Запомнилось мне и одно из наших последних совместных автономных плаваний. В штабе флота мне сообщили примерное время ухода корабля и место боевого дежурства. Судя по всему, Новый год предстояло встречать в океане. Я поделился информацией с Николаем, и вскоре буквально утонул в ворохе предпоходных забот. Вспомнить о Куличкове заставил старпом, который однажды отвел меня в сторону и озабоченно доложил, что в последнее время наш «комиссар» стал надолго исчезать с корабля, чем занимается – неизвестно. Это выглядело действительно необычно. В то время действовало жесткое правило, по которому отлучаться с субмарины перед походом запрещалось. Однако мое доверие к замполиту было столь велико, что я не придал словам помощника особого значения. Как и ожидалось, новогодний стол пришлось накрывать в кают-компании атомохода, отмеряющего мили автономки на глубине 220 метров. В самый разгар праздника раздался голос Николая Степановича: – А сейчас старпома Юрия Константиновича Русакова с Новым годом поздравляет его дочь Машенька. – Милый папочка – разнесся по стальным отсекам кажущийся нереальным в недрах океана тоненький детский голосок – мы с мамочкой поздравляем тебя с Новым годом. Желаем тебе здоровья, успешно завершить поход, и побыстрее возвращайся домой! Я взглянул на старпома и быстро отвел глаза в сторону. Крепкий мужик, настоящий ас глубин, с трудом сдерживал слезы. А по трансляции передавались поздравления близких другим членам экипажа. Откровенно говоря, у меня возникли опасения, что кое-кто не сможет сдержать эмоций. Так вот, оказывается, куда исчезал Куличков перед походом! Я как раз вспоминал свой разговор со старпомом, когда подошел Русаков и извинился за свое недавнее сообщение.
21 августа, Гренландское море
Сегодня ко мне подошел один из мичманов: – Валентин Евгеньевич, сегодня работал в трюме, вроде слышал шорох, тень мелькнула, прямо чертовщина какая-то. Информацию мичмана принимаю всерьез. К концу тяжелого похода померещиться может всякое, однако на подлодке мелочей не бывает и всякое сообщение должно быть проверено. Сразу вспомнилась недавняя история, которая наделала немало шума и спровоцировала приезд многочисленных комиссий из Москвы. На одной из атомных подводных лодок была обнаружена … крыса. Ее заметил во время посещения камбуза помощник командира и, ясное дело, тут же поднял тревогу. Вообще-то никакой живности на субмарине не может быть в принципе. Перед каждым походом корабль проверяется на герметичность – в нем создается повышенное давление. Живые существа, кроме человека, такого издевательства над организмом, как правило, не переносят. Была попытка завести на подводных ракетоносцах в каюте отдыха канареек. Их включили в список снабжения атомоходов, и даже определили в нормативных документа срок их «службы» - два года. Однако птички об этом не знали и через месяц сдохли.
Тем не менее крыса на субмарине действительно жила, более того, оказалось, что она состояла на довольствии у матросов и за время плавания стала практически ручной. Что делать с неожиданной пассажиркой, командир лодки на знал. С одной стороны, была известна склонность этих животных лакомиться обшивкой кабеля - на атомоходе их великое множество. Выход из строя любого мог сказаться на боеспособности корабля и не дай Бог, привести к пожару. Но охота на крысу, которая близко подойти к себе не давала, была безнадежным делом. Решили оставить все как есть, и животное стали усиленно подкармливать на камбузе, чтобы оно не вздумало искать пропитание в другом месте. Когда подлодка вернулась в базу, крыса, выросшая до размеров кошки, поспешила покинуть ее борт. После этого случая на всех субмаринах провели тщательный контроль всех отсеков, но больше ничего не обнаружили. Оказалась безрезультатной проверка и на «К- 438». Однако с полной уверенностью утверждать, что мы первыми в мире не свозили на полюс крысу, я бы не стал.
Воскресенье, 28 августа. Курс 180º. Скорость 15 узлов. Котловина Нансена, 81-я параллель. Над нами сплошной лед.
С компасом в высоких широтах творятся странные вещи. Стрелка все время дергается, теряется в направлении. Здесь, на верхушке планеты он и впрямь, как отмечали в своих воспоминаниях известные путешественники, становится самой бесполезной вещью на корабле. Состояние моего здоровья отчасти похоже на происходящее с компасом. Иногда побаливает сердце. Кровоточат десны, и лимоны не помогают. Это в 40-то лет! «Незлим тихим словом» вспоминаю отцов-командиров, пославших меня в этот поход вместо обещанного отпуска. Почему-то в последнюю очередь у нас было принято думать о здоровье старших офицеров, которым часто приходилось работать на износ, забыв об отдыхе. Жаловаться не приходилось, все лишения воспринимались как неизбежные тяготы воинской службы. И тем не менее время от времени «матросский телеграф» разносил очередную весточку о тяжелом заболевании кого-то из командиров во время несения боевого дежурства.
Со мной однажды тоже приключилась подобная история. По закону подлости это произошло в походе, когда (редкий случай!) подлодку отправили в море без старшего на борту. Может, это и стало косвенной причиной внезапного обострения неведомой мне доселе болезни. В эти дни я практически не спал, нервы были взвинчены до предела и организм дал сбой. Первые признаки недомогания я почувствовал еще утром, не придав им особого значения. После обеда я на секунду заглянул в свою каюту и замер, увидев свое отражение в зеркале. Лицо без единой кровинки было белее листа бумаги. Внезапно палуба поплыла у меня под ногами. Последнее, что я успел сделать, – сорвал трубку телефона и сказал: – Доктора к командиру… Очнулся через несколько часов на койке в своей каюте. Первое, что увидел, – стеклянная колба капельницы над головой. Рядом сдержанно улыбался наш корабельный доктор, старший лейтенант медицинской службы Володя, явно обрадованный моим «возвращением к жизни». Он быстро поставил диагноз – воспалением поджелудочной железы, и строго-настрого запретил мне в течение двух дней нарушать постельный режим. Пришлось подчиниться, поручив управление лодкой старпому Валерию Никитину. Преисполненный скрытой гордости – когда еще в такой должности удастся самостоятельно «порулить» субмариной в океане – Валерий отправился в центральный пост, а я принялся напряженно прислушиваться ко всему, что происходит с подлодкой. Естественно, все дни своей болезни я практически не спал, готовый в любую секунду выдернуть иголку из вены и бежать на свой КП. …От картин недавнего прошлого меня отвлек капитан медицинской службы Игорь Иванов – врач нашей экспедиции к полюсу. Моряки народ суеверный, и, глянув на лицо «дока», я сразу понял, что воспоминания посетили меня не зря.
Игорь был явно взволнован, его лицо блестело от пота. – У турбиниста, матроса Шагатаева, приступ острого аппендицита. Необходима срочная операция. Похоже, что в этом походе мы поставим не один рекорд. В таких высоких широтах, да еще подо льдом, хирургические вмешательства раньше не проводились. – Операция, так операция, ступайте в шестой отсек и приготовьтесь к работе. – Валентин Евгеньевич, может быть, всплывем и запросим берег? Не говоря ни слова, я включил телевизионную систему наружного наблюдения. На экране были хорошо видны тяжелые льды над нами, украшенные острыми сталактитами. Лицо доктора побледнело. Это был опытный, знающий свое дело специалист, выпускник медицинской академии, медалист. В такой ответственный поход не могли послать дилетанта. Однако, как выяснилось уже в критическую минуту, у него была явно не подходящая специализация. Врач признался, что до сих пор ему не приходилось держать в руках скальпель! Он был хорошим терапевтом и только… В этот момент и мне стало не по себе. Что оставалось делать в такой ситуации? Глядя прямо в глаза нашему эскулапу, я медленно, тщательно разделяя слова, сказал: – Даю ночь на подготовку к операции. Вряд ли те, кто был посвящен в обстоятельства предстоящего хирургического вмешательства, провели ее спокойно. Было ясно - простая на первый взгляд операция по удалению аппендицита в любой момент может осложниться неожиданным кровотечением, развитием у больного перитонита, справиться с которыми в непростых условиях подлодки – задача непосильная для корабельной медицины.
Столовая для офицеров. В случае необходимости стол протирали спиртом и столовая превращалась в операционную.
