Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Катерное производство КМЗ

Как устроено
производство катеров
на Кингисеппском машзаводе

Поиск на сайте

Вскормлённые с копья

  • Архив

    «   Март 2024   »
    Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
            1 2 3
    4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19 20 21 22 23 24
    25 26 27 28 29 30 31
                 

Нахимовские истории от Арнольда Думбре: "ЦВЕТНОЙ МИРАЖ", "СТРАСТНЫЙ ПОЦЕЛУЙ", "ЧЛЕНОВРЕДИТЕЛЬСТВО", "ВЫШИБАНИЕ МОЗГОВ". А также: Профессиональная оценка профессионализма адмирала Колчака.

ЦВЕТНОЙ МИРАЖ.

Среди зоологов бытует утверждение, что в жилых домах человека между крысами и мышами существуют строгие территориальные разграничения: крысы обитают на нижних ярусах – в подвалах, но не выше второго этажа зданий, а мыши занимают верхние этажи.
Наш жилой корпус, так называемые Шведские казармы, имел только два этажа, где и были обустроены для нас спальные помещения. Несмотря на то, что в казармах не было никакой продовольственной базы, тем не менее, крыс там обитало превеликое множество, предки которых, определённо можно утверждать, поселились здесь ещё со времён Петра I и Карла ХII.
Наше сосуществование с этими злыми, нахальными и агрессивными соседями, которые вели себя весьма вольготно как вполне полноправные хозяева, было далеко не мирным. От соседства с этими враждебными злодеями нам, питонам, приходилось испытывать большие неприятности.
Самыми безобидными их действиями были те, что они без стеснения забирались в прикроватные тумбочки, ползали по нашим постелям, отыскивая что-нибудь, чем они могут поживиться. Но самое опасное было то, что эти разносчики разных болезней даже нападали и кусали ребят за губы и щёки во время их сна. Об одном таком случае я расскажу в следующей истории.
Возможно, сами питоны в какой-то степени давали повод для бесчинства этих хитрых бестий. Нам категорически запрещали хранить в своих тумбочках продукты питания, которыми порой снабжали сердобольные родители и родственники своих чад во время воскресных посещений или после возвращения их из увольнения в город. В обычные дни чаще всего воспитанники, находящиеся в суточном наряде в качестве дневального, брали с собой половинку французской (городской) булочки и два кусочки сахара, выдаваемые нам к вечернему чаю. Представьте, как приятно во время ночной вахты перекусить, тогда и теплее, и веселее в животе и на сердце становится! Но трудность заключалась в том, чтобы свои припасы сохранить до ночных часов. Ни в коем случае не класть под подушку – всё сожрут и крошек не оставят. Благо, что у меня кровать была на втором ярусе, туда всё-таки они не добирались.
Вот какой произошёл случай, свидетелем которого я стал. Однажды, когда мне выпало дежурить по роте в качестве дневального в самое тяжелое ночное время с 2-х до 4-х часов, я слопал свою булочку с сахаров, запил тёплой водичкой из титана и довольный задремал. Моё блаженное состояние прервал быстрый размеренный топот. Крысы? Они в ночное время нагло и безбоязненно шастали по длинному полутёмному коридору, как будто бы по городскому авеню. Я приоткрыл глаза. Но что это? Мимо меня достаточно быстро перемещались какие-то цветные существа. Я окончательно очнулся от дремоты и хорошенько присмотрелся к этим движущимся объектам, показавшимися мне очень странными. Вдруг я в них распознал цветных крыс. Да, да, они были зелёные, желтые, красные… Чудеса, да и только!
До меня дошло только тогда, когда это цветное войско скрылось в дальнем тёмном конце коридора. Выяснилось, что в умывальнике стояли приготовленные для проведения ремонта вёдра с порошком разного цвета для разведения краски. Вероятней всего, крысы из любопытства или по другой причине залезали в вёдра, перекрасились в этом порошке и приобрели такой экзотический вид. Результат был ошеломляющий. Я подумал, какие же это хитрые и подлые твари.

Арнольд Думбре.


Серая крыса — Rattus norvegicus. Крысы — грызуны с тонким, почти голым кольчатым хвостом, круглым в сечении, длина которого заметно превышает половину длины тела. От других грызунов среднего размера (песчанок, водяной крысы, ондатры, крысовидного хомячка, сонь) крысы отличаются длинным голым хвостом, покрытым кольцеобразными чешуйками.
Длина тела серой крысы — 15-25 см, хвост примерно на четверть короче. Морда тупая и широкая, уши довольно короткие. Окраска от светло-рыжеватой до темно-бурой, брюхо светлое. У основания задних пальцев небольшие перепонки.

СТРАСТНЫЙ ПОЦЕЛУЙ.

Весна. Предрассветный утренний час – замечательное время для снов и сновидений. Лёгкий ветерок, веявший из приоткрытого окна, наполнял кубрик юных нахимовцев возбуждающим ароматом пышно цветущей сирени и жасмина. Кусты этих романтических растений в огромных количествах росли в ближайших к территории училища городских скверах и парках.
Рядом с приоткрытым окном в кровати, сладко улыбаясь, спал юный питон. Руки раскинуты на подушке справа и слева около его розовых ушей. Лицо спящего выражало истинное блаженство. Что ему снилось? Возможно, этому юноше привиделось, что он сейчас среди полевых цветов, лежал на мягкой траве, а ему на грудь положила головку милое юное создание его грёз и мечтаний. Ветерок едва шевелил её пышные светлые локоны густых волос и они, прикасаясь к его лицу, приятно щекотали подбородок и шею. От бушующей страсти в его груди сердце готово было разорваться. Он даже почувствовал на лице какое-то необъяснимое лёгкое покалывание. От этого незнакомого ощущения он нехотя стал пробуждаться всё ещё с нисходящей с лица улыбкой.
Однако он действительно почувствовал какое-то тёплое постороннее присутствие на своей груди около подбородка. Он медленно приоткрыл глаза. И вдруг в неярком утреннем свете увидел, «О, ужас!», что на его груди сидела здоровенная крысища, глазки которой злобно поблескивали. От неожиданности и страха он приоткрыл рот и издал громкий и бессвязный крик: «А-а-а!..». В ту же секунду серая мерзавка впилась ему в нижнюю губу и с независимым видом своего превосходства спрыгнула с кровати и скрылась в полумраке.
Пострадавшему нахимовцу, которого я помню по фамилии Т., от этого «страстного поцелуя» в порядке профилактики пришлось испытать не один десяток болезненных уколов в живот.

Арнольд Думбре


Домовая мышь — Mus musculus. Мыши — грызуны с тонким, почти голым кольчатым хвостом, круглым в сечении, длина которого заметно превышает половину длины тела. У большинства видов мордочка несколько вытянута и заострена, а уши довольно большие. По хвосту и ушам мышей легко отличить от полевок, леммингов, пеструшек, хомячков и мышовок.
Длина тела домовой мыши 9-11 см, хвоста 7-10 см. Окраска серая, однотонная, брюшко немного светлее. На задней стороне верхних резцов — обращенный вниз ступенчатый уступ (1). От лесных мышей отличается меньшим по длине хвостом и более миниатюрными ушами и глазами (2)(на рисунке избражены убитые кошками домовая, сверху, и большая лесная мышь, снизу).

ЧЛЕНОВРЕДИТЕЛЬСТВО.

Эта история относится к тому периоду, когда я уже учился в десятом классе. Мой первый взвод нашей выпускной роты состоял в основном из великовозрастных юношей, большинству из которых к тому времени было по 19-20 лет. Многие из нас брились, а некоторые отращивали пижонские усики. Детский писклявый дискант постепенно перешёл в низкий грубоватый мужской диапазон. Да и в поведении питонов происходили определённые изменения. Например, некоторые ребята, скорее всего для того, чтобы показать свою взрослость, стали тайком покуривать папиросы, несмотря на категорический запрет командования училища и принимаемые строгие меры контроля, чтобы не показывать дурной пример для младших нахимовцев.
Наши учебные классы располагались на втором этаже вдоль всех стен главного корпуса. В центральной части этажа находилось большое служебное помещение, состоящее из двух секций: умывальной комнаты и обширного по размерам туалета (гальюна), соединённого между ними небольшим коридором. Излюбленным и удобным местом курения являлся гальюн, как наиболее удалённое, а потому самое безопасное. К тому же существовала чёткая система оповещения, чтобы не попадаться «на карандаш» дежурным, периодически совершающих неожиданные проверки. С этой целью всегда выделялся так называемый дозорный, который при появлении в дверях дежурного офицера, направлявшегося по коридору в помещение гальюна, предусмотрительно оповещал об опасности и громко кричал:
− Полундра-а-а, дежурный!
В таких случаях курильщикам всегда хватало времени избавиться от предметов своего пагубного пристрастия и своевременно покинуть объект до появления проверяющего. О факте курения могло свидетельствовать только наличие плотного и густого папиросного дыма.
Но однажды произошло непредвиденное и трудно объяснимое событие, последствия которого для пострадавшего оказались весьма болезненными и в тоже время, в какой-то степени, приятными, для нас, питонов, просто-таки развесёлыми, а начальство осталось, вероятно, в полном недоумении.
Однажды в период перекура в дверях служебного помещения появился дежурный офицер, который стремительно направился в туалетную комнату. Дозорный с большим опозданием подал предупредительный сигнал, но для надёжности выключил свет в умывальной комнате и помещении туалета. Все оказались в полной темноте. Как говорится, «бой в Крыму, всё в дыму, ничего не видно!» Начался настоящий шухер. Курильщики, кто как мог, бросали и тушили свои папиросы. Другие, кто находился в этом месте со своими целями, продолжали отправлять свои надобности и приводили в порядок форму одежды. Разве толком разберёшься в таком дыму при полной темноте?
Но произошло то, что и произошло. Один из курильщиков, намереваясь загасить свой окурок о стену, совершенно случайно, но очень точно угодил горячим окурком в открытую часть тела, а именно в пенис, своему товарищу. Раздался истошный крик. Тут же включили свет и увидели, скорчившегося от боли и зажимавшего руками свою плоть питона, назову его Л., который, обезумев, бросился к выходу. Несчастный Л., раскорячившись, но как только мог быстро побежал в санитарную часть за медицинской помощью. Дежурившая в тот момент молоденькая медицинская сестра, слушая невнятные объяснения нахимовца о каком-то ожёге и наблюдая за его страданиями и мучениями, поначалу никак не могла понять, какую ему надо оказать помощь. Но вот пострадавший вынужден был показать «объект» своих страданий. Увидев на распухшем «объекте» волдырь, окруженный кольцом покрасневшей кожи, медицинская сестра с большим сомнением отнеслась к истинности заявлений пострадавшего об ожёге, но, тем не менее, для снятия симптомов боли заставила принять внутрь ацетилсалициловую кислоту с димедролом. Но при попытке нанести мазь и наложить повязку на болевой участок приключился конфуз. Прикосновение нежных женских пальчиков к воспалённому «объекту» вызвало непроизвольное возбуждение проснувшегося тестостерона в юном теле. Растирание мази и наложение повязки становилось тем более затруднительным по причине возникновения эффекта эрекции. Медицинская сестра, надо полагать, в таких вещах разбиралась хорошо, заявив, что надо успокоиться и немного подождать. Она отошла к рабочему столу, чтобы произвести соответствующую запись в журнал регистрации больных, обратившихся за медицинской помощью.
В этот момент пострадавший Л., а теперь ещё неожиданно испытавший новые ощущения, подхватив свою спадающую повязку, выбежал из санитарной части. Медицинская сестра, оглянувшись, только увидела, как захлопнулась за беглецом выходная дверь.
Мысль о том, что у обратившегося за медицинской помощью воспитанника никакой не ожёг, а, возможно даже, признаки венерической болезни, заставила медицинского работника немедленно доложить своему начальнику полковнику Марменштейну С.М. Ситуация не простая, а даже тревожная, тем более, что пострадавший сбежал, не назвав своей фамилии. Где и как искать? Медсестра запомнила, что нахимовец имел на рукаве три красных курсовки. Это уже кое-что. Значит, рота определена – десятый класс. Следует начать поиски по порядку с первого взвода.
Идёт вечерняя самоподготовка. В классе тишина. Все углубились в изучение и повторение по своим планам. Вдруг в класс вошли полковник Марменштейн С.М. в сопровождении командира нашей роты капитана 2-го ранга Ерёменко Г.И. со списком нахимовцев. Что такое? Я, как и некоторые другие, на тот момент ничего не знал о случившемся происшествии. Представьте, что нам, ни с того, ни с сего, приказали каждому поочерёдно расстегнуть брюки (на флотских брюках откидывается весь передний клапан – А.Д.), спустить трусы и предъявить для осмотра своё мужское достоинство. Ничего себе процедура, подобная той, которая напоминала ритуал, принятый с ХII века в католической церкви, когда при избрании нового Папы все 72 кардинала – кандидаты на престол поочерёдно предъявляли на всеобщее обозрение доказательство их принадлежности к мужской половине человечества.
Наши офицеры обошли каждого и лично убедились, что к нахимовцам нет никаких претензий. Они сели за последний стол и стали сверять по списку, кто прошел процедуру осмотра. Снова воцарилась тишина. Самоподготовка продолжалась.
Вдруг открылась дверь в класс и показалась голова Л., которому не был виден весь класс.
− Мармер ушёл? – заговорщицки спросил Л.
− Нет, Мармер не ушёл. Идите-ка сюда, голубчик!
Настрадавшийся и намучившийся Л. также как и все питоны до этого тоже расстегнул брюки, спустил трусы. В классе раздался невообразимый гогот. На обозрение нам предстал тщательно забинтованный пенис, украшенный бантиком двойного рифового узла.
Для Л. в конечном итоге всё завершилось благополучно, хотя, по настоянию медсестры ему, на всякий случай, сделали укол от столбняка.

Арнольд Думбре.

Верюжский Н.А.: "Историю с бантиком на "интересном" месте я тоже хотел изложить в своей повести ("В морях мои дороги..."), но ограничился только историей с презервативом. Ну, что ж поделаешь, если были такие моменты в нашей жизни. Но мы сейчас, вспоминая об этом, улыбаемся и шутим, но никак не проклинаем и не предаём. Ведь из нас таких разных и, порой, строптивых и не покорных послевоенных пацанов - людей сделали. Я так думаю."

"ВЫШИБАНИЕ МОЗГОВ".

