридцать кабельтовых после команды командира боевой части на открытие огня.
- Ноль!
Щелчок микрофона "Каштана" отзывается у комендора ударом в правую челюсть. Корабль встряхивает. Носовая башня со сто миллиметровой пушкой нехотя тявкает раз, два, потом начинает методично ухать, как разбуженный филин. Краска со стволов начинает отлетать, как пух с одуванчиков. Клочья флегматизатора залепливают окуляр пеленгатора, в отсеках не успевают менять плафоны.
Снаряды, как стая задиристых воробьев быстро разлетаются по морю, усердно дырявя кипящую водную гладь, как дуршлаг. Из-под артиллерийской башни, как с заводского конвейера начинают вылетать пустые латунные гильзы, звеня как горох по верхней палубе эсминца.
Всплески взрывов, словно свищи, наблюдаются то там, то тут, то вокруг, то около.
Начинается прямо таки настоящая Цусима. Вперед, все товарищи! С богом, ура! Последний парад наступает! Может дать команду "переодеться в чистое!" - мельком думает командир.
- Недолет один кабельтов! - мрачным голосом докладывают с дальномерного поста.
- На один кабельтов вперед, шагом марш! - командует мотористам "дед", постанывая от исполнительности. - Корабль, вперед! Раз, два!
Служба начинает глупеть на глазах. Второй залп ложится левее сейнера на десять тысячных дистанции. Прекрасно!
- Право десять! – четыре всплеска, прекрасная кучность боя.
Викинги на шведском рыбацком сейнере, принятом за неопознанный плавающий объект, распятом в перекрестиях дальномеров от страха и детского изумления от бортовых залпов эсминца со страха рубят топорами сети. Ложатся в мертвый дрейф, и резво выбрасывает разноцветные флажки, как исподнее. "Мы простые рыбаки, рус не стреляй!". Потом начинают удирать, вертя кормой и роняя за корму свежие какашки. Резво звучит третья серия выстрелов.
К счастью для всех, все снаряды добросовестно уходят мимо. На флоте в цель попадают только сперматозоиды! Штабные с внутренним злорадством смотрят на происходящее, но молчат, как рыба об лед.
- Дробь! – командир бэ-чэ два командует окончание стрельбы. - Башни в сектор! Орудия на ноль!
Печальной птицей Пеленгас свистит над морем последний снаряд. Стрельба прекращается, наводчики освобождают нажатые педали стрельбы. Орудия разворачиваются в исходное положение, катятся по горизонту, срывают ограничительные стопора и своими стволами упираются в боевую рубку. На мостике становится тоскливо. Тишина, затоптав присутствующих, прячется за гидроакустической станцией. Неожиданно звучит голос гидроакустика.
- Слышу шум винтов! Эхо пеленг шестьдесят! Предполагаю – подводная лодка!
Этого еще не хватало в нашем борще… - успевает подумать командир и на полуавтомате командует низким голосом со звериным оттенком.
- Минера, ети его бабушку, на мостик!
Среди наскипидаренного ажиотажа на ГКП в дугу большого круга в позе "девочка у акушера" влетает, как разрывная мина взлохмаченный старший минер корабля. Ему, как и всем хочется пострелять и проявить себя перед Адмиралом.
- Товарищ командир! Разрешите стрельнуть? Мы им покажем кузькину мать! - вылазя горшком перед кэпом, скороговоркой выпаливает перенашатыреный командир БЧ-3 со следами беспробудного пьянства на волевом лице.
Главный минноторпедер корабля в состоянии эмоциональной вздрюченности, полон решимости. Он собран и подтянут, отлично выбрит и как полагается минеру, с большого бодуна. Факел выхлопа на мгновения тушит лампочки пожарной сигнализации. Служит он по принципу: вспотел – покажись начальнику! Ему хочется незамедлительных действий и сложностей, чтобы их решать прямо на глазах Адмирала, быть им оцененным и поощренным за усердие. Вообще то его службу должен оценивать военный прокурор, а "поощрять" за разбитые женские сердца - суд женсовета.