Американцы в такой ситуации поступали просто – всплывали в надводное положение, передавали РДО на берег и переправляли больного на подоспевший корабль. Врачу оставалось его только сопровождать. На советском подводном флоте дела обстояли иначе. Режим строжайшей секретности запрещал АПЛ обнаруживать себя, если только не шла речь о живучести корабля. Даже если бы над «К-438» была чистая вода, я не мог бы подать команду на всплытие. Демонстрация доктору ледовой картины над подлодкой была психологическим ходом, не более. Нельзя было и приказать механикам развить максимальную скорость – свыше тридцати узлов, чтобы побыстрее добраться до корабля обеспечения. Дело не только в том, что в этом случае гидроакустик может обнаружить подлодку за сотни миль. «Подвижная точка» - определенное в Москве местоположение субмарины в определенный час и в определенном месте должна соблюдаться неукоснительно. Человеческая жизнь была тут не в счет. Больной мог надеяться лишь на доктора и резервы собственного организма. Итак, операцию назначили на следующее утро. Нашему корабельному врачу должны были ассистировать мичмана Силаев и Агеев, которые прошли специальную медицинскую подготовку. Они, в роли медбратьев, тщательно продезинфицировали обеденный стол в старшинской кают-компании. Через несколько часов на него лег Шагатаев. Девятнадцатилетний казах был спокоен. Субмарина замерла. В отсеках – полная тишина, ход уменьшен до шести узлов. На рулях глубины сидит боцман, дифферент – 0 градусов. 8.50. Доклад из шестого отсека. – Сделан первый надрез. Потом наступило молчание. Долгое. Тягостное. Снова ожил динамик. – Мы не можем найти аппендикс. Что делать? Хороший вопрос! Что может сказать старший на борту в этом случае? Прекрасно понимаю состояние нашего врача. Он растерян и нуждается в помощи. На него давит страшный груз ответственности за жизнь человека. Единственное, что можно сделать – попытаться взять часть моральной ноши доктора на себя. Не повышая голоса, командую: – Приказываю продолжать операцию. Быть может, гражданскому человеку ситуация и покажется анекдотичной, но уловка сработала. Наш корабельный врач продолжил работу. И вот наконец долгожданное: – Аппендикс найден!
Первый шаг пройден. Вершины? -
По подлодке, как в кинотеатре во время сеанса, пронесся вздох облегчения. Через полтора часа доктор торжественно принес в центральный пост законсервированный в спирту злосчастный отросток. Забегая вперед, скажу, что после завершения похода эта медицинская склянка была продемонстрирована и командующему флотилии контр-адмиралу Михайловскому. Я постарался дать наилучшие рекомендации нашему корабельному врачу и добился его перевода на берег с повышением в должности. И дело не только в чувстве благодарности за успешную, в конечном итоге, операцию. У меня к тому времени аппендицит оставался не вырезанным, поэтому квалификацию следующего нашего доктора я выяснял лично… Через несколько дней в центральном посту появился и сам матрос Шагатаев. По рекомендации доктора ему было предписано побольше ходить, и поэтому командир даровал ему на время право беспрепятственно бродить по отсекам. В вахтенном журнале снова появилась сделанная старпомом традиционная запись: «На борту все здоровы, материальная часть в строю, следуем по плану». Корабельный врач вернулся к исполнению своих обычных обязанностей, состоящих в контроле качества пищи, гигиены и параметров системы жизнеобеспечения на борту субмарины. Хотя новых больных, слава Богу, не предвиделось, я не преминул при очередной встрече с доктором рассказать ему об одном трагикомическом эпизоде. Он произошел на одной из атомных подлодок, которой мне довелось командовать. По инициативе замполита на лодке регулярно выходила стенная газета, которую вывешивали на средней палубе, расположенной под центральным постом, недалеко от каюты командира. Здесь находился достаточно длинный коридор, в котором я имел обыкновение устраивать подводные «пробежки», борясь с гиподинамией. Однажды, в сотый раз пробегая мимо стенгазеты, почувствовал какое-то смутное беспокойство. Лист ватмана на переборке чем-то отличался от предыдущих опусов наших доморощенных журналистов. Подойдя ближе, я увидел, что большую часть стенгазеты занимают стихи весьма незатейливого содержания. Написаны они были в стиле «песни акына». Автор просто перечислял все увиденное на субмарине. В этих строках не чувствовалось мысли. Наоборот – тревогу вызывала какое-то болезненное стремление методично описать каждую деталь. По-настоящему мне стало страшно, когда я увидел подпись «поэта». Это был специалист по торпедному вооружению мичман Н. В его должностные обязанности входил контроль за состоянием ядерных спецбоеприпасов, которые находились на борту субмарины. Добросовестный служака, он всегда был на хорошем счету у начальства. Простой, без претензий на особую утонченность парень. Представить мичмана рифмоплетом было все равно, что допустить возможность исполнения им на палубе нашей подлодки.
В мою каюту был немедленно вызван замполит. «Инженер человеческих душ», обрадованный появлением плодовитого писаки, ничего ненормального в его творчестве заметить не сумел. Мичман решил проблему наполнения газеты материалом и в этом качестве вполне устраивал нашего лодочного идеолога. Совершенно иного мнения о произведениях Н. был наш лодочный эскулап, который, в силу флегматичности своего характера, стенгазетой ранее не интересовался. После прочтения обычно невозмутимый врач буквально влетел в мою каюту: – Немедленно изолировать…. боеприпасы…. Мне пришлось охладить пыл доктора. На подводной лодке нет изолятора или карцера, где можно содержать потерявшего рассудок человека. Впереди десятки дней похода, и в наших интересах не дать ситуации окончательно выйти из-под контроля. Тем не менее, оставлять мичмана на его боевом посту было нельзя. Было решено отправить его на противоположный конец лодки, в шестой отсек, где находилась каюта доктора. Находящихся там моряков специально проинструктировали, а для мичмана придумали специальное «задание», которое объясняло причину его переезда в корму субмарины. Здоровый человек в такой ситуации наверняка бы возмутился и потребовал объяснений, но Н. безропотно выполнил приказ. Когда мы возвратились из похода, на берегу мичмана усадили в машину командира дивизии и увезли в госпиталь. С тех пор о нем никто ничего не слышал… Похоже, что мой рассказ произвел впечатление на доктора, и потом я часто видел его возле «К-438».
Подледной операцией наши медицинские злоключения в этом походе закончились. Все происшедшее, в конечном итоге, было отнесено к мелким, малозначительным эпизодам. Ведь главное, к чему готовились врачи на атомных подводных лодках, – спасение пораженных радиацией. Именно эта незримая опасность дамокловым мечом висела над каждым подводником. Лучевая болезнь настигала экипаж внезапно, и только помощь корабельного врача, зачастую тоже получившего свою дозу излучения, помогала продержаться до прихода спасателей. Впрочем, летопись советских подводных атомоходов знает совершенно удивительные случаи, когда обреченные на тяжелую болезнь или смерть люди выходили невредимыми из опаснейших ситуаций без помощи медицины. По причинам, которые станут понятны далее, они не попали в официальную статистику, но, тем не менее, сведения эти вполне достоверны.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Не всякий человек в своей практической деятельности, не важно, на каком поприще, замыкается сугубо на этой деятельности - будь то исполнение конкретно возложенных на него обязанностей или добывание хлеба насущного. Немало и других, которые при этом не пропускают мимо своего внимания и всё остальное, окружающее его, даже и не касающееся его. Я себя отношу как раз к этим другим. Поэтому в течение всей своей деятельности и в должностях от командира рулевой группы до командира ПЛ включительно, и после того, уже в пенсионном возрасте, меня интересовало и глубоко задевало всё, что происходило и происходит, как происходит и почему происходит на всём большом Военно-морском флоте СССР и не совсем большом – России.