Воскресное утро. Подъём. Физзарядки нет. Утренний туалет, заправка постелей. Времени до построения на завтрак предостаточно. Пользуясь некоторой вольностью, кто-то из ребят затеял шуточный «бой» подушками. Другие ещё вялые после сна наблюдали в качестве зрителей за действиями «бойцов». Вдруг один из питонов, следивших за ходом поединка, раззадоренный картиной «боя», решил придти на помощь тому, кто, по его мнению, постепенно терял инициативу. Он, не долго думая, неожиданно схватил за угол подушку с ближайшей аккуратно заправленной кровати нахимовца, который находился на дежурстве, и со всего размаху огрел по голове одного из соперников.
В момент удара подушкой по голове раздался звонкий странный звук, и это непроизвольно привлекло внимание всех тех, кто в этот момент находились в кубрике. Питон, получивший неожиданный удар, вскрикнул и стал оседать. В тоже мгновение мы увидели странное зрелище: как будто из головы пострадавшего, пенясь и шипя, вытекает белая масса, слегка окрашенная кровью. Ужасная догадка промелькнула в головах ребят. Мозг!
Питоны, находившиеся рядом с пострадавшим, успели подхватить падающего на их руки товарища. «Мозг», между тем, продолжал бурно вытекать, образуя на полу мокрое пятно.
Замешательство и остолбенение длилось несколько секунд. Первыми сообразили, в чём дело те питоны, которые оказались рядом с «неудачником» и пытались оказать ему помощь. Они почувствовали непонятный острый запах, похожий на запах нашатыря.
Вскоре всё выяснилось само собой. Подушка, которой был нанесён непредусмотренный удар, принадлежала прижимистому питону, которого условно назову О. Являясь собственником очень ценной вещи, по нашим понятиям, бутылочки «Чистоли» − популярного тогда средства для чистки металлических предметов бытового назначения, он, отправляясь на суточное дежурство по роте, решил своё «бесценное добро» спрятать под наволочку своей подушки. Такое его решение основывалось на том, что оставлять «Чистоль» в тумбочке, без всякого сомнения, означало навсегда лишиться этого дефицитного средства. Ясное дело, что при подготовке к увольнению ребята, тут не уследишь, с удовольствием воспользуются ею для чистки своих медных пуговиц на бушлатах и таких же блях поясных ремней. Кто же догадается искать «Чистоль» в подушке? Так что, можно по-разному думать: прижимистость это или предусмотрительность. Кто как хочет, пусть так и думает.
Истории эта, в конце концов, завершилась благополучно. Тому способствовало два удачных, хотя и не связанных друг с другом, обстоятельства.
Первое, бутылочка была изготовлена из белого хрупкого стекла (как криминалисты утверждают, что бутылки из тёмного стекла, например, пивные, тем более из-под шампанского, свободно пробивают череп, а из светлого стекла разбиваются сами о последний).
Второе, далёкими предками нашего пострадавшего, наверняка, был запрограммирован высокий коэффициент прочности черепной коробки. Помните, как острил Евдокимов в одной из интермедий, об этой особенности русского человека?
Таким образом, «мозг» пострадавшего остался цел и невредим, а сам он отделался заметной шишкой и лёгкими ссадинами на голове. Наш первоначальный неподдельный испуг сменился звонким и задорным смехом.

Арнольд Думбре

Профессиональная оценка профессионализма адмирала Колчака.

Водная фантазия. ИСТОРИЯ В КАДРЕ. ДВА МНЕНИЯ. - Литературная газета, Выпуск №44 (6196)(2008-10-29).

Рекордный для России тираж копий – более 1200, мощная рекламная кампания, привлечение к дистрибуции фильма ни много ни мало компании «ХХ век Фокс» – и, как результат, абсолютное лидерство в мировом прокате в первый уик-энд. Всё это, безусловно, не может не привлечь к новому отечественному блокбастеру, очередному масштабному проекту могущественного Первого канала в области большого экрана, самого пристального внимания. Но чем стал в итоге «Адмиралъ», киносага об Александре Колчаке с точки зрения художественной и исторической? Величественным триумфом или досадным поражением? Предлагаем вашему вниманию два мнения – критика и военного историка – о новой картине.

На вопросы «ЛГ» отвечает капитан 1-го ранга, кандидат исторических наук, начальник отдела Института военной истории МО РФ Денис КОЗЛОВ. (Козлов Денис Юрьевич, ЛНВМУ, 1986 г.в.)

– Товарищ капитан первого ранга – в данном случае хотелось бы обратиться именно так, – прежде всего было бы интересно узнать, как вы оцениваете деятельность адмирала Колчака в качестве флотоводца, военно-морского руководителя?

– Колчак, безусловно, одна из наиболее ярких и наиболее неоднозначно оцениваемых фигур в истории нашего флота. И эта неоднозначность оценок имеет достаточно глубокие корни – она возникла ещё в ту пору, когда сам Колчак служил во флоте. Многие сослуживцы оценивали его весьма негативно. Виной тому был, во-первых, крайне неприятный характер плюс, как писал сослуживец Колчака А. Сакович, «совершенно неприличное состояние нервов», что, конечно же, накладывало свой отпечаток на взаимоотношения с сослуживцами, причём как с начальниками, так и с подчинёнными. Во-вторых, он сделал слишком уж быструю карьеру в период Первой мировой войны: начав её в должности флаг-капитана по оперативной части в штабе командующего флотом Балтийского моря, он очень скоро получил пост начальника минной дивизии (это контр-адмиральский чин) и буквально через несколько месяцев возглавил Черноморский флот с производством в вице-адмиралы. При этом Колчак опередил очень многих заслуженных, имеющих куда больший как жизненный, так и боевой опыт, коллег – достаточно сказать, что все начальники соединений на флоте были старше его по возрасту. А с учётом весьма своеобразной манеры поведения такой стремительный скачок по службе, как вы понимаете, отнюдь не прибавлял ему числа сторонников. Есть такой не слишком известный факт. Спустя совсем короткое время после того, как он принял под командование Черноморский флот, адмирал – своими постоянными эскападами, невротическими выходками – сумел настроить против себя всех. И начальнику морского штаба ставки адмиралу Русину пришлось проводить целую кадровую комбинацию, для того чтобы создать некий буфер между командующим и его флотом. Что само по себе абсурдно. На должность начальника штаба к Колчаку был специально назначен контр-адмирал свиты Погуляев, который, с одной стороны, был на «ты» с командующим, а с другой являлся человеком не только «свитским», но и светским, говоря нынешним языком, адекватным и потому способным «разрулить» ситуацию, ставшую на тот момент патовой и совершенно нетерпимой...

"МОИ УРОКИ ПО ЛИТЕРАТУРЕ". "ВЕРХОЛАЗ". Нахимовские истории от Арнольда Думбре.

"МОИ УРОКИ ПО ЛИТЕРАТУРЕ".

Мои родители, видимо, ещё в раннем детстве заметили у меня музыкальные способности. Весной 1941 года я успешно прошёл приёмный конкурс в детскую музыкальную школу при Московской консерватории. Для моего будущего музыкального обучения купили рояль. Но война перечеркнула все планы и надежды. Эвакуация. Папа погиб на фронте. Овдовевшая моя мама музыкальный инструмент продала. Развивать свои музыкальные способности мне так и не пришлось.
Однако врождённый тонкий слух проявлялся у меня в том, что я без особого напряжения мог повторить на память услышанные хотя бы один раз сложные музыкальные мелодии.
В Нахимовском училище на радость и потеху своим ребятам я легко и очень правдоподобно имитировал голоса и звуки животных, подражая лаю, мяуканью, блеянию, мычанию, кудахтанью, кряканью, кваканью и всякое другое. Я даже придумал своеобразную звуковую инсценировку, которую назвал «Утро в деревне», и частенько перед отбоем в кубрике демонстрировал ребятам свои способности имитации звуков и голосов. При этом произносилось, как бы от ведущего, всего лишь несколько слов, а все действия и события угадывались по их звукоподражанию. Такие представления, которые никогда не были похожи, потому что каждый раз я вносил что-то новое, разнообразил своих звуковых персонажей. Это очень веселило моих одноклассников.
Помню, однажды во время летней практики к нам в лагерь на острове Буллю приехал с выступлением артист-звукоподражатель и тогда мои друзья настояли, просто притащили меня к нему. Мне пришлось продемонстрировать свои «таланты», исполнив «Утро в деревне», что вызвало похвалу со стороны заезжего «маэстро».
На этом мои способности не ограничились. Я научился подражать голосам своих товарищей и взрослых людей, обладающих характерной дикцией. Так, например, слесарное и токарное дело у нас преподавал техник-лейтенант Курицын, речь которого была своеобразна. Он говорил очень быстро, как бы обрывая окончания слов и слегка нажимая на «о». Очевидно, этот говор был характерен для жителей северных или поволжских российских губерний. Его голос копировать у меня получалось весьма неплохо. А главное было то, что это нравилось самому лейтенанту Курицыну. Полагаю, что, не подозревая в моих действиях никакого подвоха, он принимал меня за своего земляка. Для создания более благоприятной обстановки на его занятиях питоны поручали мне, как бы дежурному по классу, отдавать ему рапорт его же голосом. После такого доклада он всегда был в хорошем настроении и благосклонно к нам относился, доверяя пользоваться разными станками и многочисленным слесарным инструментарием, при этом подробно и доходчиво объясняя технологические особенности разных металлов и материалов.
В нашем училище при большой поддержке и инициативе самого капитана 1-го ранга К.А.Безпальчева организовывались и проводились всевозможные концерты, смотры, в том числе и выступления художественной самодеятельности.
Помню, со стихами часто выступал офицер-воспитатель капитан Богданович, который любил декламировать выдержки из поэмы Твардовского «Василий Тёркин». Высокий и сухопарый Богданович, жестикулируя длинными руками, с яростной искренностью убеждал со сцены нас, зрителей, сидящих в зале:

«Нет, ребята, я не гордый.
Не заглядывая в даль,
Так скажу: зачем мне орден?
Я согласен на медаль».

Мне после таких его чистосердечных признаний всегда казалось, что надо восстановить справедливость. Ведь война завершилась, а Богданович, якобы, своей медали так и не получил. Я научился подражать голосу капитана Богдановича, растягивая слова на самых высоких нотах, при этом неимоверно размахивал руками и изо всех сил бил себя в грудь, как бы показывая, что даже медали так и не дождался. Ребята, помню, слушая мои импровизации, смеялись до изнеможения.
Вот другой пример. Был у нас учитель русского языка и литературы майор административной службы (узенькие погоны с красными просветами) Сапиро Моше Срулевич, который некоторый период преподавал в нашем классе. Военную форму он носил крайне редко, которая на нём, надо признаться, сидела мешковато, может потому, что роста он был маленького, полноват, лысоват, да и вся фигура его была какая-то расплывчатая, сугубо гражданская.
Предмет своего преподавания он знал, без всяких сомнений, блестяще. На занятиях мы к нему обращались по имени и отчеству, изменив, видимо, с его согласия для удобства общения, как Михаил Семёнович Шапиро.
Так вот, Михаил Семёнович тоже читал выдержки из литературных произведений, но не со сцены, как все участники самодеятельности, а почему-то по радиотрансляции. Особенно часто передавали в его исполнении монолог Анны Карениной на последнем её свидании со своим маленьким сыном. Голос Семёна Михайловича, достигая кульминации, трагически дрожал и при словах: «Он протягивал к ней свои руки и говорил: Мама, Мама…», у всех слушающих наворачивались безутешные и горестные слёзы, хотелось плакать и рыдать: так было жаль маленького Коленьку и его несчастную мать Анну, которой оставалось жить всего несколько часов.
Вскоре я тоже научился имитировать голос Михаила Семёновича. Почти ежедневные встречи на занятиях давали мне возможность вслушиваться в его своеобразную речь. У меня создавалось впечатление, что произносимые им звуки вылетают из его гортани, ударяются в нёбо и приобретают лёгкую вибрацию.
На тему монолога Анны Карениной я стал исполнять свою импровизацию, накручивая всякие разные события и факты нашей повседневной жизни и учёбы, сохраняя трагическую драматургию происходящего. Ребята, слушая меня, покатывались со смеху.
Такой мой интерес к имитации голоса Семёна Михайловича сыграл со мной злую шутку. А произошло следующее. Однажды во время большой перемены я в окружении плотного кольца питонов голосом майора С.М.Шапиро травил какой-то анекдот с употреблением нецензурных слов. Никто из ребят не обратил внимание но то, что к нашей чрезмерно развеселившейся группе, приблизился Семён Михайлович, который, приподнявшись на цыпочки, пытался увидеть этого весёлого рассказчика. И в этот момент, о, ужас, я сам увидел плешивую голову нашего майора. Мой рассказ, естественно, мгновенно прекратился, и все разошлись, как ни в чём не бывало. Но, когда начался урок литературы, Семён Михайлович, ни с того, ни с сего, сразу влепил мне двойку, якобы, за безобразное отношение к русскому литературному языку. За полученную двойку я автоматически лишался увольнения в воскресенье. К тому же в своё свободное время я должен был два часа дополнительно потратить на изучение литературы.
Меня переполняла обида. Двойку я посчитал совершенно незаслуженной: ведь она была выставлена не за уровень моих знаний, а за мою шалость, баловство. «Отмщение! Отмщение!» − кипело в моей уязвлённой душе. Где и как я могу отомстить за незаслуженную оценку, которая, как показала дальнейшая жизнь, оказалась первой, но далеко не последней двойкой? Ну, разве только придумать какую-нибудь историю и рассказать ребятам его голосом. Ну, посмеёмся все вместе. Ему-то, что от этого будет? Я и без этого что-нибудь рассказываю. Нет. Этот путь не продуктивный. И всё-таки нашёлся один способ, которым я удачно воспользовался.
От зорких и внимательных глаз питонов не ускользнуло чрезмерно внимательное и, возможно, нежное отношение Михаила Семёновича к одной очень красивой женщине. Объектом его интересов, как мы заметили, являлась врач-терапевт Ордынская, которая была прикреплена к нашей роте, ежемесячно проводила медицинские осмотры, следила за нашим здоровьем. В те вечерние часы, когда Ордынская являлась дежурным врачом в училище, как правило, в эти же дни приходил к нам на консультацию на самостоятельные занятия майор Шапиро. Тщательным наблюдением было установлено, что после окончания всех мероприятий, Михаил Семёнович провожал даму сердца домой.
В один из вечеров я выбрал момент дежурства в санитарной части врача Ордынской, когда в училище отсутствовал майор Шапиро. Вот она госпожа «Удача»! Я позвонил в санитарную часть и голосом Михаила Семёновича назначил свидание после её дежурства под часами «Лайма» на пересечении улиц Бривибас и Падомью. В ответ услышал недоуменный вопрос, чем вызвано такое неожиданное свидание. Я быстро ответил, что это мой сюрприз и тут же положил трубку.
Она пришла на свидание, напрасно прождала, очень рассердилась и потребовала у Михаила Семёновича объяснений. Я сейчас чувствую чрезвычайную свою виноватость перед этой замечательной женщиной, что так грубо и, может быть, даже жестоко с ней поступил и великодушно прошу простить за мою такую мальчишескую выходку.
Но тогда я был удовлетворен, что моя маленькая сатисфакция удалась.
Можете себе представить, что я испытал, когда в нашем классе начался очередной урок по литературе. Майор Шапиро, казалось, не слушал рапорт дежурного по классу. Его испепеляющий взгляд был направлен только на меня, а взгляд этот был подобен взгляду всесильного удава на беззащитного кролика, коим я себя и чувствовал. Каждую субботу он вызывал меня к доске, мучил, истязал и гонял по всей учебной программе, а в заключение с большим удовольствием ставил мне очередную двойку. Так продолжалось в течение всей четверти. Но самое мерзкое и оскорбительное было то, когда он с издёвкой говорил:
− Садитесь. Сегодня вы превзошли все мои ожидания. Я, наконец, могу поставить вам вполне заслуженное…
В этом месте следовала длительная пауза. Я шёл на своё место и слева и справа слышал одобрительный шепот ребят:
− Четыре или пять!
Но вот я подходил к своему месту, садился и в ожидании положительной оценки замирал. А майор Шапиро, тем временем, торжественно завершал свою фразу:
− … заслуженное два с плюсом!
Он учил нас так, что у него не могло быть неуспевающих. У меня за вторую четверть с учётом письменных работ и вдруг откуда-то появившихся в журнале четвёрок в итоге выходил трудовой, с потом и кровью заработанный трояк. Майору Шапиро, хотя бы за это я был благодарен, так как, не имея учебных задолженностей, на зимние каникулы мог поехать в Москву, навестить маму, сестру и друзей детства.

PS. Вскоре майор Сапиро Моше Срулевич был демобилизован, якобы, в связи с тем, что после войны он скрывался от своей семьи. Значительно позже, когда я учился в Первом Балтийском ВВМУ ПП, то в период нашего пребывания на Первомайском параде в Москве кто-то из курсантов передавал мне привет от майор запаса, преподававшего в МГУ.

В заключение несколько слов об одном из героев данной истории. Богданович Всеволод Всеволодович, офицер-воспитатель, старший лейтенант.

Контр-адмирал К.А. Безпальчев. В море и на суше. Сборник воспоминаний его воспитанников и сослуживцев. - СПб.: НПО «Система», 2008.