- Хочешь и молчишь? - командир хочет как бы шуткануть юмором висельника, но "румын" понимает это как разрешение на торпедную атаку и быстро-быстро по-молодецки командует в КГС.
- Внимание! Торпедная атака! Обе машины, полный вперед! - командиру БЧ-3 не терпится показать класс.
Эсминец, взревев турбинами, как угорелый несется противолодочным зигзагом в точку залпа, кренясь до самой палубы на поворотах.
- Пеленг шестьдесят! Носовые аппараты, товсь! - командует "бычок" с бешенным взглядом пирата Карибского моря.
- Есть, товсь! - быстро репетуют торпедисты в ларингофоны и быстро разворачивают трубы торпедных аппаратов в сторону "противника".
- Аппараты пли! - не секунды не раздумывая, решительно, как Александр Маринеско, в боевом экстазе командует командир боевой части и мертво, как к стакану со спиртом прилипает глазом к резинке дальномера.
Он хорошо знает, что в бою, как и во время полового акта нельзя останавливаться! Начинается мужской кордебалет. Торпедисты дергают боевые ручки аппаратов, и замирают, как мухи в янтаре. "В минном деле, как нигде, вся загвоздка - в щеколде". Все вздрагивают. На мостике становится томно и грустно. Рубка опять наполняется тишиной, напоминающей полночный кладбищенский покой.
Адмирал с недоумением подымает к подволоку серебряную бровь. Все присутствующие на мостике прилипают к переборкам, как мухи к гнилой селедке. Все от адмиральского молчания все застывают, как студень. Командир, привыкший к неожиданным всплескам безумной торпедной мысли и решительным действиям "бычка" начинает вконец дуреть.
- Есть, пли! - резким эхом, как зубная боль, отдается в матюгальнике "Каштан".
- Слышу шум винтов торпеды! - сделав ответственное лицо, докладывает акустик, растворившись в наушниках.
- Товарищ командир! Торпеды вышли! - добавляет он, превратившись в сплошное ухо. Общий выдох в боевой рубке - слава богу, хоть торпеды пошли. Куда? А черт их знает.
Чтобы закрепить достигнутый успех, минер, отравленный боевой тревогой командует расчетам глубинных бомб РБУ-6000.
- РБУ, товсь! - и тут же не теряя секунд, допинывает. - Пли!
Мины, взревев своими реактивными движками, как стая злых шершней уходят за борт. Море за кормой встает каскадами гор от подводных взрывов. Невдалеке всплывает косяк рыбы, принятый акустиками за "подводную лодку". Боевая рубка становится тесной от возмущенной энергетики Адмирала.
Минер становится похож на человека утонувшего в своих трусах. Штурвал рулевого начинает бить током. Чтобы хоть как то разрядить обстановку корабельный ракетчик в мокром от пота кителе, застегнутом на все крючки в раже боя тоже командует своим архаровцам.
- Внимание! Ракетная атака!
Оживает ракетная установка. Начинает вращаться пусковая балка, которая вертикально встает напротив люков ракетных погребов. Открываются люки и из недр корабля, как в фантастическом фильме медленно поднимаются вверх ракеты. Срабатывают стопора и ракета, направляемая матросами-операторами по воле "групмана" готова полететь в сторону "противника".
- Вторая батарея! - палуба в рубке становится горячей, как раскаленная сковородка. - Пуск!
Командир группы управления нажимает красную кнопку, но электрическая фаза на пусковых установках по закону подлости вырубается в самый не подходящий момент, обесточивая весь корабль и ракетный комплекс. Сельсины уходят на ноль, пусковые спаренные балки безвольно повисают, как сырые сосиски. Ощущение, что Минэнерго отключило электричество за неуплату.
- Ой, бля, - успевает сказать главный электрик.
Корабль погружается в темноту и в состоянии уныния и тоски начинает плыть как бы сам по себе. Тишина, как в публичном доме в десять часов утра. Наступает простой русский кирдык.
