«...Для большинства людей наказанием является необходимость мыслить. Идеальной представляется им работа, не предъявляющая никаких требований к творческому инстинкту. Работы, требующие мышления в соединении с физической силой, редко находят охотников».
Вот это да!.. Дальше еще лучше:
«...Мы должны признать, что воля к творчеству чаще всего отсутствует».
По Форду, выходит, значит, что мышление для рабочего является «наказанием»? Здорово придумано!
В своих мемуарах Форд излагает даже свой кодекс морали для рабочего человека:
«Чтобы работать рука об руку, нет надобности любить друг друга. Слишком близкое товарищество может быть даже злом...». Или еще: «...95 процентов (рабочих. — В.К.) — необученные, или правильнее говоря, они должны научиться только одному движению, которое может постичь самый глупый человек в два дня».
И вот еще признание:
«Большая часть занятых у нас рабочих не посещала школ; они изучают свою работу в течение нескольких часов или дней. Если в течение этого времени они не поймут дела, то мы не можем пользоваться ими».
Ну уж, яснее не скажешь. Чем не заповеди рабовладельца! Теперь, кажется, понятно, почему фордовский инженер Мак Грегер считает, что у них «это не принято». Ишь ты, ведь какую мораль создали, чтобы капитализм спасти. Машины создает руками рабочих, а сам их низвел до придатка механизма.
Я приношу в цех книгу, показываю Мак Грегеру:
— Однако вы знаете, что он говорит, ваш Форд? Как понимать это?
.
Пауза. Спрашивает вместо ответа:
— Скажите, а зачем вы лично читаете Генри Форда? Чтобы критиковать? — Мак Грегер смеется: — Вы хороший мастер. Такой мастер даже у Форда имел бы большую цену. Но вы, мистер Карасев, наивный человек. Вас бы в империи Форда всерьез не приняли.
— Почему?
— Вы хотите, чтобы я согласился с вами, чтобы я был против Генри Форда? Но как это возможно, когда он мне платит деньги? Если я буду ругать его, он выбросит меня на улицу.
— Ага, инженер думающий, но не критикующий?
— О да! Хозяин есть хозяин. И это никогда не надо забывать, мистер Карасев. Когда человек богат, он король. Работающий на заводе знает, кто ему платит.
— Ну ясно, хозяин покупает его полностью. Он ему платит, у него человек снимает квартиру, в его магазинах покупает продукты, пользуется его транспортом, электричеством его предприятий — это я прочитал. И человек обязан быть доволен, а не то...
— А не то безработица. Вы знаете это слово, мистер Карасев?
— Знаю. У нас как раз вот биржу труда прикрывают. Каюк безработице! Все. Хватит.
— Каюк! Это кто?
— Не кто, а что. Нет больше, не будет. Вот что. Ну, а вы, Мак Грегер, вы-то довольны своей жизнью?
— Я? Генри Форд много платит. А вот теперь мне платит и ваша дирекция. Я увезу от вас много золота. А когда у человека есть деньги, ему всегда хорошо.
Это что — честность или он так цинично откровенен, этот Мак Грегер?
— , — говорит он.
— А что такое, по-вашему, демократия?
— Демократия — то, что помогает мне стать богатым.
— Ну, а рабочие, например? Они как понимают вашу демократию?
— Не знаю, о чем думают рабочие. Это меня никогда не интересовало, мистер Карасев.
— Не верю. Рабочие в Америке все чаще бастуют, выступают против предпринимателей за свои права.
Мак Грегер не замечает моих слов. Он не слышит их. Он не отвечает. Он не любит вести разговоры, которые заводят так далеко.
Но в тот день, когда мы узнали, что Форд использовал наш метод «лечения» бракованных отливок, я сам начинаю разговор. Я спрашиваю у Мак Грегера:
— Что ж это, значит, Генри Форду пришелся по душе технический опыт советских рабочих? За нами он, кажется, оставляет право мыслить?
