— Не подходите ко мне! Вы
Я словно в пропасть лечу. Подумать только, она меня заподозрила в краже!
«Красавчик» Шиллер изо всей силы бьет меня по щеке. Никто меня никогда не бил по лицу. Ввязаться в драку здесь, при Марине Филипповне, в классе? Ну нет, стерплю!
Вадим кричит:
— Ну, Шиллер, тебе это не пройдет даром!.. Марина Филипповна, да что же, по-вашему, Максим — вор? Хотите знать, мы втроем украли часы. Я—для того, чтобы вдоволь погрызть шоколаду...
— А я, чтобы облопаться пирожными,— подбавляет Олежка жару в огонь.
Взрослые шуток не понимают. Особенно такие, как Марина Филипповна.
— Вы его не выгораживайте! — кричит она свирепо. Она вся багровая стала, длинный нос побелел.— Защитники!.. Она выбегает из класса.
— Тимофей, ты и в самом деле не помнишь, где ты забыл часы? — спрашивает Вадим.
— Я... ей-богу, не помню.
— Но если Подберезкин забыл часы в умывалке,— прокурорским тором говорит Шиллер,— а Коровин нашел их, то почему он их сразу не отдал?
— Молчи! — обрывает Вадим.— Еще одно слово, и ты в окно вылетишь!
Шиллер знает, что Вадим сильнее его. И с усмешечкой пожимает плечами. Этот
— Встать!
Марина Филипповна возвращается вместе с директором. Директор — Мефодий Яковлевич — славный пожилой человек, которого мы уважаем и любим. Он говорит Марине Филипповне, что-то ему нашептывающей:
— Не торопитесь с выводами. Разберемся мы, разберется комсомол, а тогда и вынесем наше решение.
— Дети! — говорит нам директор.— Произошло неприятное происшествие. Но я надеюсь, что мы с вами, да, мы с вами,— подчеркивает он,— установим истину... Максим, что произошло?
Как трудно теперь доказать, что все это был только розыгрыш! Мой голос дрожит, я готов разреветься. Боюсь, и наш славный директор мне не поверит...
***
Вадимка крепко стукнул Элигия, когда мы расходились из школы.
— Это тебе за Максима, за подлость!..— крикнул вдогонку, когда Элигий, грозясь отомстить и размазывая липкие слезы, быстро побежал к остановке трамвая.
— Ты куда, Максим?..
В самом деле — куда? К матери в поликлинику? К отцу в госпиталь? Оба заняты делом; хорош я буду — явлюсь со своей бедой. К деду? Вот куда лучше всего!
И я поднимаюсь на
Дед открывает мне дверь — одет по-домашнему, в теплой пижаме. Он сразу понял: что-то случилось.
— Раздевайся, рассказывай. Я вижу, что я тебе нужен, внук.
Я держался, держался, а тут безутешно реву. И слез не стыжусь. Меня обидели, жестоко обидели. А еще говорят: человек человеку друг!
Дед смотрит мне прямо в глаза. Я не отвожу глаз — ведь я выкладываю чистую правду. Одну только чистую правду! Неужели и дед не поверил? Он раздумывает. Потом берет меня за плечо.
— Ты не подумай, что я добренький дедушка, который готов вступиться за внучка, что бы ни натворил его внучек. Если бы ты совершил проступок, недостойный Коровина, я бы и пальцем не шевельнул, чтобы выручить внука-прохвоста. Но я тебе верю, Максим. Случай твой трудный, запутанный. Но правда, Максим, берет верх над кривдой... — И добавляет задумчиво: — После упорной борьбы... Защищайся, Максим!
***
Я прихожу домой и беру поводок — надо вывести Ингрид. Она оборачивается ко мне и смотрит в глаза. Словно спрашивает: «Что с тобой? Тебе плохо?»
Да, мне нехорошо,
Отец и мама приходят домой поздно вечером. Отец, как всегда, очень усталый. Он посматривает на меня испытующе.
— Что у тебя произошло, сынок, в школе? Шиллер-старший уже успел доложить! Но маленькое теплое слово «сынок» меня окрыляет.
Отец — он поймет. Мама тоже поймет.
— Значит, тебе не поверили? — выслушав мой рассказ, с сочувствием спрашивает отец.
— Нет.
— Так чем же все это должно кончиться?
— Меня исключат!
— Из школы?
— И из комсомола!
— Ну, это не так просто делается, Максим... Не плачь, Надя. Не все же кретины! Мама говорит:
— Ты сходи, Ваня, в школу.
— Не пойду. Максим сам сумеет постоять за себя. Не поверила ему Марина Филипповна — не на ней одной свет клином сошелся.
