— Да, вы правы — одному, двоим, троим, не под силу, а миром возьмешься — все осилишь... А ну-ка, Максим, зови своих мушкетеров. Вот, ребята,— сказал дед, когда томившиеся за дверью Карина, Вадим и Олежка вошли в кабинет,— знакомьтесь с нахимовцами. Надеюсь, они вам о себе порасскажут. (Тут вошла баба Ника и, кивнув гостям, уселась в кресло в сторонке.) Насколько я понимаю, они следопыты-историки и приехали в Кивиранд по следам «морского охотника», погибшего в бухте. Я ведь в эту бухту тоже когда-то загнал фашистскую подводную лодку, да упустил — ушла в море, — сказал он, обращаясь к нахимовцам. — И на старуху бывает проруха... Боюсь, что «охотника» в бухте вы не найдете. После войны ее тралили тральщики. Но это можно проверить. В таких делах, правы вы, Белокуров, не годится кустарщина. Тут нужна техника, нужны спасательные суда. Помогу чем смогу. А насчет пещеры Максим вас сведет к капитану Аистову, он пошлет пограничников. Скопом разроют. Моих зачинателей прошу не забыть, — кивнул дед в нашу сторону.
Мы смотрим на гостей, как на чудо. Еще бы, немногим постарше нас, а столько уже повидали! Дед спрашивает:
— Да, вот еще Александр Алексеевич пишет, что вы — члены комсомольской дружины имени Никонова. Это что же, того самого Никонова, которого немцы сожгли?
— Как — сожгли? — в ужасе восклицает Карина.
— Вот видите, мои молодые друзья, как у нас мало знают героев. Есть у нас в городе улицы Ивана Рябчинского, Евгения Никонова, а кто они были?
Но я-то знаю, кто такой Никонов. Он сошел на берег с корабля в морскую пехоту. И они стояли под Таллином. Он пошел в разведку с двумя товарищами. Его ранили немцы, схватили и пытались выведать у него все, что он знал. Но он ничего не ответил. Его пытали. Привязали к высокому дубу. Развели костер и сожгли. Товарищи ворвались в тот хутор и нашли его бескозырку. На ней было имя его корабля...
И я часто задумываюсь: а если бы снова война и со мною такое случилось, я бы выдержал? И не выдал бы тайну? Мне даже однажды такое приснилось. И я проснулся в холодном поту.
Белокуров сказал, что они всей дружиной ездили под городок Кейлу, к тому самому дубу. Дуб так и не ожил,— он мертв, двадцать пять лет уже мертв, но его не срубили, чтобы каждый мог представить себе, как это было.
***
Ох уж эти девчонки! Карина никому не дала и слова сказать. Почему девочкам нельзя учиться в нахимовском? Едва сдерживаясь от смеха, Белокуров ответил ей очень вежливо, что он даже не представляет, как у них в классах вдруг появились бы девочки с косичками, с бантиками...
— Это уж был бы, простите, сплошной ералаш. Я думал, Карина заплачет, но она рассердилась:
— Несправедливо! Терешкова в космос летала, а на корабли нам нельзя!
Дед переглядывался с Карамышевым, и они едва сдерживались, чтобы не рассмеяться, уж очень их рассмешил такой разговор.
Но тут баба Ника за Карину вступилась.
— А вот я в войну служила в морской пехоте, уже не такая и молодая была. И матросы очень меня уважали. Бывало, высаживаемся в десанте, накроет меня волной с головой, подхватят под руки: «Сестренка, держись!» — и вынесут на берег. А однажды я с ранеными осталась, окружили нас гитлеровцы. Так я их из автомата... Отбила братву.
— Простите,— спросил бабу Нику Шелехов,— это не о вас ли книжка написана: «Сестренка»?
— Обо мне. Да не заслужила я, чтобы обо мне книжки писали. У нас покрепче встречались медсестры. Танюшка у нас Быкова была, росточка махонького, поменьше меня, да с косичками. Высадились мы на берег, кто-то крикнул: «Осторожней, братва, тут наверняка минное поле». А она вырвалась вперед и давай плясать, напевая «Катюшу». «За мной, ребята, никаких тут мин нет!» Все и ринулись за Танюшкой и выбили из селения фрицев. Вот какие бывают морячки, А вы их — «с бантиками, с косичками»! И с косичками орден Ленина получали... Эх вы, молодежь!