Много я видел своими глазами, плавая на всех морях, омывающих берега необъятной Отчизны. Многое узнавал от многочисленных друзей и знакомых и от просто кратковременных попутчиков на бескрайних морских и сухопутных дорогах. Я уже не говорю о многочисленной литературе исторического, мемуарного и служебного характера, а так же об обширных вездесущих СМИ. Много информации. Всякая же информация, когда она разнообразна и многочисленна, у любого нормального человека рождает размышления в той области, к которой он больше всего причастен. Вот так и в моей голове скапливалась и переваривалась информация, и возникали мысли. Мысли же всегда чреваты выводами. И теперь я хочу поделиться отдельной информацией, повлекшей за собой особые мысли, на которые нельзя не обратить внимания, так как они являются краеугольными камнями, заложенными в фундамент этих выводов. Самым первым и самым тяжеловесным из этих краеугольных камней является трагедия линейного корабля «Новороссийск». Официально о том, что произошло на Черноморском флоте в конце октября 1955 года я узнал будучи в Баку старпомом ПЛ «C-291», когда после ноябрьских праздников всех руководящих офицеров подводных лодок, то есть командиров, старпомов и замполитов собрали комбриг капитан 1 ранга и начальник политотдела. Там мы узнали о странном взрыве, погубившем линкор, о героизме его экипажа, который до конца боролся за живучесть своего корабля, и что причина этого в том, что взорвалась магнитная мина, лежавшая в том месте со времен Великой Отечественной войны. Всё в этом мире взаимосвязано, хотя эта взаимосвязанность не всегда угадывается и просматривается.
Я прибыл на Черноморский флот на три месяца раньше этого линкора. Многократно видел его издалека и вблизи, хотя моя нога ни разу не ступала на его палубу. И вот оказалось, что наши с ним судьбы пересекались косвенно. Когда в 1952 году я окончил Черноморское ВВМУ, знакомый мне и уважаемой мною помощник командира крейсера «Красный Кавказ» капитан 3 ранга Сербулов З.Г. стал капитаном 2 ранга и помощником командира линкора «Новороссийск», а мой земляк старший матрос Курунов годом позже после окончания срочной службы поступил на сверхсрочную и уже главным старшиной прибыл в БЧ-2 того же линкора. Туда же по назначению попали несколько лейтенантов из моего училища. Тогда, на том собрании в Баку в 1955 году я этих подробностей ещё не знал, как не знал и подробностей той трагедии. Но весть об этом шла ко мне и нашла меня позже, когда я был уже командиром ПЛ «С-288» на Тихоокеанском флоте. Это случилось в 1964 году, когда моя лодка стояла в текущем ремонте в городе Владивостоке. Тогда всех командиров соединений и кораблей вместе с заместителями и парторгами собрал в доме офицеров флота главком ВМФ. Все мы прибыли, и он нам объявил, что Н.С.Хрущёв снят со своего высокого поста, поскольку оказался плохим руководителем и нехорошим человеком. Всё это, выслушав и неоднократно похлопав в ладоши, как в таких случаях заведено, мы были отпущены на все четыре стороны и стали расходиться.
В фойе я нос к носу столкнулся с мичманом, лицо которого показалось мне очень знакомым. И он смотрел на меня с большим интересом и удивлением. Этот взаимный интерес был настолько велик, что мы непроизвольно подали друг другу руки и взаимно поинтересовались, кем каждый из нас является. И оказалось, что это ни кто иной, как бывший когда-то горизонтальным наводчиком 100-миллиметрового орудия крейсера «Красный Кавказ» Курунов Михаил Евсеевич. А теперь он мичман и парторг на каком-то эсминце. Как водится по всем обычаям, - и русскому, и флотскому, и прочим, - мы на радостях от неожиданной встречи через такие года и расстояния зашли в первый попавшийся кабак, и засели там надолго за столик. Вначале разговор был сумбурным, состоящим из взаимных вопросов друг о друге и ответов на них. Потом, рассказывая о своем жизненном пути, он перешёл к изложению последних мгновений линкора «Новороссийск». Корабль этот был одним из самых мощных линкоров второй мировой войны и самым мощным из кораблей ВМФ СССР. Построенный в 1913 году в Генуе он имел водоизмещение 29.090 т. и развивал скорость 32 узла. Его 320 миллиметровые орудия размещались в двух 3-х орудийных и двух 2-х орудийных башнях и стреляли на дальность в 32 км. полутонными снарядами. Размеры этих снарядов позволяли разместить в них ядерные заряды.
В тот злополучный день 28 октября линкор после недолгого плавания вернулся в главную базу и встал на бочки в 300 метрах от южного берега Северной Севастопольской бухты в окружении пяти крейсеров, так же как и он начавших подготовку к параду 7-го ноября. Командир линкора был в отпуске, и его замещал старпом капитан 2 ранга Хуршидов, который вечером сошёл на берег. Старшим на корабле остался помощник командира капитан 2 ранга Сербулов, а Курупов – в то время главный старшина – был помощником дежурного по кораблю. В полвторого 29 октября, как только в корабельный колокол, как положено, пробили полторы склянки, корпус корабля содрогнулся от страшного взрыва. Сразу отключились освещение, радиотрансляция и вся сигнализация. В связи с этим, а так же от замешательства, только через 12 минут объявили сначала аварийную, а потом и боевую тревогу, так как увидев, что творится в носовой части, подумали, что произошёл авианалёт. Оценить обстановку смогли только после того, как все стоящие корабли направили на линкор свет своих прожекторов. В свете их, даже с других кораблей можно было видеть громадный пролом на палубе бака, при котором выгнутые вверх броневые плиты встали торчком и касались орудийных стволов. Всё было забрызгано илом, а внутри пролома в бурлящей воде плавали трупы. Также через этот пролом много трупов было выброшено на палубу из нижних помещений. Как установили уже позже, сдвоенный взрыв пробил днище и все платформы над ним, включая верхнюю палубу. Пробоина же в днище была 170 квадратных метров. В районе взрыва сразу же погибли более полутора сотен человек, и столько же было ранено.
После оценки обстановки Сербулов вызвал спасательные средства, организовал погрузку на подоспевшие плавсредства раненых и дал команду готовить корабль к буксировке на мелкое место к берегу. Но тут на борт линкора прибыл командующий флотом Пархоменко, врио командира и офицеры штаба, и началась неразбериха. Пархоменко отменил буксировку, приказал лишних людей, чьи отсеки и посты были уже затоплены, построить на верхней палубе, а остальным продолжать бороться за живучесть. Тем временем крен нарастал, и когда стал критическим (это уже по прошествии 2-х часов после взрыва), командующий согласился на эвакуацию тех, кто не был задействован в спасательных работах. По трансляции раздалась команда: «Прибывшим с других кораблей и не занятых борьбой за живучесть, построиться на юте!», которая окончательно всех запутала. Члены аварийных партий, прибывшие с других кораблей, ясное дело, побежали наверх, но с ними и другие, которым просто негде было за живучесть бороться, да и как и с чем бороться, если внизу кромешная тьма и никакие средства не работают. И на кормовой части палубы, а также на шкафуте столпилась почти тысяча человек. Как только к борту подошли плавсредства, корабль дрогнул и стал быстро валиться на левый борт. Люди стали скатываться в воду на головы уже упавших туда. В 4 часа 15 минут линкор сначала лёг на борт и через мгновение перевернулся вверх килем, так что носовая часть осталась под водой, а кормовая поднялась над водой. Слева у борта корабля барахтались люди и в тесноте топили друг друга. В этой каше плавсредства не могли свободно маневрировать и тоже топили людей. Небольшая часть моряков смогла взобраться на днище, некоторые доплыли до берега. Они выходили из воды и сразу падали замертво, так как у них останавливалось сердце от сильного физического напряжения и пережитого стресса. Около 400 человек осталось заблокированными внутри корпуса. Моряки с подошедшего спасательного судна «Бештау» не дожидаясь команды «сверху» начали резать обшивку в корме и через разрез вытащили семь человек, но тут из разреза стал вырываться под большим напором воздух, вытесняемый поступающей снизу водой. В таких условиях заварить разрезы не смогли, и на рассвете уже 30 октября линкор затонул полностью. В последние минуты погружения изнутри раздавалось Но и после, спустя ещё сутки, в отсеках корабля раздавались стуки.
