Вячеслав Иванов – «маг» русского символизма, знаток античности, хозяин знаменитой поэтической «башни», философ, мастер поэтической звукописи – очень часто обращался к образу моря в своих стихах. Его очаровывало первозданное величие морской стихии, ее подвижность, энергия, глубина.
Море В.Иванова хранит много тайн: в нем начала и концы человеческой цивилизации, погребенная в волнах легендарная Атлантида, ключи к мистическим ритуалам древности, истоки мифологии и поэтического творчества. Море - великая божественная сверхреальность, воплощенная на земле.
Поэт в лирике Иванова изначально принадлежит морской стихии: в творчестве он также свободен, безграничен, непостижим, как великий водный простор, родственный простору космоса.
Наверное, поэтому и вся лирика В. Иванова головокружительно глубока и символична, как вечный океан духа, вдохновлявший его творчество.
Где цепью розовой, в сияющей дали,
Тянулись облака и в море отражались,
Лазурные валы, горя, преображались
И ризу пурпура прозрачного влекли.
Мы ж к пламенным волнам - стремясь - не приближались:
Они бежали нас; чем доле мы гребли,
Пространства бледные за нами умножались,
Где тень и отблеск волн ночной узор плели.
Мы тень с собой несли - и гналися за светом...
Но вдруг опомнились: исчез лукавый сон, -
Внезапно день потух, и потемнело море.
Вставал далекий брег суровым силуэтом,
И безразличен был поблекший небосклон, -
И сердце - гордое свое ласкало горе.
Как зеркало своей заповедной тоски,
Свободный Человек, любить ты будешь Море,
Своей безбрежностью хмелеть в родном просторе,
Чьи бездны, как твой дух безудержный, - горьки;
Свой темный лик ловить под отсветом зыбей
Пустым объятием, и сердца ропот гневный
С весельем узнавать в их злобе многозевной,
В неукротимости немолкнущих скорбей.
Вы оба замкнуты, и скрытны, и темны.
Кто тайное твое, о Человек, поведал?
Кто клады влажных недр исчислил и разведал,
О Море?... Жадные ревнивцы глубины!
Что ж долгие века без устали, скупцы,
Вы в распре яростной так оба беспощадны,
Так алчно пагубны, так люто кровожадны,
О братья-вороги, о вечные борцы!
Мечты ли сонные смесились
С воспоминаньем первых дней?
Отзвучья ль древние носились
Над колыбелию моей?
Почто я помню гладь морскую
В мерцанье бледном - и тоскую
По ночи той и парусам
Всю жизнь мою? - хоть (знаю сам)
Та мгла в лицо мне не дышала,
Окна не открывал никто,
Шепча: "вот море"... и ничто
Сей грезы чуждой не внушало.
Лишь поздно очи обрели
Такую ночь и корабли.
Георгий Иванов – знаменитый поэт и прозаик, член «Цеха поэтов», после революции стал настоящим символом русской литературной эмиграции. Его лирика исключительно визуальна, пейзажна, она передает малейшие оттенки чувства и образа, оставаясь при этом глубоко философичной. Темы кризиса русской культуры, поэзии, всей системы мироздания со временем приобретают для писателя все большее значение. Недаром Иванова называли «первым экзистенциальным поэтом».
Поэт много лет прожил на море. Его «морская» лирика одновременно мифологична и интимна в откровенности выражения чувства, легендарные сюжеты и имена переплетаются в ней с тончайшими наблюдениями за жизнью вечно меняющейся стихии, поднимаясь на уровень космических философских обобщений. Море в поэзии Иванова – туманно и призрачно, загадочно и непостижимо, как иная реальность бытия.
Летела песнь сирен... Вдали по островкам
Мелодия любви вздыхала непрерывно,
Желания текли в гармонии призывной,
И слезы на глаза просились морякам...
Летела песнь сирен... Томились паруса
У скал, плененные душистыми цветами,
И в душу кормчего, отражены волнами,
Все звезды, всю лазурь вливали небеса.
Летела песнь сирен... Их голос из воды,
Рыдая с ветерком, звучал нежней и глуше,
И в пеньи был восторг, где разбивались души,
Как после дня жары созрелые плоды.
Таинственная даль миражами цвела,
Туда летел корабль, окутанный мечтами,
И там - видение - над бледными песками
Качались в золоте влюбленные тела.
В растущем сумраке, прозрачны и легки,
Скользили под луной так медленно сирены
И, гибкие, среди голубоватой пены
Серебряных хвостов свивали завитки.
