Вам когда-нибудь доводилось видеть в цехе горы цветной металлической стружки? Ее зовут «». Ворохи этой сливной стружки образуются быстро в огромных количествах. И чтобы не загромоздила она цех, чтобы можно было подойти к станкам, то и дело подъезжают к нам электрокары — вывезти стружку на склад. Но электрокары не успевают. Стружка везде, заполонила проходы, навалена у станков, у дверей.
С электрокаров грузят ее в вагоны. Но легок «вьюн». Места много надо ему, а веса нет, недобор. Дорого обходится заводу да и железной дороге эта легкость. Словно хлопок везем: объем стружки огромный, а недогруженными уходят вагоны. Сколько их? Да уже чуть ли не целые составы «вьюна» идут с Кировского. И это, когда так нужны для грузов вагоны!
Нас упрекают:
— Роскошно живете. Если столько будете брать вагонов, изделия ваши станут цениться на вес золота...
И правильно. Транспортные расходы настолько возросли, что себестоимость нашей продукции уже действительно чуть не вдвое выше.
— Ох, уж эта чертова стружка... — так говорят и рабочие, и мастера, и начальник цеха. Он кричит в телефонную трубку заводскому диспетчеру:
— Вагоны давай! Что? Вагонов нет? Но мне-то что делать? Стружка заедает. Как, где возьмете? Так, по-вашему, я виноват, что она легкая? Пожалуйста, сделайте тяжелей, я не возражаю.
Стружка всем мешает работать.
Я недавно переведен сюда, в мой родной механический. Не обошлось без серьезного разговора у директора.
— Выполняйте свое обещание, — сказал я. — Помните, было условие: восстановим завод, переведете в цех. Пора мне заниматься своим делом. Я настройщик, токарь-наладчик, вот и все.
И, пожалуй, первое, что слышу в своем цехе, это как ругают стружку. Сам-то чуть не упал, зацепившись о ворох ее. Цепляется ко мне «вьюнок», и разговоры рабочих «царапают».
«Как-то ведь можно убрать ту ?» — думаю зло. И эта мысль уже не оставляет. Старая изобретательская закваска дает себя знать. Что бы тут сделать, а?
— Опять ворох, гора целая... Перевозку бы хоть облегчить как-нибудь, — раздумчиво говорит механик Романов. Высокий, плотный, в спецовке и свитере, он с первого взгляда кажется даже старше своих лет, а ему не больше сорока, и у него очень живые синие глаза.
Симпатичен мне с виду спокойный, немногословный, даже несколько меланхоличный мастер. Жизнерадостен, настойчив, смекалист этот человек — только приглядись к нему. И люди, мне это ясно, ценят Николая Романова за то, что понимает толк в станках, и, главное, за то, что умеет работать с народом.
Мы стоим у входа в цех. Электрокар преградил нам дорогу. Вывозят «вьюнок».
— Ну как бы эту стружку уменьшить в объеме? Сжать бы, что ли? —думает вслух Николай. — Ведь и хлопок-то не пухом везут. Как-то сдавливают, прессуют...
— Подожди, — говорю я, — стой. Это ведь хорошая мысль. А? Если и в самом деле прессовать? Прессы-то есть, только приспособить их как-то надо.
— Вот и я говорю...
— Так это же идея, Романыч! Можно использовать и воздушное давление. Нет, это здорово!
— Надо сейчас же посоветоваться, все обдумать.
— ...Так-так... И как же вы себе это представляете? — чуть сощурившись, говорит Максаков, начальник бюро инструментального хозяйства. Мы идем с ним в его кабинет. Внимателен он чрезвычайно — значит мысль попала в цель.
Я знаю его давно. Максаков совсем небольшого роста, полный и очень живой. «Шарик» называют его за глаза, и он действительно словно не идет, а быстро перекатывается с места на место. Вот и сейчас мы еле поспеваем за ним.
— Пресс? — на ходу раздумывает он. — Вы знаете, я тут видал цилиндр один. Отличная штука. Сгодится для этого. Однако все раньше обдумать надо.