С помощью водолазов удалось спасти ещё двух матросов, и 1 ноября спасательные работы прекратились. Всего же погибло 657 человек. Всё это никак не может не вызвать недоумения. Целых полтора часа медленно тонул корабль в 300 метрах от берега в окружении многих других кораблей при наличии большого числа плавсредств. При таком повреждении, какая ещё борьба за живучесть? Всякому, находящемуся в здравом рассудке должно быть ясно, что корабль обречён, и всех людей нужно успеть снять с него без всякой суматохи. Вот так стали мне известны подробности той давней трагедии на Черноморском флоте. А ещё позже, после целого букета революций, разразившихся на просторах родины чудесной, таких как: демократическая, криминальная, сексуальная, культурная, я не раз встречался с изложением во всевозможных печатных изданиях разных версий причин этого события. Как то: всё тот же взрыв мины, мощного заряда, заложенного в носовой части междудонного пространства еще в Италии перед отправкой линкора в СССР, специальная торпеда с мини-лодки, доставленной проходящим мимо Крыма иностранным транспортом, установка заряда подводными пловцами-диверсантами. Но после внимательного их прочтения возникает чувство, что всё это не подкреплено настоящими расследованиями. Да и трудно теперь делать какие-то расследования, тем более журналистские, по прошествии такого большого срока. А тогда, сразу же после события, расследование проводилось недостаточно объективно. И явно просматривается главная его цель – как можно дальше отвести удар от некоторых ответственных лиц высокого ранга. Я же никаких версий поддерживать или строить новых не собираюсь, так как некомпетентен. Возвращаясь к тому моменту, когда по поводу события нас – руководящий состав подводных лодок – в 1955 году собрали в Баку, должен сказать следующее. Все мы восприняли услышанное, как особый трагический случай и отнеслись к нему как должно. Ну что ж всякое бывает. Будем и дальше служить, но повысим свою бдительность и выучку, чтобы подобное не повторялось.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Наступает новый день, занятия закончены, сегодня в наряд не иду. Да неужели в своё свободное двухчасовое время я буду тоскливо перелистывать страницы учебника истории с описанием событий никому не нужной Семилетней войны. Считаю, что просмотрю вечером, на самоподготовке, на всякий случай вдруг спросят, а сейчас прямиком бегу и спускаюсь в механические мастерские в надежде включить шпиндель токарного станка, и почувствовать как послушный твоей руке резец ровно и аккуратно срезает накручивающуюся слегка синеющую от большого нагрева металлическую стружку.
Столярная мастерская. В центральной части снимка нахимовцы Вячеслав Орлов и Алексей Коржев. (Снимок из фотоархива нахимовца Фридриха Кузовкова)
Слесарная мастерская. У токарного станка нахимовцы Володя Дубов и Лёня Павленко. (Снимок из фотоархива нахимовца Фридриха Кузовкова)
Вместе со мной пришли ещё несколько «питонов», намереваясь, так же как и я, закрепить свои навыки работы на станках, полученные ранее на учебных занятиях. Но мастер как-то по особенному то ли радостно, то ли загадочно говорит, что имеется ответственное задание.
Слесарная мастерская. Занятия с нахимовцами проводит Преподаватель техник-лейтенант С.М.Курицын. (Снимок из фотоархива нахимовца Фридриха Кузовкова)
Будем, говорит, работать с «буквами», советует разобрать рашпили, напильники и другие абразивы, а сам, действительно, раздаёт каждому по огромной, чуть ли не полуметровой латунной букве, которые, дескать, надо тщательно обработать: убрать и зачистить все выступы, заусенцы, рубчики, риски, неровности, а затем отшлифовать. Разобрали эти самые «буквы», я взял близкую с своему имени тяжеленную, но красивую Н, кто-то, ликуя и радуясь своей смелости, схватил букву Х, а кому-то досталась мало встречающаяся в обиходе, но с целомудренным смыслом буква Ц. Стали складывать в слово и получилось: «НАХИМОВЕЦ». Что такое? Зачем и почему? Оказалось, всё очень просто. Нашей училищной шхуне учебно-парусному трёхмачтовому судну с замечательным, таким истинно морским, возможно даже, пиратским или, скорее всего, китобойным смыслом «АМБРА», которое всем очень нравилось, только совсем недавно переименованному в более спокойное, но, пожалуй, тоже морское наименование «ЛАВЕНА», теперь в третий раз дают новое название. Вот так новость? Ни тебе морских традиций, ни воодушевления, ни радости, такое у меня было первое впечатление. Пусть бы назвали «Голубчик», «Кобчик», «Чайка» или, допустим, «Голубь», хоть и не морскими названиями, но запомнившимися по увлекательным морским рассказам известного русского писателя К.М.Станюковича (18431903). Вот ведь у ленинградских нахимовцев «НАДЕЖДА», красивое и гордое имя, и что самое главное, наверняка, в память о российских моряках, совершавших первые кругосветные морские путешествия. Хотя, как нам было известно, парусников и других кораблей с таким романтичным названием было превеликое множество. Нашим старшеклассникам, правда, всё-таки удалось на «ЛАВЕНЕ» один раз пройти летнюю практику и совершить морское плавание. Для наших классов теперь такая практика и длительные морские плавания уже предстояли в последующие годы на учебно-парусном судне «НАХИМОВЕЦ».
Учебно-парусное судно трёхмачтовая шхуна «Нахимовец» (прежние названия «Амбра» и «Лавена» на реке Даугава. (Снимок из фотоархива нахимовца Фридриха Кузовкова)
Почему у меня получилось такое большое отступление? Главным образом потому, чтобы ещё раз отметить, что в нашей повседневной жизни Нахимовского училища всегда во главу угла ставилось и оценивалось качество и эффективность учебного процесса: баллы, проценты показатели качества, результативности и эффективной деятельности всего педагогического коллектива, чтобы у нас было не хуже, чем в общеобразовательных школах. В большинстве своём наши педагоги прилагали чрезвычайно много сил и стараний, чтобы дать нам необходимые, а самое главное, твёрдые знания, заложили качественную основу навыков для самостоятельной работы в последующем над учебной, научной и художественной литературой. Спасибо им всем большое! А тогда по молодости, по детской наивности не всё, как требовалось, воспринималось и оценивалось.
Подполковник Евгений Григорьевич Пупков. Фотография позднего периода, когда Е.Г.Пупков преподавал русский язык и литературу в ЛНВМУ.
Вот теперь, полагаю, пришло время рассказать о чрезвычайном событии, произошедшем со мной в седьмом классе на устном экзамене по русскому языку. По диктанту, который я написал с некоторыми ошибками, получил спасительную удовлетворительную оценку. Однако на устном экзамене я «поплыл» так, что всё на свете перепутал, отвечал невпопад, как ни старался мне помочь замечательный педагог, спокойный, вразумительный, глубоко и обстоятельно знающий свой предмет капитан Евгений Григорьевич Пупков, который, в конце концов, был вынужден мне выставить заслуженную двойку. После экзамена мне казалось, что наступил конец света. Как же так? У меня поначалу ничего не укладывалось в голове. Почему, думал я, все мои старшие родственники: мама и папа, дяди и тёти, бабушки и дедушки, да и другие близкие и дальние родственники учились только на пятёрки и оканчивали разные там гимназии, кадетские корпуса, лицеи, какие-то училища, институты благородных девиц, университеты только с похвальными листами и золотыми медалями. Наверное, мне тогда надо было гордиться такими родственниками и брать себе за образец. Но я думал, что это было тогда, в царское, старорежимное время, которое, как об этом постоянно говорили, было позором для России, и не гоже нам, молодым «корчагинцам», «тимуровцам» и другим таким же активным, горячим и преданным строителям нового общества, на «них, загнавших Россию в тупик», равняться и с «них» брать пример. как говаривал один недоучившийся студент, ставший впоследствии великим «преобразователем» общественного строя в отдельно взятой стране. Мне кажется, что тогда я был горячим сторонником этого решительного лозунга и придерживался его в своём поведении слишком категорично и прямолинейно.
