Из Ленинграда прибыли ещё две лодки, — последние, как тогда представлялось, которые сможем послать в море в эту кампанию. В Кронштадте им оставалось принять боезапас и окончательно изготовиться к походу.
Одна из лодок М-98, командир — капитан-лейтенант И.И.Беззубиков, имела задачей препятствовать перевозкам противника между Таллином и Хельсинки. «Малютка» шла уже в третий боевой поход, командир и экипаж по праву считались опытными.
Другой лодкой была Л-2, вышедшая из капитального ремонта и ещё не участвовавшая в боевых действиях. С её командиром капитан-лейтенантом А.П.Чебановым я встретился впервые.
Как недоставало нам подводных минзагов, которых после гибели «Калева» стало ещё меньше, уже говорилось. Поэтому вступление в строй минного заградителя дальнего действия, имевшего также и шесть торпедных аппаратов с солидным запасом торпед, было событием радостным. После ремонта экипаж Л-2 в ускоренном порядке отработал необходимые учебные задачи. На мощную подлодку, способную достигать любой части Балтики, возлагались большие надежды. В своём первом боевом походе она должна была выставить мины в Данцигской бухте, а затем искать цели для торпедных атак на тыловых коммуникациях противника.
Командир подводной лодки М-98 Иван Иванович Беззубиков
За долгую службу на подлодках типа «Л» на Тихом океане я оценил их надёжность и возможности. Приятно было удостовериться, что капитан-лейтенант Чебанов отлично знает свой корабль и подготовлен в тактическом отношении, что экипаж у него, судя по всему, сплочённый, службу несёт чётко. Мы с Александром Петровичем Чебановым оказались земляками, он тоже был из питерской рабочей семьи. И на флот пришёл тоже по комсомольской путёвке, только на семь лет позже.
Хорошее впечатление производил и молодой комиссар лодки политрук И.А.Гребенёв. Но никто на лодке, в том числе и командир, ещё не воевал. За двое суток стоянки Л-2 в Кронштадте я постарался подетальнее познакомить командира и военкома с обстановкой в море, и особенно в Финском заливе, как она представлялась по имевшимся данным.
Когда знакомился с командным составом лодки, выяснилось, что представившийся мне лейтенант А.А.Лебедев из штурманской боевой части — это поэт Алексей Лебедев, стихи которого, проникнутые романтикой морской службы, знали и любили многие на флоте.
В том году он окончил военно-морское училище, был назначен на Л-2 командиром рулевой группы, иначе говоря, младшим штурманом, и вот шёл, как и его товарищи, в свой первый боевой поход.
Командир подводной лодки Л-2 Александр Петрович Чебанов
Отряд кораблей, следовавший на Ханко, к которому присоединялись «Ленинец» и «Малютка», уходил с Большого Кронштадтского рейда поздно вечером 13 ноября. Проводив лодки в гавани, я пошёл на рейд на катере, чтобы окончательно договориться с командованием отряда о порядке движения. Корабли уже готовились сниматься с якорей, от тёмных силуэтов эсминцев доносился шум машинных вентиляторов. Мы подошли к трапу флагмана отряда — эсминца «Суровый», и минуту спустя я был в каюте командира корабля капитана 3-го ранга М.Х.Устинова, а для меня просто Максима Устинова, однокурсника по военно-морскому училищу. Там же находился командир дивизиона капитан 2-го ранга А.И.Заяц, тоже давнишний знакомый: он учился на старшем курсе, но мы постоянно встречались в училищном бассейне, будучи оба инструкторами по плаванию.
Устинов и Заяц были в ватниках, тёплых брюках и кирзовых сапогах, — приготовились надолго, скорее всего, на весь поход, подняться на мостик. Уточнив всё, что следовало, я побывал на обеих подлодках, дал последние указания командирам. Отряд начал движение.
Ночь выдалась непроглядно тёмная и ветреная, пошёл холодный дождь пополам со снегом. Нельзя было не думать о том, как осложняет такая погода и без того трудное форсирование Финского залива. Но, возвращаясь с рейда, я не мог представить, какая трагедия разыграется в заливе через сутки с небольшим.
Благополучно дойдя до Гогланда, корабли соединились с другими, вышедшими из Кронштадта раньше. Следующей ночью объединенный отряд двинулся дальше под командованием начальника штаба балтийской эскадры капитана 2-го ранга В.М.Нарыкова.
