— Если бы надо было меня оперировать,— возразил дед,— я бы без раздумий поехал, но просто лежать я могу и здесь, глядя на море.
Да, море прямо под окнами, и дед может видеть его, когда ему подложат под спину подушки. И Балтика плещется и шумит, дает о себе знать днем и ночью.
Отец уехал — у него было много больных; он сказал бабе Нике, что делать.
Иногда дед начинал задыхаться, и тогда баба Ника делала ему укол в руку. Он засыпал.
Я теперь сплю в кабинете, прислушиваясь к прерывистому дыханию деда. Я не хочу, чтобы он умирал. Я хочу, чтобы дед мой жил вечно. Неужели такой сильный, как он, человек, моряк до мозга костей, не поборет болезни?
Просыпаясь, он говорит:
— Максим, помоги мне подняться.
Или поднимается сам, опираясь на Ингрид (она подставляет ему свою крепкую спину), и идет пить чай на террасу.
Однажды утром он поднялся без чьей-либо помощи. Раскрыл окно, подышал морским ветерком. Солнце светило так ярко, что море казалось огненно-желтым. И дед пощупал свой подбородок, провел рукой по заросшим щекам и позвал бабу Нику:
— А ну-ка, дай мне, дорогая, побриться!
Баба Ника всплеснула руками, ахнула и побежала греть воду. Откуда прыть взялась у старушки! Дед сел к столу и побрился, оделся так тщательно, будто ждал кого-нибудь в гости, собрал все порошки, пузырьки и отнес их в помойное ведро.
— Налей-ка мне, Ника, флотского !
— А не вредно тебе? — спросила радостно бабка.
— Ничего мне не вредно. Видно, рано еще концы отдавать... Максим, пойдем в сад.
Ингрид от счастья запрыгала, на нее весело было смотреть.
Приехал врач (его или вызвала бабка, или попросил приехать отец) и, выслушав и выстукав деда, руками развел:
— Ну и могучий у вас, Максим Иванович, организм! Дед усмехнулся.
— Собрал я, полковник, всю волю в кулак и сказал: «Надо жить! Не оставлять же мне вдовой Нику». Еще побарахтаемся...
На другой день дед сидел за столом и писал.
Мне бы такую иметь силу воли!
***
Мы отпраздновали день рождения деда, и Вадим закатил такой фейерверк, что сбежался весь Кивиранд (недаром Вадим пропадал в Таллине целую неделю). Огненные звезды мерцали над морем, и Ингрид лаяла на них, принимая за птиц.
И опять приезжал дядя Андрей в этот день и рассказывал, как за меткие ракетные стрельбы команде его корабля поднесли жареного поросенка. Еще в войну был у подводников славный обычай: потопив вражеский транспорт, они сообщали по радио о победе. И в базе спешно жарили поросенка. Я читал об этом в книге о первых нахимовцах; их тоже подводники угощали наградным поросенком.
. Подготовка встречи в честь возвращения подводной лодки К-21, потопившей три немецких транспорта. Обычай организации праздничного стола с поросятами появился случайно, но, как говорят, «экспромт должен быть хорошо подготовлен». Опытный и внимательный к человеческим нуждам политработник Член Военного совета СФ вице-адмирал А.А.Николаев предложил в подсобном хозяйстве разводить поросят. Ими решили премировать подводников за каждый потопленный транспорт. Потом морская молва победные залпы возвращающихся лодок связала с числом жареных поросят. Вот так рождалась традиция.
Я воскликнул, совсем не подумав:
— Буду подводником или ракетчиком!
Все ужасно смеялись — и папа, и мама, и дед; я даже обиделся — ничего смешного ведь я не сказал, не за поросенка я собираюсь служить. Но мама пообещала выставить на стол поросенка в тот день, когда я поеду в нахимовское...
***
Начался новый учебный год. Теперь зарабатывай пятерки, Максим! Остерегайся, как огня, четверок, а тем пуще троек! Как бы тебе не сорваться!
Твой последний год в школе, без Элигия Шиллера (он уехал с отцом) и без Марины Филипповны...
Какая тоненькая получилась тетрадка! А ведь много стряслось всякой всячины! Но с записями приключилась беда.
Зимой у Ингрид родились щенки, десять черных комочков. Они жили в кухне, в ящике, который сколотил им отец. Ингрид никого не подпускала к ним близко. Когда тетка Наталья попыталась однажды протянуть руку за одним из детенышей, Ингрид на нее взъелась — не доверяет. Но мне она позволяла их даже из ящика вынимать и .
Перед тем как их роздали, они уже переваливались через стенку ящика, шлепались на пол и разгуливали по комнатам, оставляя за собой лужицы. Озорничали: грызли перчатки, галоши и книги, стащили одну из моих заветных тетрадей. Порвали и изжевали ее. Вот почему она стала тоненькая...
Записывать снова? Скучное это занятие. Вспоминать по второму разу не буду.