Но что же мне делать сейчас, в этой не на шутку опасной, складывающейся обстановке? Для меня на тот момент уже, в известной степени, самостоятельной жизни, когда только я сам отвечаю за свои результаты учёбы, наступил первый критический момент. Вероятность возможного отчисления из училища приобрела угрожающую реальность. Удивительно, но никто из моих друзей-товарищей из класса не упрекал за мой провал на экзамене, да и офицер-воспитатель старший лейтенант П.С.Века, помнится, ничего обнадёживающего тоже не высказал. Оставшиеся экзамены я сдал на положительные оценки. С одной двойкой, полученной на экзамене, как правило, не отчисляли, а оставляли на осень и предоставляли возможность пересдать экзамен повторно. Однако до последнего дня экзаменационной сессии я не знал, какое будет принято решение в отношении меня. Первоначальное мнение было такое: всех, получивших неудовлетворительные оценки, в каникулярный отпуск не отпускать, а вместо отпуска предоставить условия для подготовки к повторному экзамену. Значит, стало быть, перспектива такая будем в училище париться. Не весело. Ну что ж, зато по заслугам надо было раньше думать о том, какие могут быть последствия. Обо всём об этом я с горечью и виноватостью поделился с мамой в подробном написанном к ней письме, которое, надо полагать, её весьма расстроило и опечалило. Мама неожиданно для меня собралась ехать в Ригу, чтобы лично контролировать ход моих занятий. По завершению экзаменов некоторые роты отправлялись на летние лагерные сборы, а другие роты в каникулярный отпуск. Затем, через установленный срок, происходила их замена. На этот раз нашей роте выпала очередь поехать в отпуск, после которого предстояло провести весь август в летнем лагере. Ребята получали отпускные билеты, воинские перевозочные документы и суточные деньги на питание на период отпуска и разъезжались по домам. В ротном помещении стало пустынно и одиноко. Помнится, что кроме меня ещё было несколько таких же бедолаг, оказавшихся в подобном положении. Настроение было ужасно грустное и пугающее своей неизвестностью: не отчисляют, но и к занятиям не привлекают. Мы тут в полупустой роте ежедневное дежурство нести нанялись, что ли? Прошло несколько дней. Наконец было принято разумное решение всех отправить в отпуск, а занятия и осеннюю переэкзаменовку провести в период лагерных сборов.
Летний лагерь РНВМУ.
Мама, приехавшая к тому времени в Ригу, остановилась у Жени и находилась все эти дни в тревожном ожидании за мою судьбу. К моему великому изумлению, когда я встретился с мамой и сказал, что меня отпустили в отпуск с напутствием самостоятельной подготовки для осенней переэкзаменовки по русскому языку, она была ко мне необыкновенно ласкова, нежна, сочувствовала моему состоянию и, как мне казалось, даже переживала случившееся, как свою беду. Но в противовес маме, сестра моя Женя неистовствовала подобно десятибалльному шторму, сокрушительному торнадо или беспощадному цунами, бурно выражала своё далеко не восторженное отношение ко мне, обзывала, как попало и «дубиной стоеросовой», и «тупицей», и «балбесом», и «идиотом», и ещё каким-то «олигофреном», а слово «дурак» для неё, пожалуй, было самым нейтральным, даже, можно сказать, ободряющим. Для меня тогда оставалось только понуро, печально, с низко склонённой головой выслушивать нелестную о себе характеристику. Подсознательно, тогда я вдруг подумал о своей сестре: «Ну, почему же ты, такая «умная», когда я приходил в увольнение, никогда не интересовалась, тем, как я учусь, есть ли у меня трудности с учёбой, может, нужен совет какой или помощь?» Вот ведь что. Не было никогда таких разговоров. А сейчас-то зачем устраивать «Варфоломеевскую ночь»? Во время такого воспитательного давления, что интересно, я не заплакал, не проронил ни одной слезинки, когда подобное воздействие ко мне, как бывало ранее, до поступления в училище, года два-три тому назад, иногда случалось. Наверное, в тот тревожный период я окончательно понял, что безответственное моё детство ушло окончательно и бесповоротно, ведь мне уже было четырнадцать лет, что за свои дела и поступки должен нести ответственность сам. Так-то оно так, но, в действительности, со мной происходили, к сожалению, и в дальнейшем другие неприятности. Не долго задержавшись в Риге, я с мамой отправился на Волгу, в свой захолустный, затерявшийся в русской глубинке, провинциальный, но, как и прежде, родной для меня город Углич, где намеревался за время отпуска одолеть-таки что-то ещё мною непознанное в грамматике русского языка. Это был третий мой приезд на свою малую родину в новом для себя качестве воспитанника Нахимовского училища.
Моя мама Верюжская А.А. и я, нахимовец Коля Верюжский, во время первого отпуска. Углич. 1948 год.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В ИЮЛЕ текущего года на доме № 1 по улице Энгельса областного центра появилась мемориальная доска, посвященная Соловецким юнгам. Отсюда в годы Великой Отечественной войны пятнадцатилетние мальчишки по комсомольскому набору отправлялись в школу юнг. А потом чуть повзрослевшие, но все еще подростки, служили на флоте. О них, кому довелось отражать натиск врага на море, к 70-летию Кировской области будет издана книга. В нее войдут фамилии и наших земляков А.Д.Болдырева и П.М.Рябова. Оба Омутнинским райкомом комсомола были направлены в первом наборе на Соловецкие острова обучаться морским дисциплинам. Алексей мотористом торпедных катеров попал на Северный флот, а Петр корабельным электриком на тральщик «Арсений Раскин» – на Черноморский.
Петр Рябов не в пример своему земляку, не испытывал «прелестей» суровой северной погоды. В 1943 году на Черном море было очень жарко в прямом и переносном смысле. Севастополь был в руках противника. Шла отчаянная схватка на суше и на море. Военно-морская база находилась в Поти недалеко от Батуми. Климат там теплый и влажный – субтропический. А если учесть что машинное отделение, где находились электрики, располагалось в трюме корабля, можно представить насколько «теплой» была обстановка. Старшина второй статьи Петр Рябов, вернувшись после службы в родной Омутнинск, был настоящим одесским франтом. На танцевальной площадке ему не было равных. И профессия у него была надежная, казалось бы, что еще надо для счастья. Если бы не контузия, не было бы в городке другого такого видного жениха. А так, списанный на берег моряк, получил вторую группу инвалидности и скромную пенсию. Заботливые руки его мамы и любящее материнское сердце сотворили чудо, и его перевели на третью группу инвалидности, но на работу еще нигде не принимали. Тогда он перестал ходить на медкомиссию, и в конце концов, его признали здоровым. Тогда он получил водительские права и поступил водителем в автопредприятие. Где-то в начале шестидесятых пригнал своим ходом первый в городе автобус Московского автозавода. Позднее вплоть до самого выхода на пенсию Петр Макарович Рябов работал электриком на Омутнинском металлургическом заводе. Здесь же более тридцати лет трудился старшим электриком машинного зала прокатного стана и Алексей Данилович Болдырев. Был ударником коммунистического труда. Многие годы председательствовал в заводском комитете ДОСААФ, считался нештатным инструктором учебного пункта по допризывной подготовке, передавал свой боевой и трудовой опыт молодежи. Через областную газету «Кировская правда» в 1984 году он пытался найти тех, кто окончил Соловецкую школу. Только в Омутнинске таких было трое. Единственный из Кировской области побывал на Соловках на слете юнг. Там встретился через 30 лет переписки со своим другом башкиром Узбеком Идрисовым, с которым вместе учились и служили.
Светлаков Леонид Васильевич
Ранее, в сюжете о Игоре Константиновиче Перетрухине был приведен рассказ Виталия Гузанова в котором есть строки об участии в боях Леонида Васильевича Светлакова. Они вместе воевали на борту ТК-114.
