Русский человек, как русский карнавал, что ни морда то лошадиная, баба снежная и что ни день то праздник.
Вечный праздник похорон с безоглядною любовью погружения в бездну пуховых перин.
И на на краю дороги, жизни и судьбы – сизый от мороза, весь заиндевевший, как леденец на палочке, из-под мочалки бороды – пар колечком – что есть мочи жарит дед на гармони.
Он один настоящий, а все остальное ряженое. И поэтому так жалобно пиликает его гармонь, как будто плачет по давно утраченному прошлому, которое хотя бы так, с танцами и с самогоном, старается задержаться там, где была сказка. И никак не хочет становиться настоящим. Время, закутанное в шубу, шоркает в валенках назад.
Оно всё белое, словно из сахара или из зимней сказки с русалками, лешими, Дедами Морозами, внучками и жучками, Соловьями-разбойниками и Бовами Королевичами в придачу. Немного примороженные и припорошенные снегом, все это просыпается с рассветом и еще сонное бредет гуртом, кто живой еще или уже не очень, к Гостиному Двору.
Солнце еще спит, тонет в тишине, словно пропало. И неизвестно, выйдет ли, есть ли на самом деле. Не слопала ли его с потрохами долгая русская ночь? И если все же не слопала жадными и горячими, как у коровы, губами, то в Гостином Дворе, будто Мекке, встает солнце, а муэдзин заманивает правоверных на службу, но во имя Ваалова.
И все молятся ему до заката: петушки, хреновуха, медовуха, варенье, огурчики маринованные, носки, хрен и т.д. Под посвист тройки с пьяным то ли ротмистром, то ли лешим, у которого капуста в бороде и валенок на голове.
Самогон и хреновуха везде, словно снежные комья, замаринованные в банке. Хрен – корень русской жизни. Послать кого-нибудь на хрен – как пожелать удачи. В бою… Хреновое – не значит плохое, а – русское народное средство от катаклизмов и кризисов. Пол столовой чашки натощак. Хреновая жизнь – свекольный румянец во всю щеку, валенки, самогон, карусель, карнавал и морда в салате. Все пляшет и кружится, искрится на солнце, скрыпит морозцем, как будто огурцом закусывает, рыдает от смеха и заходится в радостном плаче.
Любой русскиий город – хреновый город. В том смысле, что хороший, зимний, свежий. Его узорочье соткано из завитушек наличника и морозного узора на стекле, сквозь него пробивается кружок тепла, в которое надышали коровьими губами. Словно сотканные из метелей, вьюг и ветра в поле, сети тянут из тьмы российской всякого, кто еще не пьян его вольным воздухом. В будни этот радостный город словно помещен в пыльную тишину музейной витрины. Одинокий и грустный, как плач скрипки.
