Ну и еще один курьез, связанный на этот раз, с разницей в мышлении начальника и подчиненных. Проходили мы практику на крейсере «». Крейсер стоял на бочках в Кольском заливе. Вода в этом заливе Баренцева моря, как и в самом море, даже жарким летом очень холодная. Считается, что попавший в нее человек может умереть от переохлаждения, не пробыв в ней и получаса. Однако почему-то в то лето на кораблях эскадры среди матросов появилась своеобразная опасная «мода». Получив нагоняй от начальника, прыгал такой матрос за борт, изображая самоубийство, в укор этому начальнику. Вот и в тот день, когда я, как дублер члена экипажа дежурной шлюпки, стоящей У борта крейсера, пытался в этой шлюпке поспать-позагорать (известно, что курсант хочет есть и спать постоянно), прозвучал сигнал «Человек за бортом!» Это один из таких обиженных матросов бросился за борт. Пока дежурная шлюпка подгребла к нему, он успел отмахать «саженками»на довольно порядочное расстояние и вполне мог, получив переохлаждение, утонуть. Словом, подошли мы к нему, начали было втаскивать его в шлюпку, а он не дается! Отталкивает наши руки и периодически ныряет! Тут я и допустил непростительную тактическую, а может быть, и стратегическую ошибку. Я предложил ни больше ни меньше — оглушить «утопленника» вальком весла по голове и уже потерявшего сознание втянуть-таки в шлюпку. После такого предложения в шлюпке воцарилась тишина, а «самоубийца» проворно сам в нее полез. Налегая на весла, в молчании мы погнали шлюпку к крейсеру. Уже на палубе корабля я, поймав колючие взгляды матросов, услыхал весьма нелестные высказывания в мой адрес, в частности, и в адрес всех будущих офицеров вообще. Вот мол, станут они офицерами и начнут «гноить» подчиненных.
Случай этот припомнился мне тогда, когда от командира своей роты в училище пришлось услышать очень правильную мысль: «Сознание ваше, ребята, — говорил он, — повернется на 180 после того, как вы застегнете последнюю, пятую пуговицу, на своих кителях». Так-то. И он был прав. Через пару лет мы, стоя в строю в актовом зале училища с замиранием сердец, слушали приказ министра обороны СССР о присвоении нам звания «лейтенант корабельной службы»и получали из рук своих воспитателей заветные золотые погоны, дипломы и кортики.
Пятая пуговица была застегнута! А об офицерской службе вы сможете прочитать в собранных здесь рассказах и очерках.
СИНЕЕ МОРЕ, БЕЛЫЙ ПАРОХОД
С 15 июля 1956-го по 1 сентября 1957 года 8 ПЛ пр. 613 и 611 совершили с Северного флота (г. Полярный) на Тихоокеанский флот (г. Петропавловск), 6 лодок вернулось по техническим причинам.
«Оглянувшись, он увидел в сиреневой мгле две маленькие фигурки, поднимающиеся по насыпи. Балаганов возвращался в беспокойный стан детей лейтенанта Шмидта. Козлевич брел к останкам "Антилопы"»...
Ну вот и все на сегодня. Я выключаю прикрепленный к полукружью шпангоута над моей койкой-диваном микрофон. Это — специально смонтированное радистами персонально для меня радиотрансляционное устройство.
Поздний вечер сентября 1957 года. Я — помощник командира средней подводной лодки «С-235», совершающей, а вернее, завершающей переход Северным морским путем из Европейской части страны на ее Дальний Восток, то есть на Тихоокеанский флот.
А микрофон мне смонтировали потому, что всему экипажу известна моя «пагубная страсть»к бессмертным произведениям великих авторов — Ильфа и Петрова. Вот замполит и решил, что приятный для меня отдых между вахтами и занятиями вполне можно совместить с полезной культмассовой работой. Впрочем, я и не сопротивлялся. С удовольствием перечитываю вслух, по часу в сутки, главы из «Двенадцати стульев»и «Золотого теленка»по внутрикорабельной трансляции. Однако, пора и на вахту собираться. Привычно маневрируя между холодильником, нижним ярусом диванов и обеденным столом, легко «приземляюсь»на кусочек палубы второго отсека: мое койко-место — во втором ярусе офицерской кают-компании. Эта шестиместная «каюта», а по сути дела выгородка, периодически превращается то в столовую, то в спальню, а то и в операционную палату.
