(Сидоренко А.П.)
Кап! И даже шорох снега слышен.
Динг! И взвились к небу птичьи кличи.
Донг! Сорвалось солнце с крыши.
Кап, кап, кап…
В игре лучей поплыл ручей
Звенит, журчит, куда-то мчит.
Динг-донг! Динг-донг! – ему в ответ
Динг-донг! Динг-донг! Весны привет.
Стучит, звенит: Динг-донг, динг-донг –
Весенний, капельный пинг-понг….
Кап! И я ловлю ладонью брызги.
Донг! И я участвую в игре.
1963
Эти словесные листики не имели такого успеха, если я не предварял чтение стихотворения рассказом об Адькиной шутке.
Он дважды приезжал ко мне в Горький из Анапы. В первый – из Дзержинска, где был в командировке. В тот вечер Адик рассказал, как его после госэкзаменов, когда был уже сшит лейтенантский китель, списали на флот матросом за то, что набил морду сокурснику, оскорбившему девушку.
Как в первые дни после отчисления, стриженный наголо под салагу, он наплевал на устав. Всё кончено! Жизнь сломалась! Не реагируя на призывы дневального, он после отбоя бродил по двору. Под луной на земле блеснуло что-то белое. Поднял. Оказалось – кусок лошадиной челюсти в четыре зуба. Повертел, ухмыльнулся и бросил через плечо. Подумал: «А что, если запустить по воде? Сколько «блинков» разбежится по глади? И в каком из них утонет? Может, вот этот, сломанный зацепит, но сковырнёт последний шанс? Опять улыбнулся. Решил рассмотреть получше. Еле нашёл. Веточкой счистил грязь. Помыл в бочке. Разглядывая, усмехнулся. Вот что мне осталось! Единственная ценность. Шутовски прижал к сердцу. И молнией сверкнуло в мозгу! Надо действовать! Вытер бывшую лошадь о голландку и положил под тельник. Заснул он сразу. На подъём не реагировал. Когда надоело слышать крики и ругань старшины, не разговаривая пошёл в туалет. Все умывались, отплёвываясь и сморкаясь, а он тщательно порошком «особый» драил лошадиные зубы. Хотелось вместе с матросами, крутившими у виска пальцем, дико хохотать. Но он терпел, сохраняя мрачный вид. Дежурный вырвал челюсть и бросил в урну. Адька кинулся к нему, но трое подхалимов (он двоих из них ещё вчера заприметил) скрутили его. Позже удалось незаметно вынуть челюсть и припрятать. Отсидев в молчании трое суток на губе, он принялся за старое. В конце концов зубы отняли. Он несколько дней почти ничего не ел. Похудел. Но самое трудное оказалось впереди. В бане он намыливал клочок лошадиной шерсти. Хватило ума, всё это время её не показывать. Благо - шерсть прятать было легче. Пот разъедал грязное тело, щипал глаза. Зуд был невыносимый. Старшина приказал отнять шерсть. Не смогли. Держался, как защитник Малой Земли. С облегчением радовался, когда его два матроса держали, а третий намыливал, Когда, окатив водой, сунули под душ. В психушке врач его раскусил, но сказал, что 9 лет для моряка – срок достаточный. И, почитав Адькины вирши, подарил на прощанье книгу, добавив, что это в обмен на тему для диссертации. Адик был комиссован.
Рассказано было много интересного. Позже, взяв путёвку на теплоход по Волге, он заезжал ко мне с женой Лилей. Мы часто переписывались. Они жили в
Удивительный это был человек. И загадочный. Сколько всякого у него было намешано?!! И талантов, и (может быть) пород. На детском фото, привезённом из предвоенного детства (а надо сказать, что родился он в 1935 году) это ангелочек с удлинённым овалом лица. Такие лица на всех женских портретах Карла Брюллова. Смуглый. В лице, в первое время, мне слегка чудился оливковый цвет. Как у перса? Или турка? Или от хины, если лечился от малярии? Но проступал он сквозь густой шоколадный, бакинский. А губы даже на этом фоне были красней, чем у других. По паспорту (вернее было б сказать – по метрикам) Адольф Петрович Сидоренко. (Имя в честь дедушки?). Фамилия матери – Шевченко. Русский. Таким я его помню. Букет диковинный. Он был моим близким другом.