Но ведь мы не только учились. Нас учили и отдыхать. Была у нас самодеятельность, да еще и какая! Старший лейтенант Всеволод Всеволодович Богданович остался в памяти, как близкий по духу воспитанникам человек, офицер и как талантливый организатор и постановщик нашего местного «мюзикла» под названием «Отдых на баке». В нем участвовала практически вся вторая рота. Это была длительная по времени и сложная по замыслу постановка, состоящая из отдельных сцен, связанных общим сюжетом. Солидным было и музыкальное сопровождение. На смотре коллективов самодеятельности «мюзикл» занял первое место, а это событие было отмечено в приказе как особо значимое. Я, Карпов, приехав однажды в командировку с Северного флота в Кронштадт, встретил там Всеволода Всеволодовича, где он продолжал службу после Риги.
Прошло 60 лет, а мы до сих пор храним яркие и теплые воспоминания о своем детстве и юношестве, которые прошли в идеальных для того времени условиях доброжелательной ауры, духовности (как сейчас выражаются), истинной и бескорыстной заботы о воспитании подрастающего поколения.
Пожалуй, только сейчас, набравшись жизненного опыта и сравнивая то, как воспитывали нас, и как воспитывают в иных учреждениях юношей сегодня, мы понимаем, какие люди нас окружали, заботились, учили. Сколько тепла и души было отдано нам в очень непростое и тяжелое послевоенное время. Вечная благодарность и память ИМ! А особо - Бате - глубоко уважаемому адмиралу Константину Александровичу Безпальчеву!

"ВЕРХОЛАЗ".

Стены нашего учебного корпуса были не гладкие, а выполнены фигурной или, как говорили, художественной кладкой, когда очередной ряд кирпичей на несколько сантиметров выступал от предыдущего. Это создавало особую красоту этому зданию, что хорошо просматривается на снимках.


Стена учебного корпуса со стороны улицы Смилшу.

Однажды одному отчаянному питону, а по другому не назовёшь, запала дерзкая и опасная мысль: залезть по отвесной стене здания. Среди ребят сразу появились разные мнения: кто-то отговаривал от выполнения этой затеи, другие говорили, что это пустяшное дело, дескать, любой залезет, а третьи подзадоривали – раз сказал, то и полезай. Как тут поступить? Просто так, что ли? Говори не говори, а риск, конечно, есть. Ведь без страховки и без тренировки. Тогда решили, что тут должен быть определённый интерес – трюк будет исполняться на спор.
Для удобства рассуждений одного я назову «спорщик», другого – «верхолаз», а представитель третьей независимой стороны – судья – рефери.
«Спорщик» заявил, чтобы «верхолаз» не просто кое-как повисел на стене, и настоял, значительно усложнив задание: залезть до второго этажа и заглянуть в окно начальника училища.
Надо сказать, что второй этаж находился на значительной высоте, да это наглядно видно на снимке, поскольку здание имело высокий цокольный этаж, да и потолки в здании были высоченные. Наибольшую техническую трудность представлял далеко выступающий за пределы стены металлический козырёк, разделяющий первый и второй этажи. С психологической точки зрения, пожалуй, трудней было всего, чтобы преодолеть страх и нахально заглянуть в кабинет к начальнику училища.
Не без трудностей договорились, что призом за победу в споре будет служить порция воскресного «полевого пирога» с кружкой компота.
Вспоминаю, что по воскресеньям к обеденному столу нам подавали свежую выпечку. Особенно был хорош, мягкий, душистый, с сахарной присыпкой на верхней румяной корочке этот самый «полевой пирог»!
Итак, условия были согласованы и стороны ударили по рукам, судья их разбил.
И вот в назначенный день и час у стены главного здания под окнами начальства собрались два главных действующих лица, рефери, независимые свидетели и просто зрители и болельщики. «Верхолаз» был невозмутим и спокоен. Сначала он снял верхнюю одежду, оставшись в одних трусах и тельняшке. Форму аккуратно сложил, сверху по флотским традициям положил бескозырку. Снял рабочие ботинки (гады) и носки. Затем достал ранее заготовленный пакетик с канифолью, которой стал тщательно натирать пальцы и ладони рук, а также пальцы ног. Все его действия были размеренные, не торопливые и уверенные.
Наконец началось восхождение. Все присутствующие замерли. В страхе, и в восхищении наблюдали за уверенными движениями «верхолаза». Широко расставив руки и расположив их выше головы, он кончиками пальцев стал цепляться за еле заметные выступы. Ноги его тоже были широко расставлены. Всё тело было плотно прижато к стене.
Мне показалось, что он в таком виде напоминает распятого апостола Андрея Первозванного. И вот, он словно «гуттаперчевый мальчик», попеременно перебирая руками и хватаясь за выступы, а затем, равномерно перенося ноги, медленно и плавно поднимался вверх.
Я смотрел и удивлялся, откуда у него такое чутьё, такая уверенная координация движений, строгое и чёткое перемещение рук и ног – в любой момент тело имело три точки опоры. Не иначе как от древних предков достались нашему «верхолазу» эти способности.
Очень медленно, метр за метром преодолевал он высоту, пока, наконец, не достиг желаемой цели – заветного окна.
Среди зрителей, наблюдавших это восхождение, раздался гул одобрения и восхищения.
Наконец, смельчак поднял глаза и заглянул в окно. О, ужас! Он увидел то, чего мы, стоящие на земле, не могли видеть. Действительно, только в приключенческих кинофильмах или книгах происходят такие нелепые случайности. Взгляд нашего «верхолаза» упёрся в блестящие пуговицы кителя стоящего у подоконника окна начальника училища.
Как оказалось, Батя находился в своём кабинете и, вероятней всего, услышав радостный мальчишеский гомон во дворе училища, решил убедиться, с чем это связано и подошёл к окну. И вдруг перед его глазами появилась сначала стриженая голова, карабкающегося вверх по отвесной стене здания, воспитанника в тельняшке. В следующий момент он увидел два испуганных широко открытых серых юношеских глаза. Теперь, надо полагать, необыкновенное беспокойство охватило Батю. Что делать? Как поступить? Только не закричать! Не напугать, чтобы не сорвался со стены.
Какие мысли были в этот момент у Бати? Ведь только-только вроде бы всё успокоилось и улеглось после недавно произошедшего одного чрезвычайное события едва не закончившегося трагической гибелью одного нахимовца. А тут, откуда ни возьмись, этот «верхолаз»?
Ремарка к мыслям начальника училища: «Группа нахимовцев в свободное от занятий время затеяла обычную мальчишескую беготню по этажам учебного корпуса: одни убегали и прятались, другие их преследовали и ловили. Один из питонов, назовём его К., решил схитрить. Он забежал на самый верхний, пятый этаж и вызвал рабочий лифт. (Рабочий лифт использовался только для доставки продуктов на камбуз. Дверь лифта открывалась вручную и должна была всегда находиться в запертом на ключ состоянии. – А.Д.).
Когда лифт поднялся на пятый этаж, обрадованный такой удачей К., дёрнул за ручку двери лифта, которая беспрепятственно открылась. Оставив дверь открытой, К. подбежал к перилам лестницы, издал боевой клич своим преследователям, которые тут же устремились с нижнего этажа за ним, и, возвратившись к открытой двери лифта, безоглядно прыгнул в пустой проём шахты лифта. Прошли какие-то секунды, пока он бегал, но этого было достаточно для того, что лифт вызвали вниз для перевозки очередной партии груза.
Произошла настоящая трагедия. Бедняга летел в тёмную шахту лифта. Ударившись о натянутые стальные тросы мальчугана сначала отбросило на заградительную сетку, затем ещё раз швырнуло на тросы, которые спружинили, и его снова откинуло к металлической стенке. Точно не известно, в какой момент он упал на крышу кабины лифта, так как в этот момент он находился без сознания. Не исключено то, что при таком падении он потерял инерцию, и сила удара не была смертельной, и это сохранило ему жизнь. Обнаружили пострадавшего работники столовой, которые, поднимая очередную партию груза, вдруг заметили стекающую струйку крови по стеклу внутренней двери лифта.
К счастью, срочно принятыми мерами нахимовца К. немедленно доставили в гарнизонный госпиталь, где его привели в сознание, прооперировали, наложили швы на рваные раны. На голове, правда, остались заметны плешины, так как часть кожи с волосяным покровом была скальпирована. (Забегая вперёд сообщу, что К. успешно окончил наше училище, был направлен для дальнейшего обучения в одно из Высших Военно-морских училищ. – А.Д.)
Но на момент происходящего в этом моём рассказе – тот случай был ещё свежей раной на сердце Бати».
Итак, я продолжу прерванное повествование. Все мысли начальника училища, я полагаю, были направлены только на то, как спасти, как не спугнуть этого «верхолаза». И он умудрённый многолетним опытом работы с детьми, подростками и юношами, нашёл самый правильный вариант. Батя не подал никакого вида, что заметил «верхолаза». В следующий момент он отвернулся от окна, отошёл к своему к столу и, делая спокойный вид, продолжил работать со своими бумагами. Но как только стриженая голова в его окне скрылась из виду, Константин Александрович мигом кинулся из своего кабинета и с невероятной скоростью по запасной лестнице сбежал к выходу.
Увидев вылетевшего из двери запасного выхода начальника училища, все питоны, наблюдавшие за происходящим, мгновенно разбежались кто куда. Поэтому основной этап спуска со стены смельчака проходил только под наблюдением начальствующего ока. И чем ниже оказывался «верхолаз», тем всё ровнее и спокойней билось сердце Бати.
Наконец, «верхолаз» спрыгнул со стены и оказался в крепких руках начальника. Повернув его к себе лицом, Батя строго и наставительно произнёс:
− Вот ты кто, «верхолаз»! Не ожидал от тебя такой идиотской выходки. Сегодня же отдам приказ лишить тебя ношению погон сроком на месяц! Идите, но прежде оденьтесь. Доложите командиру роты о своём проступке и моём принятом решении.
Вот так благополучно, как я считаю, завершилась эта история. «Верхолаз», лишённый погон, в течение целого месяца ходил на шкентеле ротного строя. Среди питонов, однако, он прослыл смелым и ловким.

Арнольд Думбре.

"Привидение". Нахимовские истории от Арнольда Думбре.

Среди офицерского состава училища служил капитан, черты лица, и смуглость кожи которого выдавали его за типичного представителя восточной расы. Среди воспитанников за этим офицером по его явным признакам азиатского происхождения закрепилась, как нам казалось, уважительное имя ЧОЙБАЛСАН*. Если бы он знал, как мы его называем между собой, то, без сомнения, мог бы гордиться таким «псевдонимом».
Неудивительно, что сейчас я не помню фамилии этого капитана с красными просветами на погонах.
А вспоминается другое:
− Полундра, Чойбалсан!
И все – в рассыпную. Или в разговоре между питонами:
− Опять попал на карандаш к Чойбалсану.
Но вот в один ненастный осенний день 1952 года по радио передали печальное сообщение о кончине Чойбалсана, известного монгольского маршала, дважды Героя Монгольской Народной Армии.
Один из питонов младших классов перед сном из разговоров однокашников краем уха услышал информацию о смерти Чойбалсана. С тем и уснул.
Ночью он проснулся от нестерпимого желания отправить естественные надобности. С этой целью этот бедолага спустился в полуподвальное помещение, где располагался необыкновенно огромных размеров, почти на всю длину казармы, плохо освещаемый, а поэтому мрачный, холодный и не уютный гальюн.
Каково же было состояние ещё заспанного и окончательно не проснувшегося нашего героя, когда из полумрака появилась фигура «нашего Чойбалсана» в форме капитана с портупеей, с кобурой и пистолетом, а на левом рукаве была повязка дежурного офицера «рцы». Чойбалсан медленно приближался. Ужас сковал все органы чувств нашего юного героя. Не иначе, как настоящее «привидение» в образе «скончавшегося Чойбалсана»? Мальчишка вскрикнул, и под ним непроизвольно на полу образовалась лужа, а некоторая часть содержимого мочевого пузыря попала в расшнурованные рабочие ботинки (гады). (Следует напомнить, что в младших классах мы спали в длинных трофейных ночных рубашках – А.Д.).
«Привидение» всё ближе и уже почти рядом. Приблизившись почти вплотную этот «ночной монстр» вдруг каким-то загробным глухим голосов, отражающимся эхом от сводчатых проёмов потолка, заговорил:
− Перетерпел. Надо раньше вскакивать с кровати…
Почти теряя сознание и способность крепко стоять на ногах, наш питон стал оседать в собственную лужу.
В следующий момент крепкие руки капитана, дежурного офицера по училищу, подхватили расслабленное тело воспитанника.
Капитан бережно перенёс его в ротное помещение. Дневальный, увидев дежурного по части, намеревался отдать необходимый рапорт, но офицер сделал знак «отставить доклад» и спросил, в каком кубрике находится кровать этого нахимовца.
Только тут в затуманенном мозгу пацана появилась радостная мысль, что, если дневальный ничуть не испугался «нашего мёртвого Чойбалсана», то, значит, он не умер и он не «привидение». Постепенно придя в полное сознание, наш ночной герой успокоился, самостоятельно добрёл до своей кровати и вполне нормально без снов и сновидений провел остаток ночи.
Наутро всё окончательно выяснилось. История эта при пересказах приобретала и другие оттенки и подробности. А капитан «Чойбалсан» стал пользоваться большим уважением среди питонов.

Арнольд Думбре.

В заключение считаю нужным с тем же чувством признательности перечислить на этот раз офицеров-воспитателей и командиров рот, соратников начальника училища Безпальчева К.А.

Богданович Всеволод Всеволодович, офицер-воспитатель, старший лейтенант.
Бут Владимир Михайлович. Капитан-лейтенант. Командир роты.
Быстров И.П. Капитан 3 ранга. Командир роты.
Веко Павел Степанович, офицер-воспитатель, старший лейтенант.


Капитан-лейтенант В.С.Штепа в форме "раз", справа от него наклонился ст. лейтенант П.С.Веко.


П.С.Веко стоит за спиной у В.С.Штепы.

Гарбуз Григорий Иванович, офицер-воспитатель, капитан.
Глазенков. Младший лейтенант.
Губин Виктор Александрович, офицер-воспитатель, командир роты, младший лейтенант.
Ерёменко, командир роты, капитан 3, затем 2 ранга
Заворуев Василий Федорович, офицер-воспитатель, старший лейтенант.
Краснов, офицер-воспитатель, младший лейтенант.
Круглов Леонид Александрович, офицер-воспитатель первого взвода, капитан, майор.
Кухарев Николай Алексеевич, офицер-воспитатель, старший лейтенант.
Мищихин Александр Михайлович, командир роты, капитан-лейтенант, капитан 3 ранга.
Монастырский, командир роты, капитан-лейтенант.
Мышкин, командир роты, капитан-лейтенант.
Норинский А., офицер-воспитатель, капитан-лейтенант.
Пехтерев. Офицер-воспитатель.
Побережный Жозеф Львович, офицер-воспитатель, капитан-лейтенант.
Подкаминский. Капитан. Офицер-воспитатель.
Полушкин Е., офицер-воспитатель, капитан.
Рудич. Лейтенант, командир роты Рижского Нахимовского училища ВМФ.


Главное - быть на своем месте. Беседа с вице-адмиралом Ю.Кайсиным. - Морской сборник № 12, 1993 г.
Еще когда я учился в нахимовском (а тогда в стране было целых три НВМУ!), в военно-морские училища уже поступало много суворовцев. (Кстати, в НВМУ мой командир взвода лейтенант Рудич тоже заканчивал суворовское училище.)

Светлов Михаил Александрович, командир роты, подполковник.
Свирский Павел Мефодьевич, офицер-воспитатель, капитан 3 ранга.
Сергеев Сергей Иванович, офицер-воспитатель, капитан-лейтенант.
Сидоркин. Офицер-воспитатель.
Сиротин Валентин Федорович. Капитан, затем майор. Командир роты.
Шаповалов И., офицер-воспитатель, старший лейтенант.
Ширяев, офицер-воспитатель, капитан-лейтенант.
Штепа Виктор Степанович, командир 6-й роты, капитан-лейтенант.