Убираю в импровизированный бельевой шкафчик-шпацию свою постель. Снимаю обтянутые дерматином цепи-подвесы, опускаю свою койку, превращая ее в спинку дивана, на котором теоретически должен спать мой друг и однокашник по училищу — штурман Вадим Борисович Иванов. Теоретически, потому что видеть Вадима спящим на своем диване можно только на якорных стоянках. У меня такое впечатление, что на ходу Вадик вообще не спит... В любое время суток я вижу его снующим взад-вперед по вертикальному трапу между мостиком и центральным постом: переход совершается в надводном положении. Практически круглосуточно можно наблюдать Вадима прильнувшим к пеленгатору репитера гирокомпаса или к окуляру секстана. Тут его ни о чем спрашивать не рекомендуется: лицо «каменное», взгляд остановившийся, губы шепчут цифры градусов пеленгов и углов. Любой, даже самый невинный вопрос может свести на нет процесс запоминания этих цифр! Честно говоря, при всем своем уважении к штурманской специальности, всякий раз, наблюдая это «Броуново движение», я благодарю судьбу в лице училищного начальства за то, что оно так «удачно», с моей точки зрения, разделило нас в 1952 году на штурманов и минеров. Совершенно не интересуясь моим мнением, оно определило меня на минно-торпедный факультет. А возможно уже тогда была заметна моя склонность к полноте? Во всяком случае так бегать и прыгать по трапу, как это делает Вадим, я бы не смог...
По пути на мостик заглядываю в штурманскую рубку. Как положено, интересуюсь местом корабля. Все тот же Вадим, сдернув с окоченевшей руки рукавицу, аккуратным, истинно штурманским движением, мягко, без нажима, жалея карту, указывает остро заточенным карандашом место по последней обсервации. Карабкаюсь по трапу на мостик. Замечаю, что лодку начало заметно покачивать. Немудрено: вышли из последней полосы льда на чистую воду. Перед нами — Берингов пролив.
Штурман Вадим Борисович Иванов за работой. Выпускник Рижского Военно-Морского Нахимовского училища 1950 г.
Принимаю у минера - Пети Демкина — вахту. Старпом, несший с ним «командирскую»вахту, коротко разъясняет мне нашу позицию в строю. Идем мы одним из мателотов, в строю кильватера. По носу — «С-290», передний мателот. По корме — «С-236», задний мателот. Пока их гакабортный и топовый огни видны, но погода явно портится, море «горбатится», видимость ухудшается...
Я допущен к самостоятельному управлению лодкой в надводном положении, и наш милейший старпом — умница Юрий Васильевич Войтенко со спокойной совестью спускается вниз. Остаюсь «един в двух лицах»: и вахтенный офицер, и «вахтенный командир». Горжусь этим внутренне безмерно! Служу после выпуска всего третий год, а уже помощник командира, мне доверена командирская вахта! Однако ничем своей гордости не показываю, стараюсь управлять рулем и ходами так, чтобы не приближаться и не отставать от переднего мателота, не нарушать строй кильватера. Всматриваюсь в едва угадывающийся из-за наступающей
темноты и все увеличивающихся волн горизонт. Здесь уже не лед. Не исключено появление встречных судов...
Между тем море потихоньку «звереет». Уже через час после заступления на вахту Тихий океан предстает перед нами в «полном блеске». Во всяком случае это был уже не спокойный, скованный льдами Ледовитый, а оправдывающий свое второе название — «Великий», океан.
Лодка, уподобляясь бочке, попавшей в прибой, раскачивается и едва не вращается среди огромных валов. Очередная волна, в которую ныряет вся носовая надстройка, с грохотом разбивается об ограждение рубки, затем перекатывается через мою голову и водопадом сливается в верхний рубочный .
— Если так дальше пойдет, — рассуждаю я, — придется задраить его крышку и встать под РДП в надводном положении. На очередной волне я уже подскакиваю на своеобразной водяной подушке, подкатившейся под мои, уже заполненные соленой жижей, тяжелые сапоги. Мысленно хвалю себя за то, что, вняв совету более опытных моряков, выменял за «всемирный эквивалент»— 0.8 л гидролизного спирта — у мурманских пожарных их великолепные пояса. Почему-то нормами снабжения такие пояса для средних лодок предусмотрены не были. Теперь только карабины указанных поясов, пристегнутые к латунным поручням ограждения мостика и рубки, не давали возможности смыть меня и сигнальщика, сидящего в своем «гнезде» чуть выше и позади, за борт.
Неприятный грохот оголяющихся во впадинах между водяными валами винтов, переходящих в этих случаях в «пропеллерный» режим (дизеля начинали работать в режиме, близком к «разносу«) дополняют впечатление от знакомства с новым для нас «театром плавания».
Отфыркиваюсь от очередной порции «рассола», ударившего в лицо и капающего с недавно отпущенных для солидности усов. Стараюсь по привычке уйти от мрачных мыслей, спрятаться от них за стеной юмора.