Когда последнего щенка отдали новым хозяевам, Ингрид долго искала его, совала мне под руку уши, заглядывала в глаза, просила помочь. Погоревав, она наконец успокоилась и стала снова резвиться, когда я повел ее в Кадриорг. Там мы встретили Карину и Ларсена.
УЕЗЖАЮ
Пришло время мне собираться в нахимовское. Олежка со своими тройками безнадежно остался за бортом, а нас с Вадимом к испытаниям допустили.
— Счастливцы! — завидовали нам одноклассники.
А директор пожелал нам успеха и сказал, что будет рад увидеть нас моряками.
Тяжело уезжать из родного дома — даже туда, куда тебе хочется. Мама плачет, и я говорю ей:
— Не плачь,— но мне самому реветь хочется.
А отец... он теребит свои усики. Значит, расстроен.
Я принялся укладывать чемодан. Ингрид смотрит умоляющими : «Неужели меня не возьмешь?» — «Не возьму».— «Как же я без тебя? Кто будет играть со мной в мячик, кто угостит меня вкусненьким, кто скажет, что у меня все на месте — уши и нос, хвост и глазки?» Мне жаль ее. Родители целый день на работе. Тетка Наталья сказала, что ее надо сдать в питомник.
— Этого еще не хватало! — рассердился отец.
— Ну, как знаете. По-моему, она вам будет обузой.
Я беру на поводок Ингрид (с какой радостью она прыгает! Может быть, думает, что я никуда не уеду), и мы идем в Кадриорг — «на свидание», сказала мне вслед тетка Наталья. Мы встречаемся с Кариной и Ларсеном возле пруда. Сегодня очень тепло, она в белом платье; Ларсен — в новом ошейнике, весь увешан медалями. Он дружелюбно лизнул Ингрид в нос.
— Вот видишь, они подружились! — радуется Карина.— Пойдем-ка в сторонку, спустим их с поводков, пусть поиграют... в последний раз.
Собаки носятся, как щенки. Им весело. Они не знают, что надолго расстанутся. Они счастливее меня.
— Вот твоя мечта и исполнилась,— завидует мне Карина. — Хотела бы я на тебя посмотреть там, в нахимовском.
— Приезжай в Ленинград.
— А вот возьму и приеду. У меня там есть тетка. На . Приеду, приду к вам в нахимовское. «Вы к кому? — спросит дежурный.— К брату?» — «Нет, к другу. Я очень хочу его повидать». — «Сегодня день неприемный, но раз вы приехали издалека... Вы говорите, из Таллина?» — «Да, из Таллина».— «Тогда я его позову».
Карина берет на поводок Ларсена. Ингрид сует мне под руку теплые уши.
— Мы с Ларсеном будем скучать. Ты будешь писать мне?
— Часто.
— Ну хотя бы раз в месяц. Тебе пора, Максим? До свидания!
— До свидания, Карина!
Я ужасно боюсь, что она меня опять, как тогда, зимой, поцелует. Но она меня даже не чмокнула в щеку. Слава богу, все обошлось хорошо.
Я долго смотрю вслед Карине и Ларсену.
— Идем, Ингрид! Мы спешим на улицу Лембиту.
Нас уже ждут баба Ника и дед. Они приехали меня проводить.
— Распрощался с симпатией?.. — язвит тетка.
— Попридержала бы, Наталья, язык! — обрывает ее баба Ника.
Мы садимся обедать.
— Поклонись от меня «Авроре», Максим, — говорит дед. — Это первый корабль, на котором я плавал. Мы ходили в дальний поход вокруг Скандинавии. В кочегарках вахты стояли. В Бергене я в одну такую хорошенькую девчушку влюбился!.. Вероника, не слушай!
— Да полно тебе выдумывать! — откликается баба Ника. На ее черном платье горит орден Боевого Красного Знамени.
Дед в отличнейшем настроении. Он сегодня подтянут и вовсе не выглядит стариком.
Мама выносит из кухни блюдо с жареным поросенком.
— Достала с трудом, но ведь я обещала тебе, когда ты поедешь в нахимовское...
Но меня не радует жареный поросенок.
Ингрид заплакала в голос, когда я взял чемодан. Бедняжка! Когда я прощаюсь с ней, просит: «Не уезжай». Глаза ее полны слез. Ее заперли в спальне. Она скребет лапами дверь. Поняла, что мы расстаемся надолго.
На вокзале, прощаясь, дед говорит:
— Ни пуха тебе, ни пера и побольше воды под килем!
Мать и отец обнимают меня. Мама вытирает глаза. Очень поздно уже, но светло: белая ночь.
В последние минуты прибегают Вадим и Олежка. Олежка хнычет:
— Счастливцы! А я погорел. Я завидую, братцы! Я ужасно завидую...
Чемодан у Вадима тяжелый. С трудом его втаскиваем в вагон.
Поезд медленно трогается.
Алый флаг «» трепещет над башней в призрачном свете.
Прощай, старый Таллин, прощай!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
