Проверочные испытания, которые проходили в конце мая — начале июня, показали хорошие результаты. Учащиеся получили прочные знания в полном объеме учебных программ. Лучшие были награждены похвальными грамотами Наркомпроса республики. Отсев оказался незначительным: к тому времени неудачники сами поняли, что со спецшколой им не по пути. Учителя остались довольны воспитанниками и откровенно делились со мной: в их прежних школах достигнуть столь высоких результатов было бы невозможно. Они единодушно признавали пользу воинского порядка и дисциплины, способствующих учебе.
За прошедший год мы многого достигли: сколочен крепкий школьный коллектив, заложены основы добрых традиций, завоеван деловой авторитет в военных кругах, органах просвещения и городских организациях. Москвичи узнали и полюбили юных моряков с Верхней Красносельской. Наша работа получила высокую оценку руководства. В частности, в приказе народного комиссара просвещения РСФСР В.П.Потемкина от 18 июня 1941 года «Об итогах работы специальных военных средних школ в 1940/1941 учебном году» за хорошую работу по обучению и воспитанию учащихся заведующему учебной части спецшколы Д.Н.Таптыкову и мне была объявлена благодарность. Разумеется, в этом мы видели признание заслуг всего командно-преподавательского состава.
В ЛЕТНИХ ЛАГЕРЯХ
Еще шли экзамены, а меня целиком захватила новая забота — подготовка к отъезду на практику двух младших рот — второй и третьей — на остров Валаам. («Спецы» первой роты позднее сдали выпускные экзамены и разъехались по военно-морским училищам.)
Перед отъездом на Валаам
Преподаватели, наиболее подготовленные в военном отношении, были назначены на летний период командирами взводов. Программа учебного сбора была весьма насыщенной, включала занятия по морскому делу, хождение на шлюпках — на веслах и под парусами, стрельбу и многое другое.
Четырнадцатого июня вечером на Ленинградском вокзале родители проводили своих сыновей в дорогу, полную неизвестности. Возбужденные мамы не скрывали беспокойства и тревоги, папы казались более сдержанными и не показывали волнения. Для многих это была первая продолжительная разлука. И тут я до конца осознал: с этого момента мальчишки полностью выходят из-под родительской опеки. Отныне круглые сутки — и днем и ночью — они будут находиться в безраздельном подчинении командованию спецшколы. Теперь мы головой отвечаем за их быт, поведение, здоровье и саму жизнь.
Последние минуты прощания. Торопливые наставления мам — наивные и трогательные. Кое-кто из них не удерживается от слез. Ребята бодрятся, никто не хочет проявить слабость и сентиментальность. Они явно преисполнены мужской гордости и держатся молодцами.
Утром на следующий день мы прибыли в Ленинград. Замечаю, как юнцы из строя жадно всматриваются в исторические здания, улицы города. На пристани нас уже ждал рейсовый теплоход. На нем школа должна была совершить свое первое настоящее плавание.
Отошли от причала. Для ребят все необычно, наполнено романтикой. Все возбуждены, под любым предлогом стараются выйти на верхнюю палубу. Невский, а тем более ладожский воздух вызывает повышенный аппетит, мальчуганы раскрывают рюкзаки, делятся домашними припасами. И уже слышится мне незнакомая, сочиненная кем-то из ребят песня: «Глядим в подзорную трубу на Валаам вдали...»
На Валааме с первого дня начали жить по военному распорядку: безжалостно ранняя побудка под звуки горна, физзарядка в трусах в любую погоду, подъем военно-морского флага... Не теряя времени приступили к занятиям. Ребята быстро втягивались в лагерную жизнь. Суровые условия быта сразу же заставили переходить на самообслуживание, требовавшее умения и немалой сноровки. В общем, все пошло своим чередом.
Однако стоило предоставить учащимся свободное время, как они нам преподнесли сюрпризы,— мы явно недооценили потенциал своих подопечных. Мальчишки разбредались по острову, лазали по утесам, забирались в многочисленные скиты и сохранившиеся после войны с белофиннами доты, приволакивали в лагерь разнообразную церковную утварь, гильзы и прочие «сувениры». Один из учеников сорвался со скалы и повредил руку...
В Валаамском лагере
Все это живо напомнило мне старую истину: «Праздность — мать всех пороков». Пришлось принять срочные меры — направить молодую энергию воспитанников в полезное русло. Оборудовали волейбольную площадку, стали готовиться к спортивным соревнованиям, состязаниям по флажному семафору, организовывать концерт художественной самодеятельности.
Об опасности войны все, конечно, знали. В реальную же ее близость как-то не верилось. И началась она для нас неожиданно...
