Одно дело, когда судишь о чем-то по книге или рассказу людей. Другое — вдруг все увидеть самому, вблизи, наяву, стать, наконец, участником дел и событий. Я знал о «Красном путиловце» по рассказам, читал в газетах и книгах о славных революционных традициях путиловских рабочих, об их достижениях. Не раз стоял у его ворот. Но лишь тогда, когда впервые с развернутым пропуском в руке прошел через высокую деревянную проходную завода, когда вступил на его двор, понял, какая это громада. Первое, что поразило меня, — это шум. Гудящий, многоголосый шум, который, к моему удивлению, все нарастал. Позднее я научился различать цехи по этому шуму: вот литейный, прокатный, механический, кузнечный — каждый звучит по-своему, и все они сливаются вместе, могуче гудят и грохочут. Такое чувство, что земля колеблется от ударов молота. Мощь огромная...
В этом шуме, по этой сотрясаемой, старой, избитой мостовой, словно по колеблющейся родной корабельной палубе, когда в трюме гудят и дышат механизмы, дающие кораблю движение, я шел в свой цех. Механосборочный тракторный — таково его название. Еще по дороге, когда ищу его, узнаю о нем: «Видишь, вот там строится цех? Но пока работают рядом, в старой пушечной».
В большом высоком здании, где недавно стояли пушки, где в их длинных жерлах нарезали резьбу, революция «отрабатывает» свое «оружие»: мирную тупоносую машину на высоких колесах — трактор, каждый на вес золота.
И этот цех — второе, что оглушает меня сильнее шума, гула и грохота.
.
Не в колонне демонстрантов на первомайском празднике, отделенный от меня толпой, не на параде, как драгоценная игрушка, — рядом возле меня на сборке стоит трактор, совсем будничный. И второй, полусобранный, не одетый еще, и десяток других на станках, в заготовке, — во множестве деталей таких же будущих машин предстает предо мной старая пушечная, ныне механосборочный тракторный цех. Трактор стоит рядом, его можно потрогать, я буду его делать. Да правда ли все это?..
Вы никогда не испытывали чувства голода по работе? Когда душу томит ноющая пустота внутри, мучит сосущее, долго неудовлетворяемое желание приложить руки к делу. И вдруг... возможно, доступно! Я испытываю непонятное ощущение. Кружится голова, во рту пересыхает, не могу перевести дыхание. Гляжу и молчу, жадно схватывая глазами всю громаду и реальность цеха.
— Сверловщик, значит? Хорошо... — встречает меня мастер. — Какой разряд? Так... Ну, становись сюда, на . Вот тебе первое задание, моряк. Выполнить сумеешь?
Руки непривычно большие, и я весь пуст. Испытываю напряжение, которое может «взорвать». А мысль пульсирует ясная, трезвая, четкая, как перед прыжком в воду, когда меряешь расстояние: переплыву?
В моих руках блок двигателя внутреннего сгорания, большой тяжелый блок, где все собирается. В нем должны быть отверстия под поршни, коленчатый и распределительный валы, под толкатели, клапаны. Потом к этому блоку, прикрепляются карбюратор, выхлопная трубка и многое другое. Мое дело — сверлить отверстия под толкатели и клапаны.
Прикидываю, соображаю и берусь за работу.
— Сделаю... Только вы уж пока не уходите, — говорю я мастеру.
Работаю и чувствую, как он со вниманием следит за мной. Подбадривая, незаметно вроде подсказывает, в нужную минуту подправляет.
— Ничего, пойдет дело, моряк...
Мастер невысокого роста, плотный, на голове брезентовая кепка. У него прямой нос, высокий лоб, твердый рот, точно подштрихованные металлом внимательные глаза. Его зовут дядя Миша, Михаил Павлович Решетов.
Утреннее напряжение постепенно спадает. Смелость, с которой я давеча подошел к станку, сама точно повела, дала силы и уверенность. К полудню уже совсем освоился, чувствую себя, как дома. Самому удивительно.
Неожиданно подкрался обеденный перерыв. Старые рабочие принесли с собой обед, жены позаботились. Тут же у станков отдыхают, едят, ведут оживленный разговор. Слышу молодые голоса:
— Аида в ресторан!..