Флотский поэт Алексей Лебедев — выпускник Высшего военно-морского училища имени М.В.Фрунзе
Погода всё ухудшалась, на море штормило, налетавшие снежные заряды сводили видимость на нет. В таких условиях корабли, не дойдя ещё до меридиана Таллина, наткнулись близ острова Кэри на неизвестное нам минное заграждение, поставленное немцами, как потом выяснилось, десять дней назад. Оно состояло из новейших гальваноударных мин с 300-килограммовыми зарядами, снабжённых особым противотральным устройством, которое взрывало мину при соприкосновении корабля или трала не только с ней самой, но и с её минрепом, — тросом, удерживающим мину на якоре.
Первым подорвался и затонул катер-охотник из охранения. Затем — тральщик. Отряд пытался сойти с минного поля, и некоторым кораблям это удалось. Но при повороте на новый курс задел мину и подорвался «Суровый», а ещё через две минуты то же самое произошло с Л-2. Эсминец и подлодка лишились хода, однако остались на плаву. На кораблях взялись устранять повреждения, боролись с поступавшей в отсеки водой.
Подводная лодка находилась почти рядом с эсминцем, а под воздействием ветра и волны их корпуса сблизились настолько, что стало возможным подать на эсминец сходни. Командир Л-2 хотел переправить на эсминец имевшихся на лодке раненых. Но сходни не удержались, и на корму «Сурового» успели перебраться лишь три закреплявших их подводника. А затем последовал новый взрыв. Вероятно, волной нанесло плавающую мину. Оба корабля затонули. С эсминца успели снять часть команды, включая и трёх оказавшихся на нём подводников. А с подлодки, затонувшей очень быстро, — никого.
Ещё раньше погибла М-98. С других кораблей видели, как «Малютка» совершила маневр погружения. Можно предположить, что капитан-лейтенант Беззубиков решил выходить из заграждения на глубине, оставляя мины у себя над головой. Такой приём обсуждался в то время среди командиров-подводников и представлялся вполне осуществимым. Те контактные мины, которые были нам известны, не взрывались от того, что лодка касалась минрепа. Но здесь стояли мины, взрывавшиеся и от этого. Почти сразу после погружения «Малютки» произошёл сильный подводный взрыв, и на этом месте взметнулся столб воды. Никаких всплывших предметов в темноте не заметили, однако сомнений в гибели «Малютки» быть не могло.
Первые известия обо всём этом дошли до меня через Ленинград. Оттуда позвонил Трипольский, потрясённый радиограммой капитана 2-го ранга Нарыкова, с которой познакомили его в штабе флота.
Корабли, выбравшиеся с минного поля, продолжали выполнять своё задание. Отряд Нарыкова прорвался к Ханко, принял на борт большую группу эвакуируемых бойцов и без дальнейших потерь возвратился в Кронштадт. К нам на бригаду вернулись три спасённые краснофлотца с Л-2: моторист Щербина, электрик Банков и радист Квасов, от которых стало известно, что происходило на лодке после первого взрыва.
Повреждения, пришедшиеся на кормовые отсеки, были серьёзными, но подводники надеялись с ними справиться, боролись за свой корабль геройски. Аварийными работами руководили командир электромеханической боевой части инженер капитан-лейтенант Ю.В.Дудник и командир группы движения инженер-лейтенант Михаил Кожевников. Комиссар Гребенёв был там, где заделывались самые опасные пробоины. Капитан-лейтенант Чебанов оставался на мостике, следя за внешней обстановкой.
На «Суровом» погиб при взрыве мины командир дивизиона А.И.Заяц. Матросы спасли тяжелораненого командира эсминца Максима Устинова. Он был эвакуирован в тыл, выжил, но продолжать корабельную службу не смог, а впоследствии стал преподавателем Академии Генерального штаба.
В общих масштабах войны наши потери могли показаться кому-нибудь незначительными. Экипаж даже большой подводной лодки меньше роты, а «Малютки» — меньше взвода. Но это были наши люди, моряки-подводники, а вместе с людьми гибли и корабли, терять которые для моряков так же тяжело, как самых близких товарищей. И всё труднее было рассчитывать на восполнение этих потерь в ходе войны, даже имея за спиной Ленинград с его судостроительными заводами. Блокада резко ограничивала их возможности.