На острове ввели военное положение. Усилили вахтенную службу и воздушное наблюдение, приняли меры по рассредоточению и укрытию в случае нападения авиации. Однажды ночью мы, разбуженные дежурными, увидели огромное багровое зарево — бомбили Сортавалу. Зрелище драматическое — вещий сполох войны...
Мне стало ясно: надо немедленно, пока не поздно, увозить ребят из опасной зоны. Запросили начальство. С большим трудом удалось связаться с Ленинградом и добиться обещания выделить транспорт для эвакуации.
Наконец, в ночь на 27 июня к берегу подошли два небольших теплохода. Быстро погрузили личный состав.
По моему приказанию ребята сняли с бескозырок белые чехлы, приняли и другие меры маскировки. Всякое движение по палубе запрещалось. Хотя переход совершался ночью, кругом было светло, и наши теплоходы представляли, по сути, беззащитные мишени для гитлеровских бомбардировщиков. Поэтому установили наблюдение за горизонтом, и ученики получили четкие указания, как действовать в случае опасности.
Мы вернулись в Москву в целости и сохранности — к великой радости родителей, пребывавших все это время в большой тревоге. Так уж получилось, что московские военно-морские спецшкольники в первые же часы войны — раньше других своих сверстников — почувствовали ее грозное дыхание, оказавшись в непосредственной близости от фронта. А 3 июля мы слушали по радио и узнали о всей глубине опасности, нависшей над Родиной.
Командование приняло решение — нашей школе продолжать летнюю практику в Селецких лагерях близ Рязани, где проходили лагерный сбор воспитанники артиллерийских спецшкол. Надо было продолжать военную подготовку, начатую на Валааме, без промедления наверстывать потерянное время.
В Сельцах прежде всего стали серьезно готовить учеников к боевым действиям на сухопутье. Смогли как следует заняться и морской подготовкой, которую я старался проводить лично. На шлюпках совершали многокилометровые походы по Оке, устраивали гонки на шестерках.
Настойчиво тренировал я ребят физически, учил не бояться воды. И тут с немалым удивлением обнаружилось: многие мои моряки... плохо плавают, а кое-кто и вовсе не умеет держаться на воде! Терпеть такое было невозможно — требовалось срочно принимать меры. Для быстрого обучения избрал радикальные приемы: сбрасывал незадачливых пловцов посреди реки с борта шестерки и заставлял плыть следом. Если кто-нибудь выдыхался, начинал барахтаться и пускать пузыри, тех затаскивали обратно в шлюпку. Новоиспеченные пловцы делали заметные успехи. Помимо всего прочего, тут срабатывал моральный фактор — никому не хотелось оказаться слабаком в глазах товарищей.
Много работы было у замполита. Военные сводки не радовали, наши части продолжали отступать. Честно говоря, я не завидовал Н.А.Дубровскому, когда он готовил и проводил политинформации. Возле щита, на котором вывешивались свежие газеты, постоянно толпились ребята: у многих отцы воевали на фронте. Особую тревогу у них вызвало сообщение о первом налете фашистской авиации на Москву. Мальчишки беспокоились за родных, тяжело переживали неудачи на фронтах, испытывали неловкость и чуть ли не стыдились, находясь в безопасном тылу.
Режим лагерной жизни был строгим и напряженным. Часто по ночам объявляли тревоги. Ребята в Сельцах окончательно перешли на полное самообслуживание — работали на камбузе, доставляли продукты и воду, выполняли другие хозяйственные обязанности. Они научились мастерски стирать белье и робу, чинить одежду и пришивать пуговицы.
В лагере в дополнение к дежурствам мы ввели караульную службу. Охранять у нас было почти нечего — продовольственный склад, камбуз да шлюпки на реке. Но вахтенная и караульная службы, как один из элементов обеспечения боеготовности, имели важное значение для выучки будущих командиров и максимально использовались нами в целях тренировки и воспитания.
В конце августа мы снова «снялись с якоря», освободив лагерь для формирования частей Красной Армии. Учебный сбор успешно завершился, его задачи были полностью выполнены. Ребята изменились до неузнаваемости — загорели, окрепли, возмужали. В них ничего не осталось от «маменькиных сынков» довоенного времени.
За наше отсутствие школа пополнилась новой, уже четвертой по счету ротой восьмиклассников. Мои «спецы» снисходительно поглядывали на «салажат». Начались занятия, но о нормальной учебе не приходилось и говорить. Враг приближался к столице. Участились налеты гитлеровской авиации. На улицах и площадях появились противотанковые заграждения — «ежи», баррикады из мешков с песком, пушки. Меня одолевали сомнения. В то время как мои товарищи по училищу уже давно воевали на суше и на море, я продолжал «отсиживаться» в тылу. Обратился в Управление кадров ВМФ с требованием отправить на действующий фронт. Даже не выслушав до конца мои доводы, мне категорически отказали и приказали находиться в спецшколе.