Их плоти перламутр жемчужной белизной
Блистал и отливал под всплесками эмали,
Нагие груди их округло подымали
Коралловых сосков приманку над волной.
Нагие руки их манили на волнах,
Средь белокурых кос цвела трава морская, -
Они, откинув стан и ноздри раздувая,
Дарили синеву там, в звездных их глазах.
Слабела музыка... Над позолотой струй
Лилось томление неведомого рая!
Мечтали моряки, дрожа и замирая,
Что бархатный сомкнул их очи поцелуй.
И до конца людей, отмеченных судьбой,
Тот хор сопровождал божественно-мятежный,
На снеговых руках баюкаемый нежно,
Сияющий корабль скрывался под водой.
Благоухала ночь... Вдали по островкам
Мелодия любви вздыхала непрерывно,
И море, рокоча торжественно и дивно,
Свой саван голубой раскрыло морякам.
Летела песнь сирен... Но времена прошли
Счастливой гибели в волнах чужого края,
Когда в руках сирен, блаженно умирая,
Сплетенные с мечтой тонули корабли.
Н.М.Карамзин – один из самых тонких и романтичных поэтов русской литературы. В его стихотворениях и балладах – тончайшие переливы настроений человека и природы: светлейшие мечты и грезы, меланхолические пейзажи, вдохновение творчества, сладость встреч и разлук, раздумья о смысле бытия. Морские волны в его поэзии становятся Рубиконом земной жизни, за которой человек встречает своих близких, находит отдохновение и успокоение.
Николай Клюев – поэт, которого традиционно считают «крестьянским», «мужицким», таким образом, серьезно ограничивая масштаб его творчества. Клюев – мастер поэтических перевоплощений, язычник и православный мистик, эзотерик, певец «тайной Руси», близкий к природе и космосу. В его поэзии переплетаются колокольные звоны и родниковые глубины русской души, загадки и легенды севера, стихийные природные силы и дыхание мироздания.
Тема водных просторов постоянно возникает в лирике поэта: в основном это близкая ему стихия северных морей России – великая, холодная, неприступная. Море Клюева таинственно, глубоко мистично и вечно, как время, которое шумит в его стихотворениях.
Эти гусли - глубь Онега,
Плеск волны палеостровской,
В час, как лунная телега
С грузом жемчуга и воска
Проезжает зыбью лоской,
И томит лесная нега
Ель с карельскою березкой.
Эти притчи - в день Купалы
Звон на Кижах многоглавых,
Где в горящих покрывалах,
В заревых и рыбьих славах
Плещут ангелы крылами.
Эти тайны парусами
Убаюкивал шелоник
В келье кожаный часовник,
Как совят в дупле смолистом,
Их кормил душистой взяткой
От берестяной лампадки
Перед образом пречистым.
Эти вести-рыбья стая.
Что плывет, резвясь, играя,
Лосось с Ваги, язь из Водлы,
Лещ с Мегры где ставят мёрды,
Бок изодран в лютой драке
За лазурную плотицу,
Но испить до дна не всякий
Может глыбкую страницу.
Кто пречист и слухом золот,
Злым безверьем не расколот,
Как береза острым клином,
И кто жребием единым
Связан с родиной-вдовицей,
Тот слезами на странице
Выжжет крест неопалимый
И, таинственно водимый
По тропинкам междустрочий,
Красоте заглянет в очи –
Светлой девушке с поморья.
У Риммы Казаковой очень красивая и яркая поэтическая судьба. При жизни ей сопутствовали признание и успех, многие наизусть помнят песни, написанные на стихи замечательной поэтессы, ставшие всенародно любимыми. Уходя, она всего лишь переступила тонкую грань между жизнью и смертью, оставаясь здесь – стихами.
В поэзии Риммы Казаковой – ее мятежная душа, стремящаяся к гармонии и любви, остро и болезненно переживающая жизненные драмы, обретающая мудрость и понимание. В ее стихах – судьба каждой российской женщины, ее мечты, тревоги и печали. Темы судьбы и Родины, потери и обретения любви, разочарований и новых надежд близки и понятны читателям разных возрастов.
Душевным теплом отзывается во мне терпение и понимание, с которым Римма Федоровна относилась к молодым авторам и их творческим поискам. Не каждый знаменитый поэт охотно и просто общается, читает чужие стихи – и в этом еще один талант Казаковой. Навсегда со мной останется рецензия, которую поэтесса написала на мой первый сборник «Небесные песни», похвалив и тактично обратив внимание на ошибки и недочеты, посоветовав мне работать дальше, всю жизнь – не прекращать поиски. Такие напутствия очень помогают в творчестве.