Приведем рассказ-воспоминание самого Светлакова Л.В. -
...Ты интересуешься, какие наиболее памятные события запомнились мне? Так вот одно из них, это когда на острове св. Петра я одел форму матроса. Понимаешь, я не смогу объяснить тебе, что происходило со мной в тот момент. За 22 года после демобилизации я износил много костюмов и, одевая очередной новый костюм, я не испытываю ничего подобного, что испытал, когда одевал форму военного моряка... ...Летом я жил в Саратове (носил тельняшку - мне ее купила старшая сестра - я бредил морем) и ходил в клуб ОСОВИАХИМА, где я научился флажной сигнализации - семафору, и уже мог при помощи семафора переговариваться с моряками на судах Волжской Военной Флотилии. Мой товарищ детства, сосед Виктор Ильин (разбитной был парень) однажды сказал мне в июле, что набирают через Обком партии и Обком ВЛКСМ в моряки - в школу юнг на Север. И здесь завертелось: начали проходить медицинскую комиссию, взяли со школы комсомольские характеристики. Дома, конечно, не все были согласны с моим решением. Но у меня был довод - в 1942 году на фронте погиб мой старший брат Василий Данилин (он служил в милиции, но ушел на фронт, а мог бы не пойти!!!), и я тоже должен был принести пользу стране. 21 августа мы, мальчишки-добровольцы, взяв необходимые вещи (я взял мандолину) собрались у парка «Липки» в Саратове. Мы построились, и через весь город с песней «Ты моряк, красивый сам собою..» строем пошли на вокзал, где нас ждали родные. И вот что удивительно: время было тяжелое, но нам дали пассажирские вагоны, и в этом я вижу заботу нашей Родины. Приехали на Ярославский вокзал в Москве, где собралось еще много мальчишек из разных городов России (Украина и Белоруссия были в оккупации). Там мы держались землячества, но не чурались ребят из других городов. Здесь я впервые услышал такие чудесные песни: «На солнечной поляночке», «Смуглянка», «Землянка», и вот прошло уже много лет, а эти песни и сейчас для меня самые лучшие, и не только для меня. С Москвы, с Ярославского вокзала, специальный пассажирский поезд, укомплектованный мальчишками-добровольцами из разных городов России, направился в Архангельск. Прибыли в Архангельск - в Соломбалу в Морской полуэкипаж; прошли санитарную обработку (тогда в войну это было необходимостью) и админкомиссию, на которой я узнал, что буду рулевым. После этого пошли в баню, где помылись и получили все морские вещи - радости нашей не было предела. Шли обратно в полуэкипаж под дождем (дождь в Архангельске в это время - не диво), наши робы промокли и издавали незнакомый для нас звук «шир-ших». И радость.- ведь мы уже моряки! Идем в строю в морской форме! За спиной еще и вещевой мешок, тоже с морской формой! В полуэкипаже брезентовую промокшую робу мы поставили (была команда снять ее и обсушиться), именно поставили, под мальчишеский смех и радостное ликование!
В Архангельске пробыли недолго - дней 15 и на военных тральщиках, переделанных из рыболовецких судов, пошли по командам (рулевые, боцмана и т. д.) на Соловецкие острова. Вид широкого, вольного безбрежного моря меня и удивил, и испугал капельку (вот ведь, сколько воды соленой!), и покорил на долгие годы моей жизни. Пришли на Соловки ночью (тогда были белые ночи, переправились на берег и были очарованы величием, капитальностью постройки Кремля -поистине на вечные времена...
Семушин Альберт Иосифович
К сожалению, двадцать лет исторического беспамятства, наступившие после распада Советского Союза, не прошли даром – сегодня в Республике Молдова молодое поколение и даже люди среднего возраста ничего не знают о юнгах Северного Флота, вписавших одну из самых ярких страниц в героическую хронику Великой Отечественной войны. Сегодня, накануне 65-ой годовщины Великой Победы, мы решили рассказать о Соловецкой школе юнг, в стенах которой начинал свой путь военного моряка наш соотечественник и современник Альберт Семушин... По зову сердца, овеянные морской романтикой, сотни мальчишек из Архангельска, Москвы, Перми, Кирова, Свердловска, Горького, Уфы, Казани, Куйбышева и других городов, стремились попасть в эту школу юнг, чтобы получить морскую специальность, прийти на боевые корабли военно-морского флота страны и бить врага. Они были тогда мальчишками-подростками, но понимали и верили, что от их усилий тоже зависит приближение Победы. Не всем из них довелось встретить великий день Победы. Более тысячи юнг погибли на различных флотах в сражениях Великой Отечественной войны... В 1987 году, накануне 42-ой годовщины Великой Победы, бывший комиссар Соловецкой школы юнг Сергей Сергеевич Шахов направил в Кишинёв письмо, адресованное ветеранам - юнгам Северного Флота, живущим в Молдове: «Дорогие мои юнгаши: Альберт Семушин, Валерий Елькин, Корнелий Еленов! Знаю, что 42-ую годовщину Победы советского народа над самым злейшим врагом человечества - гитлеровским фашизмом в этой Победе есть и Ваш вклад. Ведь Вы добровольно пошли на защиту Родины подростками, и Вы не просили скидки на молодость, а вместе со старшими товарищами громили фашистов на море, в воздухе и на суше. Верные флотским традициям, Вы и на трудовом фронте, с честью несете боевую вахту, отдаете все свои силы, знания и опыт, выполняя решения Правительства СССР. Вы проводите большую героико-патриотическую работу с молодежью, воспитываете подрастающее поколение на революционных, боевых и трудовых традициях Советского народа. В этот всенародный праздник - в День Победы - искренне желаю Вам доброго здоровья, успехов в труде и военно-патриотической работе. С глубоким уважением комиссар школы юнг, капитан 3 ранга, Сергей Шахов» К сожалению, время неумолимо и безжалостно. Сегодня из троих юнгашей Северного Флота – ветеранов Великой Отечественной войны, проживавших в Молдавии, в живых остался только Альбер Семушин. Казалось бы, идя навстречу 65-ой годовщины Великой Победы, новые власти Республики Молдова, подписавшие в сентябре 2009 года на саммите глав государств СНГ в Кишинёве Соглашение о совместном праздновании на всём постсоветском пространстве этой величайшей в нашей общей истории даты, должны были окружить престарелого ветерана заботой и вниманием, сделать всё для того, чтобы молодое поколение молдавского народа узнало о его подвиге, училось на его примере тому, как надо защищать свою Родину в самую лихую её годину. Но, увы, последнее письмо, полученное нами от ветерана ВОВ Альберта Семушина, развеяло наши надежды и породило в душе чувство стыда за наши власти и горького недоумения... Без исторического прошлого не может быть достойного настоящего и перспективного будущего. Мы хотим, чтобы молодое поколение многонационального молдавского народа сохранило священную память о подвигах своих дедов и прадедов, чтобы ь главным ориентиром в их жизни стали понятия «Честь», «Достоинство», «Братство» и безграничная любовь к своей Родине. Мы хотим, чтобы власти и общественность вспомнили о своём неоплатном долге перед ветеранами Великой Отечественной войны, повернулись к ним лицом и сделали всё от них зависимое для того, чтобы они встретили 65 годовщину Великой Победы без слёз обиды на глазах.
Согласно распоряжению Президента Российской Федерации от 8 апреля 2009 года № 212-рп «Об утверждении Инструкции о вручении юбилейной медали «65 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» юбилейная медаль вручается: - военнослужащим и лицам вольнонаемного состава, принимавшим в рядах Вооруженных Сил СССР участие в боевых действиях на фронтах Великой Отечественной войны; - партизанам и членам подпольных организаций, действовавшим в период Великой Отечественной войны на временно оккупированных территориях СССР; - военнослужащим и лицам вольнонаемного состава, служившим в период Великой Отечественной войны в Вооруженных Силах СССР; - лицам, награжденным медалями «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945гг.», «За победу над Японией»; - лицам, имеющим удостоверение к медали «За победу над Германией» либо удостоверение участника войны; - труженикам тыла, награжденным за самоотверженный труд в годы Великой Отечественной войны орденами СССР, медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «За трудовую доблесть», «За трудовое отличие», «За оборону Ленинграда», «За оборону Москвы», «За оборону Одессы», «За оборону Севастополя», «За оборону Сталинграда», «За оборону Киева», «За оборону Кавказа», «За оборону Советского Заполярья»; - лицам, имеющим знак «Жителю блокадного Ленинграда» либо удостоверение к медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.; - лицам, проработавшим в период с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года не менее 6 месяцев, исключая период работы на временно оккупированных территориях СССР; - бывшим несовершеннолетним узникам концлагерей, гетто и других мест принудительного содержания, созданных фашистами и их союзниками в ходе Второй Мировой войны; - гражданам иностранных государств, не входящих в Содружество независимых государств, сражавшимся в составе воинских национальных формирований в рядах Вооруженных Сил СССР, в составе партизанских отрядов, подпольных групп, других антифашистских формирований, внесшим значительный вклад в Победу в Великой Отечественной войне и награжденным государственными наградами СССР или Российской Федерации. К сожалению, плохая погода, преклонный возраст, старые фронтовые раны и обострившиеся болезни помешали большинству награждённых ветеранов присутствовать на приёме в Посольстве России, а потому медали будут вручены им сотрудниками Посольства на дому.
Первым из находившихся на приёме ветеранов медаль получил ветеран Великой Отечественной войны, выпускник легендарной Соловецкой школы юнг Северного Флота, капитан-лейтенант Семушин Альберт Иосифович.