ЭВАКУАЦИЯ
Поздней осенью мы получили неприятную весть: по решению командования все московские спецшколы отправляются в глубь страны. Наша — в сибирский город Ачинск. Ребята в строю в мрачном молчании выслушали указания относительно времени и места сбора, о необходимых вещах и продуктах на дорогу.
Из школьного имущества взяли лишь самое необходимое, так как количество мест было строго ограничено. Комендантом эшелона, в котором следовали также ученики и персонал артиллерийских и авиационной спецшкол, назначили Антона Петровича Палехина, инспектора Наркомпроса, ведающего всеми военными школами. Под завывание сирен воздушной тревоги и зловещий салют зенитных батарей с тяжелым сердцем мы покидали Москву.
По прибытии в Ачинск оказалось, что местные власти не готовы к приему спецшколы — не было ни жилья, ни учебных помещений. Пришлось вначале жить в селе Большой Улуй.
Большой Улуй первый встретил спецшкольников в Сибири.
Дней через двадцать, когда приготовили учебное помещение, жилье для учеников и семей преподавателей, мы возвратились в Ачинск. Под школьный корпус отвели большое здание старой постройки; это мрачное строение необычной архитектуры ребята почему-то сразу окрестили «синагогой». В нем темно, холодно и неуютно. Целыми днями и вечерами ученикам приходилось заниматься при скудном освещении, порой при свете коптилок. Возникла реальная угроза для зрения. А что это за моряки с плохим зрением? Руководство спецшколы стало принимать отчаянные меры, чтобы добиться нормальных условий для учебы и быта своих воспитанников.
Вспоминая прошлое, должен признать, что первые месяцы пребывания в Сибири были, пожалуй, самой тяжелой полосой в истории спецшколы. Непривычные сорокаградусные морозы. В спальнях и учебных помещениях иней на стенах, наружные гальюны — а иных тут не было — покрылись льдом. Ученики строем шагали на занятия и обратно в казарму в тонких шинелях и шапках с опущенными ушами, мимо гудящих от холода уличных столбов. В столовой на обед «спецов» ждал неизменный жиденький суп с одним лишь запахом рыбы, именуемый «вареным Чулымом» (по названию местной реки). Еще тяжелее было в моральном отношении: наши войска по-прежнему вели оборонительные бои.
В первую зиму войны школа понесла тяжелую утрату — после долгой болезни умер преподаватель Всеволод Андреевич Седов. Ребята сильно горевали. С воинскими почестями мы похоронили его на городском кладбище. Словом, настроение у всех нас было неважнецким.
Зато с какой неописуемой радостью встретили мы весть о Помню, как ребята собирались у карты вокруг Олега Бордюкова из четвертого взвода, скрупулезно отмечавшего с начала войны положение на фронтах, и оживленно обсуждали ход наступления Красной Армии, строили смелые прогнозы. Все мы верили тогда, что настал долгожданный перелом, победа, а следовательно, и возвращение в столицу не за горами.
Жить и учиться стало веселее, тем более что нашими усилиями удалось наладить питание: ребят стали кормить по курсантской норме. Вскоре из Ачинска выехал один из эвакогоспиталей и нам передали освободившееся помещение — новое светлое здание местной средней школы. Таким образом, создались более или менее нормальные условия и для занятий.
По-прежнему большое место в учебе занимала военная подготовка, которая при всех обстоятельствах не прекращалась ни на один день. По ночам устраивали тревоги, совершали марши и лыжные походы. На полигоне пехотного училища стреляли из винтовок, бросали гранаты в разбитый немецкий танк, удалось даже всем по разу выстрелить из ротного миномета.
Небывалая прежде нагрузка легла на командно-преподавательский состав. По существу, воспитательная работа проводилась круглые сутки, командиры постоянно находились с учениками. В результате укрепилась дисциплина, организованность и порядок. А после того как мы приняли к себе несколько ачинских школьников, окончательно наладились отношения с городской молодежью, да и местные руководители стали более внимательны к нашим нуждам.
Надо сказать, что спецшкола всегда была богата талантами — одаренными поэтами, художниками, музыкантами, остроумными рассказчиками, а здесь, в Ачинске, ребята раскрылись во всей полноте. Помню, например, с каким вдохновением и виртуозностью играли на рояле, аккордеоне Владимир Русских и Борис Никитин, ставшие всеобщими любимцами, с каким чувством пели ребята по вечерам любимые песни — грустные и веселые, лирические и «моряцкие» — все про ту же романтическую «Жаннетту», которая в Кейптаунском порту «поправляла такелаж». Из общего дружного хора выделялся мощный бас Льва Денисова, как видно унаследовавшего превосходный голос от отца — оперного певца.
Ачинск. Улица Ленина. Послевоенный снимок.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