«В МОРЯХ МОИ ДОРОГИ...». Верюжский Николай Александрович (Воспоминания нахимовца Рижского Нахимовского Военно-Морского училища в период с 1947 по 1953 годы).

Каждой ротой командовал кадровый офицер командир роты. Первым моим командиром 6-й роты был капитан-лейтенант Виктор Степанович Штепа, запомнившийся мне особой морской выправкой, чёткостью, пунктуальностью, педантичностью. Большой любитель и популяризатор шахматной игры Виктор Степанович самолично составлял для нашего обозрения графики и таблицы мирового первенства по шахматам, когда Михаил Ботвинник стал чемпионом мира, разгромив Эйве, Решевского, Кереса и других претендентов на чемпионский лавровый венок. Вскоре Виктор Степанович Штепа оставил наше училище, поступив в Военно-Морскую Академию, которую успешно окончил, и стал крупным в нашем Военно-Морском флоте специалистом-противолодочником. Служил на Тихоокеанском флоте и в Главном штабе ВМФ. Недавно я узнал, что он проживает в Москве и мне удалось с ним поговорить по телефону и представиться. Разговор был весьма интересный. Я, в свою очередь, также рассказал о своей службе...

В первый же приезд нашего училища на первомайский парад 1948 года мама, заблаговременно узнав из моих сообщений об этом событии, подробными письмами известила дядю Витю, Виталия Александровича Соколова - своего родного брата, и дядю Колю, Николая Николаевича Верюжского - родного брата моего папы, о моём нахождении в Москве. О том, что у меня в Москве, кроме названных, также проживают и другие близкие родственники, знали из моих анкетных данных и офицер-воспитатель старший лейтенант П.С.Веко, и командир роты капитан-лейтенант В.С.Штепа. Однако, чтобы получить разрешение на длительное увольнение, необходимо было личное ходатайство и заверение самого родственника. Если честно говорить, то я не особенно старался и надеялся получить дополнительные льготы по увольнению, зная и чувствуя, что моё неожиданное появление в этих семьях может вызвать не столько родственную радость, сколько житейские проблемы и лишнее беспокойство. Другое дело, я думал, навестить родственников на часок-другой, когда представится такая возможность во время дневного увольнения, предварительно сообщив о своём намерении по телефону. Но даже и такое скромное желание не всегда, как оказалось на практике, могло реализоваться.

Вот об этом я хочу сказать несколько слов. Буквально на второй или третий день нашего первого пребывания в Москве, когда мы только обустраивались и обживались на новом месте в так называемых Краснопресненских казармах, во второй половине пасмурного апрельского дня появилось свободное время, которое нами тут же использовалось для спортивных игр. Любители волейбола, как правило, это были старшеклассники, сразу же разделились на команды и вели свою бескомпромиссную борьбу на волейбольной площадке, бурно поддерживаемую заинтересованными болельщиками. Ну, а мы, малышня, раздобыв мяч, который не жаль было попинать ногами, самозабвенно бегали на небольшом грунтовом более-менее подсохшем участке территории, изображая игру в футбол.
В самый разгар игры к нам прибежал запыхавшийся рассыльный с вопросом: «Нет ли среди играющих воспитанника 6-ой роты Верюжского? Ему срочно требуется прибыть на КПП». С большим недоумением я помчался на проходную и весь такой возбуждённый, взлохмаченный, потный, замызганный вдруг очутился в объятиях дядя Коли. Оказалось, что Николай Николаевич Верюжский, разузнав через московскую гарнизонную комендатуру, где разместились Рижские нахимовцы, прибывшее в Москву для участия в параде, разыскал и приехал меня навестить. Вот это да! Вот это приятная неожиданность!
На КПП находился также мой офицер-воспитатель старший лейтенант П.С.Веко, который пришёл значительно ранее для выяснения, кто меня разыскивает, и я понял, что между ними уже состоялся обстоятельный разговор и по просьбе дяди Коли даже было принято решение, если я того пожелаю, отпустить меня в увольнение. Как же можно было отказываться от такой неожиданной радости? Я мигом бросился в казарму привести себя в порядок и переодеться в форму первого срока. Через некоторое время после того, как меня кратко проинструктировали о порядке поведения в городе и выдали на руки увольнительную записку, я был свободен и в течение целых суток находился в обществе дяди Коли. На следующий день к обозначенному в увольнительной записке времени дядя Коля доставил меня в расположение казарм. В последующем, когда я изъявлял желание получить увольнение на продолжительный срок, то повторного подтверждения от родственников не требовалось...

Но что интересно, Витя Щетников оказался прекрасным шахматистом. Командир нашей роты капитан-лейтенант В.С.Штепа являлся большим любителем и популяризатором шахматной игры. Многие воспитанники вместе с командиром роты играли в шахматы, на различных соревнованиях завоёвывали призы и дипломы, получали шахматные категории и спортивные разряды...

В качестве пояснения скажу, что в первом взводе ребята подобрались что надо: высокие, рослые, сильные, физически хорошо развитые. Немудрено, что офицер-воспитатель первого взвода энергичный и настырный капитан Круглов на своей шлюпке-шестёрке с экипажем из таких крепышей, как например, Толя Полковников, Гарик Каменев, Юра Ободков, Володя Лебедев, Арнольд Думбре, Юра Шаробурко, Лёва Окунь, чаше всего на всех гонках занимали первые или в крайнем случае призовые места, оставляя на вторых и последующих местах опытного и расчётливого командира роты капитан-лейтенанта Штепу, который свою команда формировал из «питонов» второго взвода, пусть не таких высоких, но не уступающих им в других компонентах...

Попытки одних доказать своё преимущество, а других - ни в чём не уступать, всё-таки иногда происходили, которые выражались, например, в стычках и столкновениях с применением подушек или скрученных в тугие жгуты полотенец, когда, главным образом после отбоя, вдруг раздавался боевой клич: «Идём бить первый или второй взвод!» Тогда в коридор с гиком выбегала ватага ребят в длинных ночных рубашках с подушками или полотенцами в руках, где происходило кратковременное, но бескровное побоище. В таких баталиях не было ни победителей, на побеждённых, но каждая сторона считала себя правой: первые думали, что отстояли свои позиции, а другие считали, что они тоже чего-то стоят. До более серьёзного и принципиального противостояния «стенка на стенку», как мне помнится, дело не доходило, если не считать некоторые выяснения отношений в индивидуальном плане, да и они никогда не приобретали большого значения.
К чести наших офицеров-воспитателей и в первую очередь, как я полагаю, командира роты капитан-лейтенанта В.С. Штепа, всячески стремящихся не противопоставлять одних перед другими, создавали нормальную, дружескую обстановку поддержки и взаимного понимания среди нахимовцев всех четырёх взводов.

Яценко Дмитрий Петрович, офицер-воспитатель, майор.

Один из первых. Выпускник Ленинградского НВМУ 1948 года Соколов Николай Павлович. Были ли нахимовцы "барчуками".

Нахимовец Соколов.

Летописец своего выпуска, естественно, организатор. Как это здорово, когда среди однокашников находится такой неформальный лидер. Жизнь каждого обретает новое измерение и дополнительный свет.

Сирота, оставшийся без родителей в первую блокадную зиму, о чем через много лет написанный им рассказ "Рисовая пудра".

"Мне 12. И мой подарок маме в день ее рождения. Последний...
Когда в один из бесконечных вечеров мы с сестрой подошли к столу, то удивились: вместо обычных наших чашек стояли тоненькие, фарфоровые, с “малинкой” из бабушкиного сервиза. Вопросительно смотрим на маму. Выражение ее припухшего и немного отечного лица в сумраке коптилки трудно разглядеть. В каждом из стекол ее очков мерцало по маленькому желтому язычку.
– Ну что вы... – мама улыбнулась, села. Сняла очки. Потерла пальцами глаза, совсем как до войны после долгого чтения. Посмотрела на нас: – У меня сегодня день рождения...
Я привык видеть маму в очках. Без них она почему-то вызвала у меня непонятную щемящую жалость. Сестра встала, подошла к ней, обняла. А я продолжал сидеть, уткнувшись в свою чашку, боясь, что, если мама положит мне на голову руку, я не выдержу, расплачусь.
До войны я всегда делал маме подарки в дни ее рождения. На следующий день из единственного работающего в районе магазина я принес коробочку пудры. Почему пудры? В войну? Я не мог бы ответить и теперь. Может быть, просто ничего другого не было.
Маму очень тронул мой подарок. И рассмешил. А потом, поцеловав меня и прижав к себе, она вдруг заплакала...
На следующий день произошло непонятное: мама дала мне немного денег и велела на все купить именно таких коробочек пудры. Оказалось, она была РИСОВОЙ!
Это было уже к весне, незадолго до маминой смерти. Мы пробовали печь лепешки, но есть так и не могли: запах пудры был непреодолимым. Почти все коробочки так и остались нетронутыми.
Лет через пятнадцать после войны, когда уже далеко позади остались детдом, нахимовское и высшее морское училище, я возвратился в Ленинград. Узнал, что у дворника сохранилось кое-что из наших вещей. И надо же: в одном из ящиков комода обнаружил пожелтевшие от времени круглые коробочки!
Боже ты мой! – это я уже сейчас, когда мне за 70, вспоминаю..."


октябрь 2008 г.

Самокритичное отношение к себе, уверен, по-прежнему - это норма, залог успехов, подлинных достижений и душевного здоровья. Это качество в полной мере присуще Николаю Павловичу, посчитавшему нужным передать для публикации "артефакты", страницы "Ведомости оценок знаний и поведения воспитанника 8-го класса Ленинградского Нахимовского военно-морского училища Соколова Николая Павловича за 1945 - 1946 учебный год".





Из книги "Они были первыми. Первый выпуск первого военного набора 1944-1948 гг." Составил нахимовец 1948 года выпуска Николай Соколов. СПб., 2003., можно узнать, как жили, учились, дружили те, кого огульно контр-адмирал Блинков назвал "барчуками". Николай Павлович проследил и рассказал, как сложились судьбы однокашников.

Взгляд сквозь призму времени.

"В одном из списков нашёл свою фамилию.

- Что не прыгаешь от радости? - услышал сзади. Высокий дядя в морской форме смотрел на меня весёлыми глазами.

А не прыгал я, детдомовский мальчишка, направленный в созданное Нахимовское училище, потому, что почти по всем предметам на вступительных экзаменах получил двойки и мне было тогда всё равно, в октябре 1944 года, в мои пятнадцать лет.

Сегодня на календаре июнь 1998 года. И мне - шестьдесят девять...

Ведомость та с оценками и письмо командования на имя моей тётки, которым она уведомлялась, что племянник её принят в ЛНВМУ условно и что, если успеваемость его в течении года не улучшится, то он будет из училища отчислен, лежат в моём домашнем архиве вместе с суконными погончиками с вензельными буквами «Н», ленточкой с бескозырки с надписью «Нахимовское училище» и нарукавными красными «галочками». Там же и аттестат зрелости за 1948 год: четыре четвёрки, остальные пятёрки.

... Те далёкие, «на заре туманной юности» четыре нахимовских года вместе с последующими годами учёбы в высшем училище не прошли для нас даром, стали хорошей основой для всей дальнейшей жизни. Бывшие воспитанники первой роты, «будущие адмиралы», как нас тогда называли, превратились в зрелых мужей с чинами, в том числе, и адмиральскими, и без оных, в военных и простых пенсионеров по возрасту, с детьми, давно переросшими наш тогдашний возраст, и с внуками. Жизнь у каждого, как говорится, сделана. Грустно, но это факт. Из первых выпускников Нахимовского училища половины уже нет в живых...

Так стоит ли сегодня, когда всё вокруг - и страна, и мы сами так переменились, вглядываться в тот четырёхлетний отрезок нашей жизни полувековой давности, и вспоминать, и уточнять, что было так, а что не так, и что было бы, если бы... Не знаю, как вы, мои товарищи по самой первой 1-ой роте Нахимовского училища, а я, как сон полузабытый, те годы вижу

Их осколки, как полированные грани
Алмаза в тёмной тишине.
Как иллюстрации к известной и неизвестной феерии.
Как звёзд сияние,
Которых уж нет в небесной вышине.

От отбоя до зарядки

23.00. Заливисто свистит боцманская дудка.

- Отбой!

Смирно лежим под одеялами. Ждём. Свет не погашен: старшина второй статьи Тюменев, по кличке «Тюлень», обходит ряды попарно сдвинутых в тесном кубрике двухъярусных коек, проверяет правильность заправки сложенного на ночь обмундирования. Чувствую, подходит. Остановился... Проходит мимо. И рядом громко:

- Воспитанник Краснокутский, встать! За плохую заправку обмундирования три раза одеться и раздеться! - и, не задерживаясь, - дальше, продолжая высматривать, не сдвинута ли у кого на сторону бляха свёрнутого ремня поверх сложенного на ночь обмундирования, не высунулись ли из-под койки чьи ботинки из общего ряда...

Ночь пролетает быстро, как одно мгновение. Один «мудрец» из первого взвода, там этих мудрецов хватало, чтобы прочувствовать долготу блаженства объятий Морфея, стал просить дежурных будить его среди ночи по несколько раз и говорить, сколько времени ещё осталось до подъёма.

А в младших ротах, где по ночам «будущие адмиралы» иногда пускались в «плавание», умники-старшины и тут применили свои методы воспитания - укладывали таких ребят на одну двухъярусную койку, меняя их «по справедливости» местами после каждого такого случая.

8.00. Снова заливается дудка.

- Подъём! - кричит дневальный, и тут же, - Приготовиться к построению на зарядку! Задираю ноги и с силой бью в середину верхней кроватной сетки. Зазевавшийся сосед подлетает и шлёпается обратно. Лихорадочно одеваемся: надо успеть ещё и в гальюн.

После выполнения на набережной перед зданием училища нехитрых упражнений утренней зарядки - пробежка. От училища к домику Петра Первого, а в хорошую погоду и дальше - за дом политкаторжан. А бежать, ой, как не хочется. И вот из строя выскакивает и бежит в сторону сначала один воспитанник, за ним другой, третий, ещё и ещё... Прикрывая лица воротниками, чтобы не быть узнанными старшиной, беглецы несутся к ближайшему дому, где, пригибаясь, как при игре в чехарду, и обхватывая друг друга руками, устанавливаются головами во внутрь, а наружу одинаковыми обтянутыми робой задами - ждут, когда рота пробежит.

Старшине бежать за нарушителями дисциплины бесполезно, проверено: оставшийся без командира строй тут же распадается и поворачивает обратно.

Пока рота продолжает пробежку сачки нежатся в лучах утреннего солнца, спокойно покуривают. Но вот слышится топот возвращающейся роты, звонкий голос старшины, подсчитывающего ногу. Беглецы, также пряча лица, зигзагами возвращаются и ныряют в спасительный строй. Старшина бессилен что-либо предпринять. Его попытки: «Тюкин, я вас всё равно узнал. Будете наказаны!», - заканчивались ничем, так как тут же из строя раздавался голос: «Товарищ старшина, это не я, я - в строю».

Перед уходом из кубрика на завтрак и занятия снова обход старшины - принимается заправка коек. Тут он опять Бог и царь над нами. На какие только ухищрения не пускались мы, добиваясь идеальной заправки! Загибы серых байковых одеял вдоль матрацев для образования требуемой складки фиксировались прохождением по ним молодыми зубами. Красные буквы «Н» (ноги) на одеялах выравнивались по всему ряду коек до сантиметра. Стоим, каждый у своего места, ждём прохода старшины. Рр-аз! и сорвано одеяло с одной койки! Рр-аз! - с другой. Значит, что-то не так. Может быть, одеяло плохо натянуто, провисло посередине. А, может, подушка под ним оказалась чуть сдвинута против общего ряда. Или просто старшина интуитивно угадал в хозяине койки недавнего беглеца из строя... Тем, кто спит на верхнем ярусе, меньше достаётся от невысокого роста старшины.