У него, несомненно, был огромный фото и киноматериал. Не исключено, что он может сохраниться у потомков. Должны быть и стихи, и рассказы. Зная его авантюрный характер, изобретательность, необузданную фантазию и удивительную активность, допускаю, что оставил и детективы, и много ещё всякой интересной всячины.
Смирнов Александр Владимирович. - МЫ РОСЛИ ВМЕСТЕ. Л.Димент.
Александр Владимирович Смирнов из Ленинграда. Крепкий, рослый, спокойный, харизматичный. Капитан баскетбольной команды взвода, по праву был у нас лидером. Мозгов ему хватало и на учёбу, и чтоб не мельтешить попусту. Негласно слыл самым сильным. По крайней мере, пока в 10 классе не появился более крупный, Тимур Шарашенидзе - («морская надежда Грузии»). Впрочем, был ли он сильнее, чем Курако, Сидоренко или Зайканов - история умалчивает. Но, большинство класса, я, (да и он сам) считали так.
Соколов Валентин Евгеньевич
Валентин Соколов на ходовом мостике. Соколов Валентин Евгеньевич, тбилисский питон, Герой Советского Союза. Подо льдами Арктики. 17 апреля 2010 года .
Сущинский Владимир. - МЫ РОСЛИ ВМЕСТЕ. Л.Димент.
Владимир Сущинский («Сушка») Туапсе выделялся лишь тем, что единственный учился не лучше, меня, но не щеголял сознательными грехами. Был тише воды. Так, за что же его, вместе со мной, старшина Гиренок, шутливо, трактующий свою фамилию, гирей на конце (нок между ног) с весёлым ехидством, воспитывал часа по два после отбоя? Меня было за что. А СУШКА-то при чём? Кроме заторможенности, он ни чем не грешил. И спать он любил не меньше, чем этот морской волчара, которому скучно было коротать дежурство. Я это лишь в 1974-м на Юбилее отлично понял. На Сушку насмешки сыпались со всех сторон. И от ребят, и от учителей. Считали его глупым. Его это угнетало. Улыбался он не часто. Он всегда сидел за первой партой с кем-нибудь из отличников (Аникеенко, Дубровым?) Или с Дакиным? Они ему помогали, порой злясь, теряя терпение. Но и сочувствовали. Друзей у него, угрюмого, не было. Но, сидящие рядом с ним, были добрей. Лучше его понимали? Или просто были умней нас шалопаев? Мне теперь кажется, что он просто был в глубокой депрессии. Иначе, будь он совсем необучаемым, не смог бы продержаться в училище 3 года. Ведь, учителя у нас были очень строгие. Мы, все были детьми войны. И на каждом она, подлая, отразилась по-разному. Я ещё 8-м и в 9-м классе я удивлялся, как Жорка Огурский (которого мы считали бестолковым), с каждым годом учился всё лучше. Мне казалось, что это было проявлением твёрдости духа, упорства. Несомненно, это так. Но его отставание в первое время проистекало из страшных испытаний, выпавших на детскую долю. И не даром он, беспощадно больной, «Гришка-Красный Нос» (знали б причину, не дразнили бы) половину учебного года проводил в лазарете. Дважды встречаясь с ним уже в этом веке, я восхищался этим бодрым (на сегодня 76-летним), способным ещё нравиться женщинам (пусть не поймёт это превратно его супруга Нелли), успешным инженером. И нос у него, в отличие от меня, сегодня не красный. Не каждый может быть таким крепким орешком, и сегодня борющимся с отметинами войны. Советую прочитать его воспоминания. Надеюсь, они появятся в «ИСТОРИИ ТНВМУ». Судьбы у людей разные. Одних жизнь ломает, других закаляет. Я не знаю судьбы Сущинского, отчисленного в 1950 году. Хочется верить, что и он нашёл себя.
Редакции также этого очень хочется. А еще хотелось бы узнать его отчество. А также как-либо узнать и проверить предположение, что Владимир Сущинский - еще один нахимовец, опаленный войной, чей отец - - пал смертью храбрых в боях за Родину.