Думаю, что самое главное для поэта – это продолжение жизни его стихов в незримом, но таком реальном тонком пространстве человеческой памяти. Помнить и перечитывать стихи – значит чувствовать рядом живого поэта, слышать его голос и знать, что жизнь – продолжается.
Римма Казакова родилась в Севастополе, на морском берегу. С ранних стихов в ее творчестве яркими образами является море: то, сверкая южными бликами, то, завораживая свинцовыми северными волнами, как будто играя чувствами и судьбами.
В море горя и
любви,
больше не в долгу,
я сжигала корабли –
и опять сожгу.
Корабли твои, мои...
Но когда я жгла,
было больше, чем любви,
света и тепла.
Поэзия Ивана Коневского при жизни поэта была известна очень узкому кругу литераторов (тем не менее, его талантом восхищался признанный мэтр В.Брюсов). Его судьба была трагична: в молодом возрасте жизнь поэта Коневского трагически оборвалась. В наше время его имя оказалось практически забытым.
Лирика Коневского продолжает метафизическую традицию Тютчева и Фета: она природна, проникнута глубокими философскими размышлениями, тоской по целостности и гармонии мироздания. Описывая горы и реки, небеса и ледники, поэт не мог обойти своим вниманием и вдохновенную морскую стихию.
С душой, насыщенной веками размышлений,
С чужими образами, красками в уме,
Которыми я жил в стенах в домашнем плене,
И брезжил бледный свет в привычной полутьме;
Тебя почуял я и обнял взором, море!
Ты обдало меня, взяло и унесло.
И легок я, как луч, как искра в метеоре.
И жизнь моя - вода; в ней сумрачно светло.
Все ветер да вода... И ясно все, и сумно.
Где умозрений ткань? Молчит, но явен мир.
И вьются помыслы, так резво и безумно,
Туда, за даль, где мысли - вечный мир.
Иван Андреевич Крылов – великий баснописец, поэт, комедиограф и первый академик русской словесности Петербургской Академии наук - сумел придать жанру басни философский смысл и сатирическую остроту, актуальность и многозначность.
Образ моря не раз появляется в баснях Крылова. Известно, что баснописец интересовался маринистикой, был знаком с художником Айвазовским. Чаще всего море в баснях Крылова олицетворяет могучую природную стихию, в сравнении с которой человеческие усилия и ожидания оказываются тщетными. Море в его баснях всегда выступает живой, деятельной силой, оппонентом и собеседником, учителем человека.
При этом И.А.Крылов даже к суровому морю относился с юмором. В литературных кругах существует предание, что Иван Андреевич Крылов в качестве наивысшей похвалы обеду хозяйки в шутку любил приговаривать, ударяя себя при этом чуть ниже груди: Ну и расстегаи вы смастерили! Так на всех парусах через проливы в Средиземное море и проскакивают!
На берег выброшен кипящею волной,
Пловец с усталости в сон крепкий погрузился;
Потом, проснувшися, он Море клясть пустился.
"Ты, - говорит, - всему виной!
Своей лукавой тишиной
Маня к себе, ты нас прельщаешь
И, заманя, нас в безднах поглощаешь",
Тут Море, на себя взяв Амфитриды вид,
Пловцу, явяся, говорит:
"На что винишь меня напрасно!
Плыть по водам моим ни страшно, ни опасно;
Когда ж свирепствуют морские глубины,
Виной тому одни Эоловы сыны:
Они мне не дают покою.
Когда не веришь мне, то испытай собою:
Как ветры будут спать, отправь ты корабли,
Я неподвижнее тогда земли".
И я скажу - совет хорош, не ложно;
Да плыть на парусах без ветру невозможно.
Синица на море пустилась:
Она хвалилась,
Что хочет море сжечь.
Расславилась тотчас о том по свету речь.
Страх обнял жителей Нептуновой столицы;
Летят стадами птицы;
А звери из лесов сбегаются смотреть,
Как будет Океан, и жарко ли гореть.
И даже, говорят, на слух молвы крылатой,
Охотники таскаться по пирам
Из первых с ложками явились к берегам,
Чтоб похлебать ухи такой богатой,
Какой-де откупщик и самый тароватый
Не давывал секретарям.
Толпятся: чуду всяк заранее дивится,
Молчит и, на море глаза уставя, ждет;
Лишь изредка иной шепнет:
"Вот закипит, вот тотчас загорится!"
Не тут-то: море не горит.
Кипит ли хоть? - и не кипит.
И чем же кончились затеи величавы?