— Он — не знаю. Я говорю — вы можете. Вижу работу. Вы, вероятно, и вправду чувствуете себя хозяевами? Я начинаю кое-что понимать в вашей стране. Но это меня мало радует.
— Почему?
— У нас разные идеалы. Мой идеал — Генри Форд.
— Вы хотите, чтобы жилось хорошо только богатым. А мы хотим, чтобы все жили хорошо, — пробую я еще раз заставить его понять мою мысль.
Но Мак Грегер уходит от разговора. Это все ему ни к чему. Для него это неприемлемо. Ему платят, чтобы он не думал. Он представитель фирмы.
У ВИТРИНЫ БРАКА
.
На заводском дворе витрина брака. Есть такие витрины в цехах. На стендах устанавливают погубленные детали. «Запорол» — полюбуйся. И пусть все другие знают и видят: идет брак!
Работа все сложнее. Мы переходим на поток. Все больше нужно людей, а новое пополнение — неквалифицированные рабочие. «Идет брак!» — это сигнал тревоги.
Витрина брака — своеобразная школа технического образования. Ведем ожесточенную борьбу за качество. На участке сборки висит доска, так и называется: «Ударник! Читай болезнь своего трактора!»
Люди берут деталь в руки, пристально рассматривают. Можно видеть, как делают себе записи в тетрадки. У бракованных деталей — подробное описание причин брака. И дело тут не только в том, чтобы посрамить бракоделов. (Хоть, что говорить, такая критика очень действенна.) Важно всех научить не повторять ошибок товарища. Витрина учит: «Так не работать!»
Ничьи грехи не утаиваются. Почитай, почти все побывали «в гостях» у витрины — и новички, и средней квалификации рабочие, и бывалые люди. Часто приходим сюда и мы с Дмитриевым и Кутейниковым. Каждую новую деталь, попадающую на стенд, тщательно рассматриваем, читаем описание брака. Думаем, в чем тут дело, не нужно ли во что вмешаться. Если плохи дела у станочников, может, мы в этом виноваты, может, неладно что-то в механизмах?
Напоминает, предостерегает, учит, бередит душу витрина барка. За нами, настройщиками, правда, оставлено официальное право на брак: нельзя при настройке сразу требовать от станка идеальной работы. Но мы считаем иначе.
Конечно, бывает, мы тоже «запарываем» детали. Но чаще стараемся этот допустимый (разрешаемый) брак «гнать по браку». Скажем, чтобы проверить центровку, не важно мне, с трещиной вал или нет. Так, процентов на 80 мы работаем при отладке станков на уже отбракованном сырье: в литейной есть свой брак, в кузнице — свой. Стремимся только уже окончательную отработку, самую тщательную, при сдаче станка делать на добротных отливках. В последнее время материального брака становится все меньше. Хорошо! Раньше, бывало, зайдешь в кузницу, Бобин уже знает, зачем появляюсь у него.
— За пришел, завсегдатай? Бери, вон в углу, А теперь не всегда и достанешь бракованные детали.
Значит, и с нас больший спрос. Совесть рабочая иначе не позволяет.
...Стою у злополучной витрины.
— Любуешься? — подошел сзади, остановился рядом Решетов.
— Думу думаю, дядя Миша.
— То-то. Думать — оно полезно. А в такой беде и подавно. Ну есть ли вот, скажи, у нашей молодежи нынешнего набору гордость, хоть нужное рабочему человеку понятие? Какой брак дают! Ну, вяжется ли, посуди сам: станок Михаилы Калинина в цехе и витрина брака тут же, рядком. А?
— Да, не вяжется.
— И я так думаю. «Молоды», говорим. А что Калинин старый, что ль, был? «Из деревни только пришли», слышу. А он откудова прибыл, из академии? Какой токарь был!
— Какой? —раздается, как эхо.
То спрашивает белобрысый паренек в футболке, в кепке. Внимательно смотрят черные глаза под соломенными, выгоревшими бровями. Верно, .