Адмирал, сидя орлом в командирском кресле, будто на очке гальюна, начинает свесившимся носом принюхиваться к возникшей ситуации. Безвыходность начинает оглушать. Ракетная стрельба заваливается, как мачта, сраженная неприятельским ядром.
Электрики, готовые застрелиться плачут навзрыд, их слезы заливают радар и происходит короткое замыкание у них в головах. Проверяющие офицеры зажмуриваются, готовые к адмиральскому мордобою. Бычку хоть самому снимай штаны и беги на ют наводить руками ракетные установки и подпаливать пиропатроны ракет спичками.
- Ахтыжтвоюмать! – на одном дыхании выпаливает командир. - Механик! Гад! - лязгнув зубами и подавив рефлекторное желание повесить тут же скальп электрика перед Адмиралом, командир с побелевшими от гнева ноздрями навыкат рвет удила и начинает реветь белугой.
- В бога, душу, мать, ангелов и архангелов, чертей и их родных, вдоль и поперек через семь гробов с присвистом до паел и всю дорогу по неудобному! - скороговоркой в секунды в погустевшей рубке умудряется "пропеть" Флинт, у которого простые русские слова сразу начинают отдавать матом.
- Где "напруга", ёкарный бабай? - с холерными глазами спрашивает кэп "деда", в свете фонарика ставшего похожим на вурдалака. - Куда всё девается?
- Так точно! Никак нет! - вытянувшись по стойке "Смирно", дрогнувшим голосом динамит весь мокрый и сразу позеленевший механик. - Есть!
- Не надо мне тут разжижать море своими соплями. Есть, есть - на жопе шерсть! - командир злой слюной передразнивает энергетика и косо глядя на него, начинает, сатанея изгонять бесов с корабля, да так, что от ора неожиданно заклинивает фосфорную отметку на экране локатора и корабль вдобавок слепнет.
- Ч-что это т-такое? Совсем нюх потерял. Забыл, кому служишь? - командир, бросив злой цепкий взгляд на Адмирала, с пеной изо рта наливается свекольным соком и начинает плеваться в механика не только слюной, но и говном с желчью.
- В мутный глаз тебя гнойная каракатица... Всех раком поставлю и сгною в паелах! К чертовой матери!!!!! Я тебе покажу академию и аттестацию, ты у меня получишь очередное воинское звание. Ты увидишь небо в алмазах! - разгорячено не своим голосом орет Флинт старпому, будто на мостике пиратской каравеллы.
- Всех командиров бэче, на мостик!
Голос командира, как у исполинского демона Хумбабу из ассиро-вавилонской поэмы
"Гильгамеш", начинает "волновать море, колебать землю, как потоп и сотрясать страны света…". В рубке начинает пахнуть бесовской серой. Командирские слюни льются водопадом через борт. Интенсивность мата в секунду на квадратный джоуляметр нарастает по обратной петле Гистерезиса, лишний раз, доказывая, что мат на корабле не может быть доказательством, но доказывает всё!
Табуированная тирада коротка, хлестка и кудрява, как волосы на лобке любимой женщины командира. Будь мат в открытом эфире, то любой противник от страха и ужаса давно бы обосрался и затонул.
- С-слушаюсь! Есть! С-сйчас, т-то-рищ к-командир! Бу сделано! С-сейчас, у-устраним... - шипит лицом старпом, появившийся в рубке.
От волнения старпомовские мозги вываливаются кучей дерьма на репитер компаса и складываются в коровью лепешку. Начинает пахнуть вульгарностью. Старпом чувствует сухость во рту и заикающе квакает. Хорошо понимая, что ненароком открыл ящик пандоры, он вылетает с ГКП, как реактивная мина из ракетной бомбовой установки, позабыв свои мозги в боевой рубке.
Проходят томительные минуты ожидания, которые начинают тягуче капать, как секунды в песочных часах. Через некоторое время рубка начинает наполняться командным составом, как унитаз мужской мочой - бурно, с вонью и пеной.
