— Значит, больше часа капитан первого ранга с ним беседовал. Никого не принимали. Потом меня вытребовали. Я вошёл. Омельченко сидит весь в слезах, перед ним стаканчик с водой, а начальник смотрит на него, сам строгий, а глаза добрые. «Позовите товарища Львова и товарища Евстигнеева», — говорит. Я пригласил их, а сам остался в приёмной. Ещё полчаса прошло. А через дверь нет-нет и донесётся словечко. У Васи-то голос звонкий. Слышу, он говорит: «Убью себя!» А дальше я не разобрал. Наконец, снова зовут меня. Вижу: Омельченко кулаками глаза вытирает, но сияет, точно солнце после дождя. И офицеры все довольные. А начальник мне: «Передайте капитан-лейтенанту Щеголькову, чтобы съездил на машине с воспитанником Омельченко за его вещами».
Омельченко сидел на прежней парте, за целый месяц не имел ни одного взыскания и учился на пятёрки.
Глава IX. НА ВЗМОРЬЕ
Августовское солнце щедро поливает лучами, как горячими струями, море, тянущиеся до самой воды сосновые рощи и рассыпчатый золотой песок на берегу.
Группа маленьких нахимовцев лежит на пляже, зарывшись по пояс в тёплый песок, и лениво ведёт беседу.
— Был я на Чёрном море, — говорит Серёжа Виноградов, — там отойдёшь от берега шагов пять, и — всё: дна нету. А здесь чуть не полкилометра прохлюпаешь, вода по колено или по грудь. Аж зло берёт!
— Издали посмотреть, будто пешком по воде ходят, — поддерживает Зеркалов.
Свежий ветер доносит солоноватые брызги. Задевая крылом волну, с резким криком проносится чайка.
— Чёрное море, Балтийское море,— возобновляет разговор Тилде,— а есть ещё Белое, Каспийское.,. Ведь нашу страну тринадцать морей и два океана омывают.
— Юрис у нас профессором становится, — смеётся Пантелеев. — А вот скажи мне, почему нахимовцам такая форма дана: на воротнике три светлые полоски на голубом фоне.
— Три полоски... три полоски...— мнётся Тилде.
— А я знаю, — задорно кричит Омельченко, — это память о трёх великих сражениях русского флота: Гангут, Чесма и Синоп.
— Правильно,— кивает головой Алёша. — Сразу видно воспитанника пятой роты. А вы еще зелень...
Тилде и Виноградов с двух сторон накидываются на него, нагромождают на него груды песка, а на голову надевают лежащий поблизости спасательный круг.
Заразительный смех разносится далеко вокруг. Внезапно Вася Омельченко вскрикивает:
— Полтинник!
Возня тотчас прекращается. «Полтинником» назывался полуглиссер, делающий 50 километров в час; он служил чем-то вроде дежурного судна. Зоркие глаза заметили на корме глиссера киномеханика.
— Киноленту из города привезли,— высказывает кто-то предположение. — Наверное, сегодня кино будет.
— Интересно, какое. Пойдём в лагерь, ребята.
Мальчики одеваются и чинно идут по берегу между купающимися. Но, выйдя на дорогу, ведущую к лагерю, они больше не могут выдержать собственного благонравия. Им некуда девать избыток энергии, она обременяет их, её нужно тотчас же расплескать, вложить во что-нибудь.
— Давайте на перегонки,— предлагает Алёша.
— Идёт! Вот до того столба. Зеркалов, будь стартёром.
Зеркалов бегает плохо, поэтому на его долю всегда выпадают почётные, но малоинтересные роли.
Мальчики выстраиваются в ровную линию, тщательно следя, чтобы никто не выдавался даже на сантиметр вперёд.
— Раз... Два... Три!..
При счёте «три» десятка два загорелых ног, вздымая облачко белой пыли, уносятся вдаль. Сперва впереди бежит Омельченко, затем его обгоняет Алёша, потом их обоих обходит Серёжа Виноградов. Вдруг недалеко от финиша из кустов вывёртывается лохматая белая собака и с радостным визгом бросается на мальчиков.
Наступает общее замешательство; состязание сорвано.
— Кабысдох! Пошёл вон! Вот чёртов пёс! — ругаются тяжело дышащие ребята.
Собака, виляя хвостом, повизгивает и явно ждёт знаков одобрения. У неё несчастная привычка появляться не вовремя; этим и объясняется установившаяся за нею кличка, на которую она, однако, с охотой отзывается.
— Кабысдох! Фьють! — Тилде высоко подкидывает кусок булки. Собака ловит его на лету, мгновенно проглатывает и, крутя хвостом, трусит мелкой рысцой позади ребят. Так они и входят в лагерь.
Толстая, белокурая латышка, повариха Ирма, с корзинкой в руке идёт из «камбуза».
— Ирма, что сегодня на обед? — кричат мальчики.
— Жареное мясо.
— А на третье?
