В середине третьего курса Коля Попов ушел из училища. Когда заканчивался первый семестр, он вдруг сказал мне, что ему обрыдла вся эта строевая жизнь, и он не хочет становиться офицером, чтобы потом всю жизнь быть обязанным жить по уставу. Я опешил, ибо правила тогда были суровыми: уходящий из училища по собственному желанию приравнивался к отчислению по дисциплине и направлялся для прохождения срочной службы в звании матроса, при этом время пребывания в училище в срок действительной военной службы не засчитывалось. Но Коля сказал мне, что он готов это вытерпеть, чтобы потом быть свободным человеком. В общем-то я понимал его: он действительно не был создан для военной службы. Учеба давалась ему легко — и в нахимовском, и в «дзержинке» он без труда учился на одни пятерки, но совершенно не переносил строгого распорядка дня и всего того, что называлось воинской дисциплиной. В нахимовском к нему относились терпимо, учитывая его недюжинные способности к учебе, но здесь, в «дзержинке», он числился у командиров разгильдяем (он постоянно раздражал их рассуждениями о целесообразности тех или иных команд или действий).
Коля подал рапорт о нежелании продолжать учебу в училище, и круглого отличника тут же отчислили из училища и направили в матросский экипаж, находившийся на площади Труда. Там он пробыл недолго, после чего был отправлен к месту службы на один из островов Балтийского моря. Перед отъездом я навестил его в экипаже. Мы поговорили о жизни, мне было грустно прощаться с ним, но он был спокоен и уверен в себе. Через какое-то время Коле удалось уйти с флота по семейным обстоятельствам. Он приехал в Москву, где жили его родители, поступил в престижный Московский инженерно-физический институт, успешно окончил его и стал преподавателем физики в одном из московских институтов. Довольно быстро Коля стал кандидатом физико-математических наук, а со временем — одним из тех маститых преподавателей, на которых держалась советская высшая школа.
Среди многих моих друзей, которых подарила мне жизнь в двух училищах, Коля стал для меня одним из самых близких. При наших нечастых встречах я каждый раз испытываю теплое чувство по отношению к этому умному, спокойному, доброжелательному и надежному человеку.
После третьего курса мы проходили практику на заводе «Судомех», где изучали технологию постройки подводных лодок. А на четвертом курсе наша рота «ушла в старшины» на младшие курсы.
Я был назначен помкомвзводом в подводный класс второго курса. Взвод мне понравился: ребята были и толковые, и приятные в общении. Многие из них потом преуспели в служебной деятельности: Коля Гриневич стал начальником отдела экранопланов Первого института ВМФ; Юра Львович — начальником военной приемки на Ижорском заводе; Венамин Полянский — начальником Главного управления кораблестроения ВМФ; другие ребята успешно служили в аварийно-спасательской службе и других сферах флота. А самым известным из курсантов этого взвода стал космонавт Геннадий Рождественский, на долю которого выпали большие испытания. По-видимому, и я со своим нахимовским воспитанием оказался для них «нормальным» командиром, и ребята хорошо относились ко мне, в чем мне довелось убедиться в одной необычной ситуации.
Над крышей замка со стороны Летнего сада возвышается некое прямоугольное сооружение, которое в наше время просто пустовало. Еще на третьем курсе мы повадились загорать на крыше этого сооружения. Подходы к нему по разным пустующим лестницам и чердакам мы выявили в процессе изучения нежилых помещений замка. Но на четвертом курсе у нас появился новый начальник факультета по фамилии Чопикашвили, который стал изучать строение замка и обнаружил наш «пляж», после чего категорически запретил курсантам лазать на крышу и приказал закрыть на надежные замки все двери, через которые можно было бы проникнуть на чердак и далее — на крышу. Но загорать-то хотелось — мы ведь подолгу жили без солнца, которое светило в окна. И мы обнаружили еще одну дверь, через которую можно было выбраться на чердак. Эта дверь находилась в кубрике роты первого курса и была постоянно закрыта на ключ, а ключ от нее находился в связке ключей у дежурного по этой роте. Дежурными по роте стояли старшины — четверокурсники, среди которых были и «свои ребята». И небольшой контингент старшин — четверокурсников, нарушая запрет, продолжал время от времени загорать на крыше.