Решетов не успевает ответить.
— Каким? — произносит знакомый певучий голос. Это дядя Саша Рыбаков. Тоже наведался к витрине. Ничего не пропустит дядя Саша Рыбаков — старый большевик, любимый человек на заводе.
— Ты сам-то откуда? — спрашивает он белобрысого.
— Я-то? Рязанский.
— Ну вот. А он тверской. Каким, значит, токарем он, Калинин-то был, спрашиваешь?.. — повторяет Рыбаков. — Как тебе сказать повернее? Первоклассным. Вот каким! Очень гордился он своим мастерством. И теперь как приезжает в Ленинград, обязательно в цех зайдет. Ты еще сам увидишь его. Всегда с рабочими поговорит и у станка постоит.
— А это как же так, — паренек робеет, но говорит громко, — пролетарский революционер и вдруг хорошо работал? На капиталиста ведь работал?
— Скорый ты с ложкой, да не поспеваешь за сошкой. Чего ж тут не так? Давай-ка по порядку букву к буковке приложим, чтобы правдивее слово найти.
Смешок спрятан под небольшими усами:
— Вот, скажи, будут ли рабочие прислушиваться к слову такого токаря, который у станка стоит, а хуже всех работает? Молчишь. То-то. А я тебе отвечу — не будут. Ему скажут: «Ты, брат, подучись сам — тогда нас, мастеровых, уму-разуму обучать будешь. Чай, еще лаптем щи прихлебываешь, а учишь, как за столом держаться». Ну, а если скажет то же слово человек, который по мастерству выше всех стоит? Дельный человек если скажет, а? Тогда поверят. При условии, конечно, что слова его близкие сердцу рабочего. Так говорю?
— Вроде так...
— Тогда пошли дальше. Ты, к примеру, у хозяина неквалифицированный рабочий, или, как раньше говорили, на черной работе копаешься. Заметил кто из начальства, что ты говоришь супротив его, и... тебя сразу за ворота. И не будет тогда в цехе нужного для партии человека. А как поступить хозяину с самым лучшим токарем? Конечно, оно и так было, и лучших не щадили, выгоняли с заводов, в ссылки ссылали, и Михаил Иванович немало мыкался по тюрьмам да по ссылкам. Но все же сам хозяин до поры до времени старался сквозь пальцы смотреть на поступки такого токаря. Нужен ведь он ему. Понял? Нужен! А тот тем временем свою линию ведет: среди рабочих то листовки, то газеты читает, то словом за душу берет. Глядишь, в цехе после него есть уже новые люди, подготовил смену. Это для партии главное. Согласен?
Паренек кивает головой.
Идет разговор неторопливый, степенный. За ним уже внимательно следит собравшаяся «аудитория» — за спиной у белобрысого стайка молодежи.
— И еще одна сторона дела. Должна ли быть у рабочего человека профессиональная гордость? Ясно, должна. Сам Михаила Калинин говорил, что плохо работать, хоть и на буржуя, не позволяла рабочая гордость. Спросите, говорил, у старых рабочих, как они работают? Они вам ответ дадут, что хоть работали они при капитализме, не на себя работали, а гордость не позволяла что-нибудь испортить. Ну, конечно, если бы для революции требовалось специально поломать что, дело другое. А так, в работе, я хоть и о себе скажу — всегда старался мастерство свое проявить. Потому что всегда гордился мастерством своим рабочий человек. Горько на свете раньше жил, а и тогда мастерством своим гордился. Спроси вот у дяди Миши Решетова. Другое дело награда, не в радость она была. Однажды Николай II, царь-то наш последний, возьми да и поинтересуйся, кто самый лучший рабочий у Путилова. Поискали и определили: по всем статьям подходит рабочий Решетов — мастер что надо. Сказали царю. А он ему в руки — золотые часы Павла Буре, фирма такая была. Будто милостыню царскую.
.
Продолжение следует