Ирма ждёт этого всегдашнего вопроса и лукаво смеётся:
— Очень вкусное. Покушаете — хвалить будете. Лудзу! Когда ребята проходят мимо палаток первой роты, оттуда кто-то громко кричит:
— Пантелеев! Алёша! Ходи сюда, дорогой, — и Беридзе, потягиваясь, откидывает полог палатки. Алёша подбегает к нему.
— Здравствуйте, Георгий.
— Здравствуй, кацо! Поговорить надо. Пойдём погуляем.
— О чём говорить, Георгий?
Беридзе молча обрывает листочки на сорванной ветке. Никогда еще Алёша не видел его таким хмурым и озабоченным.
— Уезжаю я отсюда, Алексей.
— Уезжаете? Надолго?
Беридзе с досадой швыряет ветку.
— Совсем уезжаю. Вчера медкомиссию проходил. Сказали: плохо со здоровьем, климат неподходящий. Вечером батя меня вызвал. Говорит: «Я не могу взять на себя ответственность за вас». Короче сказать, сошлись на том, что я перевожусь куда-нибудь на юг в суворовское училище, кончаю его, а там, если здоровье позволит, поеду в Ленинград, в морское, а нет,— он сузил глаза и зло сжал губы,— значит, планида такая.
Алёша растерянно спрашивает:
— Куда же вы едете?
— Наверное, в Киевское двинусь.
— В Киевском наш бывший преподаватель.
— Знаю: подполковник Шевердяков. Душа-человек. Так что скоро расстанемся с тобой, кацо. Переписываться будем. Каждую неделю. Хорошо?
Если бы не боязнь показаться слабым, Алёша откровенно расплакался бы. Он судорожно пытается проглотить подкативший к горлу сухой комок и, наконец, сдавленным, дрожащим голосом произносит:
— А как же гонки?
В скором времени предстояли гребные и парусные гонки — центральное событие летнего сезона. Участвовали в этом состязании все роты, причём на некоторых шлюпках команда формировалась из младшеклассников, а командиром назначался воспитанник старшего класса. Беридзе был командиром на лучшей шлюпке шестой, точнее — теперь уже пятой, роты, команда которой состояла из Виноградова, Пантелеева, Омельченко, Гефта, Тилде и Бурцева.
— Ну, гонки-то я проведу. Вдали запела труба.
— Пора обедать. Пойдём, Алёша.
Он будто ненамеренно взял Алёшу за руку, и они торопливо зашагали по мягкой хвое.
Весь остаток дня Алёша ходил грустный, и даже кинокомедия не утешила его. Но утром яркое солнце, птичий щебет и доносившийся отовсюду гомон молодых голосов оказали своё действие. Алёша старательно проделал гимнастические упражнения, искупался в море, а затем предался многочисленным делам, заполнявшим день воспитанников.
В летнем лагере нахимовцев понятие «отдых» отнюдь не отождествлялось с понятием «безделье».
Воспитанники, имевшие переэкзаменовки, серьёзно занимались; дважды в неделю к ним приезжали из города преподаватели. Остальные тоже не теряли времени впустую.
Все нахимовцы изучали винтовку и ходили на учебные стрельбы. Это называлось огневой подготовкой. Не была забыта и тактическая подготовка: мальчики совершили пеший поход и провели в пути военную игру. Морская подготовка выражалась в обучении гребле и управлению парусами.
По определённому плану проводились спортивные игры, экскурсии, плавания на моторных катерах, походы на шлюпках и всевозможные соревнования: по семафору, по стрельбе, по плаванию.
Но самым интересным и важным соревнованием были, конечно, шлюпочные гонки. К ним готовились еще с весны, о них говорили целый год. Отличившиеся на гонках завоёвывали себе громкую популярность, перед которой бледнела известность футболистов, боксёров и шахматистов.
Порядок предстоявших состязаний был уже объявлен. Сперва состоятся гонки на первенство по каждой роте, затем крейсерские — на 15 миль для младших классов и на 25 миль для старших, потом комбинированная эстафета и, наконец, «гвоздь» соревнований: общие парусные гонки. Тут встречались команды всех возрастов. Дело тут решалось не силой, а искусством: при умелом руководстве командира-старшеклассника даже малыши из шестой или пятой роты могли соперничать с первой ротой.
Ежедневно все команды тренировались в море. Наблюдавшие с берега воспитанники и офицеры делились критическими замечаниями и строили предположения о результатах гонок. Шлюпка под командой Беридзе, безусловно лучшая в своей роте, имела, по мнению знатоков, шансы попасть в первый десяток. Беридзе был отличным моряком, в лице Виноградова он имел опытного, надёжного помощника, а остальные члены команды отличались проворством и энергией.
В день, последовавший после разговора с Алёшей, Беридзе провёл, как обычно, тренировку, дополнив её на этот раз подробными разъяснениями того, как будет происходить соревнование.
— Запомните, — говорил он, еле уловимыми движениями руля держа шлюпку под ветром, — вначале все участники уходят на старт, ставят там рангоут и поднимают паруса. Затем начнётся гонка: шлюпки уходят под ветер, огибают поставленную на известном расстоянии брандвахту (в данном случае шлюпка с контролёром-офицеро), снова выходят на ветер, делают восьмёрку вокруг двух расставленных на воде буйков и направляются в базу. Вот и всё дело. Вся дистанция — 50 кабельтов.