Вспоминаю крылатую фразу актрисы Марии Мироновой в фильме «Волга-Волга»: «А как все хорошо началось!..» В голове почему-то крутится веселый мотивчик детской песенки:
«Синее море — белый пароход...» Ах да! Именно эта песенка приходила на ум после ознакомления с приказом о назначении после выпуска на Черноморский флот. Дело в том, что отплавав три практики на кораблях Северного флота, большинство курсантов нашего класса-взвода с удовольствием отстажировалось на «мандариновом» Черноморском флоте. Побывав на кавказских и крымских базах подводных лодок этого флота, мы могли сравнивать их с базами флота Северного. Сравнение было явно в пользу южного моря.
Теперь в голове закрутился мотив «Бессаме-мучо». Именно под мелодию этого шлягера середины пятидесятых мы с партнершей мерно покачивались в Зале Революции училища имени Фрунзе (наш первобалтский клуб был на ремонте) на ночном выпускном балу... Ах, как радужно рисовалась тогда будущая служба на теплом южном море!
Там за Невой моря и океаны: История Высшего военно-морского училища им.Фрунзе /Г.М. Гельфонд, А.Ф. Жаров, А.Б. Стрелов, В.А. Хренов. - М. 1976.
И она действительно началась там поздней осенью 1954-го. К лету большинство из нас были уже командирами боевых частей на строящихся лодках. Мы с Вадимом попали на лодку, предназначенную для Черноморского флота. О возможности «загреметь»на Тихий океан даже не думалось. Экипаж был сформирован из черноморцев, лодка должна была базироваться в Туапсе. Вот «С-236», та была чисто «тихоокеанская». Экипаж для нее формировался во Владивостоке, и ребята знали, что после постройки уйдут на ТОФ. А мы — другое дело! Мы — черноморцы! Легкомыслие молодости!
К концу апреля заводские и государственные испытания корабля были закончены, акт о приемке и вступлении лодки в состав ВМФ был подписан. В ожидании перехода в Туапсе мы, то есть офицерские «фендрики», предвкушали празднование 1 мая у одной из знакомых севастополек, но... 29 апреля 1956 года всему экипажу объявили, что 1 мая мы начнем движение... на Тихий океан!
Вспомнилось, как ранним первомайским утром прошли мы вдоль выстроившихся для парада кораблей в севастопольской бухте, как бросив прощальные взгляды на Памятник погибшим кораблям и Тарханкутский маяк, ушли в Жданов, где встали в транспортный док и пошли по каналу Волго-Дон на «долго-вон», влекомые речными буксирами...
Вспомнилась зимовка в Молотовске (ныне Северодвинск), подготовка корпуса к плаванию во льдах в Росте. Вот он и сейчас перед глазами — «рог», приваренный к форштевню: им надлежало в случае необходимости упереться в кормовой кранец ледокола. Теперь, когда ледовое плавание позади, «рог» этот начинает раздражать своим неэстетичным видом.
Да, плавание во льдах по принципу «Терпеливо жди — быстро проходи», знакомое каждому моряку, ходившему Севморпутем, позади. Даже не верится, что еще вчера можно было наблюдать, как прямо у края расколотой ледоколом льдины вальяжно развалилась огромная моржиха со своим детенышем. Как эта «благородная семья», лениво подняв головы, провожает проходящую мимо них лодку равнодушным взглядом... Впрочем, однажды во время стоянки во льду среди островов Комсомольской Правды, на борт лодки вдруг попытался влезть огромный морж-шатун. Он царапал своими гигантскими бивнями скользкий от намерзшего льда борт, шумно вздыхал и смотрел на сбежавшихся по этому поводу на кормовую надстройку людей, прямо скажем, далеко не равнодушными глазами. Этому моржу, очевидно, когда-то очень насолил человек, и теперь он буквально испепелял нас взглядом своих бешеных красноватых глаз. Во всяком случае, когда старпом попытался «достать» его ногой по голове, морж умудрился и сумел сорвать с его валенка галошу, типа «слон», после чего, презрительно фыркнув, нырнул вместе с нею под лед. Оказывается, не только крокодилы из стихотворных сказок Корнея Чуковского обожают галоши! Иногда совсем близко от ледяного фарватера можно было увидеть и белую медведицу с медвежатами. Обычно видели мы их «в спину», гордо удаляющимися от каравана кораблей куда-то к линии горизонта. Жизнь научила этих умных зверей не приближаться к человеку на расстояние выстрела... Не верилось, что с момента нашего выхода из Полярного идет уже третий месяц. Причем, ходовых-то дней было всего около месяца! Остальное время ушло на стоянки во льдах в ожидании разрядок ледяного панциря. Многолетний паковый лед не могли зачастую разрушить ни проводивший нас ветеран «Ермак», ни более современные ледоколы и ледорезы.
Продолжение следует
