Алёша разделял общее увлечение и сделал порядочные успехи. Теперь он без труда расшифровал жест Тилде: буква «п». Тилде поднял левую руку вверх, держа правую под ней. «Я», — прочитал Алёша. Он старался глядеть на подаваемые сигналы исподлобья, не поднимая головы, чтобы стоявший перед ним Пилипенко не заподозрил чего-либо.
Тилде развёл обе руки горизонтально и сейчас же скрестил их над головой.
Алёша глубоко вздохнул.
— Ответ получается — пять, товарищ преподаватель, — сказал он полным голосом.
— Гм... да... Правильно! Задачу вы решили, только уж очень долго думаете. И ошибки делаете в процессе решения. Не чувствуется уверенности в ваших знаниях, Пантелеев! Ну, садитесь.
Алёша, с трудом передвигая негнущиеся ноги, пошёл на место.
Пилипенко прикрыл левой рукой журнал, чтобы не видно было, какую отметку он ставит, и неуловимым движением вывел цифру. Но скрыть что-либо от зорких глаз воспитанников было трудно. Сидевший на первой парте Зеркалов помахал над головой рукой с растопыренными четырьмя пальцами. «Четыре» — прошелестело по классу. Алёша сидел ни жив, ни мёртв и вытирал платком обильный пот на лбу.
— Воспитанник Сильвестров!
Сильвестров с унылым видом вышел к доске.
— Не можете ли вы в свою очередь сделать в уме небольшое вычисленьице? Сколько будет, если от пятнадцати восьмых отнять три четверти?
Сильвестров, видимо, испытывал чувство, аналогичное тому, что пережил Алёша. Он напряжённо морщил лоб, шевелил губами, но взгляд его, с мольбою блуждавший по лицам товарищей, выдавал его волнение.
Алёша сидел, как на иголках. «Меня выручили, а теперь я должен», — билась в нём настойчивая мысль.
В училище сурово боролись с подсказыванием. На классных и комсомольских собраниях нередко обсуждали этот вопрос, и обычно воспитанники редко прибегали к подсказкам. Но то, что не годилось на других уроках, казалось допустимым сейчас. И потому все с сочувствием следили, как Алёша, улучив момент, приподнял над головой лист белой бумаги, на котором было крупно выведено: ...
Но в этот момент Пилипенко вдруг обернулся.
— Так-с,— процедил он,— вы, видимо, считаете, Пантелеев, что ваших знаний хватит на двоих. Ну, что ж! За первый ваш ответ я поставил вам четвёрку, теперь вы заработали единицу. Вот и выходит, что у вас сегодня пятёрка по арифметике. — Он засмеялся, довольный собственной остротой. — Можете садиться, Пантелеев!
— Не дрейфь, Алёша, — раздался внезапно чей-то ободряющий голос. Пилипенко побагровел.
— Кто это сказал? — спросил он зловеще спокойно. Все молчали.
— Кто сказал? — повторил он, стукнув кулаком по кафедре, и так как никто не ответил ему, он желчно договорил: — Оказывается, в шестьдесят втором классе сплошь трусы. Трусы и обманщики!
Это было оскорблением для всего класса.
По лицам воспитанников и по глухому ропоту Пилипенко понял, что зашёл слишком далеко. Но вступать в объяснения с мальчиками он счёл ниже своего достоинства. Сделав вид, что ничего не заметил, он отослал на место вконец растерявшегося Сильвестрова и принялся объяснять содержание следующего урока.
Воспитанники чинно слушали его. Но под партами передавалась вкруговую записка: «Не отвечать на прощание».
Кто бы ни написал её, но она выражала настроение всего класса. Может быть, кто-нибудь из мальчиков и предпочитал выразить протест в менее резкой форме, потому что все отлично понимали, что рискуют многим, но каждый понимал и то, что идти против всего класса при создавшейся обстановке невозможно. Впрочем, у всех так велики были обида и раздражение против Пилипенко, что вряд ли кто-нибудь долго колебался.
Преподаватель, ничего не подозревая, окончил объяснение и тщательно вытер платком испачканные мелом руки. Раздался звонок. Пилипенко взял журнал и сухо произнёс стереотипное:
— До свидания, товарищи воспитанники.
Ни звука не раздалось в ответ. Мальчики стояли с плотно сжатыми губами, смотрели в упор на преподавателя и молчали.,
Краска медленно сошла с лица Пилипенко.