Поужинав, я ложусь спать, но заснуть не могу. Много думается. Как можно не поверить человеку, говорящему правду? А если Карина узнает? Кто же может дружить с человеком, к которому прилепили позорную кличку?
А что, если кличка прилипнет ко мне навсегда? Тогда закрыт путь в нахимовское. И тогда прощай на всю жизнь мое море!
***
Комсомольское собрание. На нем присутствуют наш директор, Марина Филипповна Картонкина и секретарь партийного бюро школы — учитель математики Сыроваров. Борис Лукич совсем молодой и свой скучный предмет преподает весело. И сейчас у него вид совсем не суровый, будто у нас не судилище...
А на самом деле — судилище. И верховодит им почему-то Марина Филипповна. Хотя за столом и сидит наш комсорг Свистунов. Сидит и постукивает карандашиком по столу.
Элигий Шиллер яростно требует моего исключения. Можно подумать, что я тягчайший преступник.
— Наша школа — одна из лучших школ в городе. Образцовая! Мы должны высоко нести ее знамя! Коровин запятнал дорогое нам знамя! На нас будут показывать пальцами. В городе уже говорят...
— С твоей помощью, Шиллер! — кричит Вадим.— Ты уж вовсю постарался!..
— Не хулиганить! — обрывает его Марина Филипповна. И тут входит в класс незнакомый человек. Светловолосый, в хорошем костюме (пальто он, как видно, оставил внизу).
— Вам кого? — спрашивает Марина Филипповна.
— Комсорга.
— Мы заняты! — сердито говорит Марина Филипповна, как будто Свистунова и нет с нею рядом. — Подождите!
Незнакомец садится у задней стены. Откуда он?
— Коровин, что скажешь в свое оправдание? — спрашивает Марина Филипповна.
Как в суде! Будто мне, подсудимому, предоставили последнее слово. Все доказано — проси снисхождения! Я готов взвыть. Я смотрю на лица товарищей. Вадим и Олег — те сочувствуют. А другие? Или отводят глаза, или на лицах у них любопытство: а чем это кончится? Я еще раз объясняю, что хотел разыграть Подберезкина.
— Вы мне верите?
Несколько голосов, перебивая друг друга, кричат:
— Нет!
Другие — очень негромко и нерешительно:
— Верим...
Они все запуганы Марией Филипповной.
Только Вадим кричит во весь голос:
— Верим! Продолжай, Максим, продолжай!
И Олежка:
— Говори им всю правду!
У нас любят, когда провинившийся кается, бьет себя в грудь. Тогда, бывает, прощают и виноватого. А он берется за прежнее. В чем же я буду каяться? В том, в чем не виноват? Ну погодите же!
— Я всегда думал, что у нас дружный класс,— говорю.— Один за всех, все за одного. И я любил свой класс. Не комнату с черной доской, а всех вас. Кому надо помочь — помогал. Ты помнишь, Васильчиков, как не давалась тебе математика и я тебе помог вылезти из двоек и троек? («Верно, помог!») А ты забыл, Прокоповский, как я тебя учил на лыжах прыгать с горы? («Учил, это верно!») А ты, Капитанников? Сейчас ты кричишь: «Я не верю!» Тебе тоже не верили, когда кто-то подножкой свалил Дину Мухину и обвинили тебя. Я не побоялся сказать, что свалил Дину Шиллер, а ты ни при чем! Ребята, мы вместе катались на катке на коньках, обсуждали, как весело встретить каникулы. Я думал, у нас дружный класс. Сегодня я вижу, что ошибался. Не верите? Ну и не верьте!
Я сказал что-то не так. Надо было иначе. «Борись!» — сказал мне отец. А я задираюсь.
— Кто хочет выступить? — равнодушным голосом спрашивает Свистунов.— Вадим Куликов?.. Давай. Вадим говорит:
—— Я знал о розыгрыше. Знал и Олег. Только дурак мог подумать, что Максим хотел присвоить часы.
— Думай о том, что говоришь, Куликов! — кричит Марина Филипповна. Как будто Вадим ее назвал дурой.
— Вы хотите Максима судить? — продолжает Вадим.— Судите. Я вижу, чем все это пахнет. Хотите его исключить? Исключайте тогда и меня!
— И меня! — встает Олежка.— Я Коровину посоветовал: не отдавай растяпе часы до конца всех уроков!
— Еще кто хочет высказаться? — опять верховодит собранием Марина Филипповна.
Зина Игнатьева, застенчивая девчонка — она никогда не выступает, а тут вдруг
— А почему в самом деле вы не хотите поверить Коровину? Все мы знаем, какой Тимофей растеряха. И я бы тоже его проучила. Я думаю...
— Нам неинтересно знать, что ты думаешь! — обрывает Зину Марина Филипповна.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.