Бригада перебазировалась в Ленинград
Однако потеря Л-2 и М-98 не была причиной того, что вскоре после этого командир бригады с согласия командования флота решил отозвать в базу Щ-309 и Щ-311, находившиеся на дальних позициях. Вернуть эти подлодки в базу заставили ударившие во второй половине ноября сильные морозы, которые сковывали восточную часть Финского залива всё более крепким льдом.
Ледовая обстановка осложнилась настолько, что тральщики и сторожевые катера не смогли, как обычно, выйти навстречу возвращавшимся подлодкам, и они шли без охранения. Чтобы льдом не повредило корпус и гребные винты, местами пришлось идти в позиционном положении, то есть полупогруженными, имея над водой только рубки.
Поход Щ-309 оказался в боевом отношении безрезультатным. За проведённые на позиции дни подводники не встретили противника. А поход Щ-311 примечателен тем, что её командир Пётр Антонович Сидоренко первым на Балтике применил для поражения морской цели лодочную артиллерию. Он ввёл её в действие после того, как не попал в атакованный ночью транспорт торпедой. Артиллерия на «Щуках» скромная — две «сорокапятки». Потопить их огнём более или менее крупное судно трудно. Однако несколькими попаданиями снарядов транспорт «Эстиранд» был повреждён и выбросился на мель.
Через несколько дней обе «Щуки» ушли из Кронштадта на зимовку в Ленинград. Путь им прокладывал ледокол. Такие переходы совершались теперь ночью, но всё равно редко удавалось провести их скрытно. Враг сидел рядом, в Петергофе и Стрельне. Заметив движение на рейдах, он, освещая фарватеры и трассу Морского канала ракетами и прожекторами, начинал артобстрел. Наша артиллерия открывала огонь на подавление неприятельской. В такой обстановке и шли корабли, преодолевая скопления битого льда. Напряжённые минуты пережил на переходе экипаж «Лембита», попав в артиллерийскую «вилку». Потом Матиясевич шутил, что немцы ему помогли: снаряд, упавший впереди лодки, разбил мешавшую ей льдину.
Подводная лодка ведёт артиллерийскую стрельбу по транспорту
Проводка в Ленинград подлодок и плавбаз, доставившая много тревог, обошлась всё же без потерь.
Оценка кампании 1941 года
Так, в блокированных врагом базах, при затруднённости передвижения кораблей даже между Кронштадтом и Ленинградом, заканчивали мы на исходе ноября летне-осеннюю кампанию сорок первого года, начатую июньскими походами из Либавы и Усть-Двинска.
Осенние походы, трудные уже по погодным условиям (людей изнуряли затяжные штормы, холод и сырость в отсеках), и подчас дорого нам обходившиеся, не сняли общей неудовлетворённости результатами боевых действий лодок. Правда, тогдашние наши сведения о том, сколько неприятельских кораблей и судов подорвалось на выставленных подводниками минах, были ещё неполными. Но торпедные атаки этого периода прибавили к итоговому боевому счёту бригады немного.
Можно было, конечно, сказать себе, что само присутствие советских подводных лодок на коммуникациях противника осложняло для него снабжение морем группы армий «Север» и войск в Финляндии, а также доставку стратегического сырья из Швеции. Действия подводников, надо полагать, сыграли свою роль и в том, что гитлеровское командование ни разу не использовало надводные корабли (даже эсминцы) для обстрела наших баз или для поддержки сухопутных войск на побережье.
Но это было плохим утешением. Оставалось фактом, что урон, который удалось нанести врагу в кампанию первого года войны, не соответствовал боевым возможностям, заложенным в наших подводных кораблях. Давала себя знать недостаточная наша подготовленность действовать в тех, конечно же, очень сложных условиях, какие складывались в море. Принцип «учиться тому, что нужно на войне» был провозглашён, однако в должной мере не был реализован в довоенной боевой подготовке. Не всё было продуманным в самой организации боевого использования и обеспечения подводных лодок. Слабым местом оказалось их взаимодействие с другими силами флота.
Словом, из первой военной кампании балтийским подводникам предстояло извлечь серьёзные уроки. Это, мне кажется, сознавали все.