Уважаемая Редакция Интернет-портала AVA.MD! Мы, ветераны - участники Второй Мировой войны, обращаемся к Вам с просьбой опубликовать это наше письмо о кощунственных заявлениях депутата парламента Республики Молдова от Демократической партии который в одном из своих выступлений в СМИ посмел назвать Героя Советского Союза капитана – подводника Александра Ивановича Маринеско «государственным преступником». Известно, что командир подводной лодки Александр Маринеско 30 января 1945 года (в этом году исполнилось 65 лет со дня этого события) в исключительно трудных условиях торпедировал крупнейший пассажирский лайнер фашистской Германии «Вильгельм Густлов», на борту которого находилось более 3700 обученных специалистов-подводников, готовых для выполнения боевых операций на море по уничтожению союзных транспортов.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Из вахтенного журнала «К-438» «…Северный Ледовитый океан, глубина погружения 220 метров, ход 12 узлов. Включены телевизионные камеры. Над лодкой сплошной паковый лед без разводьев. Толщина льда 3-5 метров. Под килем более 4 км. Курс – 190 градусов.» Теперь с каждым оборотом винта мы приближаемся к дому. Матросы штурманской службы даже завели календарь, на котором отмечают дни, которые нам осталось провести подо льдом. На борту – нормальная рабочая атмосфера. Ученые проводят свои гидрографические и геофизические исследования, экипаж привычно несет вахты, но ностальгия по еще далекой от нас земле становится все сильнее и сильнее. Хочется вырваться из замкнутого пространства стальных отсеков, вдохнуть живой, не кондиционированный воздух, просто пройтись пару-тройку километров, любуясь природой. Большинству из тех, кто находится на борту «К-438», этой минуты придется ждать еще несколько месяцев. Говорят, что западные ученые установили – после двух месяцев непрерывного пребывания в море в психике человека происходят необратимые изменения. Эти исследования касались гражданских моряков. Что же говорить о тех, кто нес свою нелегкую службу в глубинах? Американцы и англичане старались почаще менять экипажи своих субмарин. Для этого был даже построен флот специальных судов, своеобразных плавучих гостиниц. Одно из них волею судьбы оказалось даже в советском торговом флоте и приобрело широкую известность как круизный лайнер «Одесса». Однако наши экипажи продолжали уходить на многомесячную службу без всяких перемен. Советские атомные подводные лодки проводили в море от трех до пяти месяцев, а «дизелюхи», осуществлять маневр которыми было сложнее из-за малых скоростей – до девяти месяцев! Такие походы действительно оказывали влияние на развитие личности человека, безвозвратно забирали здоровье, разбивали семьи. Однако роптать было не принято.
Сейчас мы даже не знаем, что происходит в мире за стальной скорлупой прочного корпуса субмарины. Случись наверху атомная война – и в этом случае ее отголоски вряд ли докатятся в пустыню, в которой затеряна наша подлодка. До сеанса радиосвязи остается несколько суток. Место штурмана определяют по счислению, и его обязательно нужно будет уточнить при первом же всплытии под перископ. Навигация в полярных водах – особое искусство, и невязка в несколько десятков миль здесь не воспринимается как ошибка. Быстрей бы добраться до чистой воды или ближайшего разводья… – Накрыт стол в кают-компании, команде пить чай! – усиленный системой громкоговорящей связи «Каштан» разносится по отсекам голос вахтенного. Пожалуй, встреча за столом – единственное событие, которое разряжает монотонность нашей жизни. – Алексей Николаевич, приглашаетесь к столу! – старший помощник делает как всегда безуспешную попытку позвать командира на чаепитие. Однако Коржев на своей вахте практически никогда не покидает центральный пост. – Благодарю за любезность, старпом. Распорядитесь, пожалуйста, передать сюда стакан крепкого чая с лимоном. Вам приятного аппетита и не забудьте проверить питание команды. Между тем экипаж пробует на вкус сюрприз интендантской службы. Корабельный кок Володя Иванюша напек целую гору белого хлеба. Для нас это большой праздник, непонятный для оставшихся на берегу. Под конец похода уже никто не может даже смотреть в сторону нашего «штатного» питания - консервированных особым способом в спирту батонов, которые перед употреблением необходимо доставать из специальных полиэтиленовых пакетов и разогревать в духовке.
Такая же и наша остальная Консервы на первое, второе и третье… Создатели атомохода экономили каждый кубический дециметр для размещения оружия, и для холодильных камер, при всем избытке необходимой для них энергии, осталось совсем немного места. При выходе в поход субмарина напоминает склад консервов. Они везде – в каютах, на палубах… Отсюда стойкая аллергия к продуктам длительного хранения. У большинства профессиональных подводников она остается на всю жизнь. Единственное, что принимает душа на подлодке – соки, молочные продукты, таранька да сухарики из черного хлеба. Поэтому возможность полакомиться свежей выпечкой воспринимается всеми как маленькое чудо, и настроение у экипажа заметно поднимается. Стоит ли говорить, что при таких «условных» радостях о полноценном питании, включающем свежие фрукты и овощи, не приходилось даже мечтать? Вспоминаю анекдотичный случай, происшедший незадолго до полюсного похода в Средиземном море. «Холодная война» заставляла постоянно держать здесь 5-ю эскадру кораблей, и как раз на время завершения нашей боевой службы пришлись очередные учения ее разнородных сил. Мы уже готовились форсировать Гибралтар, когда начальство сообразило, что нашу субмарину можно задействовать в учениях в качестве приманки для противолодочных кораблей. Последовал приказ – соблюдая скрытность, в темное время суток подойти к плавбазе, где размещался командный пункт эскадры, и всплыть в надводное положение для инструктажа и пополнения запасов. Естественно, о замыслах командования мы ничего не знали, и полученное распоряжение наши подводники дружно (про себя) прокомментировали словами, которые не были предусмотрены ни в одном уставе. Обычно такие приказы означали решение продлить наше автономное плавание. Кроме того, всплытие атомохода, даже в темноте, неизбежно означало потерю скрытности. Все указания о ее соблюдении были ни чем иным, как попыткой командования в случае чего переложить ответственность на командира субмарины. На самом деле всем было хорошо известно, что противолодочные самолеты стран НАТО, регулярно облетавшие наши плавбазы, могли без особых усилий обнаруживать всплывшие подлодки и ночью.
Раздосадованный неожиданным изменением наших планов, я решил, не выходя за рамки дозволенного, немного пощекотать нервы «вызывающей стороне». После непродолжительного маневрирования в районе стоящей на якоре плавбазы наша субмарина заняла позицию на траверзе плавбазы. В точно назначенное время я дал команду аварийно продуть балласт. Эффект, который произвела выскочившая пулей на поверхность махина размером с 5-этажный дом, был неописуем. Стоявшие вдоль борта плавбазы вооруженные часовые противодиверсионной службы испуганно шарахнулись от фальшборта, обрезиненные бока нашей субмарины начали лихорадочно ощупывать лучи мощных прожекторов. Минутное замешательство разрядил мой старпом Юра Гусаков, который гаркнул с ходового мостика подлодки в мегафон: – Что рты раскрыли? Принимайте швартовы и подавайте трап! – Свои! Товарищ командир, это свои! Это обрадовано завопил молоденький сигнальщик с плавбазы. Мы не замедлили пришвартоваться к высокому борту надводного корабля, и через несколько минут я шагал по непривычно просторным палубам на доклад к командующему эскадрой контр-адмиралу Акимову. Поднимаясь по трапу, я обнаружил, что мы здесь не единственные гости – с другого борта плавбазы была пришвартована дизельная подлодка, на которую по живой цепочке загружали жестяные банки с пластинами для регенерации воздуха. Перед тем как шагнуть в коридор, ведущий к апартаментам адмирала, я оглянулся на свою субмарину и с крайним удивлением обнаружил вереницу матросов, тащивших к ее трапу упаковки с регенерацией. В душе шевельнулись недобрые предчувствия – мы уже давно держали эти пластины только для аварийных случаев, добывая в штатном режиме кислород из морской воды путем электролиза. Неужели нас отправят в какую-то сверхсложную «автономку» или где-то случилась беда? С такими мыслями я переступил порог кают-компании, где ждал меня командующий эскадрой. Во время доклада адмиралу я краем глаза заметил на столе огромный сверкающий ярко-красными дольками арбуз. Для человека, прожившего на консервах несколько месяцев, зрелище казалось почти нереальным, и я с нескрываемым удовольствием принял предложение присоединиться к трапезе. Однако прежде всего я поинтересовался у командующего причинами погрузки на субмарину регенерации. Ответом было длительное молчание…
Наконец удалось выяснить, что бывалый моряк-надводник в суматохе будней забыл, что атомные подлодки давно не пользуются пожароопасными пластинами, которые применяются только на дизельных субмаринах. Из самых добрых побуждений он решил пополнить наши запасы, а его подчиненные не решились указать командиру на его ошибку. Я решил воспользоваться удобным случаем. - Товарищ адмирал, разрешите вместо регенерации погрузить сотню этих чудесных арбузов – по одному на каждого члена экипажа! «Добро», понятное дело, было тут же получено. Арбузов на плавбазе было вдоволь – они завозились сюда из Египта, и вскоре наш экипаж получил возможность вдоволь полакомиться неожиданным подарком эскадры. Через сутки, ночью, мы погрузились в теплые воды Средиземки прямо у борта плавбазы и отправились изображать подлодку вероятного противника на учениях.