— Самое трудное — это восьмёрка, — замечает Виноградов, — накоротке не развернёшься, волна нанесёт на буйки, и сразу вычеркнут из соревнования, а станешь большой круг делать — отнесёт тебя в море и много времени потеряешь.
— А хорошо бы прямо в «ковш» под парусами войти,— мечтательно произнёс Тилде. Беридзе смеётся:
— Попробуем и с восьмёркой совладать, и в «ковш» на всех парусах влететь. Вы только не подкачайте: слушайте команду, не суетитесь, не волнуйтесь, всё делайте чётко и быстро.
Тренировка происходила даже в плохую погоду, когда по морю ходила зыбь и накрапывал мелкий, скучный дождик.
Летели дни. Из Москвы сообщили, что Беридзе переводится в Киевское суворовское училище, куда ему предложено было явиться к первому сентября.
В центре лагеря, на небольшом помосте под деревянным круглым навесом-«грибком», стояло знамя училища. С утра до вечера около знамени несли почётный караул воспитанники. Здесь это было значительно труднее, чем в помещении: пекло солнце, так что, несмотря на «грибок», часовой чувствовал, как лицо и шея его покрываются липкими, тёплыми струйками пота, иногда неожиданный вихрь бросал в лицо стоявшему на часах пригоршни колючего, слепящего песка, и, наконец, трудно было недвижно стоять, когда вокруг кипела и клокотала весёлая лагерная жизнь и ежеминутно возникал соблазн хоть одним глазком взглянуть на происходящее.
В такой именно день Алёша встал на почётный пост у знамени.
Два часа, которые он простоял под «грибком», показались ему бесконечно долгими. Но вместе с тем он испытывал чувство гордости: он, Алёша Пантелеев, охраняет знамя нахимовского училища! Он вспомнил, какой недосягаемо прекрасной показалась ему эта перспектива, когда он впервые увидел маленького воспитанника на часах у знамени. Алёше страстно захотелось, чтобы знамя вдруг подверглось опасности, и тогда все увидели бы, что он, Алёша, готов пожертвовать жизнью ради спасения знамени.
Он стоял навытяжку, не шевелил ни одним пальцем, взгляд его был устремлён вперёд, губы сведены в твёрдую линию. Таким увидели его проходившие мимо начальник училища и капитан второго ранга Евстигнеев. Не предполагая, что мальчик слышит его слова, Леонид Петрович сказал вполголоса:
— Поглядите на Пантелеева. Стоит, словно гвардеец. А ведь, небось, устал уже, и жарко ему, и хочется поглазеть на товарищей.
— Молодцы наши нахимовцы,— сказал Евстигнеев, — им всем свойственна высокая ответственность за порученное дело. Они уже сознательные граждане своей страны.
Вечером накануне состязаний все участники ходили взвинченные. Алёша с Васей Омелъченко затеяли игру в ; каждому давался разграфлённый на 100 клеток лист, на котором он помещал свою эскадру: линкор, два крейсера, три миноносца и две подводные лодки. Чертёж линкора занимал четыре клетки, крейсера — три, миноносца — две и подводной лодки — одну клетку. Играющие поочерёдно делали выстрелы, то есть называли номера клеток, стремясь поразить корабли противника. Попадание давало право продолжать стрельбу. Тилде исполнял обязанности арбитра.
— Стреляю на Жэ семь,— объявил Омельченко.
— Мимо! Артиллеристы у вас, товарищ адмирал, неважнецкие. А мы пальнём на Бэ четыре.
— Попал! — с сожалением сказал Вася. — В линкор попал.
— То-то! — Алёша задумался. Предстояло сообразить, как сделан чертёж линкора: если по вертикали, то надо стрелять по линии «б», если же по горизонтали, то надо бить на одну из смежных клеток по четвёртой горизонтальной. Он углубился в рассмотрение имевшегося у него второго 100-клеточного листа, на котором он отмечал свои «выстрелы» и наносил обнаруженные неприятельские корабли.
— Завтра, кажется, волна будет, — сказал Омельченко.
— Это Альбиносу выгодно. Он своих на волне тренировал.
Альбинос был командиром шлюпки «Аквамарин», команда которой состояла из воспитанников первой роты. В предыдущем году этот состав команды выиграл первенство. Хотя Альбиноса в училище не любили, но его искусство управления шлюпкой было общепризнано: «Аквамарину» прочили первое место и в нынешних гонках.
— Бэ пять,— сказал Алёша.
— Мимо! — констатировал Тилде. — А у меня мозоль от весла под средним пальцем лопнула.
— Чудак, беги к доктору, чтобы пластырь положил. А то завтра разъест водою, как грести будешь.
— Чей же ход? — спросил Алёша. Омельченко швырнул карандаш.
— Ну его к лешему! Не могу играть... Всё о завтрашнем думаю.