Были среди командиров и «горячие головы», которым хотелось верить, что можно кое-что поправить не в следующую кампанию, до которой было далеко, а ещё теперь, немедленно. Они искали возможностей продолжать активные боевые действия в море наперекор природе и календарю. Об одной такой попытке, в своём роде поучительной, вероятно, есть смысл рассказать.
Дерзновенная идея В.А.Егорова
Той осенью в Ленинграде была закончена постройка ещё двух крейсерских подводных лодок типа «К». Несколько таких лодок ушли раньше на Север и уже действовали в заполярных океанских просторах, для которых они и предназначались. Перевести на Северный флот две новые «Катюши» (так стали называть их моряки) было теперь невозможно, и их включили в состав балтийской бригады.
Крейсерская подводная лодка К-52
Лодки типа «К» были крупнее и быстроходнее всех других, какими располагал наш флот в то время, имели наибольшую дальность плавания, мощное торпедное, артиллерийское и минное вооружение. По своим тактико-техническим данным они относились к сильнейшим подводным кораблям в мире. Германия подобных лодок тогда не имела.
И вот возникла заманчивая идея — вывести такой подводный крейсер в незамерзающую часть Балтики, где у немцев и зимой должны были продолжаться интенсивные морские перевозки. Лодка принимала на борт 24 торпеды, а штатный запас снарядов (400 штук для двух 100-миллиметровых орудий и 1100 снарядов для двух сорокапяток) мог быть увеличен. Как показывали расчёты, топлива и прочих запасов можно было разместить столько, что их хватило бы не меньше, чем на 130 суток. Иначе говоря, наш рейдер, способный при надводной скорости свыше 22 узлов (около 40 километров в час) быстро переходить из одного района моря в другой, угрожал бы коммуникациям противника до самой весны.
Выдвинул эту идею капитан 2-го ранга В.А.Егоров, опытный подводник, смелый и очень инициативный человек, повоевавший, как уже говорилось, в Испании. Командуя дивизионом «Щук», Егоров не имел прямого отношения к вступавшим в строй подводным крейсерам. Но он выразил готовность вступить, если ему это доверят, в командование одной из подлодок типа «К» и вести её в длительное зимнее плавание.
Автор проекта крейсерской подводной лодки, её главный конструктор и строитель Михаил Алексеевич Рудницкий
Воспользовавшись представившимся случаем, Егоров доложил своё предложение лично командующему флотом. Предложение понравилось и было одобрено. В бригаду оно вернулось в виде приказания готовить к боевому походу подводную лодку К-52. Капитан 2-го ранга Егоров был назначен на этот поход её командиром, а прежний командир временно переводился на должность помощника.
Адмиралтейский завод, где строилась лодка, произвёл на ней под руководством конструктора подводных крейсеров М.А.Рудницкого некоторые дополнительные работы.
Были расширены артпогреба, увеличены ёмкости для запаса пресной воды, одна из балластных цистерн приспособлена для заполнения дизельным топливом. Ещё раз проверили надёжность всего оборудования. Экипаж прошёл тщательное медицинское обследование.
Находясь тогда в Кронштадте, я был мало осведомлён о подготовке этого похода. Но вот дошло неприятное известие: при испытаниях дооборудованной лодки на Неве (больше проводить их было негде) подводный крейсер нанесло течением на мостовые быки, и он получил повреждения. Устранение их требовало времени. Казалось, идея Егорова отпадает сама собою: посылать в зимнее крейсерство нечего.
Что от этой идеи всё-таки не отказались, узнал лишь тогда, когда к её осуществлению привлекли меня.
Шёл уже декабрь, очень суровый в том году. Льдом была скована значительная часть Финского залива, включая район остававшихся в наших руках островов. Причём из системы островных аванпостов и опорных пунктов на пути к открытому морю выпали Гогланд и Большой Тютерс. Признав невозможным оборонять их при замёрзшем заливе, Военный совет флота решил снять оттуда наши гарнизоны.
18 декабря комбриг по телефону приказал мне немедленно прибыть в Ленинград, сообщив при этом, что Ивановский заболел. Я понял, что вызывают, чтобы заменить начальника штаба.