Владимир Александрович Сущинский (05. 09.1912 – 22.02. 1945)
«Сижу за столиком. Передо мной, в оконце – деревушка, холмы, покрытые лесом. Моросит дождик. Я уже на базе фронто¬вой киногруппы. Сегодня поедем на передовую. Меня спаровали с обстрелянным оператором Сущинским. Боевой, славный парень. Два года уже живет в машине. У него примус, спальный трофейный мешок, мохнатый игрушечный мишка, картинки немецких кино¬звезд на стенах и т.п. Сущинский преподает мне краткий курс поведения на фронте. Потом, вероятно, я отколюсь и буду сам хозяйничать в своей машине... Я весь в военном. Скоро надену капитанские погоны... Дорога была интересной. И Киев, и Львов, и деревни, и городишки – на всем отпечаток войны. Масса впечатлений. Работать будет очень трудно. Попробую...»
И вот последнее письмо:
«У меня относительно все благополучно. Вошел во фронтовую группу – свыкся.
К дождику, который идет почти не переставая, и к пушкам, которые так же почти непрерывно стреляют, – привык. Много на пути интересного: и люди, и села, и города – всё ново.
На днях думаем занять хороший городок, с трамваем, церквями и фабриками (Ужгород. – Г.Н.). Передохнем денек и двинем дальше.
Дальше от Москвы – ближе к Берлину...»
Письмо написано 12-го декабря, a 18-го он погиб. Погиб и его учитель, Сущинский, но в другом бою. -
Кинокамера Сущинского запечатлела героизм и мужество воинов 67-й и 7-й ударных армий, которые 18 января 1943 г. прорвали блокаду г.Ленинграда. Вскоре Владимира направили в киногруппу 4-го Украинского фронта. С большим искусством, под пулями врага Сущинский снимает бои за Крым, форсирование Сиваша. В эти дни он был ранен, но он не уходит в тыл, поддерживаемый двумя солдатами герой-кинооператор продолжает боевые съемки. Мимо него мчатся танки, машины. За храбрость и героизм, за мужество и стойкость Владимир награждается орденом Красного Знамени, ему дают краткосрочный отпуск домой. Из двух недель отпуска он пробыл дома только шесть дней. Это было в 1944 году. Снова фронт. Советские войска очистили нашу территорию от фашистской нечести, война подошла к логову фашистов. Вместе с кинооператорами 1-го Украинского фронта, со своим боевым другом Николаем Быковым, Владимир снимает эпизоды освобождения Польской земли, ожесточенные бои под городом Бреслау. Наша артиллерия бьет по городу. Володя снимает разрывы в 150-200 метрах от себя. Он спешит запечатлеть для истории разгром фашистов: «Вперед и только вперед», – упрямо шепчет герой-кинооператор.Погиб Владимир Сущинский незадолго до радостного светлого дня Победы. 22 февраля 1945 года войска Первого Украинского Фронта вели наступление в районе Железной дамбы на подступах к городу Вроцлав. Фашисты, чувствуя, свою обреченность, ожесточенно сражались, каждое здание приходилось брать с боем. Владимир снимал бой в 150-200 метрах от себя, поэтому он всегда был впереди.
«От одной пулеметной очереди до другой – минутный интервал», - прокричал Сущинский своему другу, кинооператору и помощнику Владимиру Быкову, - «в него мы с тобой и перескочим». И они перескочили. Владимир Сущинский уже начал снимать наших автоматчиков, но вдруг рядом с ним разорвался снаряд, один из осколков ранил Сущинского в голову. Он упал, но камера продолжала снимать и захватила лишь верхушку деревьев. В бреду, Владимир Сущинский повторял:
«Кадры… кадры… кадры… в них вся история наших побед…»
Это были последние слова нашего земляка, героя-кинооператора, Владимира Александровича Сущинского. В 1946 году В. А. Сущинскогму посмертно была присуждена Сталинская премия. Одна из улиц Октябрьского района названа в честь В.А. Сущиского. Он живет и будет жить в благородных сердцах потомков-земляков.
Героические страницы вписаны в историю не только снятыми ими кадрами, но и самой их жизнью, ее последними мгновениями. В присланной на студию коробке со снятой кинопленкой, оператор Николай Быков писал: «В Бреслау во время съемки уличного боя осколком снаряда был убит кинооператор Владимир Сущинский. На поле боя снять его я не мог — был ранен этим же снарядом». Через несколько дней прислал на студию снятую пленку оператор М.Арбатов с аннотацией к снятому материалу. Среди перечисленных эпизодов такой: «Перебегающий с кинокамерой Николай Быков. Убитый Быков, около него камера». Не прошло и нескольких дней, как пришло извещение: М.Арбатов погиб в бою.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