. Катюша, как ее ласково называли морские десантники, еще в 1944 году дважды представлялась командованием к званию Героя. Да, видно, не сумели тогда должным образом обосновать это представление. Звание Героя Советского Союза присвоено Е.И.Деминой в 1990 г.
Сконфузила баба Ника нахимовцев. Белокуров что-то пробормотал насчет того, что в береговых частях действительно и сейчас служат девушки, но на кораблях... Другое дело — торговый флот...
Теперь Карина обиделась на Белокурова и села рядом со мной. Я от нее отвернулся. Мне не нужна ее милость, обойдусь и так, раз считает меня хулиганом. Но, уходя, она протянула мне руку и сказала:
— Спасибо, Максим. .
— За что? — удивился Вадим.
А чего удивляться? Понырял бы за ней ты вчера, тебе бы сказали спасибо.
А дед предложил нахимовцам располагаться как дома — ведь они «пришли, как моряки к моряку». Хотят — пусть ночуют на террасе, хотят — пусть идут к нам в палатку. Но они выбрали в саду гамаки.
Они оказались ребятами славными. Мы встали в круг и играли в мяч; в игре принимала участие и Ингрид, ловко отталкивавшая мяч мокрым носом; потом купались и наперегонки уплыли очень далеко; потом обедали; после обеда, как всегда, спали; потом пошли в лес к «киту». Я наблюдал за нахимовцами, и мне все в них нравилось: как они ходят — легко и красиво, как на них сидит форма и какая красивая форма — с золотыми погончиками. Ни у одного ни разу не сполз носок, как это часто бывало со мной; ботинки их были начищены тщательно, и нахимовцы стирали с них тряпочкой пыль; и ногти у них были тщательно вычищены (чем я не мог похвастаться); и говорили они каким-то другим языком, чем тот, который царил у нас в школе. Когда я блистал им дома, отец возмущался: «Что это за жаргон, Максим, а?»
Мы признались, что тоже мечтаем стать моряками. Нахимовцы сказали, что к ним попасть нелегко. «Бывает по сто и сто двадцать желающих на одно место».
.
— Ну, тогда я пропал! — охнул Олежка. Он не мог похвастаться своими пятерками.
Когда я зашел к деду вечером и сказал, что хочу с ним поговорить по очень важному делу, дед посмотрел на меня понимающе и сказал бабе Нике, вязавшей теплый шарф в кресле:
— Сто якорей в одну минную банку, если я ошибаюсь, Вероника! Максим решил стать нахимовцем! Что, Максим, удивляешься? Считаешь деда провидцем? Да у тебя все написано на лице!
Ночью я, каюсь, пробрался на цыпочках к гамаку, в котором спал Белокуров, стащил его обмундирование, аккуратно сложенное на табуретке, босиком прошел в дом, оделся, зажег свет в столовой и встал перед зеркалом. Это был я и не я. Нет, не я, а совсем другой парень. Выше ростом, старше, красивее, куда красивее, чем я был все время до этого и вообще... передо мной стоял бравый нахимовец. До чего ж хороша бескозырка! До чего же красивы погончики! А полоски тельняшки под форменкой — просто мечта! И тут я увидел в зеркале славную волчью морду, выглядывающую из-за спины моряка.
— Ингриша, нравится тебе твой Максим?
Что-то скрипнуло, и я поспешил снять с себя форму, аккуратно сложил и отнес в сад, на табуретку. Белокуров, на счастье мое, не проснулся. Он спал, подложив руку под голову, и, наверное, видел прекрасные сны: море, далекий поход и незнакомый берег вдали.
Наутро Белокуров и Шелехов приняли участие в перекличке. Они четко отдавали честь флагу на мачте. Для них это был подъем флага в лагере на Нахимовском озере, подъем флага в море, в походе, на корабле.
После завтрака мы пошли на заставу. Капитан Аистов, прочтя письмо деда, обратился к своим пограничникам: кто из свободных от службы солдат хочет помочь следопытам-историкам? Вызвалось больше, чем надо. И вот, вооруженные лопатами, кирками, они пошли в лес. Работа вокруг «кита» закипела. Дед-то был прав, как всегда: «миром» или «скопом» получается лучше, чем в одиночку. Старшина-пограничник закричал: «Есть!» — и полез во вдруг открывшуюся
пещеру.
