– На каком кладбище хоронили?– деловито спросила Лида.
– Не знаю, где-то далеко.
– Ну, вспомни, как вы шли?
– Мы шли очень медленно – и штыки были опущены почти до земли... Мы шли до кладбища два часа.
Я закрыл глаза – и опять поплыли, заколыхались медленные ряды. Оркестр играл траурный марш: музыка распадалась на отдельные звуки, и каждый звук надолго повисал в воздухе, не сочетаясь и не путаясь с другими. И все это скорбное движение напоминало кадры замедленной съемки.
Впереди шел грузовик: в кузове горой лежали венки и букеты цветов. В них утонул гроб с телом Бати. Два нахимовца из младшей роты поддерживали снятую крышку с прикрепленным к ней обнаженным морским кортиком. За машиной шел, опустив плешивую голову, мичман Гуляев. Он нес на вытянутых руках небольшую подушку: ордена и медали горели на черном бархате.
Я видел лицо Бати, совсем непохожее на привычное, живое: кожа на лице стала очень гладкой и блестящей, как будто ее отутюжили.
Мне не верилось, что это лежит Батя, тот самый толстый добродушный человек, который еще месяц назад смешно барахтался в воде, упав с гребного катера, а потом разносил мичмана Гуляева за матроса, получившего увечье при ремонте мотора.
Неужели Батя и тогда знал, что скоро умрет? Да, он знал это давно, уже после первой операции, не принесшей ему облегчения. Он знал, что в его теле разрастается и крадется к сердцу страшная раковая опухоль, что скоро оборвется дыхание – и все кончится. И он еще мог смеяться, подписывать приказы, ходить в плаванья, ругать Гуляева – вообще жить, как всегда...
– Два часа?– переспросила Лида.– Тогда я знаю, где его похоронили. Мы были там весной, помнишь?
– Когда?
– Когда ты упал с велосипеда.
Я вспомнил, что действительно упал весной с велосипеда: штанина попала в передачу. Вспомнил и нашу поездку на кладбище – торжественные камни склепов, полированный мрамор надгробий, светло-зеленую травку на безымянных могилах... Нет, это было не то кладбище. Но не все ли равно?
– Да, это то самое,– сказал я.– У меня есть еще одна новость для тебя, Лида.
– Какая новость?.. Если хорошая, то говори.
– Не знаю, хорошая или плохая, но важная... По крайней мере для меня. Я уезжаю в Ленинград.
– Надолго?
– Навсегда.
Лида посмотрела на меня недоверчиво:
– Шутишь?
– Нет, без шуток. Наше училище расформировано. Выпускная рота переведена в Ленинградское нахимовское.
– А я видела Сергея. Он был в бобочке и джинсах... Приглашал меня в ресторан. Разве он ничего не знает?
– Хэнша теперь будет вполне гражданский. Его не отпустила мамаша – испугалась, что Ленинград слишком далеко.
– Хэнша – это вы его так зовете?
– Да, кличем.
– Когда уезжаете?
– Завтра.
– Я приду на вокзал.
Мы не поедем поездом. Я попал в команду «Амбры». Ее надо отвести в Ломоносов и поставить на ремонт.
Парковая скамья, на которой мы сидели, была необыкновенно длинной – хоть соревнования по бегу устраивай. Мне было неуютно и неудобно на таком сиденье. Лида тоже ежилась и озиралась по сторонам.
- Пойдем прогуляемся,– предложил я.– Мне нужно сказать тебе одну очень серьезную вещь.
– Вещь сказать нельзя.
– Ну, тогда – штуку.
– И штуку – нельзя.
– Нет, льзя.
– Льзя тоже нельзя.
Я подумал, что получилось это смешно, но не рассмеялся.
– Лида,– сказал я, когда мы проходили мимо , устроенных на склоне Бастионной горки.– Я должен сказать тебе, что каждое утро, просыпаясь, я спрашивал себя, доставляет ли мне радость то, что ты существуешь...
Лида вздохнула и посмотрела на свои остроносые туфельки.
– Так вот,– продолжал я.– Сначала все шло хорошо...
– Любил, значит?– перебила меня Лида.
– Да... То есть мне казалось, что – да. Но однажды я вдруг почувствовал, что ты чужая. Потом это ощущение усилилось,– я понял, что не люблю тебя. Просто мне с тобой хорошо; хорошо, как вообще с любой девчонкой...
Я умолк и со страхом посмотрел на Лиду.
– Ну и ладно,– сказала она.
– Что ладно?– опешил я, потому что ожидал слез или гнева.