И вот весело поёт дудка: «Бери ложку, бери хлеб, собирайся на обед!»

- Выходи строиться на завтрак!

И кубрик пустеет.

О войне

В первый год нашей учёбы она ещё шла. Правда, уже далеко от Ленинграда. Но, всё равно, ощущалась во всём, в большом и малом.

Новость: вешают немцев! Выскочили из училища - через мост, на Выборгскую и по Кондратьевскому к кинотеатру «Гигант». На площади - пять грузовиков с откинутыми бортами под виселицами. Из плотной колышущейся толпы плохо видно, что там происходит. Читается приговор. Один из пяти - все высшие офицеры - падает на колени, молит о пощаде. Остальные отодвинулись, отвернулись. А седой генерал, уже с машины, стал выкрикивать что-то. Кузов под ним двинулся. Немец качнулся, перекрутился и вытянулся, раскачиваясь на верёвке.

К тому же. На набережной, напротив училищных ворот был наш дровяной склад - ряды высоких поленниц из метровых непиленных дров. Тогда, при преимущественно ещё печном отоплении, они доставлялись в город баржами по Неве и штабелировались на свободных участках набережных. По ночам дрова охранялись матросами училищной команды. Случилось, что часовой закемарил и не заметил сразу, как воры загрузили нашими дровами машину и стали отъезжать. На окрик не остановились. Часовой сделал предупредительный выстрел поверху. Но,  спросонья ли или просто рука дрогнула, но пуля прошла не выше машины, а наповал убила стоящего в кузове человека. Им оказался пленный немец, которого взяли для погрузки ворованных дров. Знать судьба ему была уготована такая - не на войне, так после неё, - но смерть свою найти от нашей пули!

Вдруг среди ночи - крики, шум, гам неимоверный: ПОБЕДА! Повскакали все, мечемся по кубрику в ночных рубашках, бушуем, скачем по койкам верхнего яруса - сплошное ликование от пола до потолка! И старшина, и дежурный офицер-воспитатель - только что не швыряются с нами подушками! КОНЧИЛАСЬ ВОЙНА! Если бывает помешательство, счастливое всеобщее помешательство - оно продолжалось весь следующий день: беготня, рёв репродукторов, листовки с неба, музыка, оглушительные залпы орудий и падающие с шипением в Неву ракеты!

Яркий солнечный день. Все ленинградцы на улицах. Убежали и мы без увольнительных, знаем, что ничего не будет за это. Победным маршем с боевыми знамёнами, при всех наградах и оружии войска Ленинградского фронта проходят по улицам города. Музыка, песни, пляски, объятия, слёзы, поцелуи, папиросы, вино... Как примагниченные, идём и идём за солдатами под бравурную музыку маршей, не замечая ни пути, ни времени.

Из курьёзного. Весь день старшина второй статьи Тюменев сиял, ни к кому не придирался, никого не наказывал: на груди его сияла новенькая, только полученная, медаль «За победу над Германией»! А утром, проснувшись, он не обнаружил её на своей суконке. Но довольно быстро по глазам своих подопечных определил её местонахождение - она была приколота к портрету А.А. Жданова. Эффект был потрясающий! А поднявшийся хохот столь искренен и продолжителен, что «Тюленю» ничего не осталось, как, пересилив себя, присоединится к нам. А потом с кислой физиономией попросить воспитанника, сидящего на верхнем ярусе ближайшей к портрету койки, отцепить и вернуть ему его медаль. Опасаясь возможных политически-неправильных, толкований, эта глупая наша выходка так и осталась «не замеченной» начальством.

Наш летний лагерь у озера Суоло-ярви, нынешнего Нахимовского. Лесные дороги в табличках: «Мины», «Мин нет». На заброшенных финских дачах надписи «Занято» и номера войсковых частей, первыми захватившими их. Лазаем по чердакам, ищем красочные журналы, конверты с марками. А у малышей опять несчастье - взрывателем оторвало палец...

Осень сорок пятого. В составе сводного морского полка едем в Москву на первый послевоенный ноябрьский парад. Голубые форды с морскими флажками на радиаторах. Ежедневные тренировки перед Химкинским речным вокзалом. Между ними - сон до одурения и бесконечная драйка блях и пуговиц. Генеральная репетиция на ипподроме. Позади нашего строя, совсем рядом, два офицера одним махом всаживают в седло С.М. Буденного, принимающего репетицию парада.

И апогей всего - вдохновенный марш по Красной площади мимо Мавзолея с одинокой фигурой генералиссимуса...

Наши преподаватели

Как это у Аллы Пугачёвой: «Даром преподаватели время со мною тратили...» О наших этого не скажешь. Помните старика Кашинцева? Рука дрожит, мел крошится, а цифры ровными рядами выстраиваются на длинной классной доске. А капитана-«чернильницу» Аквилонова, преподавателя русского языка? На первом его диктанте «П.С. Нахимов» каждый из нас сделал столько ошибок, сколько ни до, ни после не делал. А географ! Его колоритная фигура и зычный голос. Или милый физик, принёсший из своих довоенных запасов «батавские слёзки», чтобы наглядно познакомить нас с эффектом поверхностного напряжения? А смешная полиглотка comorade teacher с длинными шатающимися передними зубами! «Язык поднимите к нёбу... Смотрите», - закидывает она голову и тычет пальцем в свой раскрытый рот, - «Вот так! Теперь прижимаем кончик языка к верхним передним зубам и произносим отрывисто...» И вместе с определённым артиклем «the» на ошарашенного воспитанника вылетает веером тычин"з слюна! - «Показываю ещё раз. Смотрите», - тянет она к себе упирающуюся жертву... И только Сашка Шей, живший до войны с отцом, военно-морским атташе в Италии, мог отвлечь её, заговорив с ней по-итальянски.

Капитан Городинский с интендантскими погонами, композитор и музыкант. «Для начала проверим ваш слух», - говорит он мне, - «Я играю, вы говорите, что я играю». На моё возражение, что я могу не знать того музыкального произведения, которое он собирается исполнить, говорит: «Знаете, знаете...», - и, взмахнув руками и кудрявой головой, с силой ударяет по клавишам. Рояль гудит от напряжения, руки капитана в сумасшедшей пляске то разбегаются, то сходятся и даже перекрещиваются на клавиатуре. Искоса, бросает на меня хитроватые взгляды: «Ну же»! А я оглушён, я подавлен лавиной звуков. И вдруг, словно услышал подсказку, - «Чижик-пыжик», - говорю неуверенно. Как фокусник, довольный удавшимся фокусом, Городинский берёт последние аккорды: «Правильно! Молодец! Будем заниматься». Но это всё-таки была пустая затея.

Приказано всем идти на хор. Старичок-хормейстер, выпростав ухо из-под густой шевелюры длинных полуседых волос, с мученическим выражением лица, словно у него болят зубы, медленно продвигается вдоль поющих, вслушиваясь в голоса. Дотрагивается время от времени своей палочкой то до одного, то до другого воспитанника, говоря при этом: «Помолчите, пожалуйста... Можете продолжать». Приближается ко мне. Проходит мимо. Но тут же возвращается. Делает стойку и, приблизив ко мне своё страдальческое лицо, просит меня замолчать. И тут же лицо его разглаживается в блаженной улыбке. Но радость моя в связи с освобождением от хора была недолгой: по возвращении в роту я был поставлен на натирку паркета.

Урок Танцев. Какой он пожилой этот Хавский! (А был он тогда намного моложе нас, теперешних) Но какая осанка, как легка и свободна его походка, безупречно - точны и непринуждённы движения! С какой лёгкостью вальсирует он со своей Аллой! «Встали в третью позицию. В третью позицию. Быстренько... Округлили руки! Подбородочки выше! Спинки прямые...» Скользящей походкой идёт по кругу, оглядывая и подправляя нас, кавалеров-дам одновременно, грациозно застывших в своих застиранных серо-голубых робах. Это на уроках, под рояль. На вечерах практики танцев, в актовом зале всё по-другому! Играет духовой оркестр. Полонез. По паркету с наструженным воском верх грациозности и изящества выступает первая пара - Владимир и Алла Хавские. За нею длинной лентой скользят стриженные наголо воспитанники в чёрных с золотом мундирчиках с восхитительными, в своей трепетной юности, девочками. «Ррас-ходимся...», - грассирует Хавский, приближаясь к входным дверям зала, и колонна танцующих раздваивается. Так, полонезом или вальсом, начинались наши, устраиваемые раз в месяц, вечера практики танцев, на которые Хавский приводил учениц женских школ, где также преподавал бальные танцы.

ВМП

Военно-морская подготовка была особым, удивительным для нас предметом, стоящем на первом месте по отношению ко всем остальным. Нас никто не заставлял зубрить бесчисленные морские термины, разбираться в рангоуте, такелаже, парусах и прочих премудростях парусного дела. У нас была постоянно-действующая игра в три, по очереди задаваемых друг другу, вопроса. Считалось делом чести правильно ответить на все три. А задавались - самые трудные, самые каверзные. Помню, попался я на «канарей-блоке». Вряд ли кто из теперешних нахимовцев знает, что это такое. Так называется металлически шарик опорного крюка шлюпочного багра. А «брюканцы»? Не скажу...

Вечерняя самоподготовка. Завтра ВМП. Долбаем терминологию: листаем конспекты с зарисовками, «ползаем» по паутине стоячего и бегучего такелажа, «перебираем» прямые, косые и прочие паруса, «проходимся» по всему рангоуту от бушприта до кормового флагштока и вверх по всем мачтам до клотиков... «Фор-бим-бом-брам рея!», - каково звучит, а? Ксилофон! Вдруг в классе повисает вопрос: «Ребята, что такое топр?» Топр... Что бы это могло быть? Смотрим друг на друга. «Топр, топр...» Сосед спросившего не выдерживает, заглядывает к нему в тетрадь: «Покажи, где топр?» Обалдело смотрит на товарища и хлопает его по голове учебником: «Топор, дурак!» Общий хохот.

Каждый урок ВМП начинается пятиминуткой по флагам или «морзянке». На столах перед каждым лежит по четвертушке бумаги и карандашу. За преподавательским столом - высокий худощавый капитан-лейтенант Шинкаренко. Вот он навис в изготовке над уложенной на столе толстой стопке больших морских флагов (расцвечивания, как их ещё иногда называют), поднимает на нас смуглое, обрамлённое черной бородкой лицо, выжидает несколько секунд и, убедившись в готовности класса, командует: «Начали!» И, подхватив верхний флаг за дальние от себя углы, плавным, волнообразным движением обеих рук - от себя, вверх, в сторону - взмахивает им, показывая его нам на какое-то мгновение, и - флаг падает под стол на табуретку. Секунда - две - второй взмах, второй флаг проплывает перед нашими взорами и скрывается под столом. За ним третий, четвёртый... Как автомат работают руки каплея, а глаза безотрывно, зорко наблюдают за нами. В листки смотреть некогда, успеваем только почти вслепую столбиком записывать названия мелькающих флагов: «Земля», «Хер», «Еры», «Живете», «Рцы», «Ноль»... Вдруг резкий голос нарушает тишину: «Казаков, отложить листок!» Это означает, что Блекс попался на подглядывании у соседа. Последний флаг не успевает скрыться под столом, как поступает команда: «Перевернуть листки. Сдвинуть на край стола. Дежурный собрать листки!», - и следит, чтобы никто не сумел подсмотреть, вставит пропущенный флаг, исправить ошибку. Замеченному в этом тут же выставлялась двойка.

Так же строго и в таком же напряженном темпе проводились пятиминутки по «морзянке». Иметь тройку по ВМП или пользоваться шпаргалкой на экзамене по этому предмету, считалось позором.

Самоподготовка

Вечер. За преподавательским столом - старшина, наш «радетель» Серёжа Тюменев. Следит за дисциплиной и порядком в подопечном взводе. Скучает. В классе «поверхностная» тишина с подспудной жизнью - перешептываниями, смешками, перекидыванием записочек, невидимой «подпольной» работой рук. Неожиданно встаёт Корнеев.

- Товарищ старшина, разрешите за котангенсом сходить?, - и уточняет, - в одиннадцатый класс...

Замерли, ждём, что будет.

- Только не надолго, - не сразу (подумав: нет ли тут какого подвоха и не найдя его) сурово отвечает старшина.

Гусь с гордо поднятой головой проходит по классу к дверям. Слышны сдавленные смешки. Взят очередной реванш в нескончаемой войне с «Тюленем». А он, так и не поняв, в чём дело, но почувствовав, что его опять провели, начинает цепляться.

- Кузнецов, что вы в потолок уставились? И встаньте, когда к вам обращается старший! Кузя нехотя, в раскорячку поднимается. Стоит, понимающе улыбается.

- Что, уже всё сделали?, - не унимается старшина.

- Всё, - отвечает отличник Кузя, Снимает очки, щурится на старшину. Последний воспринимает это, как надменное к себе отношение.

- Значит, нечем заняться, да? Все с интересом следят за развитием событий.

- Это он уравнение Гаусса решает, - вставляет кто-то. (Кузя - первый математик класса)

- Молчать! - встаёт старшина из-за давно надоевшего ему стола, - Воспитанник Кузнецов, освобождаю вас от самоподготовки, раз вы у нас такой умный и всё уже сделали. Идите в роту, скажите дежурному, что я приказал вам выровнять все шинели и шапки на вешалке. Идите!, - и, прекрасно понимая ложность своего дальнейшего пребывания в классе, выходит. Класс провожает его лёгким гудением.

Мы предоставлены самим себе. Можем заниматься кто, чем хочет: читать что-нибудь постороннее (запомнился «Лука Мудищев» Баркова); слушать передачи по репродуктору (футбольные репортажи Синявского); готовить шпаргалки и отрабатывать механизм их передачи на экзаменах; писать письма; играть в шахматы, карты; драить бляхи до бесконечности; соревноваться в подбрасывании вверх - кто выше? - и ловле ртом кусочков хлеба; пробовать пить воду из блюдца, стоя у классной доски на руках... Господи, да мало ли, чем могут заниматься четырнадцати-пятнадцатилетние мальчишки, оставшиеся без присмотра! Даже писать стихи, как автор этих строк, на своих же товарищей по классу.

Частенько краска заливает.
Чуть-чуть надменное лицо.
В учёбе сильно успевает.
Незаурядный он танцор!
(Москаленко)
Сверкнула сталь зубов Вадима -
Пошла по классу трепотня!
Но с ним, ребята, проводили
Мы время весело всегда.
(Проскурин)
А рядом с ним, припомнить можно,
Сидит, кто как-то слёзы лил
Из-за горелого пирожного!
Ворчать и спорить он любил.
(Боровиков)
Перрера рвёт аккордеон,
Аккорды «Джоржа» выжимая,
А на уроке, носом он
Уткнувшись в парту, засыпает.
(Загурский)
Сидит у шкафа за столом
Учёный русский Якобсон.
Науки мощно он долбает
И часто в «Мраморном» бывает.
(Кузьмин)
Красотка-Блекс - любитель врать
И дорого за то не брать!
Бывало, ляпнет он такое,
Что сам дивится. Вот какой он!
(Казаков)
Носит «корочки» наш Лео
Огромадного размера!
Воздуха всё время просит,
Танцы, дым - не переносит!
(Леоненко)
Нурис без танцев жить не может,
Они ему - второй «рубон»!
Администрацию тревожит,
Всегда идя на прорывон!
(Кормилицын)

А бесконечные споры? И не просто так, а обязательно на что-нибудь! На колганы, на компоты и даже на отработку проигравшим еще не полученного спорщиками наряда на какую-нибудь работу. Самым же ходовым товаром при всех обменах и спорах был шоколад. Раз в месяц мы получали его в замен положенного нам по пайку табачного довольствия. Шоколад был не простой, американский, предназначенный для военных лётчиков - толстые, очень крепкие и совсем несладкие плитки в вощённых картонных коробочках. По сегодняшним понятиям он шёл у нас за твёрдую валюту.