До Горской на северном берегу Невской губы доехал на санях с матросом за кучера. Автотранспорт на лёд ещё не выпускали, а на берегу ждала ленинградская штабная машина. Трипольский предупредил, что будет на плавбазе «Полярная звезда», стоявшей у Дворцовой набережной. Вообще-то он, став командиром бригады, продолжал жить в своей прежней комдивской каюте на «Смольном», а на «Полярку», где размещалась бригадная медсанслужба, временно переселился, как выяснилось, потому что тоже был болен.
Совестливый Александр Владимирович, кажется, чувствовал себя неловко оттого, что я застал его в постели. А может быть, не только поэтому. Он вызвал меня из Кронштадта, чтобы дать совершенно для меня неожиданное поручение.
Тут только я узнал, что вместо повреждённой К-52 подготовлен к походу другой подводный крейсер К-51. Строительство этой подводной лодки закончилось немного позже, она прошла лишь заводские швартовные испытания, а ходовых не проходила, и передавалась флоту с необычной оговоркой — «для временного использования», то есть с последующим возвращением на завод для «возможной доводки». Но дооборудовать лодку для приёма добавочных запасов успели.
На неё перевели с К-52 инженера-механика А.П.Барсукова с группой лучших старшин. Как и при первом варианте, командиром корабля шёл капитан 2-го ранга Егоров, а его помощником — прежний командир подлодки капитан-лейтенант А. В. Лепёшкин. Штурману помогал флагманский штурман капитан-лейтенант М.С.Солдатов.
Флагманский штурман дивизиона М.С.Солдатов
Кратко сообщив обо всём этом, Трипольский объявил:
— Выход назначен на двадцать три ноль-ноль сегодня. Твоя, Лев Андреевич, задача, — довести лодку до Лавенсари, произвести там вывеску, удостовериться, что лодка может идти дальше, и проводить её за кромку льда, за Гогланд. В общем, отправляйся на завод и возглавь всю эту операцию. С Лавенсари возвращайся не в Кронштадт, а сюда.
Было уже восемь вечера. До выхода — три часа, и не время, даже при наших добрых товарищеских отношениях с Трипольским, высказывать возникавшие у меня опасения. Чувствовалось, он и так настроен тревожно, и, может быть, сожалел, что вовремя не возразил старшим начальникам. Если бы К-52 ушла в море, не пройдя всех положенных испытаний и не сдав начальных учебных задач, сомнений в успехе похода было бы много. С К-51 дело обстояло ещё хуже. Шутка сказать: от заводского причала прямо в боевой поход, да ещё какой!
Ходовые испытания предстояло как-то совместить с переходом до Лавенсари. Но переход-то сквозь льды. Только там, у Лавенсари, представлялось возможным произвести вывеску лодки, то есть проверить соответствие её объёмного водоизмещения в подводном положении спецификационной нагрузке.
Экспедиция на Лавенсари
Не задавая лишних вопросов, я заверил комбрига: всё, что будет от меня зависеть, сделаю. Заехал на «Иртыш», стоявший напротив Летнего сада, переоделся в приготовленные хозяйственниками полушубок и бурки, наскоро перекусил и поспешил на Адмиралтейский завод. В пути старался осмыслить полученное задание.
О походе, к которому я только что оказался причастным, следовало полагать, знали и в Наркомате ВМФ, и выше. Потому и непросто было отменить одобренное «наверху» решение. Не смог пойти один корабль, должен быть подготовлен другой, это логично. Е сли очень повезёт, говорил я себе, пожалуй, может, что-то и получится. Но отделаться от сомнений было трудно.
Лодка стояла у причала в замёрзшем заводском «ковше». Команда заканчивала погрузку походного запаса продовольствия. Отсеки загромождались ящиками, мешками, бочками. Люди спешили, и не сразу каждая вещь находила своё место. Да и вообще нелегко было разместить сверхнормативный груз, — провиант для 65 человек на три с половиной месяца.
Экипаж уже много дней не вылезал из авральных работ, но люди выглядели бодрыми. Нельзя было не заметить их воодушевлённости. Ведь собрались крейсировать на Балтике всю зиму!
И уже представляли, конечно, как появятся там, где немцы считали невозможным присутствие в эту пору каких-либо наших кораблей, как ошеломят врага внезапностью своих первых атак. Владимир Алексеевич Егоров, затеявший этот дерзкий поход, держался уверенно, и это передавалось его подчинённым.