Стоял июнь, начиналась экзаменационная сессия, и все курсанты сидели в своих классах, занимаясь самостоятельно.
Бывало и так. Идет «самоподготовка»
В тот злополучный день с утра сияло солнце, и мне засвербило полезть на крышу. Дежурным по роте первого курса в этот день был Слава Жежель (для меня он по-прежнему был «Славка» — нас, тбилисских, было всего двое в роте). Славка открыл мне ключом заветную дверь, и мы договорились о времени, когда он снова откроет ее, чтобы впустить меня обратно. Я улегся на горячей крыше с надеждой изменить довольно белый цвет моего тела, но мой «кайф» был недолгим: надо мной возникла фигура начфака (не лень же ему было залезать сюда по узкой и неудобной лестнице). Два риторических вопроса начфака—«почему вы здесь находитесь» и «как вы сюда попали» — остались без ответа. Он объявил мне тридцать суток неувольнения в город, и я вернулся в замок по другой лестнице в сопровождении начальника факультета, после чего пошел сообщить Славке, что дверь открывать уже не нужно.
Но мой роковой день на этом не закончился. Перспектива объявленного мне неувольнения толкнула меня, в общем-то дисциплинированного курсанта, на грубое нарушение дисциплины — я ушел в «самовольную отлучку», чтобы повидаться с любимой девушкой. В этот день дежурными на выходе из замка стояли ребята из моего взвода. Они, естественно, не задавали мне вопросов, когда я выходил, поскольку я был их прямым начальником, но они вполне могли бы «заложить» меня при желании. Однако, такого желания у них не появилось. А дальше произошло непредвиденное: начфаку вдруг взбрело в голову объявить наказание старшине перед строем факультета — чтобы другим не было повадно лазать на крышу. Факультет в «свободное время» был построен во дворе, но виновного старшину нигде не могли найти. Грозная речь начфака прозвучала в отсутствие подсудимого, строй распустили, а командиру моей роты было приказано «подать сюда Тяпкина-Ляпкина». Поиски начались, но на этот раз мне повезло: мой приятель Валера Быков, бывший в то время командиром отделения в моем взводе, сообщил мне по телефону о том, что меня ищут. Я на такси примчался к замку, а Валера с помощью дежуривших на входе ребят из моего взвода организовал мое благополучное возвращение в замок мимо дежурного офицера, комната которого находилась рядом с проходной. А затем мы удачно разыграли небольшой спектакль, смысл которого сводился к тому, что он нашел меня спящим в лаборатории моделирования, находившейся в подвальном помещении нежилой части замка (в этой лаборатории мы с ним регулярно занимались одной работой по заданию кафедры корабельных систем, и это было известно начальству).
В отпуске после четвертого курса (по пути на курсантскую свадьбу)
Мои второкурсники, помогая мне, «грубо нарушали воинскую дисциплину». Они здорово рисковали: случись «прокол» — наказание для них могло быть суровым. Но меня они спасли от гауптвахты и от возможного разжалования из старшин. О том, что я был в «самоволке», конечно же, узнал весь взвод, но это не стало известно начальству. Человеческие отношения не всегда укладываются в рамки уставных требований.
Кроме учебы и службы курсантам положено было иметь «культурный досуг». Для этой цели на факультете существовал клуб. В понятие «клуб» входили прекрасный, недавно отреставрированный, зал, в котором проходили «культурные мероприятия», и какие-то, сменявшие друг друга, люди, организовывавшие показ давно известных кинофильмов и другие довольно скучные мероприятия. Но перед четвертым курсом в должности заведующей клубом появилась энергичная темноволосая женщина, которую мы звали просто по имени — Софья. С ее приходом «культурная жизнь» в замке резко изменилась. Она заряжала всех своей кипучей энергией, создавая курсантскую самодеятельность, доставала для показа нам редкие фильмы и организовывала необычные танцевальные вечера. Благодаря ей мы увидели запрещенный в то время великолепный американский фильм «Серенада солнечной долины», который стал общедоступным для зрителей только через много лет. А затем в замке появился неимоверно популярный в городе, но не имевший официального статуса небольшой джазовый оркестр под управлением
В послевоенные годы джаз в стране был запрещен — об этом уже много рассказано и написано. Но после того, как в 1957 году в Москве прошел Всемирный фестиваль молодежи, в стране стали возникать неофициальные (то есть — нелегальные) оркестрики, а затем — оркестры, которые играли джаз и пользовались огромной популярностью у молодежи. Конечно, это не было тайной для соответствующих органов, но — в стране подули новые ветры, и органы стали как бы не замечать их. Во всяком случае, в Ленинграде джазовая музыка уже вовсю звучала на разных «закрытых» танцевальных вечерах.