За ним — в одних трусах, чтобы не испортить обмундирование,— полезли Белокуров и Шелехов. Нас пустили в последнюю очередь.
— Тебе, пожалуй, пузатик, и не пролезть,— добродушно посмеивались пограничники над Олежкой.
Но он запыхался, а влез. Пещера была похожа на извилистую нору какого-то зверя. Ее освещали фонариками. Белые зайчики бегали по стенам. Какой-то камешек гулко шлепнулся вниз.
— Придется забетонировать,— сказал старшина.
— Глядите! Бутылка! — воскликнул Шелехов.
Да, бутылка, и горлышко залито смолой. Совсем как в приключенческих книгах! Наверное, моряки с «охотника» записали все, что с ними было, и оставили людям, которые придут после них.
— Трубка! — закричал пограничник, подняв короткую черную трубочку.
Но больше ничего не нашли; валялись только истлевшие тряпки.
Бутылку распечатывали, как чудо. Все столпились вокруг Белокурова. Ему пограничники предоставили честь распечатать — ведь он приехал из Ленинграда сюда по поручению дружины имени Никонова, чтобы произвести раскопки пещеры. Ловкими пальцами он отколупал смолу, вытащил бумажную пробку. Осторожно зацепил бумагу, лежавшую внутри. Вытащил.
— А ну, а ну!.. — нетерпеливо сказал старшина.
Бумага была пожелтевшая, совсем как у старинных документов. У меня сердце замерло. А у Вадима, наоборот, оно так затикало, что я слышал его громкий стук. Белокуров аккуратно развернул сложенную бумагу. Она была довольно большая. На ней — если бы вы только знали, что было на ней! — было написано крупными буквами: «Ауффидерзейн, фрицы!» И под этим был нарисован выразительный кукиш. Ай да молодцы! Они смеялись над гитлеровцами, когда их на берегу ждала смерть...
.
А я-то ждал описания их злоключений! Да разве они могли написать о себе всю правду и назвать свои имена, имя Яануса Хааса? Ведь бутылка могла и не попасть вовсе к нашим, кругом были гитлеровцы, кругом!
— А веселые они были братишки,— сказал курносый, веснушчатый пограничник.
— «Братишки, братишки»! — прикрикнул на него старшина.— Люди они были, те моряки, такие, что позавидуешь! Нам бы такими стать!
"МО-205"
На другой день мы идем к Яанусу Хаасу. Рассказываем о том, что пещера отрыта. Показываем кукиш, оставленный моряками с «морского охотника» гитлеровцам. Хаас радуется маленькой черненькой трубочке.
— А я ее так искал, так искал! — ласкает старыми пальцами трубку.
— Дядя Яанус, а вы не помните, где затонул тот «»? Точное место, а?
— А тебе зачем?
— У нас есть акваланги. Мы будем нырять. А вдруг найдем?
— Вот оно что, — говорит Яанус Хаас. — Но имейте в виду: бухта глубокая. Сюда заходили когда-то океанские корабли.
— Да, я слышал. Но мы все-таки попробуем. Он поворачивает свою качалку к окну.
— Тогда была темная ночь. И я не могу указать точное место. Но думаю, что это было вот там... Да, вот там приблизительно он пошел ко дну.
Старик, опираясь руками на подлокотники, покачивается в кресле. Может быть, ему представляется, что он снова на корабле, в дальнем плавании.
— Вы правда плавали в Южную Америку?— задаю я вопрос.
— Да.
— И охотились там на диких зверей?
— Нет, пойс, у меня не было времени охотиться. Я приходил в шумный порт. Погрузка, выгрузка отнимали все время, едва успевал забежать в большой город. Правда, один рейс у меня в трюмах полно было клеток: везли зверье в зоопарк.
Лев открыл дверь и вышел прогуляться на палубу, но мы пустили в ход шланги и загнали в клетку... А это не на тебя ли спрыгнула с дерева рысь?
— На меня.
— Не было бы с тобой собаки, тебе бы плохо пришлось. Я как-то встретился с рысью в молодости. Хорошо, был с собой нож. Она изодрала мне руки и шею.
— И вы... вы убили ее?
— Или она бы убила меня. А я, как видите, жив.
Вот это решительный человек! С рысью вступил врукопашную!
Он закуривает маленькую черную трубочку. Она вернулась к нему через двадцать лет с лишком!
***
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