Завтра воскресенье. И мы сговариваемся поехать за город к Максакову на .
— Там и поговорим.
Это всем известно — садовод Александр Григорьевич страстный. Возится с фруктовыми деревьями, роется в саду с упоением. Впрочем, упоение не покидает его ни в каком труде. Был он слесарем-лекальщиком, потом старшим мастером инструментального хозяйства. Очень уважают его все. Когда собирается группа инженеров для обсуждения какого-нибудь вопроса, заключающее слово всегда за Максаковым. Это тоже у нас все знают.
Трудно сказать, что больше, природный ли ум его и сноровка или искреннее уважение к хорошей работе товарищей, а скорее, и то и другое вместе привлекают к нему людей.
...И вот мы уже сидим за небольшим самодельным столом в саду у Максакова. Я рассказываю, нарочно не тороплюсь.
— Кажется нам, — говорю, — что нужны будут два пресса.
— Так, и какие же? — спрашивает Александр Григорьевич. И уже что-то подытоживая, говорит:
— А завтра с самого утра надо к вам подключить Митрофанова. Согласен? Прессик создадите подходящий. Ты знаком с ним, Митрофановым? Ну и хорошо. По характеру он очень доброжелательный, живой души человек. Учится в заочном. Удивительно скор на технические выдумки.
Это я знаю. И согласен: Митрофанов способный молодой конструктор. Он нам может помочь.
— ...А насчет воздушного давления вы, по-моему, не правы: одной пневматикой не обойтись. Нужен . Хоть один.
— Александр Григорьевич, а как нам быть с «корытом»?
— С корытом? Это еще зачем? Давай уж с этим делом закончим.
— А я о чем? Куда будем стружку засыпать?
— Ага! Понял. Ну, это надо рассчитывать и мастерить специально.
Решаем так: рассчитать, продумать все до конца завтра же. И начать действовать.
Спозаранку мы с Романовым уже в кабинете у Максакова. Приглашен и Митрофанов.
— Анатолий Николаевич, — говорит Максаков, — тут вот есть одна интереснейшая мысль. Предлагается взять власть над «вьюнком».
Черноволосый, худощавый, невысокого роста, Митрофанов кажется рядом с солидным Романовым студентом-стажером. Выслушав всех, делает пометки в своей записной книжке.
— А если такой вариантик? — говорит он.
Мы все дружно и весело смеемся. «Вариантик» — это любимое слово молодого конструктора, такое любимое, что его уже самого прозвали «вариантиком». А вариантов, предложений у него действительно несть числа. Так и будет подбрасывать и отсеивать новые, пока не найдет единственный, самый рациональный, самый практичный и удобный для производства.
— Ну, я, кажется, вам больше не нужен, — говорит Максаков, когда завязывается обсуждение. Уходя, спрашивает у Митрофанова:
— Когда будут готовы чертежи?
— Если поторговаться — через неделю, а постараться — завтра.
Максаков уходит. Он знает, что чертежи будут скоро, работа началась, больше о ней тревожиться нечего.
Работа сразу же идет параллельно: Митрофанов отрабатывает свои «вариантики» на кальке, мы, каждый, вносим свою лепту на практике.
Прошло несколько дней, и вот уже стоит в цехе наше занятное сооружение. «Вопросом о стружке» у нас в цехе заболели все. И все стараются помочь и советом, и делом. Особенно рьяные и преданные помощники — старшие мастера Павел Фоменков, Николай Назаренко и Анатолий Штукатуров, опытный слесарь-инструментальщик из цехового бюро инструментального хозяйства. И как во всяком новом, рьяно заинтересован в прессе Павел Алексеевич Башилов:
— Как дела? В чем нужна помощь? Механик по профессии, двадцатипятитысячник по опыту, ополченец в труднейшую пору боев, он сейчас секретарь партбюро цеха. Энергичный, природного ума человек, большой «пробивной силы», Башилов буквально вынес на своих плечах восстановление и реконструкцию цеха. Теперь болеет душой за каждое доброе новшество.
Густой голос его слышен то у одного, то у другого станка. И нам помогает с прессом, чем может. Сколько раз задерживается с нами после работы, когда «колдуем» мы над своим «универсальным».