– Теперь я скажу матери, что ты сам от меня отказался,– спокойно сказала Лида.
– В чем дело, Лида?.. При чем здесь Александра Андреевна?
Начальник Нахимовского училища К.А.Безпальчев для проверки умения управлять шлюпкой под парусом проводил соревнования, чтобы шлюпка прошла как можно ближе под бушпритом шхуны. На снимке: на баке шхуны Безпальчев наблюдает за смелыми действиями экипажа шлюпки под парусами.
– Володя, мне бывает с тобой интересно, но чаще просто скучно. Я ничего не понимаю в ваших походах и парусах, а ты только о них и рассказываешь... А еще я терпеть не могу играть на пианино. Это мать выдумала, будто у меня призвание к музыке. Ни к чему у меня призвания нет – и мне скучно, когда ты говоришь о призвании! Мы с тобой ходили на выставки да в музеи, пахнущие сыростью. Я боюсь музеев: ведь хозяева всех этих старинных вещей давно умерли. Им больше не светит солнце, они не существуют... А вещи вот живы. Понимаешь? Я боюсь думать об этом. Один раз я проснулась ночью и вдруг представила себе, что когда-нибудь умру... Окоченеют руки. Видишь, какие они гибкие сейчас? Глаза станут мутными, нос желтым и острым... А потом – распад, тление... Но если это неизбежно, то зачем все усложнять? Надо просто не думать об этом и жить. Ведь так?.. Ведь, правда?..
– Нет, не так...
Несколько минут мы шли молча. Лида смотрела в сторону и обдумывала что-то. Потом остановилась и повернулась ко мне.
– Мать говорила, чтобы я держалась за тебя. Она зовет тебя «человеком с будущим»... Но я хочу жить сегодня, а не завтра. Мы все чего-то ждем... Говорим: вот завтра, послезавтра, потом... Построим социализм, построим коммунизм. Незаметно приходит старость, а это желанное «завтра» не наступает.
– Социализм-то построили. «Завтра» наступило, как видишь.
– Ты не понял... Я о личном, о своем.
– Ты хочешь сказать, что надо жить для себя?
– Все живут только для себя и притворяются активистами-общественниками, потому что это им выгодно.
– А Батя?.. Как же он?.. Ведь он знал, что скоро умрет, и заботился о нас, о мотористе Пузыреве...
– Может быть, ему так было легче... Или он герой? Но не всем же быть героями!
– Нет, он не герой... Он был толстый и лысый, с круглыми близорукими глазами, а под подбородком у него висели складки жирной кожи. Но для него жизнь не означала простое существование – еду и питье в ожидании смерти.
– Опять ты говоришь красиво!.. Все это вранье, Володя! Для него все кончилось, ему больше ничего не надо. И твоих пышных похвал ему не надо. Он умер.
Выпускники Морского корпуса 1915 г. (Слева направо). 1 ряд: К.П.Азбелов, С.А.Муравьев, Е.В.Дымман. 2 ряд: К.А. Безпальчев, И.А.Георгиади, Д.В. Броновицкий на встрече в 1965 г.
Открывая встречу, контр-адмирал К.А.Безпальчев напомнил, что выпускникам 1915 года довелось полтора года прослужить еще на царском флоте и с горечью ощущать его отсталость. Скончался Константин Александрович Безпальчев 10 августа 1973 года. Похоронен на Серафимовском кладбище Ленинграда.
ШХУНА «АМБРА»
Нас было двадцать человек, включая лейтенанта Эльянова и мичмана Гуляева.
Гуляев второй день сидел в носовом отсеке – форпике на куче прелых парусов и пел скрипучим голосом меланхолическую песню о какой-то погибшей подводной лодке под названием «Смуглянка». Гуляев считался лучшим мастером такелажных работ и лучшим парусником, носил несколько золотых шевронов на рукаве старенького кителя за сверхсрочную службу и был личным другом нашего старого Бати.
Эльянов долго ругался, когда обнаружил, что в судовом нет спирта: ни на мгновенье он не усомнился, что спирт выпит Гуляевым, но ни слова не сказал мичману и отправился в санчасть вести переговоры об этом дефицитном продукте.
Вернулся лейтенант только вечером. Спирт ему удалось достать где-то в портовых складах. Из форпика по-прежнему летели немузыкальные звуки, перемежающиеся всхлипываниями:
Не плачь, красотка,
И брось рыдать.
Тебе уж больше этой лодки не видать...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), Карасев Сергей Владимирович (КСВ) - архивариус, Горлов Олег Александрович (ОАГ) commander432@mail.ru, ВРИО архивариуса