В джазе у Кандата играли великолепные мастера: на рояле — будущий известный композитор и музыкант Кальварский, на трубе — виртуоз Костя Носов, которого в народе величали «золотой трубой», на контрабасе — Виталий Понаровский, папа будущей эстрадной звезды, а на саксофоне — сам Кандат. С появлением в замке этого неофициального джаза наши танцевальные вечера приобрели широкую известность — девочки ломились на них (мальчики были только свои — курсанты). Танцевальный зал всегда был полон, а Софья мастерски решала задачу продажи билетов и оплаты оркестра — это ведь была запрещенная деятельность, проводившаяся без участия финансовых органов.
Оркестр играл музыку Глена Миллера и другие джазовые шедевры. Время от времени Кандат делал сольные номера. Изящный, со вкусом одетый и весь похожий на одного из солистов оркестра Глена Миллера, он подходил к рампе и издавал своим саксофоном чарующие звуки, играя классический джаз, или какую-нибудь наиболее популярную мелодию, или просто демонстрируя свой высокий класс с помощью импровизаций. И бывал на этих вечерах еще один коронный номер: курсант пятого курса Саня Квашенкин выходил на сцену и в сопровождении оркестра пел на английском языке «Чатаногу чу-чу». Пел точь-в-точь, как это исполнялось в «Серенаде солнечной долины», и срывал бурные аплодисменты. (Лет через двадцать мне довелось общаться с Саней по служебным делам, и я с удовольствием напомнил ему о том, как он здорово пел в курсантские годы, — он только улыбался в ответ, потому что давно уже не пел).
Через пару лет оркестр Кандата получил официальный статус и стал выступать в театре эстрады вместе с известной эстрадной певицей Рубиной Калантарян, а потом вдруг исчез. Оказалось, что его пригласили обслуживать иностранных туристов на новом советском лайнере «Александр Пушкин», и Кандат со своим оркестром отказались от афиш и известности в пользу существенно больших заработков.
после постройки в 1965 году совершал рейсы на круизной линии Ленинград и Монреаль, а позднее, после переоборудования в Германии, теплоход начал совершать кругосветные круизные рейсы с пассажирами из Германии, Великобритании и Франции. В 1992 году после кратковременного бездействия в порту Сингапур судно было продано компании «Shipping & General» и отправлено в Грецию для проведения капитального переоборудования, переименовав в «Marco Polo». В 2000 году судно перешло в собственность компании «Orient Line».
Бар на лайнере "Marco Polo"
Когда мы заканчивали четвертый курс, в училище стали менять сроки обучения и годовой распорядок занятий. Нас впервые отправили в отпуск в июле, и мы с Жежелем вдвоем поехали отдыхать в Ялту. Чтобы осуществить эту поездку, мы еще с зимы начали копить свои скромные курсантские «денежные довольствия» (термин «стипендии» в военных училищах не применялся). Наши мамы смогли добавить нам совсем небольшие суммы, но проезд в общем вагоне был для курсантов бесплатным, и поэтому многие ребята ездили отдыхать в южные края, не располагая существенными финансами. По причине скудости средств мы по приезде в Ялту сняли два «места» в виде раскладушек, стоявших в небольшой комнате, в которой кроме нас жили еще две девушки. По середине комнаты стояла ширма, отделявшая женскую половину от мужской, и никаких проблем не возникало — нравы тогда были строгими. Да и вообще эти девушки нас не интересовали: мы жили сами по себе, они — тоже сами по себе.
В Ялте мы установили весьма жесткий режим расходования наших финансовых ресурсов, и Славка, выполнявший функции финансиста, строго соблюдал его. В этот режим, однако, входило регулярное посещение знаменитого магазинчика на набережной, где продавались в розлив массандровские вина и портвейны. Я впервые приехал отдыхать на юг и обалдел от удовольствия. Море, солнце, пляжи, полное безделье и толпы праздного народа, гуляющего по ялтинской набережной — все это было очень здорово после строгих курсантских будней. Среди однообразной, но очень привлекательной «курортной» жизни у нас произошли два памятных события: мы побывали на вершине Ай-Петри и в элитном санатории в Гурзуфе.