На борту находился главный конструктор инженер-капитан 1-го ранга М.А.Рудницкий. В тех обстоятельствах было просто необходимо, чтобы он проводил лодку до Лавенсари, посмотрел её на ходу, обеспечил и проконтролировал вывеску. Шла до Лавенсари и группа заводских специалистов, — мало ли какие неполадки могли возникнуть на корабле, впервые выходящем в плавание.
Здесь же был К.Ф.Терлецкий, теперь главный строитель подлодок типа «К» на этом заводе. Он строил ещё первые «Декабристы», во Владивостоке сдавал флоту «Ленинец», которым довелось командовать мне... В море Терлецкого сейчас не брали, и ему, всегда беспокойному, разумеется, тревожно было отпускать своё детище не в испытательный, как полагалось, а сразу в боевой поход.
Проводить К-51 прибыл вице-адмирал Трибуц и дивизионный комиссар Н.К.Смирнов. Не спеша обошли отсеки. Разговаривая с подводниками, они не могли не почувствовать их боевую настроенность. Но командующий всё же спрашивал и просил ответить откровенно, не хочет ли кто-нибудь остаться в базе, заменить, мол, ещё не поздно, добровольцы на других лодках найдутся. И нашлись бы немедленно. Но заменять никого не требовалось.
Я вообще не припомню такого случая, когда кто-либо в нашей бригаде искал возможность уклониться от участия в боевом походе по состоянию здоровья или иным причинам. Нередко краснофлотцы, старшины и командиры старались скрыть недомогания, из-за которых их могли оставить в базе.
После гибели какой-нибудь лодки, тяжело всеми переживаемой, экипажи тех, чей выход был на очереди, готовились выполнить свой воинский долг с неколебимой твёрдостью духа. И вряд ли кого-то на К-51 смущало, что их подлодка, прорвавшись в открытое море, долгие месяцы будет там единственным советским кораблём, отрезанным от своих баз льдами, и может оказаться в крайне тяжёлом положении, если получит серьёзные повреждения.
Для проводки лодки до Кронштадта был выделен в качестве ледокола турбоэлектроход «Вячеслав Молотов», очень крепкое, голландской постройки судно, не раз совершавшее транспортные рейсы на Ханко. Турбоэлектроход раскрошил лёд в заводском «ковше», и громадная подлодка (от носа до кормы — почти сто метров) двинулась за ним по Неве, а затем — по Морскому каналу.
Турбоэлектроход «Вячеслав Молотов»
Было близко к полуночи — самое тёмное время. А трассу канала прикрывала ещё и дымовая завеса. Но немцы всё-таки заметили силуэт турбоэлектрохода, или, может быть, засекли его по шуму машин. В крупное судно упёрлись лучи сразу нескольких прожекторов, вокруг начали ложиться снаряды. Наша артиллерия мгновенно открыла ответный огонь. Проводку лодки специально обеспечивала группа батарей.
— У вас есть убитые или раненые? — запросил кто-то через мегафон с кормы турбоэлектрохода. — У нас есть...
На лодке потерь и повреждений не было. Возможно, немцы её и не видели, — целились в «Молотов». Резко увеличив ход, турбоэлектроход начал отрываться от лодки, но лёд был взломан хорошо и не задерживал её движения.
Только раз пришлось остановить дизеля, когда наползшие на корпус льдины сорвали со стопора якорь. Егоров удалил с мостика ходовую вахту, а мы с ним встали за стальную тумбу перископа. Боцман сумел выбрать якорь за считанные минуты. K-51 дошла до Кронштадта невредимой.
Следующим вечером, погрузив торпеды и снаряды, пошли дальше. Т еперь путь лодке прокладывал знаменитый «Ермак», старейший из действовавших тогда ледоколов. Е го вёл столь же знаменитый капитан М.Я.Сорокин, моряк с богатейшей биографией, штурман «Авроры» в Цусимском сражении. Ныне имя капитана Сорокина носит один из новых мощных ледоколов.
На «Ермак», от которого зависело главное, перешёл и я. Мы с Сорокиным и взятыми на ледокол флагманскими штурманами нашей бригады и ОВРа капитанами 3-го ранга Чаловым и Экманом составили штаб проводки и сообща решали возникавшие вопросы.