- Стармех! Считаю до трех, не будет напряжения - под трибунал! Три года расстрела и каждый день до смерти! Время пошло! - скрежеща и лязгая зубами, как голодный волк, командир начинает нарезать круги по тесной наэлектризованной рубке.
- Так точно! Есть! - "король дерьма и пара" в зашнурованном состоянии чернеет лицом и начинает нецензурно мычать.
Он уже готов рыдать в полный голос, ноги у него становятся ватными, и возникает ощущение, что их отгрызли корабельные крысы - ноги как бы есть, и их как бы уже нет.
- Что "Есть"? Что ты мне тут плавучий публичный дом устроил? - Флинт, как пьяный гусар в публичном доме при пожаре во время наводнения бросает "банан" Каштана в переборку, шаря глазами по рубке в поисках кого еще можно отодрать.
Хватает мегафон с желанием командира БЧ постучать по бестолковке. "Бычок" одеревенев лицом, непроизвольно втягивает голову в позвоночник и тут же кубарем скатывается по трапу в недра корабля терзать свои механизмы.
- Слушаюсь! Щас, щас устраним! - новый вахтенный офицер, внимательно принюхиваясь к словам командира, с печальными глазами изнасилованной Русалочки тоже начинает суетиться, как петух на яйцах.
В немой муке с него капает долгий пот, как помет чаек с лееров. Опять наступает тишина, как на погосте, только слышится свист ветра за иллюминатором и недовольное грозное сопенье Адмирала в правом старпомовском кресле. Корабельный колокол, прилаженный к релингу на шкафуте, как забытый приговоренный к смерти застывает эпоксидным клеем.
- Что устраним? - командир, чуть не выпадая из кителя, глюкает кадыком и реактивный очередной залп убийственной брани размазывает всех присутствующих по переборкам боевой рубки. - Свой корабль к черту устраним?
- Это все химики... - шипит носом, истоптанный командиром вахтенный, который постепенно выходит из очарования боевой тревоги.
- Что химики? - командир, покрытый злыми угрями на лице, сверкает боевой сталью зубов, пытаясь дотянуться до горла офицера, и сдавленно добавляет, - погань ты подкильная…
- Наверное, картошку опять жарят на опреснителях! - тихо встревает из-за спины штурман, с озабоченным видом крутящийся возле пеленгатора, показывающего вчерашнюю погоду.
После вкрадчивого "стука" хранитель девиации с чувством исполненного "долга" растворяется стиральным порошком в штурманской выгородке. Через секунду он продолжает, как ни в чем не бывало листать лоцию и по деловому "шагать" циркулем по бело-голубой крапленой цифрами глубин карте, нанося очередную точку нахождения корабля с кучей неувязок. Безмолвно тянутся цифры на счетчике лага. Часы на потной переборке, начинают зашкаливать и краснеть кровью командира.
- Командир БеЧе-два! Геморрой на твою голову! Где ты? Куда все пропадают? Вашу маму… люблю… - и щелк оскалом глисты в заднице. - Что у нас происходит? Сейчас я всем тут задницы развальцую!!!
Командиру бы сказать флотскую присказку "Случилась страшная беда - мы обосрались, как всегда" и успокоиться, но он продолжает возмущаться.
- Всех отправлю в паелы! Расстреляю всех к ядреной маме! - Флинт в стихийном кошмаре боевой тревоги с воем беременной андромахи непроизвольно тянется к воображаемой кобуре на поясе. Начинается лечение глистов народными средствами через "задний втулок".
Синие лампочки аварийного освещения розовеют и начинают непроизвольно мигать в решетчатых плафонах. Тишина на ГКП, наполненная военным юмором становится еще более тягучей и оглушающей. Секунды растягиваются как резинка на бюстгальтере жены командира. Боевая работа накаляется до алого цвета крови. Крови командира. Кошмар.
Всем проверяющим хочется растерзать партийное тело "бычка". Из тучи выныривает противолодочный вертолет, снижает и зависает над кормой, как сопля в стакане с вопросом на гарготе - Помощь не нужна?