.
И вот после многих усилий и опытов, наконец, «вьюн» навалом засыпан в «корыто» — своеобразную изложницу той самой формы, которую мы хотим получить из стружки. Сбоку воздушный пресс своей квадратной «шляпой» поджимает ворох стружки, приплюскивает «вьюнок» к противоположной стенке «корыта». «Шляпа» гидравлического пресса расположена сверху. Когда стружка оказывается поджатой, со всей своей силой в 60 тонн гидравлический пресс плотно сжимает, сплющивает упрямый «вьюнок». Объем уменьшается несказанно!
Вы видели брикеты сухого чая или плотные пакеты прессованной ваты? Вместо вороха цветного «вьюнка» мы получили плотно спрессованные пакеты сливной стружки. Едва приступили к прессованию, как в цехе сразу стало чисто и свободно. Пакеты легко и удобно грузить в вагоны. Вместо десятков теперь нужен один вагон. А экономия на рабочем усилии, рабочем времени — поди подсчитай ее!..
Малое дело — стружка-«выонок», но в масштабах страны это значило многое.
— Однако хороший получился вариантик, — удовлетворенно говорит Митрофанов. — Поработали...
Может быть, не я один вспоминаю вечера и дни, что мы провели вместе, всю долгую работу над прессом. Я думаю о «вьюнке», который вдруг зацепил каждого из нас за живое и сбил плотно друг с другом. Крепко сбил. Может быть, не я один думаю об этих днях н вечерах, и потому уже не самая ли это главная наша находка?..
Вот так и повелось все с того «», с маленькой цветной металлической стружки...
«СООБЩА ДУМАТЬ НАДО — ВОТ ЧТО»
Грустное лицо у Николая Минаевича Назаренко.
— Что-нибудь дома случилось?—спрашиваю.
— Да нет.
— А чего ж грустишь?
— Радоваться нет оснований. Никак не могу человеку помочь. Понимаешь, дело в чем. Наблюдаю какой день за Жорой Стоговым. Пробует парень быстрее работать, но только разгонится, только ускорит ход фрезы, а станок уж шатается, как корабль в шторм.
— Вибрирует?
— Да как! Плитка тяжелая лежала на станке, так мгновенно съехала на пол. Понимаешь, столкнулся человек с пределом. И чем помочь ему, просто не знаю. При такой-то вибрации больше времени уходит на отладку, чем на работу...
Я тоже не знаю, что ответить, что посоветовать.
Вот уже лет двадцать пять знаю я Николая Минаевича. Совсем мальцом переступил он ворота завода. Тоже работал на выпуске «фордзонов-путиловцев». Начал мальчишкой чернорабочим, стал шлифовальщиком по седьмому разряду.
Я знаю его и по бригаде Савича. Вместе они осваивали скоростное фрезерование, участвовали в изготовлении трелевочного трактора... Сейчас он старший мастер, механик цеха. Ему уже за сорок, но недавно поступил в техникум. Учится вечерами.
— Кажется мне все, — продолжает Николай Минаевич, — что не разберутся пока с фрезой люди как следует. Какая сотня лет ей, старухе, пошла и сколько до сих пор неразгаданного! Бессилие какое-то перед ней испытываешь.
— Над чем «колдуете»? —подошел Николай Романов. Сразу загородил весь свет божий. До чего же крупный человечище! — О чем совет держите, старейшие? Про фрезу разговор?..
— Не ошибся, — говорю. — Про нее самую, неисправимую. Знаете, анекдот такой старый был. У одного инженера спросили, какая дама живет на белом свете более двухсот лет и ни с кем в брак не вступает. А тот отвечает: «Госпожа фреза никак себе под стать жениха найти не может. И кто бы ни пытался за ней ухаживать — безуспешно».
— И вправду, — улыбнулся Назаренко. — Никак не сосватаем невесту. Чуть-чуть было недавно Савичу Жене не поддалась. Ан видно решила, что жених уж больно скромной да деликатной натуры.
Продолжение следует