Незаметно самоподготовка переходила в свободное время, которым мы располагали до вечернего чая.

В столовой

Колонной по два, не спеша, с разговорчиками поднимаемся по лестнице в столовую на пятый этаж. Войдя в её дверь, первая пара сворачивает направо и строй, раздваиваясь, проходит по обеим сторонам вдоль длиннющего, на всю роту стола, разбираясь по ходу по бачкам. Зашли, остановились и по команде «Рота, напра-нале-во! Сесть! Можно есть!», переступаем длинные скамейки, садимся и без промедления приступаем к еде. Замешкаешься, роту поднимут, недоеденное останется на тарелке. А вдоль стола, из конца в конец прохаживается офицер-воспитатель: будущие офицеры должны уметь правильно пользоваться приборами и вести себя за столом.

- Внимание! Сегодня мы поздравляем с днём рождения воспитанника Лобанова!

И к Лабе из дверей камбуза плывёт на подносе большой торт. Повезло бачку!

Уже перед самым выпуском из училища, в День Победы чуть было не произошло ЧП. В одном из бачков в графине вместо воды оказалась водка. Замена была сделана заранее, до прихода в столовую. И надо же такому случиться: как только рота села и приступила к еде, командиру роты, - а в этот праздничный день именно он следил за порядком в столовой, - вдруг захотелось пить. И ни раньше, ни позже, как, поравнявшись именно с этим бачком! Рты перестали жевать, ложки повисли в воздухе, глаза округлились. Как в замедленных кинокадрах: снимается пробка с графина, графин приподнимается, из него в стакан льётся «вода»... Полстакана. Звякает, ставящаяся на место пробка, стакан в руке капдрая уплывает вверх через наши головы. Глоток. Чуть дёргается и замирает рука капдрая... Мгновение кажется вечностью! Но локоть не опустился. «Вода» допита. Стакан аккуратно через наши головы поставлен на место. И вдоль стола раскатистое:

- Дежур-рный! Ко мне!

Подбегает дежурный по столовой, не без ведома которого была произведена подменная операция. Глаза тоже восемь на двенадцать!

- Замените воду в графине. Она не свежая, - и проходит дальше вдоль стола.

Буря чувств, не поддающихся описанию охватывает нас. С восхищением и восторгом смотрим вслед удаляющемуся командиру роты: ЧП не будет! И наказаний в День Победы тоже не будет!

- Рота встать! К выходу из столовой напра-нале-во! В расположение роты шагом марш!

И рота обратным ходом, гусеницей медленно выползает из-за стола, втягивается через дверь в лестничную клетку и, обогнув три марша, вступает шкентелем третьего взвода в расположение роты, тогда как лбы первого взвода ещё только покидают столовую.

И так четыре раза на день на протяжении четырёх лет - в завтрак, в обед, в ужин и в вечерний чай. За которые я так до конца после блокадной голодухи и не отъелся.

Увольнение

- Увольняющимся до построения пять минут! Броуновское движение в кубриках и коридорах ускоряется, лихорадочно наводятся последние штрихи приготовления к увольнению.

- Увольняющиеся в город, в одну шеренгу становись!

Старшина роты Федоренко придирчиво осматривает внешний вид каждого воспитанника.

- Бычевский, опять брюки на клинья натягивали?

- Сычёв, покажите иголку с нитками. - Сыч снимает бескозырку, показывает.

- А белая где? Идите, намотайте.

- Горбачёв, опять бескозырка блином! Замените.

- Козловский, снимите правый ботинок, покажите носок...

Приближается ко мне. Надуваю живот. Проходит... И вдруг, - раз!, не оборачиваясь, движением руки назад, хватает меня за бляху ослабшего после выдоха ремня, и перекручивает её!

- Соколов, сколько можно говорить, подтяните ремень!

О каждом из нас всё знает старшина роты. Потому, что любит нас. Мы знаем это. И платим ему тем же. (У старшины первой статьи Сергея Федоренко, в отличие от взводных старшин, не было прозвища).

- Стражмейстер, два шага вперёд марш! - Олег стоит, не двигается, потому, что сделать это, значит, выпустить оттянутые назад и зажатые между ног клеша, - Лишаю вас увольнения! Идите, переоденьтесь. - И в догонку: А брюки принесите сюда. Я жду.

- А вы, Серов, почему в строю? У вас же двойка.

- Так это по танцам.., - пытается разжалобить старшину отличник Серыга, но никудышный танцор, - Это не программный предмет.

Старшина, продолжая осмотр, философствует.

- Танцы такой же предмет, как и все. И, может оказаться потом, не для всех, конечно, для некоторых, более, чем программным...

Федоренко любил пофилософствовать перед строем, подтрунить по случаю над кем-нибудь.

- Не улыбайтесь, Чубич! Кстати, если ещё раз будите замечены в городе с концами, накажу!

Возвращается Стражмейстер с брюками в руках. Федоренко растягивает их, показывает строю.

- Видите, вшиты клинья. Прошлый раз я их разрезал. Так он их сшил «обратно», - И каламбурит. - Да вы мастер, оказывается, Стражмейстер! Принесите ножницы. Они в канцелярии на столе. - И через минуту разрезает клинья, но уже не по прямой, а зигзагами, по затухающей синусоиде. - Посмотрим, что теперь вы будите делать? - Глаза смеются. (Не сразу, потом, я припомнил: это он, Сергей Федоренко, тогда, перед списками принятых в училище, спросил меня, почему я не радуюсь, что меня приняли).

Несколько поредевшая, за счёт выведенных из строя, шеренга смыкается. Раздаются увольнительные записки. Радостно отбивая шаг, строй покидает коридор. А лишенные увольнения долго ходят за старшиной, предлагая свои услуги по наведению порядка в ротных помещениях, пока тот, наконец, не сжалится и не заменит им неувольнения нарядами на работы, каждому по серьёзности полученного им замечания - выдраить все унитазы в гальюне, натереть паркетный пол в канцелярии, надраить всю медь в роте (питьевой бачок, пожарный гидрант, дверные ручки и прочее), выполнив и сдав которые, провинившиеся с задержкой на час или два, получают от старшины индульгенцию и с лёгким сердцем, без всякого «зуба» на него, радостно скатываются вниз по лестнице к выходу в желанную свободу! В роте остаются двоечники и нарушители дисциплины, наказанные командиром роты или офицерами-воспитателями. Их удел - занятия, кино и жратва «от пуза» за счёт уволившихся до корректировки накрытия стола по ротной рапортичке.

Гремела медь оркестра

И теперь при звуках марша, исполняемого духовым оркестром, сладостно щемит и замирает в груди. А если на улице, то ноги сами собой переходят на заданный темп, шаг становится твёрже, спина выпрямляется, подбородок задирается и ... только болтающаяся на плече сумка или пластиковый пакет в руке с хлебом-булкой, да возникающая тут же отдышка или учащенное сердцебиение не дают полностью расправиться за спиной крыльям! И музыка удаляется, и за нею рвётся душа твоя...

- К торжественному маршу! По батальонно! На одного линейного дистанцию! Первый батальон прямо! Остальные напра-во! На Пле-чо! Равнение направо! Шагом марш!

И подхватило, понесло... Будто и не было долгих изнурительных тренировок. Всё бренное, суетное отлетает. Остаётся лишь музыка и вдохновенное, неудержимое движение вперёд! Уже видны трибуны. Вот и мавзолей. Раздаётся никакими уставами не предусмотренная команда-подсказ: «Раз, два, три!» И сотни голов одновременно вскидываются вверх и вправо в равнении на трибуну, на одно лицо... Руки прижаты к бокам, мизинцы отведённых в стороны кистей, сцеплены, чтобы чувствовать в равнении друг друга. Только правофланговые шеренг, не поворачивая голов, держат интервал и направление движения. Чёрный чёткий прямоугольник строя с белопенным верхом бескозырок и горизонтальным отчерком белых перчаток плывёт по Красной площади с развевающимся впереди бело-синим морским флагом.

- Раз! Два! Три! - головы и чувства возвращены на место, под ногами твердь брусчатки, позади нарастающий гул вступающей на площадь техники. Скорее, скорее бегом вниз к Москва реке, чтобы пропустить уже наступающую нам на пятки первую моторизованную часть!

Это парады. В Москве, в Ленинграде. Майские, ноябрьские и в Дни Победы. Любили мы и торжественные, под оркестр, прогулки всем училищем по улицам родного города.

Училище, все пять рот его первого военного набора с третьего по седьмой классы построены на набережной перед зданием училища. Ожидаем и встречаем под оркестр, по команде «Смирно» сначала вынос Военно-Морского флага, потом выход начальника училища капитана 1 ранга Н.Г. Изачика (который жил тогда при училище на первом этаже с отдельным выходом на набережную.)

- Смирно! Равнение на середину! Товарищ капитан 1 ранга, вверенное вам училище для торжественной прогулки по городу построено! Капитан-лейтенант Корпетченко.

Высокий с обтянутым мундиром животиком и болтающимся под ним сбоку золоченым кортиком начальник училища подходит к нам, первой на протяжении всех четырёх лет учёбы, роте.

- Здравствуйте, воспитанники первой роты!

И мы уже почти мужскими голосами:

- Здравия желаем, товарищ капитан первого ранга!

Изачик переходит ко второй роте. То же приветствие, тот же ответ. Но звучание голосов уже иное, несколько выше. У третьей роты - ещё выше. На тротуаре, как всегда, скапливаются зеваки. И по мере продвижения начальника училища вдоль строя, от старших воспитанников к младшим, - а это пять рот, - всё шире расползаются улыбки на их лицах, потому что звучание каждого последующего «здравия желаем» как в октаве, поднималось всё выше, пока не завершалось ну разве, что не цыплячьим писком самых маленьких нахимчат, на животиках которых бляхи поясных ремней глядятся кусками меди, а стандартные матросские воротники прикрывают плечи и чуть ли не половину спины!

Но вот ритуальная часть закончена и училище начинает своё движение по набережной в сторону Кировского моста: впереди знаменоносец с ассистентами, начальник училища и за ним - повзводно построенные роты со своими командирами. Оркестр, поделённый надвое, играет беспрерывно: заканчивает одна его часть, идущая в середине колонны, тут же подхватывает музыку другая, идущая в конце её. С тротуаров прохожие улыбаются нам, мальчишки, отбиваются от родителей, пытаются вышагивать под музыку вместе с нами. Впереди памятник «Стерегущему». Оркестр смолкает, лишь барабан продолжает отбивать такт. По команде «Смирно» в равнении на памятник, проходим, отдавая честь погибшим в Русско-Японскую войну морякам.

Одна из вечерних прогулок

Заканчивался один из многих, ничем не выделяющийся день. После вечернего чая мы идём по булыжной мостовой тихой Пеньковой улице в недавно переданный училищу спальный корпус у пожарки на Мичуринской.

- Запевай! - командует дежурный старшина. Им в этот раз был всеобщий «любимец» старшина Тюменев.

Мы любим петь в строю. Особенно по вечерам, когда во влажном воздухе зычно звучат наши голоса. Но сегодня петь что-то не хочется, нет настроения. Но старшина этого понять не может. Он упорен и туп. Не зря к его прозвищу «Тюлень» прочно утвердилась приставка «жопа».

- Запевай! - снова командует «Тюлень».

Чтобы не оказаться виновным и не получить взыскания, запевала уныло выводит; «Взвейтесь, соколы, орлами...» Но «соколы» припева не подхватывают.

- Запевай! - в третий раз делает попытку старшина. И снова «молчание было ему ответом». С точки зрения «Тюленя» - это ничто иное, как коллективное неповиновение.

Перед воротами спального корпуса он неожиданно командует:

- Круго-ом марш!

Идём снова к учебному корпусу. Ясно: решил погонять.

- Запевай! - с идиотским оптимизмом звучит снова его голос. Молчим. Знаем, это не надолго: скоро отбой. А сон на флоте - неприкосновенен! Но после того, как он отвернул нас от спального корпуса в третий раз, мы возроптали. Форма возмущения была проста до гениальности. Договорились, как только «Жопа» кончит очередной подсчёт ноги, всем дружно под левую ногу скандировать «Тю-кин, Жё-ра!» (Тюкин Жёра - наш же товарищ, идущий в строю). Прокричали раз, другой - никакого эффекта! «Тюлень» непробиваем. Ему бы оставить подсчёт ноги, но он продолжает его.

- Раз... Раз... Раз, два, три, Левой, левой, левой!

Тогда сквозь «Тюкина Жёру» стало всё явственнее проступать то, что и имелось в виду за ним. И вот уже на всю Пеньковую в ночи гремит: «Тю-лень, жо-па!»

Но не этим суждено было закончится той злополучной вечерней прогулки. Старшина, закусив, что называется, удила, продолжал гонять нас, хотя время отхода ко сну уже вышло. Тогда от лбов первого взвода пошёл наказ: если Жопа повернёт ещё раз обратно, то по его команде «кругом марш» все сразу рассыпаемся и с воплями «У-у-у...» бросаемся в его сторону. На этот раз эффект превзошёл ожидания. Вообразив, что его сейчас будут бить, «Тюлень» подскочил и стремглав помчался прочь. Поулюлюкав и посвистав ему вслед, мы в шабашном веселье пошли спать, прекрасно понимая, что нам это так не пройдёт. И точно. Утром, ещё до подъёма, в коридоре из конца в конец метался командир роты. В построении перед выходом на зарядку было объявлено: всей роте - месяц без увольнения в город. А Тюменева у нас скоро не стало. Кто-то сострил: «Пошел за котангенсом...». Мне, по-своему, было немного жалко этого бесхитростного, чересчур усердного в своей прямолинейности, деревенского парня. Потом, уже будучи офицером, кто-то из ребят встретил его на улице, уже подучившегося почему-то по финансовой части. Зашли в рюмочную, где «Тюлень» не то, чтобы каялся или винился за прошлое, нет, но дал понять, что о многом, что было тогда, теперь сожалеет.

На часах...

Вся наша жизнь в училище подчинена внутреннему распорядку, расписанному строго по часам. На кораблях, знаем, ориентироваться во времени можно по склянкам, которые бьются через каждые полчаса. Отбиваются они рындой двумя видами ударов: одним спаренным в два звучания («бом-бом») - полной склянкой и - полусклянкой, в одно касание рынды («бом»). Кажется, чего проще! Но выполнению этих «бом-бом» и «бом» нам надо было ещё научиться.

Труднее всего давалось - это после ударов в рынду резким рывком руки вниз остановить рындобулинь, чтобы, не дай бог, не «замусорить» склянку нечаянным лишним касанием рынды. И второе, что не ко всем сразу приходило - почувствовать и выдерживать ритм боя склянок. Не будет кощунством с моей стороны сравнить умение бить склянки с нехитрым, но всё-таки искусством звонаря со звонницы какой-нибудь деревенской церкви. Те, кому приходилось в вечернее или ночное время слышать с внешнего рейда разноголосый перезвон склянок с ближних, дальних и находящихся у причалов базы кораблей, думаю, согласятся со мной.

Рынды были и в рынды били мы в нашем летнем лагере над водами Суоло-ярви, на наших шхунах «Бакштаг» и «Учёба» в невских водах и Финского залива, и какое-то время - в стенах училища  (она висела, пока не был снята, на нижней площадке главной лестницы). Рында, или судовой колокол, как её ещё называют, всегда являлась и является одним из главных символов корабля - носит его имя и всегда (будучи начищенной до блеска) сияет славой его! И мы с великой любовью и нежностью драили «свои» рынды зубным порошком и пастой гой, при этом, обращаясь с ней очень даже ласково, чтобы она, случаем, не звякнула жалобно из-за неосторожного с ней обхождения.