Снабженец тем временем начинает думать, как можно списать пятьдесят литров технического спирта, две куртки–альпака, сервиз из кают-компании, кормовую шлюпку и пропавший год назад бинокль под эту "аварийную ситуацию".
Через некоторое время пропавшую "фазу" находят у химиков, у которых на опреснителях от перенапряжения полетели все пакетники, чуть не сотворив пожар. Начинают искать предохранители. Сразу не находят. Найдя предохранители, но они оказываются не того номинала. Посылают за другими. Пока рыщут по кораблю, инженер БЧ-2 вместо предохранителей наматывает на "ножи" рубильника медную проволоку с палец толщиной, рассуждая - если вы хотите сорок первый год, то я вам сейчас устрою маленький Сталинград.
- Где химик?
Ищут химика по прозвищу "Противогаз", который знает только три основных закона. Больше морда - больше маска. Больше шашка - больше дыма. Куда ветер - туда и дым.
- Я тут! - с печальным видом одинокой клизмы в заднице и бордовым лицом
Про него тут же забывают и начинают искать артиллерийского "бычка", которого находят в дальномерном посту с таблицами артиллерийской стрельбы. Тут же насильно водружают к ПУРО - приборам управления стрельбой ракетным оружием. Ругань в боевой рубке входит в привычное русло. Боевая обстановка постепенно нормализуется, утрясается и налаживается. Нет лучшей музыки для уха корабельного офицера, чем уверенный командирский мат на мостике корабля. "бычок" с отличным настроением начинает действовать-злодействовать.
- Внимание! Ракетная атака! Кормовая батарея! Товсь! - командует он и через несколько секунд звучит команда для красной кнопки.
- Пуск!
Возрождаются половецкие пляски, после чего корпус корабля нервно вздрагивает. С кормовой пусковой установки вырываются два огненных языка. Оглушив всех кого можно, рев ракетных движков начинает стелиться по поверхности моря, недовольно рассеиваясь в низких тучах и уходя в шпигаты.
Учебная ракета сдув маршевыми двигателями черных фрегатов с крючковатыми клювами с надстроек, делает "горку". Обнаружив "цель", ныряет вниз к воде и с легким сердцем летит в сейнер "Шведский комсомолец" - этот "крейсер неизвестной национальности" с дуру болтающийся рядом с советским полигоном.
Зевак сдувает с ходового мостика, будто крошки со стола. Противолодочный вертолет прячется за горизонт. У всего юморного экипажа начинают играть фанфары. Знай наших! Все просрем, но флот не опозорим! Это вам не граблями в носу ковыряться, а Родину защищать! Есть такая профессия для настоящих мужчин!
- Словом так! И не иначе! - с видом повешенного именинника удовлетворенно добавляет командир, поправляя мошонку в штанах. - И в хвост и в гриву и морскую мать... Пусть не болтается рядом с нами зелень подкильная! - гордо добавляет он.
- Так - не так, перетакивать не будем! - Адмирал, не глядя, протягивает руку, из которой вахтенный офицер молча забирает бинокль и, захоронив злость в глубине души, нервно вытирает потную шею.
- Хоронить нечего! Все! Хорош девочек пугать голой жопой, стреляльщики хреновы! Пельмени разлепить, дым в трубу, дрова - в исходное! - недовольно посмотрев на корабельные часы, распятые моряками к переборке и оглядев всех присутствующих на ГКП, Адмирал кратко добавляет.
- В базу! - и тяжелым ровным шагом выходит из боевой рубки.
Старпом, от нервов екая на всю рубку увеличенной селезенкой, тихо бросает через плечо командиру:
- Ну, сейчас начнется эротика, мать её ети…
- Эротика - это когда ты занимаешься любовью, - зло замечает командир. - А когда тебя пялят во все дырки и щели - это, дорогой, порнография.