19 августа, 9.00.
День начался с разговора с замполитом Родителевым. Я пригласил Георгия Николаевича к себе в каюту, чтобы обсудить обстановку в экипаже. Похоже, что в подледном плавании один день следует считать за три. От постоянного напряжения люди устали, и нужно найти способы, чтобы немного разрядить атмосферу. В то время многие офицеры уже подметили одну пугающую закономерность, которая, к сожалению, не получила признания на официальном уровне. Дело в том, что подавляющее большинство тяжелых аварий и катастроф на советских подводных атомоходах происходили, когда корабль возвращался назад после выполнения поставленной задачи. Люди неизбежно расслаблялись, и в этот момент и начинались неприятности, часто имевшие трагические последствия. Мы находились примерно в такой же ситуации – полюс был позади. Замполит с пониманием воспринял мои опасения. Вместе мы обсудили его дальнейшие действия. К офицерам политического отдела флота я всегда старался относиться без свойственного некоторым тщательно скрываемого пренебрежения. В пору, когда я командовал атомной субмариной, со мной был рядом Николай Степанович Куличков, замполит и надежный друг – я всегда вспоминаю этого человека, когда речь заходит об институте представителей коммунистической партии в советском военно-морском флоте. Флотские замполиты в мемуарах большинства современников выглядят этакими Стало хорошим тоном и признаком демократической направленности мысли обличать в них ненавистных ставленников прежнего режима, которые и командиру работать толком не давали, и сами ничего делать не хотели.
Действительность на самом деле была иной. Случайные особи среди заместителей командира по политической части действительно попадались, и довольно часто. Специфика работы с коллективом, отсутствие четко выраженных профессиональных критериев позволяли людям недобросовестным, ленивым и склонным к демагогии искать на политическом поприще свое призвание. Вот только на подводном флоте такие «комиссары» надолго не задерживались. Атомная субмарина, уходящая в многомесячное плавание – отличное место для проверки человеческих качеств любого члена экипажа. Замполит, формально относящийся к своим обязанностям, был обречен на плохо скрываемое презрение всех – от последнего матроса до командира. Даже для самых «толстокожих» такое испытание было не по силам. У нас оставались только достойные люди. Сейчас, оглядываясь на прошлое, я понимаю, что оригинальным изобретением должность заместителя командира по политической части никоим образом не являлась. Во все времена, в воинских формированиях всех народов находились люди, задачей которых было поддержание высокого боевого духа. Сначала это были колдуны, шаманы, затем армейские капелланы и священники, комиссары и замполиты, сейчас это просто офицеры по работе с личным составом. И в прошлом и в настоящем все они – по сути своей психологи, помогающие командиру управлять сложным воинским коллективом. Николай Степанович с этой работой справлялся отлично. Замполит интуитивно – ведь это не было прописано в руководящих документах – определил на борту субмарины свою главную задачу. Она заключалась в воспитании единого коллектива, способного автономно действовать в течение нескольких месяцев вдали от нормальных условий береговой жизни. Психологическая совместимость доброй сотни абсолютно разных людей, несхожих в силу возраста, образования, особенностей национального характера остающееся на берегу командование совсем не волновала. Главное, что служило мерилом готовности экипажа к походу, было процентное соотношение коммунистов, комсомольцев и беспартийных в воинском коллективе. При отсутствии последних подводная лодка считалась особо подготовленной к выполнению любого задания. Те, кто фактически уходил на боевую службу, смотрели на эти вещи иначе. Каждый командир старался формировать свой экипаж, исходя из собственного эмпирического опыта. Давно было подмечено, что от национальности моряка во многом зависит его поведение в коллективе. Горячие южные парни с Кавказа и отличающиеся своеобразным менталитетом ребята из Средней Азии с трудом выдерживали многомесячное заточение в отсеках подводной лодки. Иное дело – прибалтийцы, русские, белорусы и украинцы. Они на субмарине чувствовали себя неплохо. Надеюсь, меня не обвинят в местечковом патриотизме, если я только констатирую общеизвестную на подводном флоте истину – лучше всего здесь проявляли себя выходцы с Украины. Это подтверждает и статистика. Например, среди мичманов они составляли в советское время около 40% личного состава. Дело в том, что украинцы, как правило, при высоком уровне технической подготовки, были весьма неконфликтны и способны без особых проблем влиться в любой экипаж.
Найти общий язык, или хотя бы понять язык собеседника... не каждому дано!
В реальных условиях особо выбирать не приходилось, и поэтому я всегда надеялся на умение Куличкова найти общий язык с людьми. Ему это хорошо удавалось, причем наш «комиссар» никогда не пытался навязать кому-то свое мнение. Он нашел самый эффективный способ взаимодействия с коллективом – сумел стать незаменимым человеком, к которому можно всегда было обратиться за помощью, советом, а если нужно, даже «поплакаться в жилетку». Я, командир, иногда даже немного завидовал той степени доверия, которую испытывали к замполиту наши матросы. Когда подлодка готовилась к походу и принимала на борт провизию и оборудование, Николай Степанович тоже ожидал свой груз – кинофильмы и книги. Второстепенные для многих на берегу вещи в походе вдруг становились предметом первой необходимости. Любимые фильмы крутили до дыр, особым успехом пользовалась кинолента «Белое солнце пустыни», которую в обязательном порядке брали в каждый поход. Многие книжки зачитывались до состояния музейных экспонатов. От того, насколько со вкусом будет подобраны библиотека и фильмотека субмарины, в конечном итоге зависела и моральная атмосфера на борту. Куличков это хорошо знал и всегда не только делал правильный выбор, но и находил возможность организовать обсуждение прочитанного и увиденного. Те, кто жил в советское время, знает, как тяжело было сделать такие мероприятия искренними и неформальными. Николаю Степановичу это всегда удавалось.
Еще одна черта, роднящая космонавтов и подводников, помимо сложности подвластных им технических систем.
Замполит стал автором уникального эксперимента, достаточно смелого для своего времени. Однажды в походе он предложил написать всему экипажу сочинение «Думы о Родине». Инициатива, весьма скептически поначалу принятая многими офицерами, была моментально поддержана, когда выяснилось, что рукописи будут анонимными. В работу включился практически весь экипаж. Через день стол в каюте замполита был доверху завален вырванными из ученических тетрадей листками. Некоторые из них были исписаны печатными буквами, другие не пытались утаить свой почерк. Встречались стандартные фразы - «Вперед, вместе с партией и комсомолом», но большинство работ было написано от души. Оказалось, что Родина – это не коммунистическая партия, а родная деревня, лес за околицей, руки любимой и доброе материнское слово. Что нас больше всего порадовало с Куличковым – это последняя фраза, обязательно написанная в таких сочинениях. Изложена она была по-разному, но суть была одна –«Родину защитить сумею». Писали от души, не для проверяющих. Кстати, в итоге после длительных раздумий и с одобрения всего экипажа, мы подшили сочинения в один альбом и отправили его в политотдел. Ожидаемого разноса «за слабую политическую сознательность» не последовало. Мы были поняты. Альбом отправили в музей флота.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