На часах... Стоим мы и на часах, но не "часовыми любви", как потом, через много лет, будет петь Б. Окуджава о наших (тогдашних) сверстниках на гражданке, а настоящими часовыми, с карабинами и штыками в ножнах на поясных ремнях. Стоим часовыми на посту номер один у Знамени училище, на сторожевых постах у вещсклада и у дров на набережной; несём вахты на КПП главного входа в училище, рассыльного дежурного офицера, на шлюпочном причале; дежурим по роте, по столовой, в классах... И с выполнением этих сугубо уставных для нас, тогда ещё не принявших военной присяги, обязанностей были связаны смешные, не очень смешные и просто анекдотические случаи.

Пост у Знамени - это своего рода визитная карточка училища или, как в старину, «красный угол» избы. Соответствующее и оформление, и внимание к нему - скульптура адмирала Нахимова в полный рост в обрамлении куртуш с датами и названиями великих морских побед русского флота и маринисткими росписями; и, конечно, идеальная чистота, поддерживаемая ежедневными влажными уборками  пола и протиркой керосином ближайших полуколонн. Менялись часовые через каждый час. Но и этого часа, оказывается, в принципе, было достаточно, чтобы, нанюхавшись керосиновых испарений, можно было запросто хлопнуться в обморок. И хлопались. После нескольких таких случаев керосиновый освежитель колонн был  отменён.

А вот из разряда "небывалое бывает". Ночь, Игорь Корнеев идёт из спального корпуса в основной сменить часового у знамени Игоря Леоненко - «...непременно, часовым полагается смена». (Опять Б. Окуджава). Долго звонит у закрытой двери главного входа. Наконец, её открывает чем-то страшно взволнованный дежурный офицер и тут же убегает куда-то. Оказывается, когда на звонок он пошел  к двери, чтобы открыть её, то не увидел в конце коридора у Знамени часового. Не веря глазам своим подошёл ближе и... понять ничего не может: Знамя под чехлом есть, карабин, прислоненный к тумбе, есть, ботинки(!) часового есть, а самого часового нет!!!  (Как рассказал потом Лео, его перед этим так «припёрло» по нужде, что он не выдержал и, сняв свои тяжёлые ботинки, чтобы их грохотом в пустом коридоре не привлечь внимание дежурного офицера, помчался налегке в гальюн). Дежурный офицер, ошалело пометавшись в поисках часового под непрекращающийся трезвон от входной двери, побежал отворять её. В этот самый момент Лео прибежал обратно и, сунув ноги в ботинки, как ни в чём не бывало, занял своё место у Знамени. Ну а дальше всё было так, как и положено - в присутствии дежурного офицера произошла полагающаяся часовым смена.

Для нас так и осталось загадкой, как отнёсся дежурный  офицер  ко всему этому. Подумал ли он, что у него, выражаясь современным языком, "крыша" поехала. Или, при отсутствии возможности получить соответствующие свидетельства от других очевидцев, отнёс виденное к галлюцинации, а, может быть, что, естественнее, к прерванному звонком в дверь сновидению. В общем, это «полумифическое» ЧП, никаких последствий не имело. В дополнение к оставленным ботинкам: спартанец Игорь Леоненко в тренировочных целях носил «корочки» на два размера больше с вложенными в них утяжеляющими стельками, сделанными им же из свинцовых кабельных оплёток. Попробуй, сбегай в таких «водолазных» чоботах бесшумно и быстро в гальюн и обратно!

Совсем другое дело дежурство на КПП главного входа - это, как «... я дежурный по апрелю» (Б. Окуджава) - и проще, и веселее! В дни увольнений - проверять увольнительные записки у ребят, по будням - пропуска у гражданских лиц, в том числе, и у своих же преподавателей. Последнее было пустой формальностью, так как  всех их мы знали в лицо, и вместо требования предъявить пропуск - здоровались с ними. Не знаю, уж чем мог «насолить» отличнику Игорю Богаченко преподаватель истории, прозванный Тимурленгом, но в классе на спор Игорь сказал, что он его в своё дежурство без пропуска в училище не пропустит. И не пропустил! Дежурный офицер подтвердил правильность действий воспитанника, но в виде исключения, чтобы не сорвать занятия, разрешил пропустить преподавателя без пропуска. Ну а тот, посчитав себя оскорблённым, нажаловался в учебном отделе и на Игоря «покатили бочку». В итоге его чуть не исключили из комсомола.

Но самым приятным во всех отношениях постом был дневной пост по  охране дров. На него даже напрашивались. Помимо того, что в этот день ты, как караульный, освобождался от всех занятий, ты, находясь вне стен училища, можешь: сбегать в  ближайший  магазин; встретиться с девочкой, назначив ей заранее свидание; позагорать и даже купнуться в хорошую погоду, вообще, будучи скрытым от посторонних глаз в лабиринте высоких полениц, внутри которых были мастерски устроены убежища, полностью расслабиться. Это ли был не кайф для воспитанников закрытого учебном  заведения, находившихся под постоянным надзором!

Как-то зимой, придя на пост сменить товарища, я в дровяной норе оказался «третьим» - в первый раз выпил водки...

И самое, самое...

Закрываю глаза... Ощущаю босыми ногами тёплую бархатистость деревянной палубы, слышу идущий от неё смолистый запах; вижу упругую выпуклость парусов; чувствую плавное скольжение шхуны по воде. Поскрипывает рангоут, лёгкий посвист ветра в снастях, глухие удары и шипение воды за бортом... - Летняя морская практика хождения под парусами в Финском заливе.

Первой нашей шхуной был древний барк «Бакштаг», ходивший когда-то в кругосветное плавание. Подстать ей был и её капитан - вездесущий старик Ваганыч - застиранный белесый китель с потускневшими, загнутыми погонами капитана 3 ранга, жёлтые прокуренные усы, борода. Нетерпимость к малейшему беспорядку на борту, требовательность, граничащая с самодурством, а случалось, и самоуправством, напускная грубость отличали его от всех офицеров, с которыми нам приходилось сталкиваться тогда. А как матерился он! Лежащие на поверхности штампы «артистично», «виртуозно», «классически» никакого отношения к ругани Ваганыча не имели. Точность, образность, уместность отличали брань старого капдрая. Его матерщине, которая по причине отмеченного, как таковой не воспринималась, позавидовали бы, будь они писателями в то время, оба Ерофеева. В ней не было мата ради мата. Матерщина в его устах была проста и естественна, как сама жизнь.

Пример. Шхуна стоит у стенки. Электропитание на борт ещё не подано. Ваганыч в очках с круглыми стёклами в тонкой железной оправе что-то пишет в кают-компании при тусклом дневном свете верхнего светового люка. И вдруг - темнота! Кто-то на палубе вопиюще нарушил порядок - уселся на люк и своей задницей перекрыл свет. Как чёртик из шкатулки, выскакивает по пояс из люка кают-компании разъярённый Ваганыч и, свирепо крутанув бородой, рявкает: «Какая блядь расселась на люке!» Мы остолбенели. А пришедшую подключать шхуну к городской сети девушку-электрика, с которой мы только что любезничали и которую не успели предупредить, что на «тумбочку» садиться нельзя, словно ветром сдуло.

Или. Идёт Ваганыч своей дёргающейся походкой по только что добела надраенной нами палубе, борода - туда-сюда, туда-сюда: смотрит, нет ли где какого непорядка. В руке для острастки линёк. И вдруг - бац! воробей, прямо перед его носом на палубу, как с неба, свалился и «как...» - оставляет на ней большое тёмное с белыми разводами пятно. Сходу взмах ботинка в его сторону и яростное шипение: «Кыш, ёбанный петух!»

Мы уважали и побаивались этого матёрого, словно сошедшего со страниц книг Станюковича, боцмана - капдрая, который, случалось, пускал в ход, пусть и для проформы, но всё равно больно, свой линёк. И мы рукоприкладство это принимали, как должное. Попробовал бы кто пожаловаться на это офицеру-воспитателю!

А вот с клопами Ваганыч ничего не мог поделать. В первую же ночь я ушёл спать на надстройки. Возвратился в кубрик лишь на третьи сутки, когда все клопы разобрались по другим местам. А детям своим, а теперь и внукам рассказываю, как в юности плавал по Маркизовой луже на скрипящем «Бакштаге» с клопами, предки которых до революции плавали ещё вокруг света на этом паруснике.

Через год - другая шхуна. «Учёба». Другая техническая эпоха: стальной корпус, в дополнение к парусам - дизель, механический брашпиль.

Всё готово к подъёму парусов. Стоим, разобравшись по своим местам - на реях, у канифас-блоков, на фалах и шкотах, крепко ухватившись за концы. Замерли в ожидании команды. На мостике с мегафоном в руке возвышается фигура капитана шхуны, нашего же преподавателя по ВМП капитан-лейтенанта Шинкаренко. Вот он подносит ко рту мегафон и, усиленный в несколько раз голос его, с лёгкой картавинкой, крещендо разносится над палубой:

- На фалах и нералах! На дерик-фалах и гафель-гарделях! Паруса подня-а-а-ть!

Ещё не затих его вопль, как всё пришло в неистовое движение: с шумом разворачиваясь, ниспадает с рей освобождённая парусина; со скрежетом рывками ползут вверх по металлическим тросам косые паруса; от канифас-блоков слышатся короткие посвисты дудок и, сопровождающие их покрикивания: «Шишка, забегай! Шишка, забегай!» и топот босых ног.

Молчаливую напряженность слаженной работы прорезают громкие указания с капитанского мостика в части очерёдности и скорости выборки снастей, закрепления или травления их, касающиеся уже управления парусами, всё больше забирающими ветер. В эти, не ощутимые во времени мгновения, когда ты не принадлежишь самому себе, вдруг, словно очнувшись, с изумлением обнаруживаешь, как всё преобразилось вокруг! И что эта воздушно-световая парусная феерия и твоих рук дело! Шхуна, только что мирно покачивавшаяся на месте, уже одетая в паруса, плавно двигается вперёд, всё больше кренясь и набирая ход. Восторг и гордость переполняют тебя. С чем можно сравнить это?! Ну разве что, (теперь), с далёкой первой любовью своей.

Конфуз: мы сидим на мели! Вторые сутки. И вторые сутки - штиль. Все попытки сняться с мели при помощи машины ничего не дают. Сидим крепко. Жизнь на шхуне идет своим чередом - занятия, хождение на шлюпках, купания. Но то, что мы сидим на мели, сидит занозой в сознании каждого. Только на третий день, шедшее из Ленинграда в Кронштадт звено торпедных катеров, по нашей просьбе (стыдно, но, что поделаешь!) сделало вокруг нас на полном ходу круг и на поднятой ими волне, дав задний ход, мы, наконец-то, вышли на чистую воду! Как ожили...

Другая неприятность. На клотике фока застрял трехфлажный сигнал. Замочек верхнего флага затянуло и заклинило в блочке. А когда, пытаясь высвободить его, сильно дёрнули за фалинь, последний оторвался от нижнего флага и упал на палубу. Флаги же остались висеть на мачте. «Сопли» на борту - морское неряшество. Болтающийся же без надобности сигнал на мачте - вообще, черт знает, что!

Шинкаренко в растерянности: надо кого-то из воспитанников посылать на мачту. Все мы хорошо лазаем по вантам. Но это - до краспиц (марсовых площадок на «Учёбе» не было). Тут же надо было лезть выше, уже по голой стеньге. Капитан шхуны в нерешительности. Смотрит на нас, толкающихся и галдящих перед ним: «Разрешите мне! Разрешите мне!» Но Шинкоренко знает, случись что с одним из нас, спрос будет с него, а не со Станюковича! Карие глаза каплея останавливаются на мне. Я замер.

- Сможешь? Не боишься?

Я утвердительно мотнул головой.

- Раздевайся. Главное, слушай все мои команды. И делай так, как буду говорить тебе. Быстро скидываю робу и в одних трусах под завистливыми взглядами товарищей устремляюсь к борту. Мелькают выбленки и я - на краспицах. Снизу через мегафон команда:

- Отдохни.

Перевожу дыхание. Смотрю по мачте вверх, куда предстоит мне лезть: белым гладким стволом уходит в небо стеньга... И где-то в самом верху сходятся к ней чёрные линии вант, по две с каждого борта.

- Соколов, пошёл дальше. И не спеши!

В общем-то это совсем нетрудно - лезть вверх по стеньге: хватаешься за неё над головой руками, подтягиваешься, скользя по ней замком ног, плотно закрепляешься им, и, выпрямляясь, снова скользишь вверх.

- Не торопись! - спокойный голос снизу, - Не торопись!

Стеньга становится заметно тоньше, площадь сцепления меньше.

- Остановись! - раздаётся снизу. - Уже можно дотянуться до вант. Протяни левую руку в сторону. Так... Взялся? Теперь правой. И подтягивайся.

Стало намного легче. Но тут же моё продвижение вверх застопорилось: упёрся в ванты, сбежавшиеся с бортов к бугелю. Надо было теперь как-то преодолеть этого «паука», так как клотик с застрявшими флагами был выше.

И вот я стою на этом самом бугеле, крепко обхватив нок стеньги. Клотик! А он, оказывается, совсем даже не маленький! С десертную тарелку. Не сразу улавливаю снизу:

- Отдыхай. Вниз не смотреть! Без моей команды ничего не делать!

Смотрю в даль. В лёгкой под солнцем утренней дымке хорошо виден Ленинград. Не удержался, скосил глаза вниз, на палубу. На какое-то мгновение увидел задранные вверх лица ребят, чёрную на белом кителе бороду капдрая и тут же сжалось всё, похолодело внутри, и я мёртвой хваткой вцепился в стеньгу: так ощутима вдруг оказалась здесь высота и размашистость, едва заметной на палубе, бортовой качки! Высвобождаю замочек флага из блочка и, протаскивая через него фалинь, отправляю злополучные флаги вниз. Дело сделано. По команде начинаю спуск. Не сразу замечаю на белой масляной краске стеньги какие-то бледно-розовые мазки...

И вот я на палубе. Стою перед Шинкоренко. Меня трясёт. Кожа на ногах с внутренней стороны голеней содрана. Со всех сторон округлённые глаза товарищей. Одно дело, оказывается, лазать по мачтам вместе с героями рассказов Станюковича, и совсем другое - попробовать это сделать самому.

- Воспитанник Соколов, объявляю вам благодарность! - нарочито бодрым голосом, но с ещё оставшейся в глазах тревогой за меня, объявляет капитан- лейтенант. - Освобождаю вас на сегодня от всех занятий. Отдыхайте.

- ... и лишний компот, - добавляет кто-то.

- Всему бачку! - ставит точку уже улыбающийся Шинкаренко.

Всем становится весело и легко.

Другой поход с другим капитаном. Стоим вдоль борта в двухшереножном строю - идёт вечерняя поверка, пустая формальность: кругом вода, куда кто денется! Командир роты - он и капитан шхуны, - о чём-то разглагольствуюет перед строем. Его никто не слушает: с утра всё идет через пень колоду, все устали, и не дождутся отбоя.

- По порядку номеров рассчитайсь!

Я - последний в первой шеренге. За мной, во второй, никого нет. Подсчёт доходит до меня. Следует добавить: «Неполный». Но я молчу. («Полный» - «Неполный» - какая разница, когда все на месте)

- Ну? - подходит ко мне и рычит капдрай. (Сегодня его всё раздражает. Он не в духе и всем нам надоел. Как и мы - ему. Пятеро ребят уже сидят в ахтерпике).

- Ну! - повторяет он. В непонятном упорстве молчу. Смотрим какое-то время друг на друга...

- Старшина! В ахтерпик!

Выскакиваю из строя в сторону люка, ведущего в кубрик, чтобы надеть ботинки.