Командир ледокола «Ермак» капитан дальнего плавания М.Я.Сорокин
Погода выдалась — хуже некуда. Слепили снежные заряды. А ветер, пока дошли до Большого Кронштадтского рейда, усилился до шести баллов. Михаил Я ковлевич Сорокин предвидел торошение и подвижки льда, опасные для корпуса подлодки. Опасно было и уклониться от фарватера: рядом наши оборонительные минные заграждения. Это при полном отсутствии ориентиров.
По настоянию Сорокина отправили командующему флотом радиограмму за двумя нашими подписями. Просили разрешить задержаться на рейде до улучшения погоды. В ответ получили светограмму от командира ОВРа:
«Вам приказано следовать по назначению».
Не буду слишком подробно рассказывать, как шли дальше. Егоров старался держать лодку поближе к корме ледокола, но её всё чаще зажимало льдом. Лёд громоздился на надстройку, охватывал ограждение рубки. Время от времени лодка останавливалась, и «Ермаку» приходилось возвращаться, чтобы освободить её от наседающего льда. Это маневрирование производилось на довольно узком фарватере между минными заграждениями. А осадка у «Ермака» десять метров. Чуть ошибёшься, и все мины, как говорится, «были бы наши»...
Ночью 19–20 декабря «Ермак» прокладывал путь во льдах подводной лодке К-51
От этого уберегли искусство штурманов и точность путевых карт. Но на Лавенсари К-51 пришла со сломанными стойками антенн, с повреждённым поворотным устройством носового орудия. Эти и другие повреждения были с грехом пополам устранены заводскими специалистами и самими подводниками, когда добрались до бухты Норе-Капелахт, — обычного места стоянки подводных лодок у этого острова.
В науке «на ура» не возьмёшь
Приступили к пробным погружениям и вывеске подлодки. Делать это приходилось ночью. В самой бухте не хватало глубины, а пригодное для погружений место за её пределами просматривалось с островов, занятых противником. С наступлением темноты «Ермак» выводил туда лодку, разбивал во льду достаточных размеров майну, разгонял работой винтов мелкие льдины, и К-5I шла на погружение.
Это повторялось из ночи в ночь, — лодку никак не удавалось удифферентовать. При 25-метровой глубине этого района корма утыкалась в грунт, когда форштевень был ещё над водой. Конструктор корабля М.А.Рудницкий, многоопытный командир электромеханической боевой части А.П.Барсуков (впоследствии — начальник кафедры Военно-морского инженерного училища, профессор) и инициатор похода В.А.Егоров, предпринимали всё мыслимое, чтобы выровнять лодку, обеспечить ей возможность нормально погружаться. С лодки выгрузили половину артбоезапаса и другие грузы, но и после этого нормальная нагрузка была превышена на 20 тонн. Ни манипулирование водяным балластом, ни перераспределение грузов внутри корабля, не помогали. Постепенно все пришли к выводу, что для устранения неполадок нужно выгружать твёрдый балласт из килевой коробки. А такая работа выполнима лишь на заводе.
После того, как лодка, проведённая через тяжёлые льды, уже почти дошла до чистой воды, её экипажу, настроившемуся на дерзкое, небывалое зимнее крейсерство, нелегко было примириться с тем, что оно не состоится. Но всё-таки пришлось радировать командованию флота:
«Удифферентовать лодку в море оказалось невозможным».
На это немедленно последовал приказ возвращаться в Ленинград.
Возвращение, что и говорить, было бесславным. Утешало лишь одно: новая подлодка серьёзно не пострадала. Наверное, нам уместно было бы сказать себе: «Всё к лучшему». А боевые дела, для которых строился подводный крейсер, от него не ушли, и о них я ещё скажу.
Обратный переход дался легче. Ветер утих, льды так не нажимали. Повезло и в Морском канале: под обстрел не попали. Через девять суток после выхода, 27 декабря, К-51 вернулась на скованную льдом Неву.
Нужно ли резюмировать эту историю с благополучным, в общем, концом? В ней проявились смелость оперативной мысли, стремление действовать активно, боевой порыв и самоотверженность балтийцев. Но говорила эта история и о том, как необходимо ещё нам учиться воевать, расчётливее используя то, чем располагаем, трезво оценивая обстановку.