3
К вечеру боевая работа и дрючка личного состава на корабле завершается. Постепенно утихает штормовая погода и мат. Волны успокаиваются и уставший корабль огибает мыс Скалистый с клетчатым маяком на выдутой ветрами скале.
Эсминец, раздвигая форштевнем воду в гавани на две равные половины, медленно подходит к родному разбитому пирсу. Бурлит за кормой винт - машины отрабатывают задний ход, гася инерцию.
- Баковым - на бак, ютовым на ют! - звучит команда старпома.
Из-за туч выглядывает солнце. Эсминец разворачивается и, почесываясь резиновыми кранцами о борта соседних кораблей втискивается в невеликое свободное пространство между стоящими братьями по оружию.
- Отдать кормовой!
Из линемета летит тонкий линь, прозванный "яшкой", который привязан к толстому швартовому концу. Береговая швартовая команда, готова принять наш несчастный Летучий голландец, как мать непутевого сына. Кормовой шпиль начинает выбирать слабину. Корабль плавно пришвартовывается исхлестанной штормом кормой, чтобы привязаться к причалу. Эскадра флагами и дружественным матом приветствует корабль, возвратившийся из похода. Народ начинает "отходить" от заикания и учения.
- Ну, кажется, пронесло! - с отрешенным видом и вздохом облегчения говорит командир, вытирая холодный пот, текущий из-под фуражки и поправляет железобетонный китель.
- Так точно! И меня… тоже! - хохотнув, поддакивает старпом голосом в конец изнасилованной зебры Пржевальского.
Зам убирает бинокль в штурманский ящик и дает очередную команду.
- Начать вечернюю приборку!
Этот стон души старпома старательно разносит по всем закоулкам корабля и базы включенная радиотрансляция. Как ни в чем, ни бывало, в рубке влетает, как загнанный полковой мерин заместитель командира по политической части корабля.
Чахоточного вида с бесовскими способностями он умел доводить любое хорошее дело до абсурда, после чего оно всем становилось поперек горла. Зам любил "стоять на бочке" бросая в народ очумелые девизы, после чего от его агитации за советскую власть моряки покрывались прыщами, и весь экипаж приходилось вести к дерматологу. Похож он был на осьминога, у которого ноги от ушей, руки из жопы, жопа с ушами, а голова - в жопе. Что удивительно - раньше комиссары сами стреляли из корабельных пушек, а сейчас они заставляли и объясняли, как это надо делать.
Когда все занимались боевой работой, замполит с видом выжившего из ума тюленя сидел в Ленинской комнате, где не за страх, а на совесть бился, как вода в стакане над рождением нового лозунга. Этот приверженец благоглупости, с отрешенным видом и пьянящей радостью офицера-любителя суетливо подходит в позе "бегущего египтянина" по звонкой черненой палубе к Командующему и с манерами портовой шлюхи обращается к нему.
- Товарищ адмирал! А товарищ адмирал! Время ужина. Не пора ли нам откушать в кают-компании? – и захлебываясь от подобострастия и с уксусным выражением маленьких злопамятных глаз, загнанных за обшлаг тужурки Адмирала добавляет с замиранием сердца.
- Ну и по чуть-чуть… В честь вашего посещения!
Командующий, суровый, как дальневосточные скалы, сдвинув седые брови и подобрав геморрой, которым царапал черненую палубу корабля, вопросительно смотрит сначала на командира, а потом на замполита. Кэп уже успел сменить мокрый от пота китель. Зам же уже превратился на глазах в земноводное существо с потными животом. Сделав воспитательную паузу, Адмирал строго рычит.
- Это что т-такое "по чуть-чуть"? Что вы имеете в виду?
Командир идущий за спиной начальника, в тоскливом напряжении тихо сквозь зубы выругивается и дергается, будто стаканом неразбавленного спирта давится. Про себя тут же думает - "была бы честь предложена, а от расходов - бог избавит". Начинает пахнуть немытым трапом.