Синица со стыдом всвояси уплыла;
Наделала Синица славы,
А море не зажгла.
Примолвить к речи здесь годится,
Но ничьего не трогая лица:
Что делом, не сведя конца,
Не надобно хвалиться.
Пастух в Нептуновом соседстве близко жил:
На взморье, хижины уютной обитатель,
Он стада малого был мирный обладатель
И век спокойно проводил.
Не знал он пышности, зато не знал и горя,
И долго участью своей
Довольней, может быть, он многих был царей.
Но, видя всякий раз, как с Моря
Сокровища несут горами корабли,
Как выгружаются богатые товары
И ломятся от них амбары,
И как хозяева их в пышности цвели,
Пастух на то прельстился;
Распродал стадо, дом, товаров накупил,
Сел на корабль - и за Море пустился.
Однако же поход его не долог был;
Обманчивость, Морям природну,
Он скоро испытал: лишь берег вон из глаз,
Как буря поднялась;
Корабль разбит, пошли товары ко дну,
И он насилу спасся сам.
Теперь опять благодаря Морям
Пошел он в пастухи, лишь с разницею тою,
Что прежде пас овец своих,
Теперь пасет овец чужих
Из платы. С нуждою, однако ж, хоть большою,
Чего не сделаешь терпеньем и трудом?
Не спив того, не съев другого,
Скопил деньжонок он, завелся стадом снова
И стал опять своих овечек пастухом.
Вот некогда, на берегу морском,
При стаде он своем
В день ясный сидя
И видя,
Что на Море едва колышется вода
(Так Море присмирело)
И плавно с пристани бегут по ней суда:
"Мой друг! - сказал, - опять ты денег захотело,
Но ежели моих - пустое дело!
Ищи кого иного ты провесть,
От нас тебе была уж честь.
Посмотрим, как других заманишь,
А от меня вперед копейки не достанешь".
Баснь эту лишним я почел бы толковать;
Но как здесь к слову не сказать,
Что лучше верного держаться,
Чем за обманчивой надеждою гоняться?
Найдется тысячу несчастных от нее
На одного, кто не был ей обманут,
А мне, что говорить ни станут,
Я буду все твердить свое:
Что впереди - бог весть; а что мое - мое!
В.К.Кюхельбекер известен российскому читателю как личность незаурядная: активный общественный деятель, вольнолюбивый поэт-декабрист, лицейский друг Пушкина. За участие в восстании на Сенатской площади Кюхельбекер был приговорен к долгим годам каторги, где, несмотря на все трудности и лишения, продолжал литературную деятельность.
Как и у многих других литераторов «золотого века» русской поэзии, тема морской стихии занимает в творчестве Кюхельбекера особое место. С романтическим восхищением вглядывается поэт в бескрайние морские волны. В его лирике торжественно звучит гомеровский гекзаметр, мелькают образы античности, в отношении поэта к водной стихии чувствуется языческий священный восторг и философское задумчивое любование.
Сон, смерть и любовь своей глубиной, загадочностью, непостижимостью родственны в поэтическом восприятии Кюхельбекера морской стихии.
Снова я вижу тебя, прекрасное, светлое море;
Снова глядится в тебя с неба златой Аполлон!
Чистый, единый алмаз, ты горишь и, трепеща,
светлеешь:
Там на севере ты некогда, там, у моей
Хижины тихой сияло, дрожа, и взор мой
пленяло! -
О благодатный Нептун! мощный и радостный бог!
Пусть не гляжу на тебя в твоей полуночной, зеленой
Ризе, которую ты в милой, в моей стороне
Стелешь в обширную даль от священного Невского
брега:
Синие воды твои душу волнуют мою,
Шум изумрудных пучин родимого Русского моря
Сладостным шумом своим в слухе моем пробудя:
Миг - и чудо! несусь из древнего града фокеян
В пышные стены Петра! С ними уж, с братьями я;
В мирной семье их сижу; веселым речам
их внимаю;
Песни слушаю их; с ними смеюсь и грущу! -
О! быть может, от них вы течете, лазурные волны;
Взор их, быть может, на вас в светлой дали отдыхал:
Будьте ж отныне послами любви! несите на север
К милым далеким мои мысли, желанья, мечты!
Дикий Нептун роптал, кипел и в волнах рассыпался,
А с золотой высоты, поздней зарей освещен,
Радостный Зевс улыбался ему, улыбался вселенной:
Так, безмятежный, глядит вечный закон
на мятеж
Шумных страстей; так смотрит мудрец
на ничтожное буйство:
Сила с начала веков в грозном величье тиха.
Важное