- Куда! Назад! Отведите, старшина. - С Дундой, которому тоже всё это надоело, идем на ют. Спускаемся в кают-компанию. С люка, ведущего в ахтерпик, стаскивается тяжёлый дрек, поднимается крышка - открывается чёрный прямоугольник провала в трюм.

- Полезайте, Соколов.

Ступаю на первую перекладину стремянки. Нащупываю вторую и попадаю на что-то живое. Раздаётся отчаянный вопль Лёньки Корякина:

- Куда?! Тут и так уже места нет!

А старшина всё тычет в спину, чтобы я спускался. Захлопывается над головой крышка, со стуком приваливается на нее якорь. Тьма кромешная. Ощупью нахожу себе место среди потревоженных товарищей, примащиваюсь на каком-то ящике, спиной к канатной бухте. Под разговоры и мерное почмокивание воды под трюмной решеткой, овладевает дремота. Вдруг паника: крыса! Кто-то вскочил, ударился головой, ойкнул, шарахнулся в сторону и - Дзинь! слышим, разбилось что-то, забулькало, и в ноздри ударил резкий запах скипидара.

- Душегубы, - кричит Лёнька, - Эсэсовцы! - кто-то вторит ему.

Но бунта на корабле не получилось. Освободили нас уже под утро, за час до подъёма. По холодной и сырой от росы палубе, ёжась и поджимая затёкшие босые ноги, полусонные, молча, расходимся по своим местам, чтобы ещё ухватить немного сна до подъёма... Когда по свистку боцманской дудки начнётся для нее следующий, очередной день нашей счастливой молодой жизни.

* * *

«И всё?! - слышится мне. - «А где же...?  - и в памяти каждого из наших ребят тотчас вспыхнут десятки других, не менее интересных, поучительных, курьёзных и грустных историй и случаев, являющихся достоянием всей роты или взвода, или касающихся только лично тебя одного. Ну, хотя бы, как Пашка Судьбин произвёл полную разборку карабина (а нам это не разрешалось), и в назначенное старшиной заведомо нереальное время, не сумел собрать его, и что из этого получилось! Или, как перед самым выпуском, некоторые ребята из первого взвода решили скрепить нахимовское братство одинаковыми наколками в виде морского чёрта, сидящего на винной бочке с поднятой чаркой, и что из этого получилось! А как ты познакомился с первой в твоей жизни девушкой, как первый раз поцеловал её... И что у кого из этого вышло! Много этих «впервые», «в первый раз» было за четыре года жизни в Нахимовском училище у каждого из нас, шестидесяти девяти выпускников первой роты первого выпуска 1948 года!

... Помню, во время морской практики мне очень нравились ночные дежурства на шлюпках, стоящих в сцепке одна за другой на выстреле. Лежишь в последней под брезентом - тепло, тихо, слегка покачивает. У самого уха почмокивает за бортом вода. Приоткроешь краешек брезента - над тобой чёрное звёздное небо. Один! В целом свете один! О чём думалось, о чём мечталось тогда, когда у тебя всё было впереди? И где теперь, тех звёзд сияние, которых уж нет в небесной вышине?"

А вот его рассказ о себе.

"Это уже о себе, то есть, нечто автобиографическое. Постараюсь не злоупотреблять «служебным положением». О нахимовском периоде к ранее написанным «Осколкам» (в новой редакции, несколько расширенные, - возобновлены в конце настоящего издания). Добавлю лишь, что идти в ВИТКУ ВМС, а не в ВВМУ им. Фрунзе, мне посоветовал офицер-воспитатель И. Щепетьев (Светлая ему память) Сказал он примерно следующее. «Поверь, Соколов, романтика моря внутри железного корабля в отрыве от семьи быстро улетучивается. А ты хорошо рисуешь. Вот и иди в строительное училище. Будишь военным архитектором. И для гражданки хорошая специальность». Он оказался прав на все сто. Но учится пришлось на два года дольше. Ребята приезжали с Севера уже старлеями, а мы все с «галочками» ходили. Шутили: «Гальюны строить это тебе не тяп-ляп!»

Получив же диплом военного инженера-строителя, погоны инженер-лейтенанта и морской кортик, я стал не архитектором - прорабом Новороссийского строительного управления «Главсевастопольморстроя». Участок мой был от мыса «Утриш», что под Анапой, и по всему побережью до Туапсе. Это день езды на загруженном стройматериалами ГАЗ-51, с заездами на все объекты, в один конец, и обратно через Новороссийск с ночёвкой, загрузкой, - столько же в другой. А строил я казармы и жилые дома, маячные здания, склады всякие и мастерские, ставил и ремонтировал створные знаки. Хорошее это было время, пожалуй, самое счастливое. Но в 1957 году в связи с сокращениями на флоте меня хотели перевести в армейскую строительную часть под Камышин. Я резко воспротивился и, только что не через военный трибунал, был выведен за штат и по сокращению уволен из рядов ВС.

На ноябрьской демонстрации 1958 года я шёл уже в колонне Новороссийского строительного управления треста «Краснодаркрайстрой», куда меня сразу взяли главным инженером. В Новороссийске же я начал потихоньку и пописывать. И публиковаться. Сначала в местной газете, потом в краевой и центральной периодической печати. В 1961 году был принят в Союз журналистов СССР. Но я, кажется, увлёкся: о себе-то легко писать. Дальше постараюсь телеграфным текстом.

1963 год - возвращаюсь в Ленинград, работаю главным технологом Производственно - Распорядитель­ного управления Главзапстроя. Через полгода - заместителем управляющего Ленстройбанка. Заочная аспирантура. Член Президиума Обкома профсоюза работников госучреждений. Не состоявшееся назначение на должность управляющего Стройбанка в 1968 году и возвращение в Главзапстрой Минстроя СССР. Но уже на должность начальника Планово-экономического управления главка. Защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата экономических наук. По совместительству - доцент ЛИСИ на кафедре экономики строительства. В течении пятнадцати лет - Председатель секции Экономики и организации строительства Ленинградского Дома научно-техничес­кой пропаганды. Выезжал с докладами по актуальным вопросам экономики строительства: в 1973 году в Болгарию на научную конференцию стран-участниц СЭВ, в 1979 году в Польскую Народную Республику и в 1981 году на Пловдивскую Международную ярмарку. Лично и в соавторстве опубликовано около семидесяти работ, основными из которых являются: два издания «Справочника экономиста по строительству», «Справочник по финансово-экономической работе в строительстве», книга «Экономическое стимулирование реконструкции и технического перевооружения действующих предприятий», четыре альбома схем-плакатов по развитию экономической реформы в строительстве на опыте Главзапстроя, шесть авторских брошюр.

В год ликвидации Ленинградских строительных главков (1989), положившей начало развала с годами сложившегося регионального строительного комплекса, вышел на пенсию. Но дома не осел, организовали в Ленинграде хозрасчётную кафедру повышения квалификации работников строительства от Центрального Московского института. По ходу реформы - реорганизовались в научно-производственное, инжиниринговое предприятие ЗАО «Ленстройинжсервис», где я работаю заместителем генерального директора по экономике и являюсь Президентом общества. Плотно сотрудничаю с еженедельником «Морская газета», где систематически публикуются мои материалы о сегодняшней жизни нахимовцев с ретроспективным взглядом в наши дни."

В заключение перечень произведений Соколова Н.П. При желании Вы можете получить в электронном виде тексты первых трех.

Соколов Н. П. Они были первыми. Первый выпуск первого военного набора 1944-1948 гг. Составил нахимовец 1948 года выпуска Николай Соколов.
Соколов Н. П. Первонахимовцы. - Воин России, 2003, N 9.
Соколов Н. П. Нахимовцы вчера и сегодня. СПб., 2007. О нахимовцах 90-х - начала 2000-х годов.
Соколов Н. П. Бронзовый орел. - СПб., 2004. "Рисовая пудра" под названием "Подарок" - из этого сборника.
Соколов Н. П. Из моих записных книжек. СПб., 2008.

"Прокрустово ложе". Нахимовские истории от Арнольда Думбре.

Один из помощников офицера-воспитателя имел странную привычку. После отхода ко сну, он входил в кубрик, выключал свет, произносил: «Разговорчики!» и буквально навзничь падал на свою кровать. В отличие от двухъярусных кроватей с жёсткими сетками, которые предназначались для воспитанников, кровать старшины стояла отдельно недалеко от входа в кубрик, имела надёжную пружинную сетку, хороший матрас и всегда была идеально и аккуратно заправлена.
Пролежав некоторое время в полной тишине, и дождавшись, как ему казалось, что ребята угомонились и заснули, он тихо вставал и уходил в старшинскую комнату, где с другими старшинами обсуждали свои дела, подводили дневные итоги и строили планы на следующий день. Так наблюдалось практически каждодневно.
Но вот однажды произошли следующие события. Как иногда случалось, ребята «обиделись» на старшину за какое-то несправедливое, по их мнению, отношение к ним и решили «по-своему отомстить» этому требовательному и, в общем-то, авторитетному воспитателю.
С целью отмщения питоны заблаговременно демонтировали его кровать: сетку и матрас отнесли в дальний угол кубрика. К спинкам кровати подставили табуретки и сверху застелили тонким суконным одеялом. Имитация хорошо заправленной постели была полная.
Наступило время отхода ко сну. Питоны находились в тревожном ожидании неожиданного эффекта, лишь бы всё прошло по задуманному. Дежурный горнист на территории училища протрубил сигнал. Дневальный на боцманской дудке продублировал его и голосом скомандовал: «Отбой!».
Старшина, как это было всегда, вошёл в кубрик, выключил свет, произнёс привычное: «Разговорчики!», хотя стояла напряжённая тишина, и со всего своего роста откинулся на любимую кровать… Раздался громоподобный звук чего-то падающего и наступила мёртвая, как всем показалось, долгая почти осязаемая тишина…
В эти мгновения мне в голову пришёл глупый анекдот того времени: «Купе поезда, ночь, резкое торможение, с верхней полки что-то сваливается и глухо падает на пол. Кто-то спрашивает:
− Что-то упало с полки?
− Это мой пиджак.
− Но, почему такой звук?
− Да, я не успел его снять…»
Но вдруг тишина прервалась громким, многоэтажным и разнообразным по содержанию матом вперемежку со стонами и оханьем. Не включая света, старшина ударил кулаком по какой-то деревянной поверхности, видимо, по табуретке, пошарил руками в темноте по полу, надеясь обнаружить матрас и сетку кровати, и глухо прошипел:
− Ну, вы у меня за это получите!..
Затем, кряхтя и сопя, вышел из кубрика и направился к дежурному офицеру по училищу.
Используя благоприятный момент, питоны мгновенно повыскакивали со своих кроватей и как можно быстрее восстановили разобранную постель старшины и аккуратно её заправили. Расставили по местам табуреты. Немыслимая скорость. Полный порядок. Ребята удовлетворённо вздохнули.
Но в этот момент ко мне пришла неожиданная мысль, и я со всего размаху бросился, подобно нашему старшине, на восстановленную и красиво уложенную старшинскую кровать.
− Ты, что свихнулся? – заорали на меня ребята.
− Так надо! Ведь он же лежал… − ответил я решительно.
− Точно!..
Все бросились по своим спальным местам и застыли в ожидании развития последующих событий. Тишина…
Вдруг в кубрик ворвался старшина с дежурным офицером. Зажгли свет.
− Вот, смотрите!.. – обратился старшина к офицеру и сильно ударил кулаком по кровати, затем наклонился и стал заглядывать под неё.
− Ничего не понимаю?.. – удивился старшина.
− А я, тем более. – утвердительно заявил офицер.
− Ну, не может такого быть?.. – продолжал невнятно мямлить старшина.
− Ладно, со сна всё может… - примирительно заключил дежурный офицер и направился из кубрика.
Старшина выключил свет и при полной тишине последовал за дежурным офицером.
Ребята, уткнувшись в свои подушки, с трудом сдерживали смех.

Арнольд Думбре.

В заключение считаю нужным хотя бы перечислить старшин, помощников офицеров-воспитателей, соратников начальника училища Безпальчева К.А.

Акиншин Алексей Иванович, помощник офицера-воспитателя старшина 1 статьи.
Байков Владимир Петрович, помощник офицеров-воспитателей, старшина 2 статьи.
 Волков Анатолий Иванович, помощник офицеров-воспитателей, старшина 2 статьи. После окончания курсов офицерского состава при ЛНУ (1952) офицер-воспитатель Ленинградского Нахимовского училища, прошел путь от лейтенанта до капитана 3 ранга.

Материалы к истории 6-го выпуска (1945-1953). Семевский Р.Б. Санкт-Петербург. 2003 г. Обучали нас ВМП прекрасные морские офицеры, причём почти все они прошли фронт на кораблях ВМФ и были в большинстве своем именно морскими офицерами, воспитанными на старых морских традициях ещё Российского флота. Удивительно, но они как на подбор все были красивы, ладно и лихо носили морскую форму, речь их, пересыпанная морскими терминами,  была интересна и при повседневном общении и когда они рассказывали своим ученикам о морской службе, кораблях и походах. Особую симпатию у многих вызывали два лихих моряка: «морской волк» М.М.Рожков и «бородач» В.Ф. Шинкаренко. Впрочем такую же симпатию, уважение и любовь снискали и многие из командиров рот и воспитателей первых 6-и выпусков: В.К.Лемешев, Г.М. Карпеченко, В.И.Туркин, Н.А.Климович, Р.Ф.Зуль-Карнаев, лей-т Афанасьев, кап-лей Б.Н.Иванов, ст. 1 ст., а затем лей-т А.И.Волков, С.Ф.Федоренко, И.Н. Репкин, М.А.Сафронов, В.М.Серафимович и многие другие.

Диканазошвили, старшина роты, старшина 1 статьи.
Ежов Александр Иванович, помощник офицеров-воспитателей, старшина 2 статьи.
Жук Михаил Маркович, старшина.
Каретников. Старшина 2 статьи. Помощник офицера-воспитателя.
Кочетков Михаил Александрович, помощник офицеров-воспитателей, старшина 1 статьи.
Крастынь, старшина, орденоносец, мичман.
Лемагин Анатолий, помощник офицера-воспитателя старшина 1 статьи.
Маняпов, старшина, помощник офицера-воспитателя.
Молоканов Сергей Дмитриевич, помощник офицеров-воспитателей, старшина 1 статьи.
Мустафин, старшина, помощник офицера-воспитателя.
Нафиков Рафаил, помощник офицеров-воспитателей, старшина 1 статьи.
Невзгляд Михаил, старшина, помощник офицера-воспитателя, старшина роты, главный старшина.
Петров Юрий Александрович. Старшина.
Полежаев Павел Иванович, помощник офицеров-воспитателей, старшина 1 статьи.
Протченко, помощник офицеров-воспитателей, старшина 2 статьи.
Путнин. Старшина 2 статьи. Помощник офицера-воспитателя.
Сенин, старшина роты, главный старшина.
Смирнов Е.П. старшина роты, старшина.

Выпуск стенгазеты в Москве. Нахимовцы Виталий Калмыченко, Роман Большак и помощник офицера - воспитателя старшина 1 статьи Спиртков. В 1952 году училище участвовало в параде.
Стрельников Михаил Иванович, помощник офицеров-воспитателей, старшина 1 статьи.
Сысоев, старшина, помощник офицера-воспитателя.
Старшина роты РНВМУ Н.П.Титов - штангист.
Утробин Геннадий Александрович, помощник офицеров-воспитателей, старшина 1 статьи.
Шашков Александр Дмитриевич, помощник офицеров-воспитателей, старшина 1 статьи.
Яношевский Александр Яковлевич, помощник офицера - воспитателя, старшина.

О некоторых из них можно узнать подробнее из книг и сборников воспоминаний, указанных нами ранее.
Страницы: Пред. | 1 | ... | 855 | 856 | 857 | 858 | 859 | 860 | След.


Главное за неделю