У нашего же политрука, крутившегося целый день, как тульская коза на ярмарке политико-моральное состояние сразу исчезает и его начинает корежить, словно в аду на сковороде. Замполит с маниакально состоянием души, осложненным шизофреническим партийным бредом, не попадая в ногу с адмиралом, начинает краснеть, как невеста и намертво примерзает к палубе. Баста!
Холод от мозжечка бежит у него мурашками по спине и упирается в копчик, превращаясь в чирей. Корабельная птица-говорун, млея от ужаса перед большим начальником, весь в холодной испарине с посиневшим лицом, думает - все, приплыл! Военный поп с лицом похожим на дыню, готов проглотить свои носки и провалится сквозь три палубы. На него жалко смотреть. Ощущение что он сейчас родит прямо на палубу очередной партийный девиз.
От природы мнительный и мстительный, он был вечно встревожен, удивлен и всегда замирал от неопределенного чувства похожего на энурез. Совесть у него была чиста, так как он ей никогда не пользовался. Для него переступить через человека было легче, чем перевернуть страницу книги.
На лице Адмирала мысль начинает расплываться, как глазунья на сковороде. Через мучительную паузу, с упоительным лицом святого архангела, тень которого закрыла штурманский столик, флотоводец, как ни в чем не бывало спрашивает окружающих.
- А почему "по чуть-чуть"? Мы, что, больны триппером? – в рубке становится тихо, как в алтаре. - Можно и от души!
Адмирал, торжественный, как архиерей и рассмеявшись окружающим начальствующей улыбкой в тридцать два вставных металлических зуба, добавляет.
- Не боись, моряк замполита - не обидит! Лучше веди нас в свою кают-компанию.
Туго натянутый узел петли веревки, на которой Адмирал должен был вздернуть командира, обмякает. Казнь оттягивается, и жизнь корабля ползет дальше.
Замполитовский бог на этот раз послал комиссии в уютную кают-компанию не хрен с селедкой, а лукуллов пир. Роскошный украинский борщ со шкварками, узбекский плов с бараниной, жаркое со свежей зеленью и трепангами. Котлеты из наваги, с добавлением свиного сала, салаты из крабов, кальмаров и креветок, свежие помидоры и огурцы. Была здесь и морская капуста ламинария и папоротник "орляк" с корейскими приправами.
Главным украшением обычного флотского стола, как и полагается, был флотский спирт, настоянный на различных травках и кореньях. Спирт был бесподобен и традиционен, как свиток торы. По обширному столу бегали заблудившиеся и обезумевшие от адмиральской проверки тараканы, стараясь спастись от вилки минера. В часах на переборке перестали чесаться блохи, а скользкий рояль в углу кают-компании начал потихонечку о чем-то своем похотливо стонать.
Начинается оргия обжорства на халяву. Чтобы очистить стол от еды членам высокой комиссии пришлось "попотеть" долго. Еще больше времени поверяльщикам потребовалось для того, чтобы "прикончить" все запасы спиртного на корабле. Старпом от непредвиденного расхода спирта готов был повеситься на своем гульфике. Одним словом комиссия "укушивается" от души.
Флотское "чуть-чуть" лилось долгой полноводной рекой, глуша служивую печаль, пока вахта корабля многих проверяющих, размягченных и осоловевших от морского "гостеприимства" не начала спускать по трапу под руки на пирс. Страх перед комиссией над кораблем еще долго витал над палубой, пока не прозвучали поощрительные слова Адмирала.
- Если вас хорошо стукнуть головой о трап, то можете и знаете, как сдавать боевые задачи! Вот только хотите редко! – отрыгнув слова благородной отрыжкой, Адмирал добавляет. - Благодарю за службу!
Командир, выжатый как кислота из лимона, выдохнув из себя последний воздух, хочет по привычке брякнуть "Благодарю, в стакане не булькает", но отвечает, как полагается по Уставу.
- Служу Советскому Союзу! - и, с уставшей улыбкой обмякает, как использованный презерватив на помятый штормом кнехт.
Сначала служба смеется над тобой, а потом ты над ней!