Слов нет, обстоятельства войны подчас заставляли, когда не было иного выхода, пренебрегать усвоенными в мирное время правилами, действовать «не по науке» и не по уставу. Однако иногда кому-нибудь начинало казаться, что «на ура» можно взять чуть ли не всё. В данном случае, воле людей обязан подчиниться только что построенный корабль, не прошедший испытаний. Причём в условиях, когда крайней необходимости вводить его в действие вовсе не было. Ведь мы уже хорошо знали: воевать предстоит долго.
Базирование подводных лодок в блокированном Ленинграде
Наступил новый, 1942 год, которому никто в Ленинграде не устраивал торжественных встреч. Он грозил стать самым тяжким и страшным в истории моего родного города. Сохранившиеся в памяти лишения времён Гражданской войны, тот голод, от которого мать увозила нас из Питера, не шли ни в какое сравнение с происходившим теперь.
Эвакуация жителей из повреждённых при бомбёжке домов. Ленинград в блокаде, январь 1942 года
Не сумев взять Ленинград штурмом (но, очевидно, не отказываясь от намерений штурмовать его вновь), гитлеровцы делали пока ставку на удушение его петлёй блокады. Город методически обстреливался вражеской артиллерией и голодал. В Кронштадте все знали, как ленинградцам раз за разом снижались продуктовые нормы.
Небольшое население Кронштадта, как и экипажи базировавшихся там кораблей, до поры до времени обеспечивались несколько лучше за счёт запасов морской крепости. С 20 ноября произошло пятое снижение скудного пайка. Рабочим выдавалось теперь 250 граммов хлеба, всем остальным — 125. Ничего больше население по карточкам не получало. Хлеб был с разными примесями, суррогатный.
Такой же хлеб получал флот. Корабли, закончившие плавание, переводились на тыловой блокадный паёк, поскольку они не находились на переднем крае. Каждому из нас полагалось хлеба 300 граммов, масла 5 граммов, сахара 10 граммов. Но на кораблях давали ещё жидкий суп из рыбных консервов, немного чечевичной или перловой каши, приправленной неочищенным тёмно-зелёным растительным маслом. Т от же обед, с общего камбуза, подавался и в кают-компании, где вестовые, соблюдая традицию, поддерживали принятую на кораблях немного торжественную сервировку. Точно отвешенная порция хлеба лежала у каждого прибора на особой тарелочке, и все старались немного оставить, чтобы съесть в каюте на ночь. Иногда выдавали по сухарю, — из тех остатков хлеба, которые в благополучное время не выбрасывали, а сушили и берегли хозяйственники наших баз.
В те дни, когда я находился у Лавенсари на К-51, Ленинград перестал получать электричество от последней из обслуживавших его электростанций: кончились запасы угля. На улицах стали вырастать снежные сугробы.
Плавбаза «Полярная звезда» и подводные лодки стоят у набережной Невы около Эрмитажа. Ленинград в блокаде, 1942 год
Темнело рано, и тогда холодный, неосвещённый город казался пустым. Т о там, то тут разрывались немецкие снаряды. С открытых мест вспышки разрывов были видны далеко.
Рвались на улицах и бомбы. Часто возникали пожары, и огонь бушевал долго. Некому и нечем было тушить.
Но Ленинград, сдавленный блокадой, голодом и стужей, жил. Составной частью его жизни была жизнь кораблей, которых в ту зиму, как я уже говорил, стояло в черте города необычно много. Раньше корабли, которым было определено здесь зимовать, подключались к городской электросети, чтобы не гонять свои машины. Теперь же корабли по особому расписанию питали электроэнергией, а также и паром, те или иные объекты в городе, прежде всего — госпитали.
В это расписание были включены все наши плавбазы. Их котельные установки своими силами приспособили для работы вместо угля на мазуте, запасом которого мы располагали. С борта «Смольного» протянули через набережную кабель к Адмиралтейскому заводу, где в мастерских изготавливались корпуса для гранат-лимонок, ремонтировались катерные моторы, и продолжали работать флотские картографы. «Полярная звезда» обеспечивала светом и теплом госпиталь, развёрнутый в нижних помещениях Зимнего дворца и Эрмитажа.
«Иртыш» освещал госпиталь в здании Института культуры имени Н.К.Крупской, и был готов в любой момент заменить автономную электростанцию Смольного института, — командного пункта ленинградской обороны.
Продолжение следует