Гурьбой торопливо выходят из цеха. Увязываюсь за ними. Видно, прошел дождь, заводской двор избит ухабами, рытвины наполнены водой.
— Новенький?—спрашивает один парень.— Я гляжу, вас, флотских, здесь прибавляется. Тут у нас еще один морячок в цехе, долговязый такой, вроде с Балтики, Скворцов Николай, не знаком? Недавно тоже пришел. Ну, что ж, привыкай, осматривайся! Вон там видишь? Кузница. Наша, специально тракторная. За стенкой тракторно-термический цех, там, рядом, тракторно-литейный. Тут все в комплексе. И сам видишь, еще многое строится. Вон, гляди, корпус огромный — механосборочный, новый. Скоро туда переедем. Он уже и сейчас на ходу, работает, даром, что пока не закончен. Тоже наш, тракторный. Гвоздь завода, одним словом.
.
И вдруг неожиданно:
— Осторожно, не провались, тут большая колдобина. Двор-то еще путиловский, не добрались до него.
— Да не только двор, — вмешивается другой парень. — Многое еще осталось. Вон какой «красавец» разлегся.
Перед нами приземистое, обшитое досками здание, какое-то странное, с круглой покатой крышей, похожее на ангар.
— И дальше вон, смотри, еще такое же. «Радиальные» это называлось. Снаружи-то еще ничего. Внутри побывать надо. Там, знаешь, все, чтоб подешевле стоило. Рельсовые арки на фундамент поставлены, обшиты кругом досками да толем. Вот и все. Ветер гуляет в щелях. Зимой лютая стужа, летом жара. А Путилову что? Не ему стоять под этой горбатой крышей, где и дышать-то нечем. Лихо в тех цехах, да приходится ими пока пользоваться. Придет время — перестроим.
Слушаю ребят, вместе с ними перескакиваю через лужи, мешу грязь.
У заводских ворот нас встречает разноголосый напевный шум торговок.
— Подходи, молодцы, каша да щи. Один раз поешь, всю жизнь у меня кормиться будешь!
— Чего бежишь!—хватает меня кто-то за рукав.— Остановись, красавец, откушай. Не понравится — денег не возьму.
— Рябчики... Рябчики... Рябчики... — монотонно бубнит старуха с лицом, изъеденным морщинами..
Какой-то молодой черноволосый парень с живыми, блестящими глазами останавливается возле старухи.
— Налей, мамаша, «рябчиков», да погуще...
Я удивленно оглядываюсь по сторонам. Мои новые товарищи уже пристраиваются около одной из «поварих». Так вот, значит, каков ресторан! Такой-то для меня не новость. Встречал на улицах. В любое время года сидят торговки на своих «корчагах», как на троне, восседают на высоких чугунах со снедью. В холодную погоду чугуны укрыты тряпками, одеялами, чтобы еда не стыла. Сойдет хозяйка с тагана, чтобы достать «рябчика», и снова усядется...
— Новенький, что ли, без миски?—спрашивает меня черноволосый парень... — Ну, давай вместе или вот так: я кончу — ты принимайся. Все равно ложки второй нет. — Блестят серые глаза его, смеются.
Он заметно окает, чуть растягивает слова, белозубо улыбается. Мои ребята из цеха издали отыскали меня, машут, кивают понимающе: приятеля нашел?..
— У меня, у меня, сынок, «голубца» откушай! И ложка с миской найдется, — зовет меня толстуха в теплой шали.
Она накладывает мне горячего рубца с кашей.
.
Тут же, стоя, мы с парнем едим...
— Как устроился?
— Вроде толково.
— Кем взяли?
— Сверловщиком, в тракторный.
— Сразу?! Ну и повезло тебе, парень.
— Не от везенья, а от уменья, — довольно улыбаюсь я. — По правде сказать, я-то мечтал стать наладчиком, — говорю и сам дивлюсь на себя: словно уже и не рад! — Трюмный машинист я, наладчиком на заводе имени Семашко работал, — объясняю.