— Вон как! — протянул он. — Что это значит?
Класс молчал. Слышно было только чье-то прерывистое дыхание.
Пилипенко круто повернулся и большими шагами вышел из класса. Минуя учительскую, он направился прямо в кабинет начальника училища.
Заседание Педсовета училища. В президиуме в центре капитан 1 ранга К.А.Безпальчев.
Воспитанники не вышли в коридор. В классе было тихо, разговаривали почему-то вполголоса.
— Может, нам сейчас до бати добираться? — несмело предложил Зеркалов.— А то арифметик наговорит невесть что.
— Ничего... Батя разберётся. Без нас не решит, — посыпались восклицания.
В самом деле, спустя четверть часа в класс вошёл капитан первого ранга Львов и Сергей Филимонович. Львова хорошо знали все воспитанники. Он был заместителем начальника училища и входил во все вопросы учебной жизни. Он обладал ценным качеством: умением строго соблюдать уставные правила, не впадая при этом в формализм; поэтому закон в его руках всегда был живым законом.
— Здравствуйте, товарищи воспитанники!
— Здравия желаем, товарищ капитан первого ранга!
— Вольно! Садитесь.
Львов остался стоять и, заложив руки за спину, долгим взглядом обвёл насупленные, серьёзные лица ребят.
— Начальник училища поручил мне разобраться в только что происшедшем грустном инциденте, — сказал он, наконец.— Ввиду болезни вашего ротного командира мне поможет в этом капитан-лейтенант.
Он помолчал и потом негромко, но с большой энергией проговорил:
— Первое условие успешности нашего разговора — это чтобы с вашей стороны не было никакой скрытности. Расскажите откровенно, как было дело, что побудило вас так недисциплинированно поступить. Второе условие — пусть назовутся зачинщики. Я не могу говорить с безликим существом. Я хочу знать, кто крикнул Пантелееву, хочу знать, кто первый предложил не отвечать на прощание преподавателя. После этого мы будем разговаривать.
Заместитель начальника Рижского НВМУ Капитан 1 ранга Плискин Лев Яковлевич
Скрипнула чья-то парта, и этот звук подчеркнул наступившую тишину. Снизу, от комнаты дежурного офицера, донёсся звон: пробили склянки. (Каждые полчаса дежурная служба отбивает в колокол «склянки»).
Прошла минута, другая...
Львов терпеливо ждал. Он заметил, что Омельченко переговаривается о чём-то со своим соседом, что несколько человек покосились на Гефта, но не подал виду, что начал догадываться о виновниках происшествия.
Вдруг Гефт поднял руку:
— Воспитанник Гефт! Товарищ капитан первого ранга, записку написал я. И тотчас же поднялся ещё один.
— Воспитанник Омельченко! Разрешите доложить: я крикнул Пантелееву.
В классе задвигались, зашептались. Сергей Филимонович облегчённо вздохнул.
Львов тоже с видимым удовлетворением посмотрел на стоявших.
— Так... Ясно! Изложите теперь мне суть дела. Класс взорвался возгласами:
— Придирается он очень.
— Трусами назвал.
— Чуть ошибёшься, двойку ставит.
— Все вы, говорит, обманщики. Львов поднял руку.
— Так не годится! Говорите по очереди. Я выслушаю любого из вас. Пусть кто-нибудь один всё расскажет.
Мальчики стали переглядываться, толкать друг друга локтями, но никто не вставал. Сергей Филимонович пришёл на помощь:
— Виноградов, говорите вы!
Виноградов поднялся с явной неохотой, но, начав рассказывать, оживился и довольно гладко изложил историю обид, которые претерпел шестьдесят второй класс от преподавателя арифметики.
Львов внимательно выслушал, потом расспросил воспитанников, которым он, очевидно, доверял больше других: Тилде, Зеркалова, Гефта и Пантелеева. Все они подтвердили рассказ Серёжи Виноградова. Мало-помалу возникла простая, откровенная беседа, в которую втянулся весь класс.
Перетолковав вполголоса с Сергеем Филимоновичем, Львов снова поднял руку.
— Мне кажется, что я теперь достаточно понял. Сегодня случилось печальное происшествие. Вы совершили тяжкий проступок против дисциплины. Как будущие офицеры, вы должны понять это и крепко-накрепко запомнить. Военнослужащий может принести любую жалобу по инстанции, но самочинный протест скопом, да ещё в столь грубой форме — это вещь недопустимая.