Идея «сходить на Ай-Петри» родилась на пляже, где четверо курсантов (два других были на курс младше нас) услышали о том, что каждому отдыхающему в Крыму следует обязательно побывать на вершине, которая красиво возвышается над южным берегом Крыма и называется Ай-Петри, чтобы увидеть оттуда восход солнца. Услышав это, мы тут же решили завтра отправиться на Ай-Петри. Не имея никакого понятия о том, как туда надо добираться, мы, не долго думая, решили дойти на прогулочном катере до Мисхора и там двигаться от пристани пешком по прямой на гору, которая прекрасно видна со всех сторон. Вечером, узнав о наших планах, с нами захотела пойти одна из соседок — девушка боевая и энергичная. Мы возражать не стали.
На следующий день, ближе к вечеру, мы отправились на катере в Мисхор. Молодые нередко бывают дураками, думая, что они все знают и все им нипочем. Так и мы, не зная дороги и не пытаясь узнать ее, поперлись напрямую вверх через лесной массив и, порядком устав, пришли к каменной стене, опоясывавшей вершину горы. Стена в этом месте была уже не очень высокой, но почти вертикальной. Она вся была изъедена уступами, по которым мы и полезли наверх. К счастью, никто не сорвался, а случиться это могло бы очень просто. Лезли мы по этой стене долго и когда все же выбрались наверх, то уже начинало темнеть. На верхнем плато мы увидели несколько молодежных групп, сидевших кружками, — одни ели, а другие пели песни. Мы подошли к одной из таких групп, и нас встретили вопросом: «Ребята, а вы воду принесли?» Увидев наши глупые физиономии, спросившие весело засмеялись — они тоже не сообразили, что на вершине высокой горы воды нет, а торгового сервиса в те времена не было — частное предпринимательство было запрещено. Глупость была наказуема: после долгого и нелегкого подъема мы все очень хотели пить. С собой у нас была только бутылка сухого вина, мы разделили ее и использовали в качестве утолителя жажды. Поужинав, мы стали коротать ночь, и тут пришла расплата за нашу следующую глупость. Ночью на горе стало холодно, а с собой у нас были взяты только легкие курточки. Кое-как мы дотянули до рассвета.
Когда стало немного светлеть, все энтузиасты собрались поближе к краю горы и уставились на восток в ожидании красивого зрелища. Но далеко впереди, вдоль линии горизонта, над морем видна была полоса светлых облаков, которые скрывали восходящее светило. Рассвет наступил, но солнца и ожидаемой небывалой красоты мы не увидели.
Продолжая проявлять свою неопытность, мы решили спуститься вниз с другой стороны Ай-Петри, в сторону Симеиза (там на самом деле спуститься под силу только альпинистам). Пройдя какое-то время по верхнему плато вблизи края горы, мы увидели что-то похожее на тропу и стали спускаться (на самом деле это был след от водослива, который где-нибудь кончался обрывом). Мы осторожно двигались друг за другом цепочкой, скользя по осыпающимся мелким камням. К счастью, мы ушли совсем недалеко от верха горы, когда наша девушка, которая шла в середине цепочки, поскользнулась и, обдирая о камни свою голую ногу, на боку быстро поехала вниз. Первым в цепочке шел крепкий, мускулистый парень Юра Филин, главный идеолог начатого спуска. Он хорошо среагировал и сумел задержать девушку. Если бы не он, то случилась бы трагедия. Нога у девушки была сильно ободрана, но она держалась молодцом — терпела. Мы выбрались обратно наверх и прошли через плато на дорогу, о которой узнали ночью. На дороге нам повезло: через перевал в сторону Ялты шла какая-то санитарная машина, в которую мы посадили нашу девушку (никаких денег в таких случаях в то время не требовалось, менталитет у людей был другим). Потом мы под жарким южным солнцем долго спускались к морю, в Мисхоре сели на катер и вернулись в Ялту. Когда мы со Славкой пришли к себе домой, то с радостью увидели нашу девушку: ее нога была сильно забинтована, но она по-прежнему держалась молодцом.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