— Да я тоже не лаптем скроен, — все так же весело и добродушно говорит мой сосед по «столику». — Рабфак при Технологическом чуть не закончил. Год прибавили, не смог, жить было не на что. Но теперь доучусь обязательно. Поступил в вечерний институт.
Он ест с аппетитом, блестя серыми живыми глазами, убежденно подтверждает:
— Нет, тебе все же повезло. Я полгода тачку возил. Такой тут порядок. Не любят путиловские мастера сразу корону на голову надевать. Сказали: «Поработай ты, Григорий Иванов, немного на черной работе — заготовки и инструмент тоже возить кому-то надо». Так вот нашего брата, молодежь, и изучают, присматриваются, на что годен. Не куда-нибудь, чай, на «Красный путиловец» пришли. А теперь все наши ребята на станках. Я токарем, четвертый разряд имею... Сыт?
— Еще немного.
— Мне тоже. Налей-ка, мамаша, тех «рябчиков», только погуще, — повернулся он к торговке.
Оглядываюсь вокруг. Сколько тут ! Стоят, торопливо обедают. Моросит мелкий, словно осенний дождик.
— Душ на второе, — смеется рядом со мной сутулый паренек.
— Дождь все отмывает, совесть, душу очищает...
— Да тебя и шлангом не отмоешь...
Переливаются голоса, шумит «ресторан» — задорный, неумолчно гулкий...
Возвращаюсь на завод вместе с сероглазым парнем. Он рассказывает:
— ...Рад был я хоть с тачкой на такой завод. Богатырь! А люди! Где таких мастеров найдешь? Характеры — сама революция закаляла. Повезло нам с тобой. Пятилетка выручила! Ехал я из Ярославля, гадал: возьмут ли? Взяли... В жизни моей, знаешь, еще в Ярославле большую роль сыграл питерец один, большевик. Я был тогда комсомольским секретарем, он партийным. Суслаков его фамилия. Помню, приехал к нему из Питера товарищ его. Лето было, ночь светлая, тихая. Велел, чтобы я сидел и тоже слушал. Разговор шел об оппозиции, о тех, кто хотел нас на старую дорожку в кабалу к капитализму свернуть... Но только здесь, парень, на Путиловском, понял я, какую борьбу пришлось людям выдержать. И теперь еще отголоски остались. Раз в тракторный попал — сам поймешь. Мы пережидаем «кукушку» (в маленьких вагончиках и на платформах «едут» детали, стальные чушки).
— Тебе
Что делать-то дали?—спрашивает сероглазый.
— Блок.
— Да ты и взаправду везучий! Блок — сердце трактора. Тут, знаешь, такая заваруха из-за деталей была. Заладили маловеры да оппортунисты: «Не сможем, мол, изготовлять на нашем заводе детали к трактору, и главным образом блок!» В сборочную мастерскую пытались превратить завод. «Не справиться нам», — твердят. Дело-то на серию шло. Даже ассигнований на импорт деталей добились. Два с половиной миллиона рублей! Выходит, был Путиловский и сплыл. Такой завод редкостный, уникальный, понимаешь, такие мастера, на всю Россию! В старое время славились, на буржуев могли, а тут на себя, значит, не сможем. Неужто, а?! Нет, ты только подумай, половину артиллерии при царе,, кто делал?—горячился он. — Паровозы с путиловской маркой на всех дорогах ходили, маслобойные машины, всякие пресса хлопковые, что с иностранными конкурировали, по своим чертежам делали, и работали те безотказно.
Крупно шагал рядом и все говорил:
— А сложнейшие урсы! Ты же моряк, их должен знать, универсальные регуляторы скоростей для привода оружейных башен. Весь флот русский ими снабжали. Казна за ту машинку — видел, небось, не больше буханки хлеба она — платила 10 тысяч рублей золотом. Какой исключительной точности, культуры требовали машинки эти. И вот еще что главное: здесь до революции своя целая школа металлургов была, лучшие на Руси инструментальные стали лили. Это ли все не база, позволяющая освоить трактор, и все, что нужно нам теперь будет? С такими-то мастерами, коллективом горы ворочать! Правда, новое дело, трудно, конечно. Но неужто не одолеем?!
Продолжение следует