Яша Гефт вскочил с места:
— Товарищ капитал первого ранга! Разрешите...
— Не разрешаю! Я вас всех выслушал, теперь извольте слушать меня. Вы были неправы уже с самого начала: подсказывание — тяжкий проступок, и вам это хорошо известно. Оно приучает ко лжи, к обману наставников; оно приучает халатно относиться к учёбе, так как тот, кто не понимает, что дело не в отметке, а в необходимости приобрести подлинные знания, — тот рассуждает следующим образом: «Зачем мне трудиться над уроком? С помощью подсказки я вылезу». Какой же из такого воспитанника получится офицер, морской специалист, если в его образовании будут зияющие пробелы? Командир — это человек, который должен во всякой обстановке быстрее и точнее всех ориентироваться, сделать вывод и найти выход— словом, принять решение. Для этого ему нужны знания. Тот, кто в училище бессмысленно повторяет за подсказчиком, кому важны не знания, а отметки, — тот не выйдет в командиры.
Розанов Григорий Васильевич, начальник политотдела, капитан 1 ранга.
Львов ещё раз оглядел настороженные лица, и продолжал:
— Не спорю, может быть, товарищ Пилипенко не сумел спокойно разъяснить вам это. Может быть, он и до сегодняшнего дня причинял вам иногда напрасные неприятности. Мы только что беседовали с ним, и он обещал впредь щадить ваше самолюбие. Таким образом, командование само защитило ваши интересы и защитит их всякий раз, когда в этом возникнет действительная надобность. Но имейте в виду,— Львов сделал паузу и отчеканил,— имейте в виду, что если вы вздумаете вновь прибегнуть к коллективке, то последствия будут для вас очень неприятные. В данном случае командование учитывает, что вы еще недавно в училище и плохо знакомы с требованиями дисциплины, что вы еще малы по возрасту и недостаточно сознательны. Но в другой раз с вас спросится более строго. Советую не забывать об этом.
В комнате стояла напряжённая тишина. Кто-то с шумом выдохнул воздух. Снизу опять донёсся звон склянок.
— А в заключение о вас, воспитанники Омельченко и Гефт, — снова заговорил Львов. — Если бы вы не сознались, если бы ваша роль в случившемся была обнаружена иными путями, вам не миновать бы суровой кары.
Но ваше признание спасает вас. Я ограничиваюсь. лишением вас увольнительных; Омельченко — на две недели, а Гефта — на месяц. Сергея Филимоновича я попрошу особенно внимательно следить за вашим поведением в это время. Всё! До свиданья, товарищи воспитанники, — закончил он по-обычному отрывистым, чётким голосом, И так же строго и чётко прозвучал ответ класса.
Глава VI. НОВЫЙ ДРУГ
Осенью еще живы впечатления раздольного лета, еще надо «раскачиваться», втягиваться в трудовые будни. Зимой же, когда разбег уже взят, занятия идут полным ходом, учиться легко и приятно.
Подобно другим нахимовцам, Алёша с головою ушёл в большие и маленькие дела, занятия и обязанности. Пять или шесть уроков ежедневно, приготовление заданного, а задавали немало, потом литературный и певческий кружки, спортивные игры, чтение книг и журналов, собирание марок и к тому же выполнение обязанностей по взводу — то дневальным по спальной, то дежурным в классе... суток не хватало, и он не раз втихомолку ворчал. Но когда на уроке или в беседе с товарищами заходила речь о чём-нибудь новом, он всё чаще уверенно высказывал своё мнение. Пока он говорил, ему казалось естественным, что сведения, которые он недавно приобрёл, уже плотно улеглись, слились воедино с прежним запасом знаний. Но иногда он вдруг изумлённо спрашивал себя: как же это случилось? Когда он успел узнать, не просто узнать, но запомнить всё это и незаметно для себя продумать? В такие моменты он как бы оглядывался на пройденный путь, оценивал затраченные усилия и, видя, как щедро окупаются они, с новой энергией устремлялся дальше.
В классе Алёша стал одним из лучших учеников, четвёрки редко гостили в его табеле, а троек и вовсе не было.
Как обычно бывает, в быстром развитии мальчика большую роль сыграло влияние старшего товарища.
Дружба между Алёшей и воспитанником второй роты, шестнадцатилетним Георгием Беридзе, завязалась при следующих обстоятельствах.
